То, что она действовала, представлялось чудом. Мне, пришедшему из Красной Армии и привыкшему к дисциплине и порядку, казалось диким то, что я увидел в цеху. Рабочие относились к заводу потребительски, чтоб не сказать хищнически. Производили топоры, шинное железо и еще что-то, что можно было менять на продукты. Железо расхищалось и уносилось за ворота. Сплошная масса состояла из одних шкурников и обывателей. Но на заводе оставалось немало и честных, сознательных рабочих. Группа таких товарищей устраивала на заводе засады и ловила шкурников, когда те таскали заводское железо. Ну вот еще несколько цифр, показывающих рост нашего завода.
      И Сильин открыл черную кожаную документную папку, покоившуюся до того момента у него на коленях, достал оттуда листок бумаги и прочитал вслух: "В 1921 году на заводе работала одна печь, в лучшие дни она плавила 20 тонн в сутки, и это считалось хорошо. А сейчас у нас четыре новых печи и дают они 750 тонн стали в сутки, и зарегистрирован уже рекорд - 948 тонн стали в сутки".
      - Что еще сказать? - Сильин отвлекся от листка бумаги. - Тогда, в двадцать первом, завод выпускал проволоку на гвозди, костыли, шинное и другое так называемое "торговое железо", а теперь мы плавим высококачественную сталь, идущую на укрепление обороноспособности республики. Но мне кажется, что это еще не все,, что можно сделать. Надо - еще и еще вперед!
      Закончив отвечать на последний вопрос, кандидат в депутаты вздохнул и посмотрел на свои ручные часы, потом перевел взгляд на пионеров. Увидел сразу три поднятых руки: двух мальчиков и девочки, желавших о чем-то спросить. Кивнул девочке, она встала, спросила:
      - А как вы стали директором завода?
      - Ну, для этого надо учиться, учиться и учиться... - Сильин развел руками. - Вот я и учился в вечерней рабочей школе, потом был мастером, в начале двадцать седьмого меня выбрали членом завкома. А в двадцать девятом, помню, случилась серьезная авария недавно отремонтированной мартеновской печи. Неожиданно обвалилась часть свода над камерами регенераторов. А это очень тесное и, главное, необычайно горячее место, залезть туда невозможно. Все потеряли голову; Останавливать печь на ремонт бессмысленно, продолжать работать - нельзя. Авария грозила выходом печи из строя на месяц - а это четыре с половиной тысячи тонн стали! Прибежал начальник цеха. Я предложил, несмотря на высокую температуру свода, пролезть туда, подбрить листы и заделать пробоины. Ничего подобного в нашей практике не было, и, однако, я настаивал на том, что после подвески листов температура в своде снизится. Действительно. как только листы были подвешены, стало прохладнее, и я заделал дыру по своему способу. Печь могла продолжать нормально работать. Этот случай выдвинул меня в ряды лучших печников страны... Ну и много похожего было... Я извиняюсь, товарищи пионеры, но, к сожалению, у меня еще сегодня две встречи с избирателями..
      Григорий Маркелович Сильин поднялся. Пионеры тоже вскочили на ноги и долго хлопали, отбивая до красноты ладошки. Хлопали и две старушки-учительницы, и те учителя,. что подошли под конец встречи.
      На прощанье пионерский отряд пятого-А подарил кандидату в депутаты сувенирный отбойный молоток, который оказался довольно-таки тяжелым, несмотря на свой малый размер. Так, неся сувенир в левой руке, а документ -ную папку в правой, Григорий Маркелович покинул красный уголок, зашел попрощаться к директору школы, но кабинет директора был закрыт, а посему направился кандидат в депутаты прямо на улицу, где ждала его казенная машина - черный "ЗИМ".
