Вторая весна

На деревьях в школьном дворе проклюнулись нежные зеленые листочки, а на клумбе распускались друг за другом крокусы, нарциссы, анютины глазки. При этом они изящно качали своими головками, словно приветствуя учеников «Томоэ»: «Рады познакомиться!» После зимней спячки пробуждались, тянулись к свету тюльпаны. По­крылись бутонами и вишни, раскачивались под легким ветерком, готовые в любой момент расплескаться поло­водьем розовых цветов.

Даже обитатели маленького бассейна для мытья ног, рядом с плавательным, – сонные черные рыбки-телескопы, а затем и золотые рыбки – радостно засуетились в воде.

Всем было ясно, что пришла весна – все сверкало, дышало свежестью и задором. Каждый понимал – весна!

Прошел ровно год с тех пор, когда мама привела Тотто-тян в школу «Томоэ». Тотто-тян и ее одноклассники перешли во второй класс и страшно этим гордились, а на их место пришли в школу новые первоклашки, которые, как некогда Тотто-тян, с любопытством озирались во­круг.

Для Тотто-тян прошедший год был полон значитель­ных событий, и каждый вечер она с нетерпением ожидала наступления утра.

Она по-прежнему любила уличных музыкантов, но круг ее увлечений серьезно расширился.

Маленькая девочка, исключенная из обычной школы за то, что она была всем там в тягость, теперь выросла и стала достойной ученицей школы «Томоэ».

Правда, некоторые родители испытывали определенные сомнения по поводу обучения в школе «Томоэ». Даже папа и мама Тотто-тян, во всех отношениях доверявшие ди­ректору Кобаяси, иногда призадумывались, правильно ли они поступили, отдав ему на попечение свою дочь. Что ж говорить о тех, кто сомневался с самого начала, кто с предубеждением относился к происходящему в школе, судил по дню сегодняшнему, не думая о завтрашнем! Находились и такие, что забирали детей из «Томоэ» в другие школы. Но дети плакали при этом, не желая расставаться с любимой школой. К счастью, в классе Тотто-тян такого не случалось, но она видела, как мальчик постарше плакал навзрыд, колотя маленькими кулачками по спине директора. По его лицу катились крупные слезы, а содранные колени тряслись. Глаза директора тоже были красными от слез. В конце концов родители увели маль­чика. Он то и дело оглядывался и махал на прощание рукой.

Но таких печальных событий было немного.

Школьный ранец теперь уже крепко сидел на спине Тотто-тян.

«Лебединое озеро»

Тотто-тян повели в концертный зал «Хибия» на балет «Лебединое озеро».

Ее папа исполнял на скрипке соло. Кроме того, при­ехала хорошая труппа, говорил он. Тотто-тян была на балете впервые. Королева лебедей с маленькой сверкающей короной на голове парила в воздухе, как настоящая пти­ца – по крайней мере, так казалось Тотто-тян. Принц полюбил белую лебедь и отвергал всех остальных. А в конце спектакля они так нежно танцевали друг с другом!

Музыка потрясла Тотто-тян. Даже когда она вернулась домой, музыка еще долго звучала в ушах. На следующее утро, едва проснувшись, она прибежала на кухню к матери и решительно заявила:

– Я больше не хочу быть ни разведчицей, ни уличным музыкантом, ни продавцом билетов. Стану балериной и буду танцевать в «Лебедином озере»!

– Вот как?.. – нисколько не удивилась мама. Тотто-тян побывала на балете впервые, но частенько слышала рассказы директора о замечательной американ­ской танцовщице Айседоре Дункан. Подобно директору Кобаяси, Айседора Дункан поклонялась Далькрозу. А раз любимый учитель восхищался танцовщицей, то и сама Тотто-тян, понятно, уважала Дункан и даже зачислила ее в свои друзья, хотя никогда даже ее не видела. Таким образом, не было ничего необычного в том, что девочка решила стать балериной.

Между тем друг директора, преподававший в «Томоэ» ритмику, открыл поблизости от школы студию современ­ного танца. Мама договорилась с преподавателем, и Тот­то-тян после занятий стала брать уроки танца. Мама никогда не советовала Тотто-тян, что ей следует делать и чего не следует, но, когда девочке хотелось чем-то заниматься, мама сразу же соглашалась и, не пускаясь в долгие расспросы, начинала ей помогать.

