ГЛАВА 23

— Не… уверен, что понимаю вас, Государь, — произнес Камбер после небольшого молчания, опасаясь, что даже слишком хорошо понимает. — Это облачение отца Альфреда?

— Нет, мое. Отец Альфред никогда не пользовался им.

— Но вы пользовались…— сказал Камбер ровным голосом.

— Да… каждый день с того времени, как вы стали епископом, как делал это раньше.

Вздохнув, Камбер облокотился о край сундука и потер лоб, стараясь придумать ответ. Как он мог не предвидеть этого? Не удивительно, что в последнее время Синил был так уравновешен.

Разумеется, он знал, каким должен быть его ответ. Алистер Каллен мог бы привести статью церковного устава, требующую для такой провинности низложенного священника самого сурового наказания. Одного года в духовном звании Камберу хватило, чтобы знать о тяжести преступления лица, совершавшего священное служение, не будучи священником. В глазах церкви король был преступником.

Но он не мог заставить себя бросить упрек Синилу. Сколько мучений и невзгод вошло вместе с Камбером в жизнь этого набожного человека. Какая беда от того, что он втайне вернулся к своим излюбленным обязанностям?

Священство принимают до гробовой доски. Почему Синил не может остаться священником после нескольких человеческих слов об отрешении от сана?

Он приносил клятву Богу и продолжает служить Ему, находя в этом счастье своей жизни, делаясь мудрее в мирских делах. Кто такой Камбер МакРори, чтобы укорять за это?

— Вы возмущены, не так ли? — пролепетал Синил, не в силах выносить молчание Камбера. — Боже, должно быть, я кажусь вам чудовищем!

Камбер удивленно взглянул на короля. Он никак не думал, что его молчание так подействует на Синила. Разве не довольно было этому несчастному страданий и душевных мук? Признание короля было рискованным шагом, совершая его, он мог навсегда лишиться того, что считал единственным утешением в своей разбитой жизни.

— Чудовищем? — очнулся Камбер. — Боже милостивый, нет, Синил! Поверьте, у меня и в мыслях этого не было. Сознаюсь, я был поражен. Вы знаете закон так же хорошо, как и я… возможно, даже лучше, потому что наверняка все тщательно обдумали, прежде чем пошли на это.

Синил кивнул с несчастным видом, не находя сил отвечать.

— Скажите, то, что вы делаете, приносит вам успокоение? — ласково произнес Камбер.

— Это… смысл моей жизни! — выдавил Синил, склонившись над лежавшей на руках ризой.

Несколько секунд Камбер молчал, предоставив королю колебаться между отчаянием и надеждой. Он видел, как Синил гладит складки мягкого щелка, и дрожь в его руке, и неумелые попытки скрыть волнение. Что же, он думает, что сейчас ризу станут отнимать?

— Синил? — наконец позвал Камбер, нагибаясь к застывшему в напряжении королю. — Синил, послушайте, я понимаю причины, побудившие вас. Понимаю и вовсе не упрекаю. Я даже не хочу запрещать этого. Господу нашему не может быть неугодна такая любовь к нему.

Синил медленно поднял голову, не веря своим ушам, он хотел видеть говорившего и искал его смятенным взором.

— Вы говорите так?

— Да.

Казалось, Синил задумался, но, взглянув на епископское кольцо Камбера, вздохнул и начал складывать ризу.

— Может быть, вы правы насчет Него… Я хочу верить в это. Но что с епископами? Что они сделают со мной, когда узнают?

— А почему они должны узнать? — спросил Камбер, нахмурившись, когда Синил положил облачение обратно в сундук, — Вы исповедовались. Разве вы станете исповедоваться и остальным?

— Значит, вы не расскажете им? — с надеждой произнес Синил.

Вместо ответа Камбер заглянул в сундук и рылся в нем, пока не нашел то, что заметил раньше: широкую расшитую епитрахиль фиолетового шелка. Он вынул ее и повесил на ладонь правой руки.

— Вы видите это, Ваше Величество?

— Да.

— Так вот, существует еще одна, которой вы не видели. Она была на мне с тех пор, как я поднялся с того кресла у камина. Как я могу рассказать еще кому-то о том, что узнал на исповеди? Неужели вы думаете, что я не строг в своих обетах?

