Сменялись дни и недели, наступило и прошло летнее солнцестояние. Весь первый месяц после коронации Валорет был погружен в атмосферу подозрений и вражды. Нападение на Тависа объявили попыткой дерини отнять жизни двух юных принцев.
      То необычно жаркое лето принесло с собой изнуряющую холеру, которая по какой-то причине поражала людей значительно чаще, чем дерини, и это еще более ухудшало положение. Из обеих рас умерли совсем немногие, не считая стариков и младенцев, но жертвы болезни из людей по месяцу проводили в постели, мучимые тяжелыми приступами рвоты и поносом, нередко после выздоровления кожа у них была усеяна рубцами – следами множества белых гнойников, высыпавших на коже больного. Дерини же либо не заражались вовсе, либо выздоравливали через две недели, безо всяких видимых последствий.
      Появились слухи, что к распространению напасти приложили руку дерини, иначе какое еще объяснение можно найти тому, что дерини страдают меньше людей? Кое-где даже утверждали, будто деринийские Целители вовсе не лечат, а только разносят болезнь, и будто для свержения нового режима используют волшебство. Хуберт произнес гневную проповедь, показывавшую все опасности черной магии, перед лицом которой он, священник, неустанно молящийся о здоровье короля, должен был теперь молить об избавлении от волшебства.
      Лето заканчивалось. Элрой и Джаван закончили годовой курс обучения в начале июля, и сразу же королевский двор начал готовиться к переезду в Ремут. Реконструкция древней столицы, затеянная в последние годы правления Синила, после его смерти пошла еще быстрее. В середине июля, когда король и двор прибыли в город, архитекторы и старшины каменщиков объявили, что по крайней мере центральная часть замка и дом у ворот вполне приспособлены для жизни в них. Они пообещали, что еще до первого снега весь старый замок будет полностью восстановлен. Регенты были уверены, что переезд в старинную крепость Халдейнов со всеми его ассоциациями со старым режимом значительно укрепит новое правление, Таким образом, прогресс во всем был впечатляющим.
      Массивная восьмиугольная центральная башня, сердце замка, превратилась в надежное укрытие от непогоды еще до прибытия короля из Валорета; коническую крышу покрыли новыми листами свинца, а на двух верхних этажах окна были застеклены прекрасным гризайлевым стеклом. Однако в башне, в отличие от апартаментов в Валорете, постоянно гуляли сквозняки от бесчисленных дымоходов и вытяжных труб туалетов. Специфические неприятности последних не ощущались, покуда ими не пользовались, и можно было наглухо закрыть эти комнаты, но чтобы выгнать из башни сырость, постоянно топились восстановленные к приезду короля камины. Толстые гобелены и ковры, привезенные из Валорета, делали комнаты более гостеприимными.
      Графы Таммарон и Мердок с женами занимали верхний этаж с отдельными спальнями и общей гостиной. Через гостиную открывался доступ на галерею под крышей, опоясывавшую верх башни и соединенную с комнатами постельничего на южной стороне здания. Галерея соединяла и с, пока необитаемыми покоями в западной части башни. Первым проектом, за который строители взялись самым рьяным образом, как только Синил приказал начать реконструкцию, было обновление надвратной башни, заброшенной во времена Фестилов. Надвратная и центральная башни сами по себе, даже без стен и системы вторичной защиты, представляли собой почти неприступную крепость.
      Король и его братья разместились этажом ниже регентов, занимая отдельные спальни, но, как и прежде, пользуясь общей дневной комнатой. Комнаты Тависа, слуг и отца Альфреда, духовника мальчиков, находились на том же этаже, соединенные с апартаментами каждого принца, однако годились только для сна и хранения небольшого количества личных вещей. Под комнатами принцев располагался бывший холл в два этажа, но теперь его отдали в распоряжение поваров и телохранителей. Самый нижний этаж занимали всяческие писцы, следившие за деловыми бумагами нового короля. Три подземных этажа занимали колодец, арсенал и погреба с зерном, мукой, винами и другой провизией, достаточной на целую зиму.