Тотто-тян ходила в студию, с нетерпением ожидая того дня, когда же она будет танцевать в «Лебедином озере». Но у учителя был свой, особый метод преподавания. Помимо обычной ритмики, как и в «Томоэ», преподаватель заставлял своих учеников ходить мелкими шажками под звуки пианино или граммофона, напевая нечто вроде «Го­лубого неба над великой горой»[23]. Внезапно преподаватель восклицал: «А теперь позу!» – и дети должны были сде­лать какую-нибудь фигуру и застыть в ней. Учитель тоже принимал разные позы. Например, он кричал: «А-ха-ха!» – и становился в позу «смотрю на небо» или же изображал «страдающего человека» – хватался обеими ру­ками за голову и корчился «в муках».

Но Тотто-тян мечтала о белой лебеди со сверкающей короной на голове, легкой балетной пачке, а вовсе не о «Голубом небе над великой горой» и не об «А-ха-ха!».

Однажды, собравшись с духом, она подошла к учителю. У него были большие глаза, нос с горбинкой и подстри­женные, с челочкой, как у девушки, волосы. Тотто-тян распростерла руки и замахала ими, словно лебедиными крыльями.

– А когда мы будет так танцевать? – спросила она. Учитель ответил:

– Этим танцам я не учу.

С тех пор Тотто-тян все реже и реже появлялась в студии. Конечно, ей нравилось танцевать босиком, без балетных туфелек, принимать придуманные позы, но мечта о маленькой сверкающей короне не покидала ее.

На прощание учитель сказал:

– «Лебединое озеро» – это, конечно, замечательно, но я хотел, чтобы ты полюбила фантазию и научилась при­думывать свои собственные танцы.

Лишь повзрослев, Тотто-тян узнала, у кого она зани­малась. Баку Исии был основателем школы свободного танца в Японии. Кстати, именно он назвал Дзиюгаокой – Свободными холмами – небольшую железнодорожную станцию по линии Токио – Иокогама, где находилась школа «Томоэ».

Этот замечательный человек – тогда ему было пять­десят лет – старался привить Тотто-тян любовь к сво­бодному, раскованному танцу.

«Огородный учитель»

-Познакомьтесь – это ваш учитель, сегодня его урок. Он научит вас многим полезным вещам, – так директор представил ученикам нового преподавателя.

Тотто-тян принялась внимательно разглядывать его. Одет совсем не как учитель. Вместо пиджака – короткая хлопчатобумажная рабочая куртка в полоску, из-под нее торчит трикотажная рубашка; вокруг шеи короткое поло­тенце – вместо галстука, что ли? Длинные и узкие тем­но-синие штаны, тоже из хлопка, а вместо ботинок – дзика-таби[24]. И наконец, на голове изрядно поношенная соломенная шляпа. Так на берегу пруда Кухомбуцу и со­стоялось знакомство с новым преподавателем. Разгляды­вая его, Тотто-тян никак не могла вспомнить: «Где же это я его видела?»

Черное от загара, доброе лицо, покрытое сеточкой морщинок. На черном шнурке, вместо пояса, длинная курительная трубка – и ее она видела не впервые…

Вспомнила.

– Ой, а я вас, кажется, видела! На огороде, у речки. Вы ведь крестьянин, правда? – спросила она, почти не сомневаясь.

«Учитель» в рабочей обуви весело рассмеялся, обнажив белые зубы:

– Ну, конечно, миленькая! Вы ж каждый раз прохо­дите мимо нашего дома… Когда гуляете в Кухомбуцу… Видели поле, там еще сурепица, желтая такая, цветет? Ну вот, там я и живу.

– Ой, как здорово! Так вы теперь наш учитель? – обрадовались дети.

– Что вы! – замахал руками добродушный крестья­нин. – Какой из меня учитель… В земле ковыряюсь… Вот, господин директор попросил, уважить надо.

Тут запротестовал директор:

– Нет, нет! Вы самый настоящий учитель, только огородный. Будете учить их, как выращивать овощи. Ведь кто, например, учит выпекать хлеб? Не кто-нибудь, а пекарь! Ведите их на огород и приступайте к занятиям.

Будь то обычная школа, от крестьянина потребовали бы учительский диплом, но директор Кобаяси презирал всякие бумажки. Он желал одного – чтобы ученики знали, как трудятся люди.

