Главный редактор радостно встает мне навстречу:
      – А я тебя ждал.
      – Почему?
      В выходные читал архив отца, нашел его письма к маме из лагеря для военнопленных. Его во время войны сослали под Красноярск как немецкого шпиона, потому что он бежал из Польши. Папа описывает какой-то страшный сорокаградусный мороз. Как это? Ты помнишь? Ты же из Сибири.
      – Помню... Это действительно очень страшно, если нет теплого помещения и теплой одежды, чтобы туда дойти.
      – Ты была в такой ситуации?
      – Один раз полчаса.
      – Расскажи.
      – Это все равно не то. У меня был теплый дом впереди. Просто автобус не пришел. Я шла пешком. Точнее, бежала... пыталась бежать. Было тяжело дышать. Но это невозможно сравнить с ситуацией, когда некуда идти и не в чем.
      – Я не думал об этом...
      – Но твой отец спасся.
      – Да, а когда русские разрешили гражданам Польши вернуться, забрал маму – она жила в Ташкенте, она провела там годы войны. Мама тоже из Польши. Забрал маму, и они приехали в Израиль.
      – В Польше никого не осталось из родных.
      – Откуда ты знаешь?
      – Мой папа дружил с польским евреем, который остался после войны в Сибири, потому что не к кому было возвращаться. А вообще, снег и вьюга – это прекрасно! Звезды и снежинки сливаются в едином сиянии и падают в ладони.
      – Звезды? А холод? Собачий холод! Я был однажды в Норвегии в январе. Чуть не околел.
      – В Норвегии... Там не была. Вот получу ставку, разбогатею, куплю билет и отправлюсь в Норвегию.
      Ури понимает мой намек, хотя израильтяне любят говорить напрямую, без обиняков. Он знает: я мечтаю, чтобы меня взяли в штат редакции этой знаменитой ивритской газеты.
      – Между прочим, твои шансы увеличились. Когда ты получаешь диплом второй научной степени?
      – Через две недели. А какие у меня шансы?
      – Барлев летом выходит на пенсию. Его ставка освобождается.
      – Есть еще претенденты, кроме меня?
      – Претенденты есть всегда... Принеси-ка нам пару сенсаций от твоих русских.
      – Они не русские, а евреи.
      – Оставь, все так говорят: русские, мароканцы, грузины, эфиопы, румыны, поляки. Понятно, что евреи. Какого-нибудь мафиози – русского еврея раскрути. Или еще что-нибудь в этом роде. Постарайся, подложи супербомбу в пятничный номер.
      – Постараюсь, и что?
      – У меня будут все основания отстаивать твою кандидатуру перед владельцами акций.
      – О'кей.
      – А пока есть две темы. Новые репатрианты из России разрабатывают первый израильский спутник.
      – А вторая?
      – Заказная. О жизни новых репатриантов – подростков в интернатах.
      – Это те ребята, которых привозит в Израиль еврейское агентство по специальной программе?
      – Да. Телефоны ученых возьмешь у Тами в секретариате, а с интернатами сама разберешься.
      – Угу.
      – А что красивая такая сегодня? Друг наконец появился?
      – Появился и растаял.
      – Как это?
      – Восходит солнце, и все, что на горизонте, тает в его горячих лучах...
      – Хорошее начало для статьи об интернатах. «Солнце всходит, и все, что на горизонте, тает в его горячих лучах, так растаяла прежняя жизнь российских подростков в новых лучах жаркого израильского солнца...»
      – Красиво.
      – – Романтично. Вы, русские, любите романтику.
      – А вы, израильтяне, любите давать всему четкие определения.
      – Что в этом плохого?
      – Ури, мы же не в супермаркете живем, где все подписано: колбаса, сыр, хлеб, помидоры.
      – И говорите запутанно, так же, как живете.
      – Не запутанно. Сложно.
      – А зачем сложно? Жизнь простая: сделаешь сенсацию – получишь ставку.
      – Может, сенсация в интернате обнаружится?
      – Какая уж там сенсация в интернате! Разве что кто-то кого-то изнасиловал, но и это всем надоело.
      Меня одолевает смех.
      – Ты чего?