      Среди новых построек выделялся возведенный у северной стены и крытый черепицей огромный холл, соединенный переходом с центральной башней, для приемов и всевозможных торжеств. Во дворе были конюшни, меньший по размеру холл с комнатами для слуг и кладовыми на втором этаже, который соединялся с кухней. Замковая часовня, мастерская и кузница были почти готовы. Во дворе располагалась тренировочная площадка для конных и пеших воинов. В Ремуте было не так просторно, как в Валорете, но старый замок понемногу обживался.
      Пожалуй, лучшие помещения в Ремуте были в распоряжении его архиепископа, того самого Роберта Орисса, который был настоятелем короля Синила в Ordo Verbi Dei. За тринадцать лет, прошедших со времени восстановления архиепископства, резиденция отстроилась и была безупречно отделана. Из ее окон духовенство наблюдало, как по приказу Синила начинается восстановление древней столицы. Собор святого Георгия, выстроенный на фундаменте старинной Церкви и приютивший в своей усыпальнице останки почти всех королей династии Халдейнов, стал первым из множества величественных зданий, задуманных для обогащения и прославления бывшей столицы Халдейнов. Резиденция архиепископа была отличным дополнением этой жемчужины архитектурного искусства.
      Поняв, что житье в Ремутском замке было, в сущности, самым примитивным, Хуберт, не теряя времени, обратился к архиепископу как одно духовное лицо к другому за одолжением. И вскоре обрел кров в роскошных и удобных апартаментах Орисса, польщенного и немного робевшего оттого, что один из регентов почтит своим августейшим присутствием его дом.
      В то лето граф Эван стал герцогом Эваном – его отец, герцог Сайхир, был из тех самых старцев, которых сразила холера. Вскоре после того как двор перебрался в Ремут, он и Рун, чтобы следить за армией, вернулись в Валорет, где Эван привыкал к обязанностям главнокомандующего, а Рун помогал ему.
      Регентский совет распался надвое, и это ослабило влияние на короля и его братьев, зато помогло Эвану и Руну войти в близкие отношения с офицерами и солдатами Гвинеддской армии. В середине августа Совет Камбера узнал, что Эван набрал огромную партию рекрутов и разделил армию, состоявшую теперь по большей части из людей, на две части. Меньшая направлялась в Ремут под непосредственное командование Мердока, Таммарона и непосредственного исполнителя их приказов брата Хуберта – Манфреда, а другая часть расположилась лагерем и вела военные учения на равнине к западу от Валорета.
      Никто не знал, зачем их собрали и какого противника они готовятся победить, совершая маневры и оттачивая боевые навыки, но некоторые дерини кое-что подозревали. Эван на деле оказался лишь бездумным исполнителем политики Регентского совета, членом которого был и сам. А Рун Безжалостный мог стать только силой дальнейшего разрушения мира и справедливости.
      Однако большинство дерини игнорировали знаки беды и утверждали, что ничего не случится.
      Единственным источником информации для Элроя и его братьев об окружавшем Ремут мире были отчеты Эвана и Руна, которые поступали все реже и реже. Состояние здоровья Элроя никогда не было так хорошо, как в мягком климате равнин, и больная ступня Джавана беспокоила меньше обычного. Следуя королевским традициям, несколько раз в неделю трое мальчиков выезжали на равнину Кандор Ри, чтобы поохотиться, порыбачить или просто вместе с ветром поноситься на прекрасных чистокровных лошадях. Иногда они брали с собой соколов, но чаще всего компанию им составляли красноухие гончие, преподнесенные в подарок графом Мердоком. Они доставляли много хлопот королевскому портному, который не успевал подгонять по росту их одежду, – за лето 917 года мальчики подросли на несколько дюймов. А близнецы, которым пошел тринадцатый год, стали приобретать черты сложения юных мужчин. Во многих отношениях это было самое счастливое лето в жизни братьев.