Они помолились, а потом Синил робко попросил своего брата-священника помочь ему отслужить мессу. Поколебавшись, Камбер согласился принять роль диакона, в то время как Синил совершит обряд. Служба началась, и очень скоро благоговение и чистота наполнили Камбера, обжигающая вера короля возвращала к воспоминаниям о далекой ночи и потаенной часовне в сердце гор. Синил открылся без остатка, сделался ясен, как рукопись под полуденным солнцем, чтобы читать в его душе, не требовалось никакой премудрости. Камбер уверился в правильности своего решения— секрет короля должен быть сохранен. Помимо всего, это укрепит дружбу и взаимное доверие монарха и его ближайшего советника Алистера Каллена.

Несмотря на очевидные выгоды, этот случай насторожил Камбера, Часом позже выйдя от короля, он нуждался в уединении больше, чем до визита. Взяв факел у одного из стражников королевской башни, он снова вышел через южные ворота, прогоняя назойливые мысли о Синиле и его заботах. Когда он наконец оказался в своем крыле архиепископского дворца, начал спускаться вниз вместо того, чтобы пойти наверх. Через малозаметную дубовую дверь Камбер вышел на площадку из каменных плит. Под ним была небольшая часовня, в которую спускалась широкая лестница, заканчивающаяся в центре комнаты.

Это место не было укромным уголком Камбера, особенно зимой, но часовня находилась в стороне от главных переходов и чаще всего пустовала, так было и сейчас— подходящее местечко для выяснения отношений с собственным сознанием. Свет проникал в часовню сквозь три проема над дверью. Внутри помещалось скромное надгробие, некогда выбеленное известью, наверное, чтобы стало посветлее. Но сырость и время превратили побелку в размытые грязные пятна на плите. Стены, когда-то украшенные фресками, изображавшими житие Богородицы, уже давно осыпались.

Однако часовня не была заброшена. Пол был довольно чист, алтарь в полном порядке— время от времени часовенка использовалась гостившими священниками, служившими и молившимися тут. Никаких украшений здесь не было. На алтаре лежали лишь обычные покровы, убранство составляли две свечи в простых подсвечниках, незатейливое деревянное распятие да изящная, но серая от времени статуя Богородицы подле непритязательной дарохранительницы.

Взглянув, Камбер начал спускаться. Его факел отбрасывал круглую красноватую тень, бывшую единственным ярким пятном, кроме красного огонька лампады, горевшей над алтарем. Внизу он поклонился и перекрестился, потом вставил факел в держатель на северной стене. Вернувшись к алтарю, он распростерся на полу, как в ночь своего посвящения, от холода и сырости голого камня Камбера отделяла только ткань его одежд.

О, Боже, к чему он пришел? Не было ли все это заблуждением? Сможет ли он жить с этим дальше?

Как быть с Синилом? Сказал ему, что всепонимающий Господь простит ослушника во имя любви. Ну а если не простит? Если словами понимания и сочувствия Синил ввергнут в еще больший грех, и на несчастного будет навлечен гнев Божий.

А разве не заслуживают гнева Творца те, по вине которых в лоне церкви творят кумира, объявляя его святым? Разве не достойны гнева своим обманом сделавшие возможным такое кощунство?

Мог ли он позволить всему этому продолжаться? Действительно мотивом его поступков служило благо державы, или он пал жертвой собственной гордыни, растревоженной самонадеянными мыслями, что только его трудами можно спасти королевство и короля?

И все же прежние доводы казались убедительными, как всегда. Без Синила, безжалостно оторванного от монастырской жизни и принужденного сделаться королем, Гвинедд, возможно, до сих пор находился бы во власти жестокого презренного Имра Фестила, А без помощи Алистера Каллена, кто бы ни скрывался за его телесной оболочкой, Синил тратил бы свои силы на противостояние тому, кто водворил его на престол.

Теперь Синил начинал поступать по-королевски, особенно после того, как нашел собственную стезю в делах, с которыми ему приходилось сталкиваться. Гвинедд уже достиг кое-чего в управлении и дипломатии и территориальных приобретениях. Если бы Камбер не сделал то, что сделал, где бы сейчас был Синил? И где был бы Гвинедд?

Звук открывающейся двери часовни прервал его диалог с самим собой. Либо его разыскивали, либо кто-то искал уединения, зная, что в это время часовня обычно пустует.