      – Вспомнила. Вчера депутат один по русскому радио говорит: «К сожалению, количество изнасилований в Израиле по-прежнему больше, чем нам хотелось бы».
      Ури хохочет вместе со мной.
      – Вот за что тебя люблю: всегда весело с тобой.
      Его телефон уже давно надрывается.
      – Ладно, иди, мне работать надо.
      Ури снимает трубку, продолжает хохотать, рассказывая кому-то мою шутку.
      Еще одна журналистская бомба – и меня возьмут в штат. Наконец-то сбудется моя мечта. Где же ее отрыть, бомбу эту? Узнаю телефоны трех интернатов. Выбирав тот, что на севере, недалеко от Хайфы. И лабораторий, где спутник разрабатывают, в Хайфе. Может, в один день все успею.
      Знакомлюсь по телефону с заместителем директора интерната по воспитательной части. Его зовут Йоси. Назначаю встречу на завтра в десять утра. Значит, нужно встать в половине шестого. Ужас! Легче застрелиться. Но мне явно везет сегодня – ученые в лаборатории готовы принять меня в три часа дня. Отлично!..
      Оставляю машину возле ворот интерната. Огромные дубы с двух сторон обрамляют асфальтированную дорогу, покрывают всю ее прохладной густой тенью.
      «Дубы Ицхака» – так называется интернат. Наверняка его основал какой-нибудь хороший человек по имени Ицхак и посадил эти дубы.
      «Дубы Ицхака»... «Темные аллеи»... Из каких деревьев они были у Бунина? Липовые? Вернусь в Иерусалим, возьму книгу в библиотеке.
      Толстые, крепкие стволы, как ноги гигантских слонов. Неожиданно замечаю в глубине деревьев две фигуры. Парень и девушка. Углубляются в самую чащу, говорят о чем-то, и вдруг девушка обвивает руками его голову, целует в губы. Парень отстраняется на секунду, но девушка вновь властно припадает к его губам, прижимайся стройным гибким телом.
      О чем писал Бунин в «Темных аллеях»? О любви. Это понятно, но что там происходило? Убей, не помню. Надо обязательно взять книгу в библиотеке.
      Не могу оторвать взгляда от чужой страсти, нарастающей на моих глазах. Парень поднимает тонкую трикотажную маечку девчонки, целует ее соски, утопает лицом между смуглых крепких грудей, обхватывает ладонями ее ягодицы. Замираю, как от наваждения. Видел бы это Ури. «Солнце всходит, и все, что на горизонте, тает в его горячих лучах...» Неужели они будут делать это здесь и сейчас?! Среди бела дня. И им за это ничего не будет? Их не выгонят из интерната, не сообщат родителям? А, собственно, куда выгонят? Отправят назад в Россию?
      Парень первым опускается на траву, увлекая за собой девчонку. Молодец, Ицхак, хорошие дубы посадил, тенистые! ...Поднимает ее короткую трикотажную юбочку.
      Почему люди так обожают наблюдать чужую страсть? Ложусь на живот в молодой поросли дубов, не в силах заставить себя встать и уйти.
      Дети катаются по траве, не замечая меня и никого на свете, словно молодые детеныши тигрицы. Девчонка стягивает с парня футболку, страстно целует его красивую рельефную грудь. Вижу, как его пальцы отодвигают тонкую перегородку ее маленьких трусиков.
      – Я люблю тебя, Алеша! Я тебя очень люблю! – доносится до меня ее горячий прерывистый шепот.
      Окончательно цепенею от натуральной картины совокупления. Не интернат, а джунгли какие-то! Первобытные страсти! Это же дети, которых привезли сюда из России в прошлом году. И они живут тут без родителей. Действительно живут! Почему он не отвечает, что тоже очень любит ее? Мне вдруг становится обидно за девочку.
      Парень опрокидывает ее на траву, снимает трусики, замирает на несколько секунд, увлеченный открывшейся картиной.
      – А я... я тебя постоянно хочу, как помешанный. – Раздвигает ее бедра и долго целует.