      Тела мальчиков стали много сильнее в то лето, но они не слишком повзрослели умом. Король и его братья вывозились на всевозможные торжества и церемонии, регенты регулярно приносили кипы документов, требовавших королевской подписи, но они отговаривали его от участия в таких собраниях, где действительно принимались важные решения, кроме тех случаев, когда были уверены в нужном для них исходе. Элрой был на самом деле королем, но он был и двенадцатилетним мальчиком, напоминали они ему, и большинство государственных дел слишком сложнее для его понимания. Когда он вырастет, у него появится предостаточно времени, чтобы ломать голову над подобными вещами. Мердок и Таммарон были душою всех этих увещеваний.
      Достаточно наслушавшись, Элрой понемногу поверил в них. Ему всегда не доставало силы воли, и неукротимый дух, вспыхнувший во время коронации, быстро сменился скукой. Лекарство для регулярного питья, прописанное ему послушным дворцовым лекарем под видом тонизирующего, делало его еще более вялым. К концу лета Элрой превратился в тихого, покорного принца, мечту всякого регента. Рис Майкл тоже оказался податливым, послушным ребенком, сохранившим, однако, веселость и беззаботность, которые всегда его отличали. И только Джаван, единственный из троих, пытался смотреть вглубь, сквозь благочестивые оболочки регентов, и очень тщательно скрывал то, что ему удавалось разглядеть.
      Разумеется, первой заботой Джавана после суматохи коронации было выздоровление Тависа. Хотя его физическое состояние улучшалось самым чудесным образом, теперь, когда никакой опасности для жизни не было, он погрузился в глубокую депрессию, замкнувшись в темнице горя собственной души. Часто он вообще не вставал с постели и лежал, уставясь на стены или в потолок своей крохотной спаленки. В такие минуты его царственный друг ужасно волновался, принимался читать вслух или без умолку говорил, получая лишь односложные ответы. Когда Тавис полностью выздоровел, монологи Джавана наконец-то перешли в дискуссии и совместные прогулки по замку.
      Однако Тавис никогда не вспоминал о своем ремесле, и только когда в единоборстве с одним из сыновей Мердока Джаван сильно подвернул больную ногу, Целитель-калека попытался воспользоваться своими способностями. Он считал холодный компресс, предписанный королевскими лекарями, никудышным средством против опухоли. Джаван со слезами молил хотя бы попробовать облегчить боль, Любовь к юному подопечному наконец пересилила ненависть к собственной участи, Тавис согласился.
      Это и принесло настоящее выздоровление. Он почти сразу обнаружил, что отсутствие ладони не мешает установить контакт, и он не менее чувствителен, чем прежде. Энергетический баланс был другим, и все манипуляции приходилось выполнять только правой рукой, но он знал, как это компенсировать. Это открытие представило его будущее совершенно в ином свете и возвратило его дружбе с Джаваном прежнюю доверительность.
      Теперь Тавису оставалось лишь привыкнуть к реакции окружающих на увечье, Поначалу он старался скрывать свою покалеченную руку под одеждой. Но, возобновив исцеления, он отказался от этого и спокойно появлялся на людях с пустым рукавом. Однако большая часть его пациентов брезгливо относилась к виду и прикосновению покалеченной руки, а епископ Хуберт сварливо ворчал, что пустой рукав неэстетичен. Чтобы не раздражать Хуберта еще больше, Тавис попытался носить крюк, который клялся никогда не использовать, но обнаружил, что железка мешает ему как Целителю. После этого он спокойно вернулся к пустому рукаву, овладев несколькими приемами, делавшими увечье менее заметным. В те дни Джаван стал ему огромной поддержкой, настояв, чтобы Целитель вернулся к своим обязанностям как можно скорее и поделился знаниями с другими королевскими лекарями.
