– Проститутки не бросают снежками в клиентов.
      – У тебя большой опыт общения с ними?
      – Достаточный...
      Мне хочется, чтобы Синди сказала: «Я не проститутка», – но она отстраняется, смотрит холодно, насмешливо.
      – Сколько тебе заплатить, чтобы ты поехала со мной в отель на всю ночь?
      – Десять тысяч долларов...
      Останавливаю такси. Садимся на заднее сиденье, отрываю «дипломат», выписываю чек.
      – Твое настоящее имя?
      – Синди Коэн.
      Холодный пот мгновенно выступает на теле, словно омытом иерусалимским зимним ливнем. Сам Всевышний велит мне вывести на путь истинный эту заблудшую душу!
      – Коэн – девичья фамилия?
      – Да.
      – Значит, ты еврейка?
      – Да...
      Две тысячи лет назад ее праотцы служили в Святая Святых еврейского Храма, хранили Ковчег Завета, учили Торе, жертвовали собой ради бесценных свитков. Неужели Синди знает все это? Вряд ли. Почему она не вышла замуж? Почему оказалась на дне жизни, в грязном водовороте человеческих страстей?
      – А ты кто по национальности, Ришар? Француз?
      Отдаю Синди чек. Даже не взглянула на него, опустила в сумочку – и все. Мне не хочется говорить о себе.
      Я обдумываю предстоящую беседу, взвешиваю каждое слово. Я должен убедить эту девочку изменить свою жизнь. Водитель выключает свет в салоне такси. Вижу силуэт Синди. Мокрые волосы вспыхивают от придорожных огней, окружают лицо божественным нимбом. Синди берет мою руку, касается ее горячими губами. Страсть, будто лазерным лучом, пронзает меня и угасает в глубоких глазах девочки. Понимаю, что уже никогда не буду обладать ею. Заставляю себя убрать руку от нежных губ, обнимаю по-братски за плечи, чувствую мягкую кожу ее изящной курточки. Синди преданно прижимается ко мне и больше ни о чем не спрашивает...
      Как жаль, что у меня нет видеокамеры! Ужасно хочется снять на память восхищенные глаза Ринат. Этот чудесный момент, когда она, умирая от любопытства, разворачивает пеструю бумагу, видит розовую бархатную коробочку и почти задыхается от восхищения. Я подарила сестре бриллиантовый магендавид на тонкой золотой цепочке. Магический камешек притягивает к себе луч света, разбивает его на миллиарды сверкающих брызг.
      – Ты сумасшедшая, Синди!
      – Носи на здоровье! То есть на счастье.
      Ринат надевает украшение, и шестиконечная звездочка плавно опускается в мягкую ложбинку между грудей. Ровно в то место, где покоится ее душа... Покоится... Беспокоится...
      – Где ты его купила?
      – В ювелирном магазине в фойе отеля.
      – Там же для туристов! В два раза дороже, чем на окраине Будапешта.
      – Да? Я не знала. Неважно.
      – Синди, что происходит? Как ты оказалась в отеле?
      – Мы встретились вчера с Ришаром около твоего клуба. Он спросил, сколько мне нужно денег за всю ночь. Я сказала: десять тысяч долларов. Выписал чек, поехали в отель, а утром купила тебе бриллиант.
      – Десять тысяч долларов?!
      – Только, пожалуйста, постарайся мне не завидовать.
      – Постараюсь, тем более что твой подарок стоит примерно треть этой суммы.
      – Примерно треть.
      – Значит, ты провела с Ришаром всю ночь?
      – Да.
      – Было хорошо?
      – Чудесно!
      – Сказала ему, что ты не проститутка?
      – Нет...
      – Почему?
      – Полночи Ришар убеждал меня не заниматься этим. Не могла отказать себе в удовольствии выслушать его пылкие доводы.
      – Значит, пылкими на сей раз были только доводы? – Ринат насмешливо смотрит на меня из зеркала.
      Я счастлива, что сестре удалось справиться с завистью.
      – – Он очень странный человек...
      – Главное – богатый.
      – Ты опять за свое!