      Василий Васильевич Банов сидел в это время на крыше трехэтажного здания школы и с грустью глядел, как между школой и далекой, но все еще видимой одной из башен Кремля медленно, но неумолимо поднималась громада строящегося высотного здания. Уже сейчас от той далекой башни виден был лишь кончик с рубиновой звездой, а уже следующий этаж новостройки скроет из виду эту звезду навсегда. Конечно, директор школы очень переживал по этому поводу. Была у него привычка два раза в году после принятия своих сорванцов в пионеры вытаскивать их сюда на крышу и показывать им видневшуюся часть Кремля. Теперь эта привычка должна была умереть, ведь больше ничего интересного с крыши школы видно не было. Ну разве что заход солнца за далекие дома, но этого пионерам не покажешь, ведь происходит заход солнца всегда в вечернее время, когда подопечные Банова сидят по домам и готовят домашние задания, так что останется ему, директору школы, забираться иногда на эту так любимую крышу в одиночестве и ждать иногда потрясающе красивого кроваво-красного заката. Из-за грустных раздумий вспомнилось Банову его славное революционное прошлое, в котором был он настоящим пулеметчиком и тоже страсть как любил крыши и колокольни, с которых открывался невероятный обзор. Да, в те времена был и обзор у Банова, и пулемет, и все было проще и понятнее, хотя и сейчас ничего особенно непонятного директору школы не встречалось, но то ли из-за того, что те времена пришлись на яростную юность Василия Васильевича, а в нынешнее время он и чувствовал себя неважно по причине нездоровья, и путался в жизни часто из-за ее непомерной усложненности и перегруженности различными победами, но в общем радовался жизни он все меньше и реже. Видимо, как ни крути, приближалась старость, приближалась медленно, но неумолимо, будто знала она, что нет больше у него пулемета, и поэтому совсем его не боялась и иногда даже показывала свое обличье в маленьком прямоугольном зеркале с отбитым уголком, прислоненном к обратной стороне поломанного будильника, стоявшего извечно на столе в его тесной комнатушке, самой маленькой в той коммунальной квартире, что занял он полностью еще тогда, когда был у него родной "максим", а уже потом, когда не стало "максима", заняли и другие жильцы, сначала потеснив, а после уже и притеснив его достаточно, словно был он кем-то малозначительным и на этой земле ненужным.
      Бросив печальный взгляд вниз, увидел директор отъезжающий от порога школы "ЗИМ" и понял, что закончилась встреча с кандидатом в депутаты. А раз закончилась, то разойдутся скоро и ученики, и учителя, и тогда надо будет закрывать школу до понедельника, но перед этим посидит Банов в пустой школе в своем кабинете, посидит, попьет чайку и посмотрит еще не раз в глаза портрета Дзержинского, висящего над его столом. Посмотрит пристально и строго, и будет думать об этом железном Феликсе, думать много и думать разное, потому что рассказал однажды Банову покойный ныне товарищ много нехорошего про этого рыцаря революции, и, не зная, что из того было правдой, а что не было, да уже и не в состоянии узнать, будет оставаться Банов в своем кабинете, в пустой школе, и часто смотреть вопросительным взглядом в глаза портрету, словно ожидая от того каких-либо разъяснений.
      * * *
      - Замучали они меня своей любознательностью! - жаловался Сильин шоферу по дороге. - Расскажите о своем детстве, о своем заводе!
      Благо дорога была короткая. Заехали сначала на завод, где Григорий Маркелович удостоверился в том, что все в порядке, после чего снова сел в "ЗИМ" и повез его шофер на улицу Желябова, где в семиэтажном доме жил кандидат в депутаты.
      - Подожди здесь, мы через пять минут спустимся! - сказал Сильин, выходя из автомобиля.
      Дежурный дворник чуть старомодно поклонился" открывая перед директором завода двери парадного.
      - Жена дома? - поинтересовался Сильин на ходу у дворника.
      - Должно быть, не выходила... - ответил дворник. Спешно зашел в квартиру и прямо в гостиную прошел, не сняв туфли. Тут же и остановился, недоуменно выпучив глаза на жену, стоявшую перед раскрытым шкафом, где висел арсенал ее платьев. Сама же она была одета в длинный халат зеленого цвета.
      - Ты еще не готова?! - полуспросил-полувозмутился Григорий Маркелович. Ты на часы глядела?