      Ко времени выздоровления Тависа Дэвин уже служил в замковой охране. Дэвина-Эйдиярда направили в непосредственное распоряжение сэра Пидура, который теперь возглавлял личную охрану принцев. После соответствующего обучения и экзаменов ему позволили приступить к выполнению обязанностей, которые удерживали его около принцев большую часть времени. Дэвин сразу показал себя превосходным наездником, воином и наставником, так что вскоре он стал лучшим другом мальчиков, и в особенности Риса Майкла.
      К сожалению, близость к принцам удерживала Дэвина и возле Тависа, который был и главной причиной его присутствия в замке, и реальной угрозой разоблачения. Чтобы уменьшить ее, Рис наделил лже-Эйдиярда недоверием к, Целителям, надеясь, что это будет удерживать его подальше от Тависа. К несчастью, обследование Тависом мозга Эйдиярда было неизбежно, но случилось это спустя всего несколько недель после вступления нового стражника в должность, когда деринийские способности Дэвина были все еще блокированы, а Тавис еще не освоился в роли Целителя.
      Объезжая нового жеребца Джавана, Дэвин подпустил его слишком близко, и животное сильно лягнуло его в колено. Боль была ужасной. Тавис и Джаван, наблюдавшие за ним, подбежали немедленно, чтобы оказать помощь.
      Однако когда Целитель осматривал огромный, уже побагровевший синяк, он не обнаружил в пациенте ничего подозрительного, только обычный страх человека, когда ему приходится иметь дело с дерини. Объявив, что кость цела, Тавис залечил травму в несколько минут и забыл о ней. В тот же день поздно вечером Джеффрэй, наблюдавший за Дэвином, мог только облегченно вздохнуть, узнав об инциденте. Первый барьер удалось преодолеть.
      Возвращение Тависа О'Нейлла к привычной жизни и любимому делу не было безоблачным. Его ожидали и неприятные встречи.
      По настоянию Таммарона, регенты назначили регулярный патруль, объезжавший дороги и ловивший банды представителей обеих рас. Это подливало масла в огонь утверждений, что дерини, напавшие на Тависа, на самом деле хотели схватить принцев, и уверения Тависа в обратном ничего не меняли. С пойманными из людей имели дело регулярные выездные суды, вынося приговоры за вандализм, неумышленные повреждения или просто непристойное поведение. Дерини же Хуберт повелел доставлять на суд в Ремут, ведь именно дерини напали на Целителя принца Джавана. Как и предупреждал Джеффрэй, Тавис получил возможность найти среди пленников своих мучителей.
      Тавис, особенно поначалу, не нуждался в дополнительных приглашениях, страстно желая отомстить за нанесенное увечье. Он не хотел предавать дерини вообще, но хотел выявить среди пленников тех, кому он обязан изуродованной рукой. Он прибегал к убеждения, угрозам, даже, при необходимости, к специфичным для дерини наркотикам, чтобы пробиться сквозь защиты.
      Едва узнав; что они не имели никакого отношения к нападению на него, он терял к ним всякий интерес и не утруждал себя дальнейшим погружением в их сознание для неутомимого Хуберта, который искал любой предлог, чтобы казнить или по крайней мере засадить в тюрьму дерини. Шли Недели, и огонь мщения в Тависе поостыл, зато в Хуберте росло раздражение.
      Однажды Тавису удалось проникнуть в сознание пленного дерини, прежде чем тот успел закрыть неприступные защиты. Его звали Дафидд Лесли, он был племянником того самого Джоверта Лесли, который до своей смерти несколько лет назад был членом Совета при Имре и Синиле и другом некоторых высокопоставленных дерини, в том числе Дэвина и Энселя Мак-Рори.
      Но Дафидд не был тем, кто отрубил Тавису руку, и даже тем, кто держал его перед мясником. Тавис не успел вытянуть из него больше ни слова – Дафидд запаниковал, чувствуя, как вторгаются в его мозг, и предпочел умереть, не выдав своих друзей.