      Я вижу, как слезы катятся по щекам девочки, переполняют счастливые глаза, устремленные в высокое прозрачно-голубое небо. Мне кажется, там, высоко-высоко над густой листвой дубов, Великий Создатель вместе со мной наблюдает за картиной человеческого счастья.
      Я должна идти. И так опаздываю уже минут на двадцать. Меня ждет Йоси – завуч по воспитательной части. Ладно, это же Израиль. Можно опоздать. Полчаса – не страшно. Но ведь еще надо успеть в научную лабораторию, где делают спутник.
      Дети совокупляются. Какой к черту спутник! Целуются... Вдруг девочка отстраняется:
      – Лешка! Нам же надо идти к Йоси! Там журналистка какая-то приезжает. Помнишь, он просил вчера вечером, чтобы мы рассказали об интернате для израильской газеты?
      – Точно! С десяти до половины одиннадцатого Йоси сам с ней беседует, а потом – мы.
      – Пойдем. Как он там говорит: «Точность – вежливость королей»?
      Дети встают, внимательно осматривают друг друга, весело смахивают прилипшие травинки. Девчонка приглаживает Алешины золотые кудри.
      «О господи! – спохватываюсь я. – Это же я журналистка из израильской газеты! А Йоси, оказывается, любит точность». Мне невыносимо хочется подойти к ним и сказать: «Продолжайте, я еще не пришла, и у вас есть как минимум полчаса», – но это совершенно невозможно.
      Дети выходят на аллею, и я понимаю, что мне нужно просто идти за ними, потому что они выведут меня к Иоси.
      Сцена их любви невероятно взбудоражила меня. Хочется, чтобы Гера немедленно, сию секунду оказался здесь, рядом со мной! Здесь, в этой тенистой аллее.
      Достаю кассету с нашим единственным телефонным разговором, который я записала в гостинице в Москве перед моим отлетом в Израиль. Эта кассета со мной все десять лет. Как талисман...
      – Гера, ты когда-нибудь прыгал с парашютом?
      – Да. Четыре года назад.
      – Впервые в сорок три года?
      – Да.
      – Сумасшедший. Это же опасно.
      – Наверное. Если честно, меня предупреждали. Но все прошло благополучно.
      – Как это было?
      – Невозможно передать словами. Раннее утро. Открывается узкая дверь самолета. Ты выходишь на клепаную подножку в пятнадцать сантиметров. Далеко-далеко внизу малюсенькие домики – спичечные коробки в молочной дымке.
      – Тебе не было страшно?
      – Было. Конечно было, но я быстро справился с этим, чтобы насладиться полетом. А когда надо мной раскрылся парашют, я вообще забыл обо всем и просто парил над землей. Я думал, что уже никогда не испытаю ничего нового в этой жизни. Это словно запах первого снега. Взрослые люди ничего не замечают. Они привыкают к жизни. Не замечают, как пахнет весна, как пахнет лето...
      Хорошо, что мне не нужно искать дорогу или спрашивать об этом, а можно спокойно следовать за влюбленными и слушать густой бас Геры. Спокойно?
      – А потом земля! Мы прыгали в сентябре над вспаханным полем. Прекрасное чувство, что ты вновь на земле и все окончилось благополучно. Мне хотелось схватить парашют и вновь бежать к самолету, чтобы опять прыгать.
      ...Дети входят в двухэтажное здание. Снимаю наушники, убираю диктофон, останавливаю симпатичную девушку, спрашиваю, где здесь туалет. Надо умыться, чтобы прийти в себя.
      Хорошее начало! Холодная вода освежает лицо, помогает привести в относительный порядок растрепанные мысли. Опоздала на полчаса. Нормально для Израиля...
      Кабинет Йоси небольшой, но очень уютный. Фотографии выпускных классов на стенах, смешных кареглазых карапузов – на столе. Карапузы – Йосины сыновья, одному – два года, другому – пять. Оба родились в интернате. А Йоси родился в Белоруссии. Его привезли в Израиль шестилетним ребенком.
      С первого взгляда понятно, что Йоси – прирожденный педагог. Тот Учитель с большой буквы, которого так не хватает подросткам. Он рассказывает об интернате, о ребятах, которых привезли год назад из СНГ, а я думаю: если бы рядом с каждым подростком был такой Йоси, то на земле не осталось бы плохих людей.