      – Нет, Синди, я хотела сказать, что ты вряд ли способна влюбиться в нормального человека.
      – Действительно... Давай поедем куда-нибудь, пообедаем.
      – Хочешь за пять оставшихся от отпуска дней растратить семь тысяч долларов?
      – Не знаю... Мне очень грустно.
      – Ришар втюрился по уши, ты, кажется, чувствуешь то же самое. Нет никаких поводов для грусти.
      – Откуда ты знаешь, что Ришар втюрился?
      – Дорогая, деньги – отличный барометр любви. Десять тысяч долларов за одну ночь – это симптом страсти на грани сумасшествия.
      – Самое страшное... Будь он бедным, я бы никогда с ним не встретилась.
      – Если бы ты родилась лягушкой, вы бы тоже никогда не встретились.
      – Почему лягушкой?
      – А почему бедным? Лучше скажи: у вас действительно ничего не было этой ночью?
      – Под утро я уснула у него на коленях...
      Сообщаю жене, что вернусь через неделю, отключаю телефон, задвигаю мягкие серебристые шторы, закуриваю сигару, опускаюсь в кресло и сразу вижу Синди – обнаженную, манящую, в круглой ванне с прозрачной водой. Меня возбуждает в ней буквально все: каждая частичка ее тела, каждый взгляд, жест... Зачем мне понадобилось возвращать ее на путь истинный? Я же приехал в Будапешт, чтобы предаться сексуальным утехам, а не спасать заблудшие души! Что дала мне прошедшая ночь? Что?.. Как старец Илиягу, рассказывал я Синди о еврейской религии, о тысячелетних традициях, которые сохранили народ и позволили ему вернуться в Иерусалим. О Боге. О счастье семейной жизни. Синди слушала очень внимательно, как ребенок, которому рассказывают таинственную сказку, но не ответила ни на один из моих вопросов. Сегодня я знаю о ней ровно столько, сколько знал вчера, то есть – ничего. Мои наставительные речи были прерваны трогательной просьбой Синди посидеть у меня на коленях. Я не смог отказать.
      Не знаю, сколько времени я сидел так... Час, два... Боялся пошевелиться, нарушить нечаянно ее сон... Никто и никогда не спал у меня на коленях... Я живу с женой десять лет. У нас нет детей. Такую огромную нежность, наверное, можно испытывать только к дочери. Глупости! Синди – не ребенок, она младше меня всего лет на десять. Господи! Даже о ее возрасте я не имею представления... Мягкий снег бился мохнатыми лапами в морозное окно, озарял комнату таинственным бледноватым светом...
      Наконец я решился встать, отнести Синди на кровать. Почувствовал вдруг зверскую усталость, словно всю ночь возводил каменную стену... Принял душ, надел махровый халат и рухнул рядом с Синди. Проснулся от ее страстных ласк. Она дрожала от возбуждения и так откровенно хотела меня, что было бы идиотизмом повторять себе байки о ее необыкновенном актерском даре и великолепном умении притворяться. Синди с трудом надела презерватив на мой окаменевший член, стремительно вонзила его в себя, разрывая предрассветное пространство неистовыми стенаниями. Чертовка! Она все же добилась своего. Ее магические чары оказались сильнее моих речей. Мне захотелось довести ее до безумия, до вершины развратного блаженства, до той вершины, на которой находился в тот момент сам...
      В девять утра зазвонил телефон – нам предложили завтрак. А еще через несколько минут, растерянный и наивный, я смотрел на свое фантастическое наваждение, с аппетитом уплетающее кусочки осетрины, и почти ничего не соображал. Я больше не чувствовал себя мудрым старцем, умеющим предсказывать поступки людей. Синди допила кофе, встала, нежно поцеловала меня в то место, куда несколько часов назад залепила снежком.
      – Когда увидимся?
      – Я позвоню...
      – Ты не знаешь номера.
      – Говори.
      Старательно вывела детским почерком несколько цифр на мягкой розовой салфетке, которая от одной капли воды превращается в ничто.
      – Не провожай меня, пожалуйста.