Он не шелохнулся, когда звук шагов замер на площадке, в надежде, что у посетителя (кем бы он ни был) хватит ума уйти, поняв, что распростертый на полу человек не ищет ни чьего общества.

Однако нарушитель спокойствия так и остался стоять наверху. До Камбера доносилось его ровное дыхание. Мозг ничего не подсказывал— пришелец был дерини и защитился от проникновения. Дверь закрылась, но до этого в нее никто не выходил.

Вздохнув, Камбер поднял голову и встал на колени, внезапно ощутив всем телом пронзительный холод… Когда он оглянулся назад, капюшон упал с головы.

На площадке над ним стоял Джебедия. В свете факела, который он держал, его привлекательное лицо превратилось в сумрачную маску. Белый пояс выделялся на черных одеждах.

— Так и знал, что застану вас здесь, — тихо сказал он. Дрожь пробежала по телу Камбера— стужа в комнате тут была уже ни при чем. Зачем Джебедия искал его, и почему его лицо так серьезно? Неужели он догадывался про Алистера Каллена? Неужели сегодня на Совете Камбер допустил грубую ошибку?

Нет, это бред какой-то, но такая опасность есть. Более вероятно, конечно, что маршал станет допытываться о причинах их взаимного охлаждения в последний год. Тоже тяжелый разговор, но как-никак это лучше подозрений насчет Алистера.

Камбер неловко поднялся на ноги, широко улыбаясь.

— А, Джебедия. А я думал, что смогу укрыться здесь даже от тебя, — непринужденно сказал он. — После сегодняшнего дня и нескольких часов у короля я чувствовал непреодолимое желание побыть в одиночестве. Но тебе я всегда рад.

— Разве?

Повернувшись, Джебедия со зловещим стуком опустил засов и быстро спустился и прикрепил факел к стене.

— Я думал, нам удастся поговорить, — продолжал он, преклоняя колени перед алтарем, — Теперь не слишком часто выпадает такая возможность, разумеется, если не считать официальных встреч. Откровенно говоря, совместные заседания с Синилом и Советом я нахожу не слишком полноценной заменой тому, что было прежде.

— Наши многие обязанности…

— Вряд ли являются причиной отдаления, — прервал Джебедия. Он положил руки на эфес меча и посмотрел в пол. — Как ни странно, у меня сложилось твердое убеждение (молюсь, чтобы я ошибался), что быть секретарем епископа важнее, чем быть просто давнишним другом его милости. Простите, если это звучит резко, Алистер.

Бессознательно повторяя движение Алистера, Камбер заложил руки за спину. Он был так смущен горечью в последних словах, что только удивленно воззрился на пришедшего. Джебедия ревновал его к Йораму!

— Бог мой, Джеб, ты ведь так не думаешь, не правда ли? — мягко спросил он, оправившись от потрясения первых секунд. — Весь этот год мы были так заняты— я в Грекоте и здесь, ты здесь и в войсках… Я думал, ты понимаешь. Йорам мне почти сын. Ты ведь не огорчен моим участием к нему, он так нуждается в поддержке!

— Жалеть его? Нет, — прошептал Джебедия. — Я завидую ему. Знаю, что это нехорошо, но ничего не могу с собой поделать. Я завидую, что он проводит столько времени с вами, что он— часть вашей жизни; раньше это был я. Прежде мы тоже были заняты, Алистер, но находили время делиться заботами и успехами. — Он поднял глаза, избегая взгляда Камбера. — О, я понимаю, теперь вы епископ и не можете быть полностью открыты. Я понимаю это, но я всегда думал, что вы понимаете, как много значит для меня ваша дружба. Иногда мне кажется, что это вы умерли, а не Камбер.

Едва не вскрикнув, Камбер напрягся. Понял ли Джебедия, что сказал? Это заявление— простая оговорка? Скорее всего Джебедия волнует, что его место занял Йорам, а не Камбер, почивший год назад, по крайней мере, пока. Джебедия не знал правды или даже не подозревал о ней. Он слишком прямодушен, чтобы изображать притворную невинность.

А вот их отношения могут натолкнуть на опасные мысли. Джебедия проницателен и умеет внимательно наблюдать, со временем может и догадаться… По крайней мере, в этой безнадежной тоске его никак нельзя оставить, нужно заручиться поддержкой или хотя бы успокоить Джебедия.