      Хуберт тщетно пытался заставить Тависа применить чтение мертвых. Епископ слышал о такой процедуре и был уверен, что Целитель со способностями должен ей владеть. То, о чем просил Хуберт, было из области тайных знаний дерини, а Тавис всегда имел дело только с искусством Целителя. Но даже если бы он и знал, как это делается, он все равно никак не был расположен к такому методу дознания. Кроме того, Дафидд наверняка перед смертью стер память. Даже дерини с такими навыками, о которых упомянул Хуберт, не смог бы достичь хоть сколько-нибудь приемлемых результатов.
      Хуберт не мог понять, почему дерини-дворянин, баловень судьбы Дафидд Лесли готов ценой собственной жизни скрыть преступление другого. Дафидд был лишь свидетелем чинимых обид, пожелай он назвать имена своих сообщников, его бы отпустили. Самоубийство пленного только утвердило Хуберта в уверенности, что тот был в какой-то тайной организации.
      Хуберт для себя все уже решил, а Тавис мало что выяснил, разве только то, что после смерти Дафидда уже ничего не раскопать. Однако его энтузиазм к допросам пленников Хуберта заметно ослабел. Встреча с Дафиддом являлась ему в ночных кошмарах. Просыпаясь, Тавис снова и снова возвращался к ужасному дню и ночи после ранения и к неоценимой роли Джавана, который помог ему пережить случившееся. Это напомнило ему о таинственных защитах Джавана и о том, что могло произойти в ночь смерти Синила. По молчаливому соглашению они не обсуждали эту тему. Джаван, вероятно, потому, что чувствовал, что для физического и душевного исцеления Тавису требуется время, а Тавис – потому, что предпочитал не думать об этом.
      После смерти Дафидда Тавис несколько дней провел в размышлениях, решая, как начать разговор об этом со своим юным хозяином. Однако сам Джаван сделал первый шаг.
      В тот день зарядил дождь, не пуская их на прогулку к холмам, поэтому они удалились в комнату Джавана, где Целитель думал показать принцу сделанную им копию с бюджетного отчета, который они обсуждали уже несколько раз, и Тавис знал, что его молодой хозяин интересуется финансами.
      Джаван внимательно просмотрел первые несколько колонок, написанные убористым почерком, потом отложил свиток в сторону и посмотрел на Тависа. Из-за дверей слышался спор братьев Джавана об игре в чашки и треугольники и наставления отца Альфреда. На столе между ними горела тусклая свеча, которая должна была разогнать полумрак дождливого дня, но ее свет падал только на выступающие скулы мальчика и превращал его глаза в два бездонных озера.
      – Тавис, нам нужно поговорить, – тихо сказал он.
      – Разве мы не этим занимаемся? – спросил Тавис, приподняв темно-рыжую бровь.
      – Ты знаешь, я не это имел в виду, – зашептал Джаван. – Что случилось в ночь смерти моего отца? Я не спрашивал Раньше, потому что думал, что тебе нужно время, чтобы выздороветь. Теперь ты здоров. Я хочу знать и то, что ты со мной сделал в ночь нападения. Я хочу знать также и о моих защитах.
      Тавис вздохнул и потер глаза.
      – Слишком много вопросов, мой принц.
      – А ты от меня не многого просил, когда, лежал в Валорете при смерти?
      – Да.
      Снова вздох. Тавис поднялся и знаком попросил мальчика подойти к окну. Они сели – Тавис у серого от дождя окна, Джаван слева от него. Тавис массажировал культю ладонью правой руки.
      – По-моему, больше всего вас интересует то, что случилось с вами в ночь нападения, – спокойно сказал он. – Обычно в общении с людьми я такого себе не позволяю, но, кажется, вы именно этого и хотели. Вашу энергию я смог использовать для себя, хотя ни на минуту не переставал думать о том, как это возможно. В ту ночь вы упомянули о защитах и были правы. Они у вас действительно были и есть сейчас, похоже, вы можете опускать и поднимать их по собственному желанию, Я никогда не слышал, чтобы люди могли делать такое.
      Джаван нахмурился.
      – Эти защиты… Ты думаешь, они как-то связаны с ночью смерти моего отца? – спросил он после минуты задумчивости.