      Развернулась и спокойно поплыла между столиками к выходу. Я отмечал мужские взгляды, скользившие по ее стройной фигурке, золотистым локонам. Через стеклянную стену ресторана видел, как Синди вошла в лавку драгоценностей, что-то купила там и вышла из отеля. Мне хотелось сорваться с места, догнать ее, прижать к себе и не отпускать уже никогда, но свинцовая плита оцепенения будто придавила меня. Вдруг вспомнил, как пять лет назад тонул в Средиземном море, – отчаянно греб в сторону берега, но отдалялся от него все дальше и дальше...
      Румяный синеглазый малыш сосредоточенно катает зеленую пластмассовую машинку, которую только что вручил ему китаец-официант. Подарок к Кристмасу. Малыш надувает губки и что-то шепчет – наверное, изображает гудение мотора.
      Мы с Ринат заказали утку с ананасами, острые салаты и китайские пирожки в сладком соусе. Мне тоже хочется получить в подарок какую-нибудь маленькую игрушку. Сестра, кажется, поняла это, подозвала китайца и шепчется с ним по-английски. Наконец официант исчезает за бирюзовой стенкой огромного аквариума, украшенного елочными гирляндами, и Ринат произносит тоном Шерлока Холмса:
      – Итак, что тебе известно о Ришаре?
      – Немного. Я пыталась задавать ему вопросы, но он всегда уходил от ответа.
      – В роли проститутки у тебя нет права на вопросы к клиенту.
      – Теперь понимаю, почему любой мой вопрос вызывал в нем бурю протеста. Даже имя он не хотел мне назвать.
      – Имя его ты могла прочесть на чеке.
      – Действительно... Мне не пришло в голову.
      – Где чек?
      – Вложила сразу, как вышла из отеля.
      – Так срочно?
      – Боялась потерять.
      – Тебе должны были выдать квитанцию о вкладе чека.
      – Выдать должны был и...
      Долго роюсь в сумочке.
      – Синди, почему нельзя было сразу положить ее на место, аккуратно свернуть и спрятать в бумажник, например? Так просто.
      – В тот момент я думала совершенно о другом.
      – Об этом не нужно думать, Синди! Это должно делаться автоматически.
      Слова Ринат возвращают в детство. Я снова чувствую себя беспомощной, растерянной, а сестру – деспотичным командиром. Хочется швырнуть сумку в аквариум, на радость невозмутимым рыбам, и убежать к брату. Почему я не могу быть такой, как Ринат, – дисциплинированной, самостоятельной, собранной? Почему всю жизнь сознательно и интуитивно ищу себе защитника? Даже когда не от кого защищаться... Поднимаю глаза на сестру. Она, кажется, поняла мое состояние. На лице ее растерянность и грусть. Вдруг тихо произносит:
      – Извини, Синди... Прости...
      Китаец приносит маленькую резиновую куколку в пышном сиреневом платьице, в белых трусиках и туфельках. Глажу ее розовые щечки, все вокруг расплывается и сверкает от нахлынувших слез.
      – Синди, милая, что с тобой?
      – Я хочу позвонить Ришару.
      – Так позвони. У входа есть телефон.
      – И что сказать?
      – Мой совет вряд ли тебе подойдет.
      – Почему?
      – Мне не знакомы способы общения двух сумасшедших. Я могу посоветовать что-то очень примитивное. Например, позвонить и назначить встречу.
      – Разве проститутки назначают встречи?
      – Именно это они и делают. Скажи, что тебе необходимо серьезно поговорить, разговор не телефонный.
      – Я боюсь, он узнает, что я не проститутка, и больше не захочет со мной встречаться.
      – Почему, Синди?
      – Он одержим идеей спасения моей души, если эта идея рухнет, у Ришара не останется поводов для общения со мной.
      – Но зачем ему поводы?!
      – Ришар – религиозный еврей. Он приехал в Будапешт разрядиться. Отдохнуть от семьи. Приехал туда, где его никто не знает. Это серьезное нарушение заповеди, но в комментариях к Торе оно даже имеет оправдание. Там написано: «Надень черные одежды и иди туда, где тебя никто не знает».
      – А почему одежды должны быть черными?