Иначе этот бравый вояка может попросту не выпустить его отсюда. Он не уйдет без удовлетворительных объяснений. Если дело дойдет до чисто физического противостояния, Камберу вряд ли удастся совладать с ним. Когда-то Алистер и Джебедия соперничали в ловкости и мастерстве; но Камбер никогда не обладал воинским искусством Алистера и, уж конечно, не улучшил свою форму в последние несколько месяцев.

Даже деринийское противостояние не сулило верной победы, хотя в этом случае Камбер получал определенные преимущества. Джебедия не может ожидать агрессии в свое сознание. Алистер всегда пользовался своими деринийскими способностями с неохотой, если речь шла не об ученых изысканиях, а вот Камбер был мастером в этом деле.

Но Джебедия хорошо знакомо прикосновение Алистера. Взаимное влечение этих двоих отчасти объяснялось схожестью сознания, его строения, возможностей и интуиции, о таких тонкостях солдатской души мало кто догадывался.

Да, вторжение в мозг было, без сомнения, лучшим шагом, но тогда придется удерживать инициативу. Натиск должен быть таким, чтобы защиты пали, прежде чем Джебедия поймет, что поединок начался, и успеет разгадать в нем не Алистера, а другого. В случае успеха Камбер обратит Джебедия в надежного союзника, или придется пленить его разум… А может, и того хуже. Об этом Камбер старался не думать.

Каков бы ни был результат, медлить не стоило. На обдумывание атаки ушло несколько секунд, положение становилось довольно щекотливым. Камбер бросил нерешительный взгляд на Джебедия, ледяные глаза отразили боль, которую испытал бы Алистер после упреков друга.

— Прости… Джеб. Я не понимал тебя.

— Мне тоже так кажется, — прошептал Джебедия, по-прежнему не поднимая головы.

Облизнув губы, Камбер позволил той части своего существа, которая была Алистером, выйти на верхний уровень сознания и продолжал:

— Ты можешь простить меня? Не стоило так увлекаться делами. Должно быть, ты чувствовал себя ужасно.

Джебедия поднял голову, но все еще не увидел ледяных глаз.

— Да, это было ужасно. Вы представить себе не можете, как больно смотреть на то, как после смерти Камбера вы боретесь в одиночку. Вам следовало поделиться своей ношей. Вы совершенно забыли обо мне, Я никогда не понимал, почему.

Когда он наконец заглянул в его лицо, Камбер понял— вот момент столкновения, который решит будущее обоих.

Камбер смотрел Джебедия в глаза, изображая беспокойство. Там он вдруг заметил огонек надежды. Кажется, Джебедия в глубине зрачков своего неверного друга увидел отблеск его сознания, он облегченно вздохнул.

— Могу я надеяться?

— Ты же знаешь, что прежнего уже не будет, — прошептал Камбер, он не прерывал едва наметившийся контакт, но не открывал свой мозг. — Я дал обещания хранить многих доверенных в моей власти.

Джебедия кивнул, безоговорочно принимая слова Камбера.

— Но если ты позволишь установить контроль над тобой, я, возможно, смогу поделиться с тобой частью того, что занимало мой ум в месяцы разлуки. Позже я уточню границы, и наше общение станет более близким.

Улыбка надежды, почти неуместная на измученном и все же симпатичном лице, тронула губы Джебедия.

— Вряд ли это обещает возобновление наших отношений, но я понимаю причину. Вы простите меня, если я скажу, что опечален?

— Я всегда буду прощать тебя, Джеб, — тихо ответил Камбер; его тоже не радовала эта процедура и то, то он намеревался сделать. — Мы сядем здесь, на ступенях? День был длинным, и мои кости ноют от холода.

Плотнее завернувшись в плащ, Камбер опустился на ступень и привалился спиной к той, что была выше, а Джебедия, не говоря ни слова, примостился на самой нижней, положив между собой и Камбером меч.

— Это будет совсем иначе, чем раньше, — сказал михайлинец, вздыхая и поднимая глаза на Камбера. — Я нервничаю, точно перед боем.

— Знаю, — ответил Камбер.

Он взял Джебедия за плечи и притянул к своему колену, в то же время укрывая свой собственный внутренний мир как можно глубже в сознании, чтобы показать только часть, принадлежавшую Алистеру. Подняв правую руку, на которой блеснуло епископское кольцо, он заколебался, сжимая и разжимая кулак, словно согревал пальцы. Символ пастырской власти на руке должен был напомнить Джебедия о высоком положении его друга и оправдать неравенство в контакте.