      – Я не знаю. Возможно, у вас эти защиты уже давно, просто я об этом не знал. Я помню, что вы долго не хотели открываться мне, когда я впервые пришел в замок. Когда вы поверили мне, в вас осталось только то сопротивление, которое можно ожидать от мальчика, желающего делать то, что считает нужным, а не то, чего от него хотят взрослые.
      Мимолетная улыбка озарила лицо мальчика.
      – Я был для тебя просто бедой, Тавис?
      – Только иногда, мой принц. А в ночь нападения вы были всем чем угодно, только не бедой. – Он опустил глаза и понизил голос. – Если бы не вы, не знаю, что бы со мной стало. Безо всяких сомнений, мне бы не удалось так быстро исцелиться и душой, и телом.
      – Что я сделал? – спросил Джаван.
      – На час вы отдали свою душу в мои руки, – мягко ответил Тавис. – Я просил позволения забрать у вас немного жизненной силы и молился, что смогу заставить себя не забирать слишком много, и вы полностью отдались в мои руки.., или нет, в руку. В ту ночь я мог убить вас, Джаван. Должно быть, вы чувствовали это. Но у вас не было и тени сомнения. Вы дали мне силу исцеления и жизни.
      Пока Тавис говорил, глаза Джавана становились все больше и больше, он наклонился и взял руку Целителя.
      – Разве не ты проделывал со мной то же самое множество раз? – тихо спросил мальчик. – Я был немного испуган, но горд, что мог сделать это для тебя. И все-таки…
      – И все-таки?
      – И все-таки, Тавис, по-моему, люди не могут сделать такого ради дерини. Почему же я смог?
      – Я не знаю, – прошептал Тавис. – Я правда не знаю. Но мне кажется, что так было не всегда. До смерти вашего отца я готов был поклясться, что между нами были отношения пациента и Целителя.
      – Что же тогда случилось, что изменило это? – спросил Джаван. – Что случилось в ту ночь, когда умер мой отец? Рис сам говорил, что сделал что-то с тобой. Мы также знаем, что в ту ночь он дал мне и моим братьям так называемое лекарство. Возможно, он и со мной что-то сделал. Как думаешь, мы сможем это выяснить?
      – Не знаю, – задумчиво произнес Тавис. – Видит Бог, я старался найти что-нибудь в своей памяти, но, может быть… – Он осторожно взглянул на Джавана и сжал его руку. – Вы поможете мне, Джаван? Возможно, с вашей помощью нам удастся вернуться в ту ночь. Чем больше я думаю о том времени, тем больше убеждаюсь, что ключ к разгадке в нем.
      – Что я должен делать? – спросил Джаван. – Ты же знаешь, я хочу помочь тебе. Скажи, что я должен делать.
      – Хорошо.
      Тавис быстро повернулся на диванной подушке лицом к Джавану и поджал левую ногу. Джаван сделал то же самое и поджал правую. Тавис мягко взял левую руку мальчика в свою правую и почувствовал, что правая рука Джавана легла На его левый локоть, закрепляя контакт. Он глубоко вдохнул и выдохнул, видя, как Джаван следует его примеру.
      – Хорошо, – мягко сказал Тавис. – Я хочу, чтобы вы расслабились, как в ту ночь, когда помогли мне. Вы опять почувствуете, будто что-то тянет вас, но теперь вы должны оставаться в полном сознании. Возможно, вы начнете дремать, но не засыпайте. Постарайтесь полностью сконцентрироваться на той ночи, когда к вам пришел Рис и дал вина. Вы видите себя и своих братьев снова в Валорете.
      Тавис почувствовал, что мальчик входит в состояние транса так легко, словно делал это всю жизнь. Полдюжины вдохов и выдохов – и он закрыл глаза, погрузившись так же глубоко, как в ночь нападения на Тависа, и точно следуя движению Целителя.
