С момента прибытия Йорама и Эвайн они вместе с Камбером еще раз проживали смерть Дэвина, вспоминая короткую, но героическую историю его жизни, и искали скрытый смысл в том, что он узнал перед своей гибелью. Последнее подозрение Дэвина насчет непредсказуемого принца Джавана горько-сладким бальзамом лилось на их израненные сердца. Эвайн и Камбер всплакнули, но теперь слезы остались в прошлом. Йорам не уронил ни единой слезинки и не дал облегчения своей душе; оттого каждая клеточка его тела укрытого тяжелым михайлинским плащом, содрогалась от горя и злости. Его лицо, освещенное снизу, превратилось в маску, такую же холодную, как мрамор священного монолита.
      Вскоре к Камберу и его детям присоединились Джебедия, Грегори и его сын Джесс. Все трое были измождены и мрачны, освещаемые багровым светом лампы, которую нес Джебедия. Михайлинец тихо сел справа от Йорама и потушил фонарь. Он понимал, как велико было горе Камбера от потери внука и юного, но многообещавшего единомышленника.
      Но Грегори не сознавал глубины скорби троих. В нем говорил только гнев.
      — Рис уже пошел за Энселем? — спросил он. Эвайн коротко кивнула.
      — А Джеффрэй? — продолжал Грегори.
      — Пока еще в замке, — ответил Йорам.
      Немного смущенный краткостью ответов, Грегори уселся на свое обычное место между Йорамом и Эвайн, уперев руки в бока. Джесс молча занял место справа от отца.
      — Мне очень жаль, — угрюмо произнес Грегори. — Я знаю, как смерть Дэвина поразила вас. Не хочу показаться бесчувственным, но меня интересуют обстоятельства. Алистер, ты видел, что случилось?
      Камбер кивнул и протянул руку.
      — Посмотри сам, — прошептал он, открывая ему сознание Алистера. — Мы потеряли и других, себе подобных.
      Грегори, взявшийся за протянутую руку, вдруг отдернул свою, словно от раскаленного железа.
      — Нет, не подобных нам! Они не из нашего числа! — Он резко мотнул головой. — Дерини-да, но… Джебедия рассказал мне кое-что из того, что случилось. Они похожи на тех негодяев, которые остановили тебя и Йорама на дороге этой зимой.
      — Нет! — сказал Камбер. — Те были несчастные бездельники-мальчишки. А эти убийцы, целившие в принцев, кровавые мясники вроде тех, что покалечили Тависа О'Нейлла!
      — По-моему, вы оба неправы, — резко прервала их Эвайн. — Те были дети-садисты, их никто не остановил, и они превратились в убийц, готовых уничтожить тех, кто, по их разумению, мешал вести привычную для них жизнь, и только одного они не смогли понять, что династия Халдейнов и те, кто ей служит, не враги.
      Йорам был не согласен, но прежде чем возразить, напрягся всем телом, сдерживая себя:
      — Насколько я помню, многоуважаемые регенты тоже. служат Халдейнам. Если наши юные скучающие соотечественники ищут виновников, почему бы им не обратиться к себе самим?
      — Йорам, Йорам, желчностью ничего не добьешься, — вздохнул Камбер, снова протягивая руку Грегори. — Давай, Грегори, прочти. А потом посмотрим, останется ли в тебе сострадание к тем, кто стал причиной смерти Дэвина.
      Грегори вошел в контакт, закрыл глаза и узнал все, что послал Алистеру Дэвин, все, за исключением самых последних секунд. Когда Грегори вышел из транса, его узкое лицо помрачнело. Реальность, открывшаяся ему, больно задела его отцовские чувства.
      Мгновение он сидел, склонив голову на руки. От необходимости говорить Грегори спасло прибытие Риса и Энселя, Когда они поднимались на помост, юношу покачивало. Все встали, и в этом почти мальчике Камберу привиделся Дэвин. Вошедшие остановились слева от Камбера.