Голова Джебедия начала клониться, Камбер подхватил его за подбородок. В то же мгновение Джебедия узнал это прикосновение, вздохнул и доверчиво повалился головой на руку Камбера; его веки задрожали. Оставаясь по-прежнему Алистером, Камбер упрочил контакт и почувствовал, как сознание Джебедия успокаивается, тени подозрений больше не омрачали кристальную чистоту хорошо тренированного мозга.

— Теперь давай, — сказал Камбер шепотом, мысленно открываясь сознанием Алистера Каллена.

К его удивлению, Джебедия принял краткость контакта Алистера за естественную осторожность— его старый друг просто сохраняет тайны своего духовного сана.

Камбер умилился этой наивной доверчивости и в то же время испытал отвращение к себе за то, что обманывает невинность. Он помедлил, собирая силы для единственного неотразимого удара, и рванулся вперед, захватывая уровни сознания и перекрывая каналы мозга, пока Джебедия не оказал сопротивления. Только мгновения нужны были, чтобы он уже не освободился.

Джебедия вскрикнул и дернулся под руками Камбера, его сознание оказалось во власти другого мозга. Он еще силился разорвать связь, превратившуюся в путы для него, но коварная сила предупреждала его попытки, забиралась все дальше. От каждого ее движения буквально ослепленный Джебедия вздрагивал и корчился, никогда этот воин не мог представить себя таким жалким и беззащитным.

И только тело продолжало сопротивляться— мускулы воина откликнулись на угрозу, не дожидаясь команды обессиленного мозга. Правая рука инстинктивно ухватилась за кинжал, полупарализованные пальцы сжались вокруг рукояти из слоновой кости и медленно потянули оружие из ножен.

Камбер заметил и одним движением блокировал руку. Ни на йоту не отступая от намеченной цели, он навалился на распластанного михайлинца и удвоил силу мысленного натиска. Знание вливалось в мозг михайлинца во всей полноте, начиная со дня смерти Алистера до последней минуты.

Джебедия замотал головой и закричал по-звериному, леденящим кровь криком. Вырвавшись, он ухватил Камбера за мантию и тянул к себе, разглядывая пустыми, невидящими глазами. Тем временем в другой руке вновь появился кинжал.

Но это не смущало Камбера. Он безжалостно вытолкнул последнюю порцию знания: происшедшие с Синилом перемены к лучшему, круг тех, кто знал правду о Камбере-Алистере; последствия провала всего спектакля: антидеринийское движение, складывающееся среди вернувшихся ко двору дворян-людей, ловушка для всех участников представления, туманная судьба страны.

На этом Камбер ликвидировал все связи, кроме одной, способной вызвать потерю сознания и в случае необходимости— смерть. В то же время он приказал своему заимствованному облику исчезнуть, и Джебедия увидел перед собой полные надежды и страдания глаза Камбера. Кинжал был прижат к его горлу, готовый прорезать кожу, но Камбер не обращал внимания на холод стали, молясь, чтобы здравый смысл удержал Джебедия от отказа принять полученные знания, а его— от греха убийства.

Джебедия, так и не осознав открывшегося ему, понял, что снова свободен, и они покатились по полу. Рыцарь одержал верх, он сидел на груди противника, под острием оружия учащенно бился пульс на шее, лежавший под ним более не мог сопротивляться. Он был обречен.

В глазах Камбера Джебедия видел мольбу.

Только теперь до него дошло, что он едва не совершил. Михайлинец сдавленно вскрикнул, в глаза вернулось осмысленное выражение, рука выронила кинжал. Камберу показалось, что он видит поток сознания, мчавшийся в мозгу Джебедия, когда тот застыл, разжав ладонь, а оружие валялось возле уха Камбера.

Затем веки сомкнулись, из лихорадочно сокращающегося горла вырвался всхлип, и рыдающий Джебедия упал в объятия Камбера.

Камбер осторожно выбрался из-под дрожащего тела и сел, утешая человека, только что потерявшего горячо любимого друга, бывалый воин плакал, как ребенок, и Камбер утешал его, как сына. Всхлипы затихли, и Камбер осторожно погладил дрожавшую голову, возвращая Джебедия к действительности.