– Ну что ж, за работу! – сказал «огородный учитель». Они пришли в один из тихих и живописных уголков на

берегу пруда Кухомбуцу, под сень деревьев. Директор заранее позаботился о том, чтобы сюда привезли вагончик со всем необходимым для работы в поле – лопатами, мотыгами и прочим инвентарем. Маленький вагончик мир­но стоял посреди небольшого поля, которое предстояло обработать.

«Огородный учитель» велел достать из вагончика ло­паты и мотыги, и они приступили к прополке. Во время работы он рассказывал им о сорняках: о том, что они очень живучие и растут куда быстрее хороших растений, засло­няя им солнце. В сорняках, по его словам, находят при­станище всякие вредные насекомые. Сорняки могут вы­сосать из почвы питательные вещества, и тогда пропадет урожай. Сведения сыпались как из рога изобилия. А кре­стьянские руки не останавливались ни на минуту, продол­жая выдергивать сорную траву. Затем учитель показал, как надо мотыжить, насыпать грядки, сажать редьку, сеять семена, удобрять почву – словом, делать все необходимое, чтобы был урожай. При этом каждый свой шаг он объяснял.

Внезапно дети заметили змейку, высунувшуюся из тра­вы. Она чуть было не укусила за руку старшеклассника Та-тяна, но «огородный учитель» успокоил:

– Здешние змеи не ядовиты. Не тронь их, и они никогда не укусят.

И еще «огородный учитель» рассказал о насекомых и птицах, о бабочках, о погоде. Руки у него были жили­стые, мускулистые – ясно, что то, о чем рассказывал, он познал сам. Под конец дети все выдохлись, но, обливаясь потом, работу все-таки закончили, правда, не без помощи учителя. Огород получился просто замечательным, если не считать, конечно, нескольких кривых грядок…

С этого дня, едва завидев крестьянина, даже издалека, дети радостно кричали: «Смотрите, наш огородный учи­тель!» В свою очередь тот, когда у него оставались удоб­рения, привозил их на школьный огород. Дела шли хо­рошо. Каждый день кто-нибудь отправлялся на разведку, чтобы доложить директору и товарищам о том, как растут всходы. Какое же это чудесное, удивительное, радостное чувство – видеть, что посеянные тобой семена дают доб­рые всходы! Стоило собраться нескольким ученикам, как тут же заходил разговор об огороде.

Страшный пожар войны разгорался в разных уголках планеты. Но когда ребятишки увлеченно обсуждали ма­ленький огород, казалось, что они все еще живут под мирным небом.

«Варка-в-котелках»

Однажды после уроков Тотто-тян ушла из шко­лы, не задерживаясь и даже не попрощавшись. Быстрым шагом она пошла на станцию Дзиюгаока, бормоча по дороге какие-то странные и непонятные слова: «Гром-ущелье-варка-в-котелках». Это была довольно сложная для маленькой девочки фраза, но не длиннее имени одного героя комического рассказа, который, падая в колодец, так долго называл себя, что его не успели вытащить оттуда. Ни в коем случае не забыть нужную фразу! Главное – не перебить мысль. А то пройдет кто-нибудь мимо, и тогда пиши пропало – все вылетит из головы. Или попадется на пути лужа, которую нужно ловко перескочить, – отвле­чешься и начисто забудешь. Так что лучше всего без конца повторять про себя эти непонятные слова. К счастью, в поезде никто с ней не заговаривал. Сама же она старалась не впутаться в приключение, поэтому ничего примечатель­ного не произошло и она благополучно доехала до своей станции, ни разу не задав вопроса: «А это что такое?» Только когда она выходила с перрона, знакомый желез­нодорожник чуть все не испортил, окликнув ее: «Домой, девочка?» Тотто-тян едва не ответила ему, но вовремя удержалась. Она приветливо махнула ему правой рукой, а левой зажала себе рот и побежала домой.

У самых дверей она громко крикнула:

– Гром-ущелье-варка-в-котелках!

Мама долго ломала голову, кого это изображает до­чурка: то ли сразу всех сорок семь ронинов, ворвавшихся в усадьбу обидчика, то ли дзюдоиста, торжествующего победу. Но потом разобралась, в чем дело: «Ущелье Тодороки, пищу будем готовить на свежем воздухе, в котелках!»