      — Я бы хотел, чтобы этот день не был праздником святого Михаила, — запинаясь, произнес Энсель. — Я…-Он замолк и проглотил, подступивший к горлу комок, чтобы снова не расплакаться, потом, когда ему удалось восстановить некое подобие самоконтроля, поднял глаза на Камбера. — Епископ Алистер…-На мгновение в его глазах промелькнула нерешительность, и он продолжал:-Я… Дядя Рис сказал мне, что вы были… что вы…
      — Прочти мои воспоминания, сынок, — пробормотал Камбер, протягивая обе руки навстречу внуку. — Давай же, — поторопил он, когда Энсель в нерешительности оглянулся на остальных. — Остальные знают, и ты должен. Он был твоим братом.
      Когда Энсель установил контакт, Камбер опустил свои защиты Алистера и упрочил возникшую связь. Он не раскрыл юноше всей полноты своих чувств, потому что знал, что ни Энсель, ни Дэвин не хотели бы этого. И отдал все, кроме последней исповеди и вмешательства Камбера.
      Когда Энсель вышел из транса, по его безусым щекам катились слезы. Камбер нежно обнял его, как прежде Рис, проверяя, чтобы на этот раз горе ушло. Юноша снова поднял голову, слез больше не было, осталась только память о человеке, который был его братом и отдал жизнь за дело, в которое они верили.
      Все расселись вокруг мраморной глыбы в ожидании Джеффрэя. Вскоре он, разгневанный и печальный, присоединился к ним и тоже опустился на колени. Он поставил на глыбу рядом с лампой-шаром черный кожаный сундучок. Крышка его была запечатана золотыми крестами.
      — Скорее я просто не мог, — в голосе Джеффрэя звучали горе и крайняя усталость. — Когда Дэвина привезли в Ремут, оказалось, что они еще не разобрались. — Он тяжело вздохнул. — Алистер, я должен выговориться, иначе забуду то, что осталось во мне, несмотря на злость и страх. Нам нужно все подготовить. Ты не позаботишься об этом?
      Он придвинул черный сундучок, и Камбер стряхнул с себя оцепенение, во власти которого находился, и решительно потянулся за кубиками стражи, которые носил за поясом. Вынул знакомый мешочек из черного бархата, потянул и развязал пурпурный шнурок, как делал прежде тысячу раз.
      Намеренно отвлекаясь от рассказа Джеффрэя, он вспомнил другое далекое время и другое место. До того, как они нашли киилль, и даже до того, как наверняка узнали, что любая из многочисленных способностей сложных фигур куба безопасна. Среди них были и самые обыкновенные, но ни разу они не пытались разбудить магические силы, запертые в очертаниях алтаря Грекоты.
      Пустой мешочек Камбер на всякий случай заткнул за пояс и, по очереди вынимая кубики из кучки, стал выкладывать фигуру на мраморной глыбе. Гладкость и прохлада магических тел несколько успокаивали разбушевавшиеся в нем страсти.
      — Что было в Ремуте, Джеффрэй? — опросил Джебедия. Джеффрэй глубоко вдохнул, словно стараясь набраться сил и решительности.
      — В плен взяли четырех живых пленников, все они были дерини. Вам наверняка знакомы их имена. Один умер прямо на допросе, когда лорд Ориэль коснулся точки смерти.
      — Ориэль? — воскликнул Рис. — Он помогает регентам?
      Джеффрэй кивнул.
      — Алистер и Джебедия долгие годы предупреждали нас, что дерини встанут против дерини, теперь именно это и происходит. Я не хотел верить слухам, ходившим при дворе, но видел это собственными глазами. Регенты создают предателей. В случае с Ориэлем они держат в заложниках его жену и крошку-дочь. У меня нет оснований надеяться, что это единственный случай.
      — О, Господи, — прошептал Йорам. — И Ориэль сдвинул этот смертельный рычаг, зная о нем? Он намеренно убил человека?
      — Не совсем. Тавис сначала нашел его и предупредил регентов, что случится. Он же назвал регентам имена убитых и захваченных нападавших, кроме того, который сбежал, а потом они привели Ориэля проверить Тависа. К чести Ориэля, он делал это не по собственной воле.