      - Ой, Гриша, я еще не решила, в чем идти! - с досадой на лице ответила жена, выразительно махнув при этом рукой. - Дай мне еще пять минут.
      - Ладно!- бросил Сильин и прошел в свой кабинет. На левом крыле его большого письменного стола лежала толстая пачка одинаковых книжек. Сильин взял одну из них и положил ее в свою черную кожаную документную папку. Присел в кресло, подумал о чем-то, глянул на свои часы и тут же вскочил и вернулся в гостиную.
      Жена была уже одета. Длинное платье темно-изумрудного цвета, украшенное большой брошью-ящерицей, изящно подчеркивало ее чуть полноватую фигуру.
      - Гриша, я не могу свои духи найти. Ты не видел? Григорий Маркелович пожал плечами.
      - Я же не спрашиваю тебя, куда подевался мой одеколон! - ответил он и тут же насторожился, услышав шум, доносившийся из комнаты жены.
      - Это Клава, домработница! - объяснила жена.
      - А разве у нее не выходной?
      - Я попросила ее сегодня прийти, а выходной у нее будет в понедельник.
      - Ну так у нее и спроси про духи, может, она их видела! - уже более дружелюбно посоветовал Григорий Маркелович.
      Жена позвала Клаву. Та зашла в гостиную со щеткой для чистки ковров в руке - старая, сгорбленная, седая старушка, уже пятнадцать лет проработавшая у них.
      - Да сын ваш унес куда! - ответила она на вопрос о духах и одеколоне. Барышне какой подарил, может быть, вы ж ему денег не даете, а подарки нынче сами знаете почем.
      Сильин подумал и согласился с предположениями домработницы Клавы. И тут же снова заторопился, случайно попав взглядом на настенные часы.
      - Ну, Полечка, - взмолился он. - Мы же катастрофически опаздываем, прямо авария какая-то с тобой!
      - Ну, пошли-пошли! - Поля выскочила в коридор, нагнулась, чтобы отыскать или выбрать туфельки, а муж уже открыл двери на площадку и, держа их открытыми, стоял и ждал, подгоняя жену взглядом. Наконец спустились и сели в машину.
      - Я же обещал там быть в полпятого! - повторял жене Сильин и смотрел недовольно на свои часы; упрямо показывавшие пять минут шестого. - А еще ехать!
      - Да через десять минут будем, Григорий Маркелович! - попробовал успокоить его шофер.
      Сильин замолчал.
      Так и промчались те десять минут, что были они в дороге.
      Остановилась машина у ресторана "Столица".
      Ничего не сказав шоферу, Сильин выбрался из "ЗИМа", подал жене руку. Поднялись по ступенькам и оказались в фойе, посреди которого росла пальма с листьями-пятернями. Слева за темным деревянным барьерчиком виднелся пустой гардероб - ненужный в такое теплое время.
      Отдышавшись, Сильин подошел ко входу в зал, нашел взглядом метрдотеля, поманил его пальцем.
      - Слушаю вас? - вкрадчиво спросил тот, приблизившись.
      - Я заказывал банкетный стол на шесть персон на фамилию Сильина.
      - Секундочку... - метрдотель, кругленький и в то .же время каким-то странным образом стройный мужчина с тонкими, словно нарисованными усиками, вытащил из кармана блокнот и, полистав его, остановился на одной испещренной мелким почерком страничке. - Сильин, шесть персон, есть, пойдемте; я вам покажу стол!
      И метрдотель чуть семенящей походкой увлек за собою в зал Сильина и его супругу.
      Необычный, чуть вытянутый восьмигранный стол располагался в самом тенистом уголке ресторанного зала. Отделен он был тремя кадками с молодыми финиковыми пальмами, которые в это время были в Москве чрезвычайно модными.
      - Вот, видите, - говорил-пел метрдотель, остановившись у стола. Сервировочка уже в порядке. Проверим заказанное меню! А вы присаживайтесь, присаживайтесь!