      – Потому что в древности в черное облачались те, кто хотел спрятаться от посторонних взглядов.
      – Зачем идти туда, где все чужие?
      – Чтобы жена не узнала об измене, чтобы не причинить ей боль, не травмировать семью. Ведь семья – святое. Если муж испытывает физическую неудовлетворенность, он может в крайнем случае пойти к проститутке.
      – Это тебе все Ришар рассказал?
      – – Нет, я знакома с традициями еврейской религиозной семьи не хуже его.
      – Хорошо, что это все значит?
      – В роли проститутки, которую нужно возвращать на путь истинный, я его устраиваю, тем брлее проститутки, которая является еврейкой, да еще вдобавок потомком древних служителей Храма.
      – А в роли обычной незамужней девушки ты его не устраиваешь?
      – Нет...
      – Синди, по-моему, ты все усложняешь. Давай построим беседу иначе. Я, примитивная реалистка, буду задавать тебе вопросы, а ты будешь отвечать обыкновенными словами, без экскурсов в историю и философию. Только найди все же квитанцию.
      – Нашла.
      – Читай.
      – Эфраим Шапиро. Первый международный Израильский банк. Иерусалим...
      – Ситуация облегчается! Он, наверное, живет в двух метрах от тебя.
      – Может, в двух километрах... Иерусалим не такой уж маленький город. Невероятно... – растерянно смотрю в квитанцию. – Значит...
      – Ты любишь его?
      – Да...
      – Звони сейчас.
      – И что сказать?
      – Правду.
      – О себе или о нем?
      – Что нового ты можешь сказать ему о нем?
      – Он лжет себе. Это очень опасно. У него, наверное, пятеро детей... Или больше... Религиозным положено... Нет, Ринат, ничего не выйдет. Лучше остановиться сейчас... Еще не поздно, и все в моих руках.
      Достаю розовую салфетку с номером телефона, нажимаю зажигалку, задумчиво смотрю, как тонкий язычок пламени съедает синие цифры, потом буквы его ненастоящего имени.
      Ринат, кажется, едва сдерживается, чтобы не вырвать у меня из рук салфетку, но все же сидит неподвижно и, только когда тлеющая бумажка плавно опускается в пепельницу, отчаянно произносит:
      – Дура ты, Синди. Он мог бы быть сказочным любовником.
      – Для тебя – возможно, только не для меня.
      – Да, все в мире распределено по-дурацки!
      – Кто знает... Давай выпьем за первую половину нашего туннеля, за дружбу, взаимопонимание. Всего неделю назад ты бы сочла мое поведение идиотским, презирала бы меня за глупость, а сейчас понимаешь, что я просто не могу поступить иначе.
      – Понимаю – вряд ли, но чувствую – это так и есть.
      – Ну, скажи, как мне тебя развеселить?
      – Залезть под стол и прокукарекать пять раз, – предлагает сестра.
      – Может, я так прокукарекаю, сидя?
      – Иди к черту!..
      Складываю руки домиком, подставляю ко рту, кукарекаю на весь ресторан, как настоящий петух. Ринат замирает от смущения и вдруг заливается смехом, а вместе с ней другие посетители ресторана. Будапешт не так давно был социалистическим, а значит, полным запретов, поэтому люди, как и в России, приветствуют что-нибудь неординарное, любой повод почувствовать себя свободными, хотя бы и такой незначительный. Сестра поднимает бокал и громко произносит, обращаясь ко всем сразу, по-моему даже к рыбам в рождественских блестках:
      – С наступающим Новым годом!
      И люди, как заколдованные, повторяют за ней те же слова, поднимают бокалы с вином, колой, апельсиновым соком, и даже синеглазый малыш протягивает маленькую чашечку с клубничным нектаром.
      ...Светает... Брат покачивает деревянную лодку. Прозрачная озерная вода шелестит о потемневшие бока. Белые кувшинки беззвучно и плавно раскрывают ладони, жирные комарики устало затихают на мокрых стеблях ряски, робкие лучи солнца неуклюже пронзают головки лютиков, превращают их в желтые фонарики.
      – Зачем мы здесь?