      Пока Джеффрэй излагал детали, Камбер заставил свое сознание отгородиться от того, что рассказывал архиепископ, положил палец на левый верхний кубик квадрата, выставляя его.
      Prime!
      Он произнес это про себя, но в тот же момент кубик осветился изнутри и засверкал холодным белым светом.
      Seconde!
      Правый верхний кубик замерцал, как и первый.
      Tierce!
      То же самое стало с кубиком, лежавшим под первым.
      Quarte!
      Приведение в действие последнего кубика сделало из четырех отделенных квадрат, мягко сверкавший холодным белым светом, который был еще белее мрамора под квадратом. На мгновение Камбер остановился, чтобы сдвинуться на другой конец баланса, от белого к черному, затем коснулся черного кубика, лежавшего рядом с Prime. Голос Джеффрэя доносился до Камбера едва слышным жужжанием, когда он назвал имя первого черного кубика:
      Quinte!
      И в кубике вспыхнула жизнь, загоревшись темным, черно-синим матовым огнем, а Камбер перешел к следующему.
      Sixte!
      Огонь переметнулся от первого черного кубика через его палец к только что названному, а потом к двум оставшимся. Septime! Octave!
      Когда загорелся последний кубик, Камбер глубоко вздохнул и позволил себе вернуться к речам Джеффрэя.
      — Когда Ориэль обнаружил точку смерти, он почти прервал контакт, — говорил Джеффрэй. — Он сказал им, что случится, если он слишком сильно нажмет. Но они заставили его продолжать, угрожая безопасности его семьи. Я не знаю, возможно, он думал, что проскользнет мимо, но не сумел. Того мужчину звали Дензиль Кармайкл. По-моему, я знал его деда. Однако его смерть по крайней мере была самой легкой.
      — А что случилось с остальными? — спросила Эвайн, как будто завороженная страхом.
      — Троих оставшихся пленников казнили во дворе замка как изменников и убийц.
      —Колесованы и четвертованы? — пробормотал Грегори с видом знатока.
      — Да, а перед этим повешены, но не до смерти, — прошептал Джеффрэй.
      —Перед казнью регенты даже не позволили им встретиться со священником. Бедные Элрой и Джаван…
      Покачав головой, Камбер снова поднял защиты и отгородился от Джеффрэя, мгновенно восстановил баланс между белым и черным и положил два пальца на Prime и Quinte.
      Prime et Quinte inversus! — Он поменял кубики местами.
      Quarte et Octave inversus! — Снова перемена позиций, и он положил пальцы на Septime и Prime.
      Prime et Septime inversus!
      И Sixe et Quarte inversus! — И вновь соединились слова и действия.
      Теперь кубики образовывали косой крест святого Андрея, одна диагональ мерцала на белом фоне мрамора. Камбер вновь вернулся к остальным, их слова застучали в его сознании, заставляя вздрагивать.
      —…Ужасное зрелище для детских глаз, — говорила Эвайн, положив руку на живот. — Матерь Божья, неужели это кровавое правление будет длиться вечно?
      — Боюсь, пока регенты у власти, дела пойдут только хуже, — ответил Джеффрэй. — Их жажда мести неутолима. Они уже объявили вне закона всех родственников нападавших. Энсель, твой смертный приговор я видел собственными глазами.
      — Значит, они считают моего брата одним из изменников! — горько произнес Энсель.
      — Вот именно, хотя Тавис и Ориэль доказывали обратное. Но, разумеется, они оба дерини и поэтому тоже под подозрением.
      — А что… что с телом Дэвина? — спросил Энсель, выдавливая из себя слова.
      Джеффрэй склонил голову.
      — Регенты решили показать, что станет с изменниками и убийцами. Части… части их тел приказали разослать по главным городам Гвинедда. А головы теперь выставлены на воротах Ремута для устрашения. То же самое они сделали с телами тех, кто был уже мертв, — закончил он.