Около станции Тодороки, остановки через три после Дзиюгаоки, находится один из живописных пригородов столицы – Тодороки, то есть «Громовое ущелье», с водо­падом и рощей. Туда-то дети и пойдут в поход, а на привале приготовят пищу на костре.

Мама покачала головой: «Удивительно! Такая длинная фраза! Уж если что-то заинтересовало ребенка, то он только об этом и думает!»

А Тотто-тян вздохнула с облегчением: наконец она избавилась от длинной фразы. Она тут же принялась в подробностях рассказывать маме о предстоящей экскур­сии. В пятницу утром они соберутся в школе. С собой надо захватить чашку для супа, пиалу для риса, палочки для еды и стакан риса. Не забыла она сообщить и о том, что, как сказали им в школе, рис разваривается и из одного стакана получаются два. А еще они будут варить похлебку из свинины, так что неплохо было бы принести немного мяса и овощей. По желанию, можно захватить с собой и что-нибудь на полдник.

Все следующие дни Тотто-тян вертелась на кухне, не отходя от мамы. Она наблюдала, как та ловко орудует кухонным ножом, как держит кастрюлю, как раскладывает по чашкам вареный рис. Ей было приятно видеть, как все спорится у родной мамочки в руках. Но особенно восхи­щало Тотто-тян то, как мама каждый раз, когда снимала со сковороды крышку, вскрикивала «ой-ой-ой!» и быстрень­ко хваталась двумя пальцами за мочку уха.

– Сковорода горячая, а уши холодные, – объясняла она Тотто-тян.

«За ухо хватаются люди взрослые, умеющие хорошо готовить» – такой вывод сделала девочка.

«Когда начнется „гром-ущелье-варка-в-котелках“, я то­же так сделаю», – решила она.

Наконец наступила долгожданная пятница. Сначала ехали на электричке, а со станции до ущелья добирались уже пешком. Директор с удовольствием наблюдал за деть­ми. Их личики сияли от радости под лучами солнца, пробивавшимися сквозь кроны высоких деревьев. Стоя с огромными рюкзаками за плечами, они ждали распоря­жений директора. А позади с высокого уступа мощным потоком низвергался знаменитый водопад.

– Ну а теперь, – обратился к детям директор, – да­вайте разобьемся на группы и огородим кирпичами места для костров. Их принесли с собой ваши учителя. Потом кто-нибудь из каждой группы промоет рис в реке и по­ставит его вариться. Затем приготовим суп со свининой. А теперь за дело!

Сыграли в «камень, бумагу, ножницы», чтобы разбиться на группы. Времени много не потребовалось – получилось шесть групп. Вырыли ямки и обложили их кирпичами. Сверху положили железные прутья, чтобы ставить кастрю­ли. Пока одни устраивали очаги, другие таскали из леса валежник или промывали рис. Затем распределили осталь­ные обязанности. Тотто-тян вызвалась резать овощи и взяла на себя приготовление супа. В помощь ей выделили мальчика постарше, но он только мешался: куски у него получались либо слишком крупными, либо совсем крохот­ными. Правда, старался он изо всех сил – на кончике носа повисла капелька пота. Зато Тотто-тян ловко резала бак­лажаны, картофель, лук, корни лопуха и другие овощи, которые принесли с собой ребята. Причем делала это красиво, аккуратно, как мама, чтобы есть было приятно. Вдобавок она решила угостить ребят чем-нибудь соленень­ким: нарезала огурцы и баклажаны тонкими ломтиками и натерла их солью. Время от времени она бросала взгляд на помощника, у которого не все ладилось, и давала ему советы. В такие минуты она чувствовала себя на мамином месте. А ее соленья вызвали у всех восторг.

– Ну что вы, я просто решила попробовать… – скром­но потупилась Тотто-тян в ответ на восторги.

Вопрос о том, чем заправить суп, был вынесен на всеобщее обсуждение. Поднялся гам, каждый спешил вы­сказать мнение. В лесу на разные голоса щебетали птицы, казалось, и они судачат о супе. И вот из котелков потянуло аппетитным духом.

До сих пор мало кто видел, как готовится обед дома. Теперь же открытие шло за открытием: как нелегко и в то же время приятно заниматься стряпней, как на глазах меняются продукты и многое другое.