      – Чтобы ты вспомнила гармонию.
      – Гармонию?..
      – Гармонию тишины.
      – Как на небесах у Бога?
      – Да. Предрассветная тишина наполнена сотнями звуков. Великий парадокс мироздания – сотни звуков рождают тишину... У нас осталось минут двадцать.
      – До чего?
      – До начала нового дня.
      – И что тогда?
      – Мы расстанемся.
      – Ненадолго. Только до следующего рассвета.
      – Синди, я тебя очень люблю.
      – Да, поэтому я никогда не бываю для тебя «слишком».
      – Что значит «слишком»?
      – Слишком красивой, слишком странной, слишком умной, слишком робкой или, наоборот, смелой. Тебя восхищает все, что есть во мне, все, что есть я.
      – Почему ты так говоришь?
      – Мне трудно жить. Каждый шаг требует невероятных усилий, передо мной масса преград. Ищу работу, встречаюсь с начальниками, и все они говорят мне это слово «слишком»: «Ты слишком красива, а я бы хотел серую мышку, чтобы не отвлекала от дела и не создавала проблем с женой». Другой сожалеет, что мое образование слишком прилично для той работы, что у него есть. Третий решает, что я слишком скромна и чересчур хорошо воспитанна, а ему нужна пантера, способная драть с людей три шкуры. Четвертый заявляет о моем неумении просто смотреть на вещи...
      – Это пройдет, Синди. Ты найдешь свое место в жизни.
      – Лучше возьми меня на небо.
      – Не могу... Скоро ты получишь в подарок якорь.
      – Опять! Не говори про него! Я не выживу без тебя! Нет! Нет! Ты не уйдешь от меня! Нет!..
      Кричу отчаянно, безумно, разрушая гармонию рассвета, и вместе с моим криком в озерное оцепенение врывается ослепительный июльский день. Пронзительные солнечные лучи закипают в горячих слезах, жгут глаза. Беснуюсь, размахиваю руками, пытаясь удержать брата, лодка качается, я теряю равновесие и падаю в озеро, в глубокую воду, холодеющую книзу из-за множества подземных фонтанчиков. Переворачиваюсь на спину, смотрю через колыхающуюся прозрачную массу на небо, на дно нашей лодки, опутанное зеленой тиной и пузырьками воздуха, на салатовые животики лягушек. Брат опускает лицо в воду. Утопаю в его синих глазах, длинных черных кудрях, расплывшихся по волнам.
      – Синди, любимая, ты всегда будешь «слишком», но однажды это принесет тебе счастье.
      Брат взмахивает руками, возносится над поверхностью воды. Ее толща разделяет нас навсегда. Я остаюсь на дне озера...
      ...Открываю глаза. Ринат сидит на моей кровати, уставшая, но очень радостная. Явно что-то хочет сообщить.
      – Доброе утро, сестренка!
      – Который час?
      – Шесть утра.
      – Ты только что вернулась из клуба?
      – Да.
      – Наверное, жутко устала?
      – Неважно, взгляни, пожалуйста, на свои пальчики. Поднимаю к глазам правую руку и почти теряю сознание.
      – Синди, что с тобой! Господи! Синди, не пугай меня!
      – Ничего... Все в порядке. Где ты взяла этот перстень?
      – Я все объясню, только, пожалуйста, успокойся. Умоляю...
      Сажусь на кровати, снимаю перстень с безымянного пальца, внимательно рассматриваю оправленную в серебро старинную монету. Сверху якорь – символ Александра Македонского, снизу буквы на иврите – знаки Маккавеев.
      – Эту монету сделал Иегуда Бецалель в триста двадцать седьмом году до нашей эры специально для меня.
      – А для меня он случайно ничего не сделал?
      Кажется, сестра уже привыкла к моим нестандартным высказываниям, даже не спрашивает, откуда мне известны такие невероятные подробности.
      – Где ты взяла перстень, Ринат?
      – Его купил тебе Ришар, то есть Эфраим.
      – Ясно, пришел к тебе в клуб и убедил...
      – Убедил, что любит тебя.
      – А еще он любит свою жену и пятерых детей.