      – Когда этих детей привезли сюда, они никому не верили. Никому...
      – Почему?
      – Не знаю. Наверное, так было в их прежней жизни. Взрослые говорили одно, а делали другое. И дети думали, что так должно быть, и тоже, когда приехали, говорили одно, а делали совсем другое.
      – А теперь?
      – Спросите у них. Они сами все расскажут. Сейчас я вас познакомлю с двумя отличниками: парень и девушка. А потом погуляете по интернату и можете поговорить, с кем захотите.
      – А почему вы выбрали для разговора именно этих воспитанников?
      – Они у меня были самые трудные год назад... – Йоси задумывается, словно вспоминает прошлое. – Не знаю, стоит ли теперь об этом писать. Все позади. Если только спросить у них разрешение... Алена через месяц после приезда сбежала из интерната. Не хотела учиться, избила девочку, с которой жила в комнате.
      – Из-за чего?
      – Девочка обвинила ее в воровстве, сказала, что Алена украла у нее золотую цепочку с подвеской. Потом оказалось, что она забыла ее в семье, где проводила выходные.
      В кабинет стучат.
      – Войдите.
      Наконец я вижу их совсем близко. Этих влюбленных детей. Они такие разные. Алеша статный, высокий голубоглазый блондин. Алена маленькая, но невероятно ладная. Черные глаза, черные прямые волосы до плеч.
      – Знакомьтесь.
      – Алеша? – подаю я руку парню.
      – Откуда вы знаете его имя? – удивленно смотрит на меня Йоси.
      – Просто назвала наугад первое, что показалось мне подходящим для этого юноши.
      – И угадали... – Его рукопожатие крепкое, властное.
      Ручка Алены маленькая, но тоже сильная. Они по-прежнему светятся счастьем – эти два взрослых ребенка. Картина их недавнего совокупления вновь встает у меня перед глазами.
      – Может, вы меня откуда-то знаете? – спрашивает Алеша, по-своему расценив мою задумчивость.
      – Нет. Просто любуюсь вами обоими. Вы очень красивые.
      – Спасибо. Пойдемте, мы покажем вам наш дом.
      – С удовольствием.
      Замечаю едва скрываемый восторг в глубоких карих глазах Йоси. Дом. Это действительно их Дом.
      – Сколько у нас времени? – спрашивает Алена.
      – Все время, что есть в мире, – отвечаю расхоже израильской поговоркой.
      – Это хорошо. А если серьезно? – Алена може сказывать про интернат бесконечно.
      – В три часа мне нужно быть в Хайфском Технионе, в лаборатории, где делают спутник.
      – Невероятно! Какое везение! – Алеша восторженно смотрит на меня.
      – Почему?
      – Мне тоже нужно быть сегодня в этой лаборатории, а у нас никто не едет в Хайфу до обеда. Возьмете меня с собой?
      – Конечно. Ты мне и дорогу покажешь. Ничего, что я на «ты»?
      – Да, так даже лучше.
      – Зачем тебе в лабораторию?
      – Он там подрабатывает бесплатно.
      – В смысле?
      – Алеша хочет заниматься космонавтикой. Он и документы подал на аэродинамический факультет. Послезавтра сдает психометрический тест.
      – Там высокий проходной балл?
      – Очень высокий. Если не поступлю, осенью пойду в армию.
      – Поступишь! Кого же еще принимать, если не такого отличника, как ты! Знаете, как он разбирается в астрономии! Бредит звездами! Он и мне о небе рассказывает. Вот если бы вы ночью приехали, я бы вам показал, где какая звезда живет, как она называется. А еще лучше, поедемте с нами в следующие выходные в пустыню Негев. У нас экскурсия от интерната. Там такие звезды огромные и близко-близко над песками! – Алена тараторит без умолку, не отпуская Алешиной руки.
      – Я видела звезды в Негеве... – Не удержавшись от нахлынувшей волны тепла, провожу ладонью по шелковистым смоляным волосам Алены. – Правда, мне никто не рассказывал, как они называются и где живут.