      Тавис легко установил контакт, давая Джавану сначала почувствовать его просто как напряжение соприкосновения. Он умело вел свои мысли к событиям той ночи, ощущая, что и Джаван перемещается во времени вместе с ним. Тавис закрыл глаза, воскрешая в памяти картину событий, сплетая ее с воспоминаниями мальчика.
      После ужина три принца и их слуги собираются вокруг Риса, тот достает из мешочка пакет и высыпает его содержимое в кувшин со сладким фианнским вином, которое приносит один из слуг. Тавис с любопытством наблюдает за этим действом со своего места у окна, вино разлито по бокалам и выпито принцами и слугами. Потом все молятся на ночь и сонные укладываются в постели.
      Теперь они читали воспоминания Тависа: Целитель подходит к столу и берет пустой кувшин, удивляется, что мог дать им Рис.
      – Что это? – спрашивает Тавис.
      – Я же говорил, лекарство от простуды. Так приказал король. Если хочешь, можешь попробовать.
      Тавис качает головой, ставит кувшин и смотрит, как Рис идет к двери. Зевнув, Тавис подобрал свиток и направился к шкурам, лежащим у камина, почитал немного и стал засыпа… Нет!
      Тавис вернулся к самому началу.
      Вернись к тому моменту, когда ты заснул, – приказал он Джавану. – Рис вернулся в общую комнату, но кувшин не был пуст.
      Джаван отзывался на вопросы мозга. И Тавис вспомнил.
      Вот он поднял кувшин, понюхал его содержимое и был потрясен.
      – Ты лгал, – прошептал он.
      – Да?
      – Это было не средство против простуды. Ты усыпил их. Этой дозы хватит, чтобы они проспали до утра. Что ты собираешься делать?
      – Собираюсь? Я просто выполняю волю Его Величества, наблюдая, чтобы сегодня ночью дети хорошо спали.
      Он подозрительно дотронулся пальцем до капли на стенке одного из бокалов и поднес его к носу.
      – Скорее всего отдохнули с миром. Ты не против, если я спрошу у Его Величества, действительно ли.., что это? – Он не мог поверить себе, – Волчий яд и мер… Рис, ты не мог?
      Его защиты закрылись мгновенно. Он почувствовал, что мозг Риса пытается осторожно пробраться в его, и еще крепче сжал защиты, решая, как ему поступить.
      Неожиданно Рис ударил его кулаком в солнечное сплетение! Когда Тавис упал на пол, хватая ртом воздух, Целитель схватил кувшин с вином, прижал сосуд к его губам и заставил выпить.
      Какая боль! В груди, старающейся дышать, в горле, вынужденном глотать снова и снова… Возмущение. А теперь настоящий страх. Хотя функционирование организма начало восстанавливаться, его мысли стали путаться – зелье оказало действие.
      – Прости, что пришлось ударить тебя, Тавис, – сказал Рис. – Но тебе необходимо было это выпить, раз уж ты имел несчастье оказаться здесь сегодня вечером. Я сомневаюсь, что ты сделал бы это по собственному желанию.
      В голове Тависа все перемешалось, и ему удалось только выдавить из себя слова:
      – Но зачем? О, Господи, Рис! Ты дал им м-м-мерашу! И.., и ангалон, Мераша и ангалон, а ведь они даже не дерини!
      – Это было сделано по приказу Его Величества и с его полного согласия, – пробормотал Рис. – Кроме этого, я больше ничего не могу тебе сказать. Но даже если бы я мог, ты бы все равно ничего не вспомнил.., не так ли?
      Но Тавис вспомнил сейчас и снова почувствовал, что взор туманится, а защиты становятся все более хрупкими под действием наркотиков и открывают его мозг для Риса.
      Теперь он знал, что изменил Рис, и знал, как вернуть это.
      Но вернуть можно было совсем немного, потому что беспамятство, вызванное Рисом, нельзя повернуть вспять. Нельзя вернуть память о том, чему не был свидетелем.
      Оставалось только вернуть возможное и решить, что бы это могло значить. Когда Джаван вышел из транса и посмотрел на Тависа, его глаза расширились.