      – У него нет детей!
      – Когда это было?
      – В тот же день, когда ты сожгла записку с его телефоном.
      – Вечером заявился к тебе в клуб?
      – Да пять ночей он приходил ко мне. Мы говорили с ним обо всем на свете.
      – И он очаровал тебя его мессианскими речами.
      – Конечно! Я так тебе завидую. Вы очень похожи с Эфраимом, но он намного понятнее.
      – Почему Ришар не вернулся в Иерусалим?
      – Он просил дать твой адрес здесь, в Будапеште, или в Израиле, но я объяснила, что не имею права сделать это без твоего разрешения.
      – Это верно.
      – Наша дружба дороже всего.
      – Спасибо, Ринат.
      – Но мне очень хотелось, чтобы вы встретились. И тогда Эфраим решил вернуться в Израиль твоим рейсом. Он поменял билет. А вчера пришел ко мне с этим перстнем. Хотел, чтобы я во сне надела кольцо тебе на палец, а утром ты бы сама заметила его... Но у меня не было сил ждать...
      – Что ты рассказала Ришару обо мне?
      – Все! И про туннель, и про наш дурацкий уговор, и про то, что ты странная...
      – Идиотка, короче.
      – Ну да, что-то вроде этого... Через несколько часов вы покинете меня. Мне будет так не хватать вас обоих!
      Ринат подняла голову и смотрит все время вверх, а я вниз. Мы стоим друг напротив друга и молчим. Со стороны это, наверное, выглядит очень странно. Мне нужно идти в самолет.
      – Ринат, я буду посылать тебе факсы в клуб.
      – Угу...
      – Береги себя.
      – Угу...
      – Мы скоро встретимся. Приедешь в Иерусалим на Пейсах.
      – Да.
      – Мне пора...
      – Да... Иди... Глупо опаздывать на самолет.
      – Спасибо тебе!
      – За что?
      – За то, что ты есть.
      Обнимаю Ринат. Сестра опускает голову, слезы текут по ее щекам...
      – Нам было так весело с тобой.
      – Через Интернет тоже будет весело. А знаешь, можно сделать еще круче. Покупаешь видеокамеру – глаз, специально для компьютера, и я куплю на свой, тогда у нас будет видеотелефон! Кайф?
      – Кайф. Все, беги.
      – Ой! Чуть не забыла. У меня сюрприз есть!
      – Что еще, Синди? Опоздаешь!
      Суматошно открываю сумку, достаю две маленькие подарочные бутылочки водки «Смирновская», разливаю в пластиковые стаканы.
      – За любовь, дружбу и санитарную службу!
      – Санитарная служба-то при чем?
      – Так, для рифмы. Загадывай желание и пей до дна.
      – Достроить туннель.
      – Достроили уже. Про себя загадывай, вслух не сбудется.
      Впопыхах проглатываем «Смирновскую», закуриваем, и я уношусь к взлетной полосе.
      Купи билет и садись в самолет. Вспомни свой первый маршрут.
      Здесь у нас за окном холода и снега, Но теплее, чем там, где тепло всегда.
      Потому что тебя очень ждут.
      Брат написал эту песню своему школьному другу, который уехал в Израиль на год раньше. Я получила кассету в Ленинграде. Мне невыносимо хочется услышать мягкий голос брата под звуки гитары, но он не приходит, не звучит, как раньше... Водка ударяет в голову, расслабляет тело... Пристегиваю ремень, прикрываю глаза, проваливаюсь в бездонную воздушную яму. Сильные руки подхватывают меня. Теплые, верные...
      – Синди! Наконец-то мы встретились с тобой в небесах.
      – Кто ты? – пытаюсь разглядеть обладателя магического голоса, но ватный туман облаков заволакивает все вокруг. – Поцелуй меня! – кричу я, надеясь, что человек приблизится и тогда я увижу его лицо.
      – Подожди полчаса, нужно набрать высоту.
      – Какую еще высоту?
      – Двести тысяч метров.
      – Кто ты?
      – Открой глаза!
      Ришар положил свою ладонь на мою. Взволнованный, счастливый, робкий.
      – Господи! Я спала?