      – Ну вот видите, а мы расскажем. Нужно лечь на землю и смотреть в небо долго-долго.
      – И рассказов хватит на всю ночь?
      – На много ночей! На всю жизнь...
      Тяжелая, невыносимая грусть пыльным облаком опускается на мои веки.
      Выходим из здания в залитое солнцем пространство интерната. Голубая вода бассейна искрится в радужных лучах. Из глубины деревьев доносятся звуки электрогитары и неровные юношеские голоса:
       Моя любимая девочка ,
       Ты еще будешь счастлива.
       Моя любимая девочка ,
       Единственная , прекрасная...
      Господи! Умоляю тебя! Дай мне когда-нибудь возможность показать Гере пустыню Herев и эти звезды – огромные, как мерцающие блюдца! Звезды, которые валяются прямо на песчаных барханах и словно смеются над тобой, что они так близко, а ты не можешь к ним прикоснуться. Господи! Дай мне случай подарить Гере пустыню Негев, чтобы он ощутил ее колоссальную силу, ее бесконечную мудрость. Дай мне шанс познакомить его с теми, кто влюбился в эту пустыню и не может с ней расстаться, как я не могу расстаться с Герой. Я давно уже далеко от него – – за четыре тысячи километров, но постоянно возвращаюсь к нему, как эти полусумасшедшие, которые приезжают в Негев и до изнеможения занимаются там медитацией, сливаясь с великой силой пустыни. Это невозможно понять, если не побывать там и не почувствовать самому, как невозможно понять, в чем сила Геры.
      Я хочу лежать на плече у Геры и рассказывать ему о звездах над пустыней Негев! Или слушать ее бездонную тишину и его густой бас, утопающий в холодных песках.
      Так появляются несчастные люди.
      – Что? – Алена смотрит на меня. Кажется, последние слова я произнесла вслух.
      – Есть такая еврейская книжка «Заветы отцов». Там написано: кто счастлив, кто герой, кто мудрый.
      – И кто же? – интересуется Алеша.
      – А кто для тебя важнее?
      – Герой...
      – Герой – это тот, кто способен победить себя, свою плоть, свою сущность, свои желания, свое естество.
      – А кто счастливый? – торопится Алена.
      – Счастливый тот, кто удовлетворен своей долей. Следовательно, если человек желает чего-то несбыточного, он становится несчастным.
      – А кто мудрый?
      – Мудрый тот, кто способен учиться на ошибках других.
      – Леха! – кто-то зовет парня из соседнего корпуса.
      – Я должен помочь ребятам. Новые столы в школу привезли – надо разгрузить. Вам Алена дальше все расскажет, а мы еще в машине поговорим, когда поедем в Технион.
      – Хорошо.
      Он убегает. Алена смотрит ему вслед.
      – Любишь его?
      – Очень! Больше всех на свете!
      – А он тебя?
      – Не знаю...
      – Я видела, как вы занимались любовью.
      – Когда?!
      – Когда вошла в интернат. Брела по аллее, услышала голоса... свернула. А если бы Йоси увидел?
      Алена опускает глаза, но тут же справляется с собой. Смотрит на меня жестко, вызывающе:
      – Хотите написать про разврат в интернате для новых репатриантов? Сенсацию ищете? Молодая журналистка. Прославиться спешите?
      – Откуда такое представление о молодых журналистках?
      – Была тут одна... ивритоязычная. Ходила, выспрашивала, сколько изнасилований в год, сколько абортов, сколько наркоманов. Не дама, а счетная машина.
      – И написала что-то?
      – Написала. Йоси из-за этой дуры чуть не уволили. Мы письмо в его защиту писали. Триста сорок девять подписей. Потом суд был. Опровержение в газете.
      – Слава Богу, правда восторжествовала?
      – Да. Статья про интернат на первой странице. Заголовок аршинными буквами, а опровержение – на последней. Три строчки мелким шрифтом.
      – Значит, оклеветала вас журналистка?
      – Да. Они с Йоси в одном классе учились. Она его десять лет любила. А он ее не любил.
      – Отверг?
      – Наверное, это так называется. И женился на Ципи. Он с Ципи в армии познакомился. У них любовь с первого взгляда и на всю жизнь.