      — И с Дэвином тоже? — прошептал Энсель.
      Джеффрэй мог только кивнуть.
      Стон сорвался с губ Эвайн, остальные покачали головами, а Джесс пытался скрыть выступившие слезы. Рис обнял жену и опустил глаза. Йорам еще крепче, чем раньше, стиснул зубы, его глаза стали еще более холодными.
      Камбер старался справиться с нахлынувшими чувствами, разум говорил ему, что участь тела Дэвина не играет никакой роли. Пытаясь скрыть слезы, он запрокинул голову и стал смотреть на высокий сводчатый потолок. Оставалось только не сопротивляться ужасу и благодарить Бога за то, что Дэвину не пришлось разделить мучений других, и молиться за покой всех умерших дерини.
      Наконец, снова взяв себя в руки, Камбер взглянул на конфигурацию кубиков, затем на Джеффрэя, посылая молчаливый вопрос. Джеффрэй не ответил, оставаясь в плену собственных переживаний, и Камбер решил сам выполнить работу. Намеренно громко вздохнув, он простер правую руку над фигурой. В конце концов ему удалось привлечь к себе внимание.
      — Для некоторых из вас это будет новым делом, — сказал он твердо. — Энсель, Джесс, вы увидите несколько конфигураций второго уровня, которые мы решились испробовать, а также одну из совсем немногих, которые мы заставили работать. Похоже, их применение ограничено, мы еще изучаем его. За эти знания мы должны быть благодарны исследованиям Эвайн.
      Эвайн едва улыбнулась, и Камбер осторожно поднял кубик Septime и положил его на Quinte, черное на черное.
      Quintus! — мысленно произнес он, на мгновение почувствовав, что его пальцы окутывает энергия, затем он положил Quarte на Seconde, белое на белое.
      Sixtus!
      — С первой волной энергии свивается вторая, — пояснил он, давая им возможность убедиться в этом самим.
      Камбер поставил Prime на Tierce, Sixte на Octave, ощущая поддержку и растущее любопытство Энселя и Джесса.
      Septimus! Octavus!
      Он не знал, были ли важны сами слова (хотя подозревал, что нет), но он знал, что были важны волны энергии, скрытые за ними, и чувствовал, как они оплетаются вокруг его пальцев, когда его рука замирала над выстроенной фигурой. Эту фигуру Йорам, увидев ее впервые, назвал «колоннами храма». Это напоминало им всем обломки алтаря, найденного под храмом Грекоты.
      Камбер положил правую руку на вершину фигуры. Левой рукой он знаком велел всем немного отодвинуться назад. Потом он смешал волны энергии.
      И почувствовал, как они щекочут его кисть и руку до локтя, словно рука и магический ток составляют единое целое. Он начал медленно поднимать левую руку. Двинулась вверх и фигура… А вслед за ней оторвался от помоста и поплыл мраморный монолит. Все происходило беззвучно, только в движении камня чудился легкий шорох..
      Притягиваемая четырьмя кубами (черными и белыми попеременно), каменная глыба продолжала подниматься, словно это был не мрамор, а легкое перышко. Камбер поднялся вместе с остальными, все еще наклоняясь над меньшим кубом, чьей энергией он сейчас управлял. Затем начала проявляться вторая позиция черных и белых кубиков, противоположная первой, и в конце концов открылась черная платформа того же размера, как mensa, на вершине. В четырех углах развернувшегося куба стояли колонны величиной с человеческую руку, после белой колонны следовала черная, затем опять белая, повторяя сочетание разрушенных колонн под Грекотой.
      Когда черная масса приобрела ту же плотность, что и фигура, находившаяся на вершине, вся система стабилизировалась. Едва слышно вздохнув, Камбер приблизил руку к грани меньшего куба и попытался согнуть пальцы, затем взглянул на своих заинтригованных зрителей, сгреб кубики и вернул их в мешочек.
      — Когда закончим, это опустится под собственным весом, — веско произнес он. — Эти кубики нужны для того, чтобы поднимать что-нибудь. — Он вопросительно посмотрел на архиепископа. — Джеффрэй?