      – Да.
      – Как ты оказался около меня?
      – Очень просто, поменялся местами. Привет!
      – Привет. Пошли в туалет.
      – Зачем? Тебе плохо?
      – Да...
      Встаем, идем в середину салона. Ришар – впереди, я за ним. Он открывает мне дверь-гармошку. Вхожу вовнутрь, увлекая за собой Ришара, и быстро поворачиваю замок.
      – Синди, что это значит?
      – Смотри, – нажимаю кнопку слива, – смотри в дырочку, куда уносится вода, и увидишь настоящее небо. Не через стекло, как в иллюминаторе, а самое настоящее, близко-близко.
      – Сумасшедшая! Все остается внутри. Самолет загерметизирован. Какие дырочки в небо!
      – Да... – разочарованно вздыхаю я, – всегда думала, что в самолете писаю прямо в небо, а если ночью, то в звезды.
      – Синди, ты сказала, тебе плохо.
      – Да! Мне было очень-очень плохо. Жутко хотелось целоваться, а в салоне много народу. – Обнимаю Ришара, целую в губы, он сопротивляется, шепчет бессвязно:
      – Синди... Умоляю... Что о нас подумают... люди...
      – Они ничего не узнают, мы же под замком. Ну, пожалуйста, есть ведь другие туалеты. Никто не заметит. Мы же только поцелуемся быстро... Это не дольше чем если у кого-то запор, например.
      – Синди! Что ты несешь? Какой запор...
      Ришар прижимает меня к себе. Чувствую, он не может больше сопротивляться, моя страсть разжигает в нем огонь желания, он приподнимает мою длинную шерстяную юбку, скользит по теплым бежевым чулочкам, пажикам пояса...
      – Синди! Ты специально не надела трусики! Ведьма...
      – Ришар, я хочу тебя... Умоляю, позволь расстегнуть твой ремень... Заклинаю тысячами километров высоты... перстнем с якорем... Маккавеями...
      – Нет... Нет... – Он сопротивляется, но – тщетно...
      Ришар входит в меня, я мгновенно кончаю, как в первый раз, когда была в роли проститутки. Он чувствует это, восторженно обнимает за талию, ласково шепчет:
      – Синди! Любимая... Счастье мое... Никому тебя не отдам.
      Волна блаженства, мягкая, как облака, в которых мы летим, успокаивает его страсть. Ришар бережно поправляет мою юбку.
      – Моя кипа?
      Разжимаю кулак, подаю Ришару синюю с белой каемочкой кипу.
      – Зачем ты сняла ее, девочка?
      – Нечаянно... Схватила, когда кончала, чтобы не закричать на весь самолет.
      – Я выйду первым и сяду, а ты приходи чуть погодя.
      – Опять твои дурацкие условности.
      – Зачем будоражить людей? – Ришар ласково поправляет мои волосы, нежно целует в лоб, словно мудрый отец расшалившегося ребенка, выходит в салон.
      Нажимаю кнопку слива, задумчиво смотрю, как вода устремляется в круглую голубую дырочку. Я не верю Ришару, что там нет неба...
      Дождевые потоки несутся по каменной мостовой... Соединяются, разъединяются, закручиваются в спирали, круги, эллипсы, выпрыгивают из них и исчезают под чугунными львятами колодцев. Два львенка на задних лапах играют друг с другом на протяжении тысячелетий – герб колена Иегуды, герб Иерусалима украшает колодезные крышки... Кажется, потоки воды похожи на людей. Неведомые силы управляют их движением, соединением, переплетением, пока не исчезают они под чугунными крышками... Дождь всегда рождает во мне приятную грусть. Все вокруг неожиданно теряет резкость, привычные очертания, становится неясным, призрачным, исчезает реальность происходящего... Я иду к Ришару. Можно сесть в автобус, взять такси, но не хочется лишать себя дождевой ностальгии... Запах разбухшей от влаги хвои, шум дождевых потоков переносят меня в дачный поселок на берегу Иртыша. Мне снова десять лет. Я сижу в большом деревянном доме, закутавшись в одеяло, в кругу тридцати детей, затаивших дыхание. Вожатая читает нам «Кортик». Недавно я попыталась прочесть эту книжку соседу – десятилетнему Дани. Мальчика привезли из России в два года, мы занимаемся с ним русским языком. Первую страницу объясняла мальчику полчаса. Он спрашивал, кто такие петлюровцы, я отвечала – бандиты, которые грабили простых людей, чтобы содержать свою банду. Тогда Дани спрашивал, кто такие красные, хорошие? Они не грабили простых людей? Пришлось рассказать, что красные убивали и грабили белых – богатых, чтобы содержать на их богатства свою армию. Выходило, красные тоже плохие. В конце концов совершенно запуталась в объяснениях. Дани сочувственно вздохнул и попросил объяснить, что такое «кортик», почему мальчик – герой повести – его от всех прятал.