      – Как у вас с Алешей?
      – У нас больше похоже, как у Йоси с этой журналисткой.
      – Почему?
      – Потому что я его люблю больше всех на свете, а он... Он мне ни разу не сказал, что любит.
      – И ты думаешь, что есть другая девушка?
      – Нет никого, но есть этот дурацкий спутник, о котором вы будете писать во второй статье... Есть звезды и много-много книг, которые он без конца читает.
      – Алена, честное слово, это вещи несопоставимые. Ты и спутник. У каждого мужчины должно быть в жизни важное дело. Работа, которая его увлекает. Это стержень мужчины. Кстати, у женщины тоже должно быть что-то важное, помимо любви.
      – Нет ничего важнее любви. Во всяком случае для женщины...
      Она смотрит на меня упрямо, черноглазый ребенок, сполна хлебнувший разного в свои семнадцать лет.
      Она, наверное, права. Нет ничего важнее любви. И все же я продолжаю упорно спорить с ней, словно с самой собой.
      – У женщины должна быть своя жизнь, независимая от жизни мужчины, которого она любит, иначе, если мужчина исчезает даже на небольшое время, наступает опустошение. Невыносимое опустошение. Такое, что не хочется жить...
      – Интересно получается – женщине нужна работа, чтобы бороться с любовью?
      – Нет, не так. Не совсем так. Чтобы чувствовать себя на равных с мужчиной, чтобы не стать рабыней его желаний.
      – А я мечтаю стать рабыней Алешиных желаний. Даже звучит красиво. Не зря вы журналистка.
      – Звучит, может, и красиво, но быть такой отвратительно. Женщина должна быть сильной.
      – Властной, железной и всепобеждающей, как новый вид танка, который недавно придумали и сделали израильтяне. Мы с Алешей ездили на День открытых дверей в танковые войска. Я видела эту чудо-машину. Зверь! А внутри хорошо. Прохладно. Компьютер, кондиционер, приборы ночного видения. Он в танкисты хочет, если в университет не поступит.
      – А ты?
      – Я? Девушек не берут в танкисты... Мне еще восемь месяцев до восемнадцати. Я боюсь, что Алеша полакомится в армии с какой-нибудь девушкой и полюбит ее с первого взгляда на всю жизнь, как Йоси свою Ципи.
      – Откуда ты знаешь эту историю?
      – Йоси рассказал... Он ходил как потерянный после публикации. Ужас. Нет у нас никаких изнасилований.
      Аборт всего один был за пять лет. К нам раз в месяц врач-гинеколог приходит. Читает лекцию о противозачаточных средствах и вообще обо всем... Анашу ребята местные приносили продавать раньше, но Йоси это прекратил. Не запретил, нет! Разговаривал с нами несколько недель. Со всеми и с каждым, чтобы не покупали... Я его очень люблю. Он у меня на втором месте после Алеши.
      – А маму?
      – Маму... Мама – на третьем.
      – Почему?
      Замечаю маленькую деревянную скамейку под миндалевыми деревьями. Садимся. Достаю сигареты.
      – Хочешь?
      – Да.
      Моя собеседница прикуривает сигарету, с наслаждением затягивается.
      – Хорошие?
      – Легкие. Приятные. Зачем я вам все это рассказываю?
      – Тебе Йоси поручил.
      – Про маму не поручал.
      – Не говори, если не хочешь.
      – Хочу...
      Ее глаза наполняются грустью. Мне хочется обнять эту девочку-ребенка, которую ласкает мужчина, но не заботливая женская рука.
      – Так что же с мамой?
      – У мамы есть другой муж, которого я ненавижу.
      – Где они живут?
      – В Хабаровске. Когда он переехал к нам, мне было четырнадцать лет. Он врал маме, что любит ее, а сам трахался с другими девушками, всего на четыре года старше меня.
      – Но ведь мама верила ему?