      — Да. Энсель, мне бы очень хотелось привезти тело твоего брата, но коли не смог, то решил принести тело нашего Господа. Я подумал, что таинство святого причастия успокоит всех нас.
      Энсель склонил голову, не в силах выразить свои чувства словами. Руки Джеффрэя так сильно дрожали, что он не мог справиться с застежками кожаного сундучка. Камбер подошел, взял его у Джеффрэя, сам открыл и откинул крышку. Внутри оказалось все необходимое для евхаристии.
      — Это прекрасная идея, Джеффрэй, — пробормотал он, почтительно касаясь маленького золотого потира и дискоса. — Мне следовало бы подумать об этом самому. Это поможет нам собраться с мыслями, чтобы обдумать наши планы..
      Джеффрэй с сомнением покачал головой.
      — Сейчас я не уверен, Алистер. Может быть, это и не было такой уж прекрасной идеей. Я даже не захватил облачения, так спешил удалиться от этой кровавой бойни. Ты думаешь, он простит нам это?
      — Конечно, — мягко ответил Камбер, когда Йорам очнулся от оцепенения, чтобы принять покровец, протянутый отцом.
      — Но мы не знаем наверняка, можно ли служить на этом жертвеннике, — продолжал Джеффрэй. — Мы даже не знаем, служили ли эйрсиды мессу такой, какой мы ее знаем сейчас.
      Видя его нерешительность, Эвайн подошла к архиепископу сзади, положила руки на плечи и прижалась щекой к спине.
      — О, Джеффрэй, я уверена, все было именно так, как теперь, — Рис взял сундучок и лампу, чтобы Йорам расстелил покров на жертвеннике. — Но даже если и нет, по-моему, этим стенам давно пора услышать слова мессы. Эти станет обрядом памяти Дэвина.
      Даже Джеффрэй со своей нерешительностью ничего не мог возразить, он просто смотрел, как Йорам положил распятие, поставил две полусгоревшие свечи в простых деревянных подсвечниках, провел над ними руками, воспламеняя их, и потушил лампу.
      Камбер вынул и поставил на алтарь потир и дискос, затем извлек из сундучка плоскую металлическую коробочку, а из нее-четыре просфоры и осторожно положил их на плоскую золотую тарелку-дискос. Йорам достал обтянутые кожей стеклянные кувшины с водой и вином и поставил их рядом. Камбер встряхнул изрядно помятую узкую пурпурную епитрахиль и с легким поклоном положил ее на дрожащие руки Джеффрэя. Несколько мгновений Джеффрэй смотрел на епитрахиль, затем покачал головой.
      —Не могу, Алистер, — прошептал он. — Да простит мне Бог. В первый раз с тех пор, как принял священный сан, не могу. Я видел, Алистер! Мне пришлось смотреть, как они четвертовали его тело! В моем сердце не осталось милосердия к ним. Господи, я любил этого мальчика как родного сына!
      —Я тоже, — прошептал Камбер.
      С этими словами он принял епитрахиль из негнущихся пальцев Джеффрэя, коснулся ее губами, надел, словно лунатик, отошел к западу и ждал, пока остальные соберутся вокруг него. Он указал Джеффрэю на место слева от себя, поставив Риса между ним и Энселем. Справа встали готовые прислуживать ему Эвайн и Йорам, Внешне спокойный Джебедия встал напротив, присоединившись к ошеломленному Грегори и Джессу.
      — In поmine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen, — прошептал Камбер в то время, когда его рука очертила знак его преданности, знакомые слова обряда придавали ему мужества. — Introibo ad altare Dei.
      — Ad Deum qui laetificat juventutem meam, — ответили остальные.
      Я подойду к алтарю Господнему и к Господу, который дает мне радость в этой жизни…
      — Judica me, Deus. — продолжал Камбер. — Воззрись на меня, о Господи, и уведи меня от тех, кто несправедлив и лжив.