Наконец все было готово. Директор рассадил детей на траве вокруг очагов. Каждой группе досталось по кастрюле с супом и котелку с рисом. Но перед едой Тотто-тян осуществила свой замысел: приподняв крышку с кастрюли, она вскрикнула: «Ой-ой-ой!», будто сильно обожглась, схватилась за мочки ушей и лишь после этого сказала: «Ну, можно нести!» Не понимая, к чему все это, все терпеливо ждали. Манипуляции Тотто-тян с крышкой и ушами не произвели ожидаемого впечатления, но по крайней мере сама она была довольна. Ребята не сводили глаз со сто­ящих перед ними пиал с рисом и чашек с дымящимся супом. Еще бы, проголодались, но, конечно, самое глав­ное заключалось в том, что они сами приготовили все это!

После того как спели песенку «Хорошо прожевывай…» и сказали обычное «С удовольствием отведаю», в лесу воцарилась тишина. Не умолкал лишь водопад.

«Ты хорошая девочка!»

Стоило директору завидеть Тотто-тян, как он говорил: «Ты на самом деле хорошая девочка!» Каждый раз при этом Тотто-тян улыбалась, подпрыгивала от удо­вольствия и отвечала: «Да, я хорошая девочка!» Ведь она действительно так считала.

Тотто-тян и правда была почти всегда хорошей девоч­кой. Доброжелательная, особенно внимательная к друзьям с физическими недостатками, она всегда была готова за­щитить слабого. Случалось, ученики из других школ драз­нили ее приятелей, тогда Тотто-тян яростно набрасывалась на обидчиков, хотя ей самой крепко доставалось. Не ме­нее самоотверженно она ухаживала за больными живот­ными.

В то же время учителей поражало ее странное пове­дение, особенно когда она обнаруживала что-нибудь ин­тересное, удивительное. И это бывало уже не раз.

На утренней линейке, к примеру, Тотто-тян марширо­вала, зажав косички под мышками, так что они торчали сзади маленькими хвостиками. Во время уборки класса, в день дежурства, Тотто-тян обнаружила на полу люк, через который проверяли мотор, когда вагон еще бегал по рель­сам. Подняв крышку, Тотто-тян смела в люк весь мусор, но закрыть его уже не смогла. Поднялась суматоха… Однажды, услыхав, что в мясных лавках туши подвешивают на крючьях, Тотто-тян еще с утра забралась на самый высокий турник и повисла на перекладине. Так и болталась на одной руке, пока проходившая мимо учительница не спросила ее, в чем дело. Тотто-тян закричала: «Сегодня я туша!» – рука разжалась, и она грохнулась на пол, да так, что потом целый день словечка вымолвить не могла. Ну и, конечно, печальный случай с выгребной ямой…

Тотто-тян частенько вытворяла подобное, но директор никогда не вызывал в школу ее родителей. Точно так же он относился и к другим детям. Все вопросы решались в школе. И когда выяснялось, что ребенок виноват и иск­ренне раскаивается, директор советовал: «А теперь пойди извинись» – или что-нибудь в этом роде.

Что же касается Тотто-тян, то можно себе представить, как часто жаловались на нее учителя и родители других учеников. Но все-таки директор при каждом удобном слу­чае говорил: «Ты на самом деле хорошая девочка!»

Если бы взрослые услышали его, то наверняка обратили бы внимание на ударение, которое директор делал, про­износя: «на самом деле».

Тем самым он пытался внушить Тотто-тян: «Может быть, кто-то и считает тебя плохой девчонкой, но на самом деле в твоем характере есть немало достоинств, которые мне прекрасно известны».

К сожалению, прошло много-много лет, прежде чем Тотто-тян осознала истинный смысл его слов. Но и тогда это не прошло даром: Тотто-тян обрела уверенность в том, что она, несмотря ни на что, все-таки «хорошая девочка». Часто, собираясь напроказничать, она передумывала, вспомнив похвалу. Но, к сожалению, порой вспоминала она о ней с запозданием, когда дело было сделано.

Как бы то ни было, директор Кобаяси не уставал повторять: «Тотто-тян, ты на самом деле хорошая девочка!»

Его невеста

Тотто-тян была опечалена.

Она уже училась в третьем классе, и ей очень нравился ее одноклассник Тай-тян. Он был такой умный и так хорошо разбирался в химии! К тому же Тай-тян изучал английский, и именно от него она узнала, как англичане называют лисицу.

– Тотто-тян! – сказал он. – Ты знаешь, как будет по-английски «лисица»? Фокс.