      – Верила ему, а не мне. А мне врала, что он хороший человек. А он – сволочь. Мама его содержала. Он ей копейки не давал. Мама у меня умная и сильная. Как вы говорите, у женщины должно быть дело. Вот у нее и было дело. То есть и сейчас есть дело. Она – главный бухгалтер совместной российско-японской фирмы. А этот на корабле поваром работает. Шеф-повар на одном из кораблей, которые принадлежат маминой фирме. Такие рыболовецкие суда, которые ловят крабов и продают японцам... Короче, он с мамой из-за денег живет.
      – Но, может быть, это устраивает твою маму?
      – Глупости. Нет такой женщины на земле, которую бы устраивало, чтобы с ней жили из-за денег.
      – Все не так просто. Возможно, он любит ее по-своему.
      – И трахается со всеми буфетчицами.
      – Это другое.
      – Это то же самое. Над ней все на фирме смеются, а теперь уже и мои бывшие одноклассницы, которых он тоже успел поиметь.
      – Алена, ты не можешь решать за маму, что ей делать, тем более – вмешиваться в ее жизнь.
      – Теперь я это хорошо понимаю. Йоси мне уже давно все объяснил, а тогда, полтора года назад, я просто Ходила с ума от ненависти к ним обоим. И тут случайно прочитала объявление о наборе в летний еврейский лагерь.
      – Мама твоя еврейка?
      – Да.
      – А папа где?
      – Папа погиб. Авария произошла на корабле. Он в торговом флоте работал. Погиб, когда мне было семь лет. Я его помню... Побыла в лагере две недели. Потом прошла отборочные собеседования для поездки в Израиль по программе «Наале». Меня сразу взяли. А через месяц после приезда в интернат я получила письмо от одноклассницы Киры – она писала о своей любви к моему новому папе и его взаимности, просила, чтобы я помогла ей уговорить маму отпустить Сережу к ней.
      – И что ты сделала?
      – Помчалась в аэропорт. Хотела убить Сережу.
      – У тебя хоть деньги были на билет?
      – Денег мне мама с собой дала. Тысячу долларов.
      – Значит, Йоси спас тебя от убийства?
      – Да. Выходит, так...
      – И что теперь с мамой?
      – Ничего. Живет с Сережей. Холит его, лелеет... – Глаза девочки опять наполняются слезами. – Ненавижу их...
      Обнимаю Алену за плечи, глажу шелковистые волосы.
      – Ведь Йоси научил тебя быть терпимей. Стараться понять человека, прежде чем его осуждать?
      – Да.
      – Жизнь – не черная и не белая. Жизнь разная, Я думаю, что Алеша любит тебя. Он не решается сказать эти важные слова, потому что для мужчины это, как правило, очень сложно, тем более когда они наполнены глубоким смыслом и обязательствами. Но он действительно любит тебя. А ты все же должна найти для себя дело. Решить, чем будешь заниматься в жизни. Ты ведь отличница?
      – Да.
      – Значит, способная, талантливая. Поверь мне, Аленушка, ты должна жить своей жизнью, а не жизнью твоей мамы, ее возлюбленного или Алеши.
      – Алеша будет великим ученым, но, чтобы им стать, ему нужна опора. Я читала однажды про жену Набокова. Там было написано: «За каждым знаменитым мужчиной стоит интеллигентная, умная еврейская женщина». Алеша будет разрабатывать свои спутники, а я буду о нем заботиться, поддерживать его во всем.
      А может, она права, эта полуженщина, полуребенок? Разве я не мечтаю о том же, думая о Гере? Нет, я не смогу ради него оставить Израиль.
      – Как вы сказали: кто счастливый?..
      – Называй меня на «ты», я тебя старше на двадцать лет, но это неважно.
      – Честно сказать, я не чувствую разницы в возрасте.
      – Спасибо.
      – Ты сказала: счастливый – тот, кто счастлив своей долей.
      – Да.
      – А ты несчастна.
      – Почему?
      – У тебя глаза грустные, даже когда смеешься... Значит, есть что-то, чего ты не можешь достигнуть. Ты мечтаешь о несбыточном.
      – А ты, Аленушка, настоящая цыганка.
      – Я настоящая еврейка. Моя душа других людей хорошо чувствует. – Она берет мою руку, поворачивает ладонь. Внимательно рассматривает линии, потом заключает: – Евреям нельзя гадать.