      — Quia tu es, Deus… В Тебе, о Господи, моя сила. Почему Ты выделил меня? И почему печаль переполняет меня, -отвечали остальные.
      Они служили в память о Дэвине. Они хотели, чтобы значение каждого слова пересилило их горе и возродило их для борьбы. В ту ночь у них не было книги, по которой можно было бы читать, поэтому каждый сказал то, что помнил и что имело для него какое-то значение в их общей печали, что-то для надежды, силы и мужества, для движения вперед.
      Камбер служил по обычаям Ордена святого Михаила, подавая причастие каждому участнику обряда. Он опускал священный хлеб в благоговейно протянутую руку, за ним следовал Йорам с чашей. Когда они закончили, Камбер обрел покой, позволивший почти забыть о горе. Теперь по крайней мере он знал, что смерть Дэвина не была напрасной.

* * *

      Той же ночью Энсель вернулся в Грекоту вместе с Камбером и Йорамом. Теперь, когда указ регентов был разослан, в Гвинедде не осталось места, где последний граф Кулдский мог бы показаться, не опасаясь за свою жизнь. А появление нового монаха в большом доме епископа останется незамеченным. После того как в его волосах была выстрижена тонзура, а сами они были перекрашены в светло-каштановый цвет, Энсель был представлен общине Грекоты как брат Лоркэн, писец-михайлинец в штате епископа Алистера. Смены одеяния и цвета волос оказалось достаточно, чтобы спрятать Энселя и без помощи волшебства.
      Отец Вилловин и остальные члены братства оказали новому писцу теплый прием. Никого не смутило приглашение новичка уже на следующий день после праздничной мессы в капитуле в епископские покои для праздничного обряда в честь дня святого Михаила в обществе Алистера Каллена и его секретаря. Всем было известно, что михайлинцы держатся вместе, особенно в такой важный день. Камбер же и Йорам с выгодой использовали это время для того, чтобы посвятить Энселя в тонкости монашества и устава Ордена, членом которого он притворялся. В несколько дней он узнал достаточно, чтобы свободно общаться со священниками и монахами, не вызывая подозрений.
      Остальные участники поминовения вернулись в свои дома, в следующие дни и недели они более старались не привлекать внимания. Теперь, когда отпала необходимость наблюдать за Дэвином, Грегори в Эборе начал потихоньку готовить переезд своей семьи из Гвинедда. Сам Он был намерен возвращаться по всем делам Совета. Джебедия вернулся в Аргод, чтобы попрощаться со своими братьями. Рис и Эвайн провели праздник святого Михаила в Шииле со своими детьми, омрачив торжественный день сообщением о смерти Дэвина. Тиэг был еще мал, чтобы понять, что случилось, а восьмилетняя Райсил все время плакала.
      Джеффрэй был в Ремуте, чтобы на следующее утро вместе с архиепископом Ориссом служить в соборе святого Георгия. Однако ночью он выскользнул из своих апартаментов в резиденции Орисса и пробрался в мало кому известный Портал в ризнице собора, откуда перенесся в аббатство святого Неота в свой старый Орден.
      Всю ночь отец Эмрис и старейшины гавриллитов обсуждали нападение на принцев и суд короля Элроя. Когда Джеффрэй предстал перед Камберианским советом на следующей неделе, он рассказал о растущем беспокойстве братии. Гавриллиты считали, что если заговор дня святого Михаила (как его теперь называли) подвел людей к решающей черте, то деринийские религиозные общины должны одними из первых испытать на себе гнев регентов. Кроме того, Ордена станут главной мишенью как центры обучения и развития деринийских способностей.
      Следовало побеспокоиться и о других-Варнаритской школе, Хлентиете неподалеку от Коннаита и недавно образованной школе рядом с Найфордом, которая уже была однажды сожжена, и Совет проследил, чтобы все были предупреждены. Камбер и Джеффрэй,. пользуясь епископским саном, помогли религиозным общинам разработать планы бегства. Оставалось только надеяться, что, прежде чем случится самое худшее, останется время на исполнение этих планов.