«Фокс». Это слово целый день звучало в ее ушах. С тех пор каждое утро, войдя в класс, Тотто-тян доставала свой перочинный ножик и остро-остро затачивала им ка­рандаши, лежащие в пенале Тай-тяна. Свои она так ни­когда не точила, просто обгрызала, и все.

Но сегодня Тай-тян был груб с ней. В обеденную переменку Тотто-тян прогуливалась в своем излюбленном месте позади актового зала.

– Тотто-тян! – окликнул ее Тай-тян. Его голос про­звучал необычайно сердито, и она с удивлением остано­вилась. Переведя дыхание, Тай-тян выпалил: – Вырасту, ни за что не возьму тебя замуж, сколько ни проси!

И пошел прочь, низко опустив голову. Тотто-тян изум­ленно проводила его взглядом. В эту минуту она почему-то думала о том, какой он умный, Тай-тян. Череп у него, наверно, до отказа набит мозгами, недаром в школе его прозвали «неправильной дробью» – за то, что голова была крупной, несоразмерной туловищу.

Тотто-тян засунула руки в карманы и задумалась: чем она могла его обидеть? Вроде бы ничем. Тогда она решила посоветоваться с подружкой, Миё-тян. Выслушав Тотто-тян, Миё-тян рассудительно проговорила:

– Ничего удивительного! Вспомни, Что произошло се­годня на сумо. Ты так бросила Тай-тяна, что он вылетел с ринга! Голова-то у него тяжелая… Как тут не рассердиться!

Тотто-тян искренне пожалела о том, что случилось. И как ее угораздило обидеть такую умницу! Ведь он так нравился ей, что она каждое утро затачивала ему каран­даши… Увлеклась, забылась… Что делать, слишком поздно, теперь она уже никогда не станет его невестой…

«Все равно я по-прежнему буду затачивать ему каран­даши! – решила она. – Ведь я люблю его…»

Захудалая школа

В те годы, как и теперь, школьники любили веселые частушки и дразнилки. Даже в той школе, откуда исключили Тотто-тян. После уроков, едва выйдя за ворота, ребята оборачивались к школе и скандировали:

Но если мимо проходили ребята из другой школы, то они обязательно показывали пальцем на школу Акамацу и во всю глотку принимались поносить ее:

Крепкое здание или ветхое – определить нетрудно, но учиться в старой школе не считалось зазорным. Смысл дразнилки заключался в ее второй строчке: главное не само здание школы, а чему в ней учат. И это ребята прекрасно понимали. Следует добавить, что песенки эти нельзя было распевать в одиночку, надо было, чтобы собралось по меньшей мере человек пять-шесть.

И вот что произошло однажды. Дети отдыхали после уроков. В школе они могли оставаться до «выгоняя», как говорили дети, то есть до последнего звонка, а поскольку директор справедливо полагал, что детям необходимо иметь свободное время, которое они могли бы посвятить любимому делу или игре, то в «Томоэ» «свободное время» после уроков было продолжительней, чем в обычных на­чальных школах. В тот день, как обычно, играли в мяч, подтягивались на перекладине, копались в песочнице, вы­лезая оттуда совсем чумазыми, лазали на деревья, поли­вали цветы. Несколько старшеклассниц, усевшись на кры­лечке, оживленно болтали друг с другом. Лишь немно­гие – и среди них, конечно, Тай-тян – задержались в классе. Они занимались химическими опытами: что-то кипятили в колбах, возились с пробирками. Несколько ребят сидели в библиотеке, а большой любитель животных Амадэра изучал бродячего кота, подобранного только что на улице, – перевернув на спину, заглядывал ему в ухо. Короче говоря, каждый выбрал себе занятие по вкусу. Вдруг с улицы донеслась громкая дразнилка:

«Безобразие!» – возмутилась Тотто-тян. Она как раз играла у самых ворот, у тех, что росли из земли и были покрыты листвой, поэтому песенка прозвучала здесь осо­бенно громко. «Как они посмели – „снаружи и внутри – захудалая, обветшалая“!» – негодовала она. Сбежались и остальные ученики, тоже возмущенные. Ребята из чужой школы еще раз торопливо пропели дразнилку и, довольные, бросились наутек. Тотто-тян была так разгневана, что бросилась на противника в одиночку. Однако те в мгно­вение ока скрылись в переулке, и разочарованная Тотто-тян поплелась в школу. По дороге она стала напевать, и слова как-то сами по себе превратились в песенку:

Через пару шагов родилось продолжение:

Тотто-тян осталась довольна песенкой и в приподнятом настроении вернулась к школе. Там она залезла в кусты, служившие живой изгородью, и нарочно громким голосом, словно это была не она, а те мальчишки, запела. Так, чтобы все слышали.