      – Красивый нож в ножнах – обязательный элемент военной формы морских офицеров.
      – Красивый нож в ножнах... – задумался Дани. – Как те, что продают туристам на арабском рынке в Старом Иерусалиме?
      – Да... приблизительно.
      Дани сбегал домой, принес великолепный нож на серебристой цепочке.
      – Папа подарил мне в день рождения. Значит, у меня есть кортик?
      – Выходит, есть.
      – Слава Богу, что не придут бандиты-петлюровцы или грабители – красные, не нужно ни от кого прятать такую красоту, – порадовался еврейский ребенок и добавил: – Бедный мальчик! Ему, наверное, так хотелось похвастаться своим ножичком! Ждал, ждал, когда уйдут белые, красные, петлюровцы, когда появятся хорошие мирные люди, которые будут завидовать, что у него есть кортик... – Еще подумал и заключил: – Слава Богу, я живу в Израиле.
      Мне хотелось объяснить Дани, что кортик – не просто ножик, купленный в Старом Иерусалиме у арабов, а заветная романтическая мечта советских мальчишек, но объяснить это было невозможно... Вспомнила старую хасидскую притчу про двух евреев из украинского местечка, которые поспорили перед Рошашана, кто будет трубить в шофар, и так раскричались, что их забрали в полицейский участок, а там потребовали назвать предмет спора. Оба еврея категорически отказались. Тогда спорщикам объявили, что их не выпустят на волю, пока они не объяснят, что такое шофар, и евреи сказали, что шофар – это дудочка. Полицейский разочарованно посмотрел на них:
      – Почему же вы так упирались?
      – Да потому, что это не дудочка!..
      ...Ришар стоит у входа в ресторан. Большой черный зонт делает его похожим на агента ФБР. Даже букет белоснежных лилий он держит, словно опознавательный предмет. Я вдруг чувствую, как невыносимо соскучилась по нему. Огромный прилив радости предстоящей встречи десятибалльной волной бросает меня к Ришару. Счастливая, прижимаюсь к его холодной щеке, но он отстраняется, холодно произносит:
      – Скромнее надо быть, Синди. Веди себя прилично, мы не в Будапеште.
      Словно та же волна, только абсолютно противоположных чувств, отшвыривает меня. Задеваю беретом о стальную спицу зонта. Ледяная струйка с его глянцевой черной поверхности скатывается за шиворот. Нестерпимо хочется развернуться и убежать в дождевые потоки, в терпкий запах хвои, в мягкую, заволакивающую ностальгию пионерского лагеря. Я, наверное, так и сделала бы, но Ришар успевает схватить меня за хлястик куртки:
      – Постой, Синди, не уходи. Извини. Мне нужно поговорить с тобой. Зайдем в ресторан, посидим в тепле. Ты вся дрожишь.
      Меня действительно бьет озноб, но совсем не от холода. Не от холода дождя, а от холода Ришара, но объяснить это невозможно, как невозможно объяснить полицейскому, что такое шофар...
      В ресторане уютно и тепло, словно в раю. Бордовый керамический камин пылает эвкалиптовыми дровами. Их тонкий запах поднимается к хрустальной люстре, и ее голубоватые подвески феерически сверкают...
      ...Рассеянно смотрю в меню, пока к нам не подходит официант, похожий на знак вопроса.