      Почти месяц удача не покидала их. Но в конце октября, когда ушедшее лето в последний раз напомнило о себе, шаткое равновесие рухнуло.
      Вновь вернулась невероятная для поздней осени жара и опять принесла деринийскую чуму, поразившую Гвинедд летом. В Валорете толпа разбушевавшихся горожан и фермеров растерзала семейство торговца, которое сочли разносчиком болезни и подозревали в принадлежности к расе дерини. Беспорядки начались, когда городская стража пыталась вывезти предполагаемых жертв болезни, и солдатам пришлось призвать на подмогу гвардию архиепископа.
      Это случилось в один из его теперь нечастых визитов в Валорет, и Джеффрэй, в белом плаще поверх кольчуги и шлеме с опущенным забралом, лично повел отряд. Единственным оружием был епископский посох в руке, а к шлему прикреплено бронзовое распятие-он, как и все гавриллиты, был связан клятвой: не применять силу ни при каких обстоятельствах. Джебедия, навестивший собрата на обратном пути из Аргоды в Грекоту, ехал рядом с Джеффрэем в доспехах рыцаря-михайлинца.
      В полуденном свете на городских улицах два десятка хорошо вооруженных мужчин не видели опасности. Кого могла испугать толпа ремесленников и поселян, размахивающих чем попало? Воины теснили противника, топтали лошадьми и разили мечами.
      Один Джебедия оценил, как опасны были мотыги, вилы и камни, свистевшие вокруг и бьющиеся о стальные щиты и шлемы. Слишком поздно он попытался перестроить солдат и сомкнуть ряды, слишком поздно-один из людей Джеффрэя с криком свалился с лошади и был погребен под ногами орущей, визжащей, вопящей толпы. В то же мгновение сборище взвинченных, но еще способных повиноваться людей обратилось в ненасытного зверя, готового пожрать все на своем пути.
      Быстрый меч Джебедия на этот раз оказался недостаточно скор, и лезвие мотыги, которую не успел отбить старый воин, вонзилось в щель для глаз на шлеме Джеффрэя, Архиепископ Валорета был мертв прежде, чем его тело грянулось о мостовую.
      Ошеломленные кощунственным убийством духовной главы Гвинедда, участники стычки отшатнулись от неподвижного тела в белом. Казалось, небеса разверзнутся над ними и молния поразит нечестивцев.
      Но Божья кара никого не постигла. И это не отрезвило, а вдохновило бунтовщиков. Выходило, что люди могут не только чинить расправу над обыкновенными безбожными дерини, но и убить примаса всего Гвинедда, если он дерини, и не страшиться гнева Небес.
      Больше их не могли остановить ни кони стражников, ни мечи, ни смерть. В последовавшей резне погибла вся семья торговца, множество горожан и треть усмирявших бунт. Михайлинское одеяние Джебедия делало его готовой мишенью, к счастью, мало уязвимой. Тем не менее он выбрался невредимым благодаря удаче и инстинктам старого вояки, повинуясь которым, он действовал в схватке, совершенно потрясенный ужасной гибелью Джеффрэя. Позже он утверждал, что его спасло участие в кортеже с траурной ношей. Толпа расступалась перед горсткой рыцарей, везущих тело Джеффрэя, смиряя свою ярость при виде мертвого тела в белом, похожего на роковой призрак.
      Джебедия проводил рыцарей до ворот епископского дворца, вернул себе способность здраво рассуждать, покинул их и стал выбираться из города. Со смертью Джеффрэя в Валорете не осталось ни одного высокопоставленного дерини. А реакция толпы на смерть Джеффрэя и присутствие Джебедия лишний раз показала, что Валорет для дерини перестал быть безопасным местом. Об этом девять месяцев назад предупреждал Торквилл де ля Марч. Проезжая мимо отряда, спешившего на помощь воинам епископа, Джебедия размышлял, долго ли будет оставаться для его собратьев хотя бы одно безопасное место.

ГЛАВА 22