Сначала дети, игравшие во дворе, никак не могли понять, кто бы это мог быть. Обнаружив наконец, что это не кто иной, как Тотто-тян, ребята выскочили на улицу и подхватили ее песенку. А закончилась история тем, что дети взялись за руки и, вытянувшись цепочкой, дружно зашагали вокруг школы. И хотя песенка звучала еще не совсем стройно, они не замечали этого, ведь распевали они с удовольствием, а на душе было светло и радостно. Вот почему в тот день они сделали не один и не два круга вокруг школы с незатейливым припевом:

Не знали, конечно, дети, как счастлив был учитель, прислушиваясь к их пению из своего кабинета.

Любой педагог, а особенно тот, который денно и нощно печется о своих питомцах, знает по опыту, что каждый день, проведенный в школе, наполнен душевными пере­живаниями. Относилось это и к директору школы «Томоэ», на которого постоянно нападали те, кто придерживался рутинных методов воспитания. Потому-то и обрадовала эта песенка учителя.

А ребятишки никак не могли угомониться, без конца повторяя слова. И последний звонок прозвучал в этот день позже обычного.

Бант

Закончился обед, и началась большая перемена. Тотто-тян прыгала в актовом зале, намереваясь пересечь его из угла в угол, когда повстречала директора. Правда, говорить об особом «свидании» не приходится, поскольку только что они отобедали все вместе в том же зале. Просто директор шел ей навстречу. Заметив Тотто-тян, он сказал ей:

– Вот хорошо! А я давно хотел спросить тебя…

– Правда? О чем? – Тотто-тян была польщена тем, что может быть хоть чем-нибудь полезной директору.

– Где ты взяла эту ленту? – спросил он, показав глазами на бант, украшавший ее голову.

Лицо Тотто-тян осветилось радостью – более прият­ного вопроса нельзя было придумать. Она носила этот бант со вчерашнего дня. Девочка подошла поближе к ди­ректору, чтобы он мог получше разглядеть его, и по­хвасталась:

– Это моей тетушки! С ее старой школьной формы. Она прятала вещи в комод, а я увидела. И тетушка мне подарила. Сказала, что я глазастая!

– Понимаю… – задумчиво протянул директор.

Тотто-тян очень гордилась своим бантом. И с огром­ным удовольствием во всех подробностях рассказала ди­ректору, как он ей достался. Недавно они ходили в гости к папиной сестрице, а та, на ее, Тотто-тян, счастье, в тот день проветривала вещи. Среди них оказалась длинная-предлинная юбка фиолетового цвета, какие носили в ста­рину. Неожиданно что-то мелькнуло перед Тотто-тян.

– Ой! А что это такое?

Тетушка невольно замерла. «Что-то» оказалось милень­кой лентой, которая была пришита на юбке сзади, у самого пояса.

– Так было модно в мое время, – сказала тетушка. – Старались, чтобы и со спины было красиво. Пришивали всякие украшения: кружева ручной работы или широкую ленту, завязанную пышным бантом.

Заметив, с каким вожделением поглядывает Тотто-тян на ленту – глаз не сводит, то погладит, то пощупает, – тетушка сказала:

– Возьми, пожалуйста. Все равно она мне больше не нужна.

Она взяла ножницы, отпорола ленту от юбки и вручила ее Тотто-тян. Такова была история этой великолепной – широкой, из дорогого набивного шелка с розочками и прочими узорами – ленты. Когда ее завязали в бант, он оказался чуть ли не с голову Тотто-тян. А еще тетушка сказала, что лента заграничная.

Рассказывая, Тотто-тян время от времени встряхивала головой, чтобы директор мог слышать, как шелестит лента. Выслушав, директор несколько приуныл.

– Видишь ли, какое дело… Вчера Миё-тян попросила меня купить такую же. Обыскал все галантерейные лавки на Дзиюгаоке и нигде не нашел. Так ты говоришь, она заграничная…