      И метрдотель услужливо усадил пришедшую пару, потом снова заглянул в свой блокнот.
      - Так... - он сделал паузу, потом стал читать. - Закуски холодные: салат картофельный с крабами, маслины, правильно?
      Григорий Маркелович кивнул.
      - Продолжим. Горячие закуски: судак орли, почки, жаренные в масле... вот тут, во вторых блюдах замена, к сожалению... вы заказывали кижуча отварного, но, к сожалению... кижуч не очень хорошего качества, и я рекомендую вам взять муксуна жареного с картофельными крокетами вместо гарнира... а?
      Григорий Маркелович пожал плечами, повернулся к жене.
      - Хорошо, - мягко произнесла Поля, которой не хотелось надолго оставлять метрдотеля в неудобном положении.
      - Отлично, - обрадовался метрдотель. - Из супов три солянки сборных мясных по-ленинградски, два супа картофельных с осетриной и одна похлебка по-суворовски с расстегаями, это для вас, наверно?
      Григорий Маркелович кивнул метрдотелю, и тот, удовлетворив свое скромное любопытство, продолжил: .
      - ...и десерт - кофе по-варшавски и мороженое "Октябрь"...
      - Это мороженое с орехами? - вдруг оживилась Поля.
      - Да, с орехами, малиново-земляничным сиропом и ломтиками ананаса, отвечал метрдотель, глядя в зеленые глаза спросившей и в мыслях восхищаясь ее хорошим вкусом - темно-изумрудное платье так неимоверно хорошо подходило к ее глазам.
      - Все правильно? - метрдотель с трудом перевел свой взгляд на мужчину с такой интеллигентной родинкой на щеке.
      - Да, - твердо ответил Сильин. Метрдотель, вежливо кивнув, отошел от стола. В ресторане было пустовато, но объяснялось это довольно легко - время еще не подоспело для обычно поздних застолий. Сильин глянул на часы, потом ожидательно посмотрел на двери, ведущие в ресторанный зал, и тут же лицо его оживилось, потому что увидел он там тех, кого нетерпеливо ждал: своего давнишнего приятеля директора мебельной фабрики "Красное дерево" с женою Женечкой и партсека своего завода Поливанова со своей "вечной" невестой Соней. Стоя в широком проеме дверей, они искали его взглядом, но из-за этой пальмовой "засады" не могли увидеть. Сильин поднялся и заторопился к ним, и тут уж они его заметили, заулыбались радостно, пошли навстречу.
      Когда расселись за столом, Сильин облегченно вздохнул.
      - Ну... - желая начать разговор, но как-то еще не сообразив, с чего начать, заговорил Григорий Маркелович. - А мы думали, что опоздали... а пришли первыми...
      - Да уж извини, сам знаешь, какая наша жизнь, - забасил директор "Красного дерева" Эдуард Бекетов. - Я уже и сам готов был, а тут Женечка что-то потеряла, вот, - он оглянулся на жену, - пришлось ждать.
      Сильин улыбнулся и бросил чуть едковатый взгляд на свою супругу.
      К столу подбежал метрдотель.
      - Ой, извините, не заметил! - лицо его выражало искреннюю растерянность. Сейчас, секундочку, - он еще раз окинул внимательным взглядом сервировку стола и всплеснул руками, сам себя спросив озадаченно: - А где же мадерные рюмочки?!
      И тут же перевел взгляд на Сильина.
      - Дамы ведь мадеру будут, а... вы - водочку? Две "Кубанских" и две "Перцовки"? Да?
      - Да-да! - радостно выдохнул партсек Поливанов. - С водочки и начинать полагается...
      Метрдотель исчез и тут же появился с подносом, составил. на стол открытые графины - один из синего стекла, второй - хрустальный.
      - В синем - "Кубанская", а вот здесь "Перцовочка", - объяснял он, не глядя опуская пустой поднос на стоящий в стороне подсобный столик. Тут же в его руках появилась бутылка мадеры, он нежными жестами, какими-то замысловатыми просовываниями руки с бутылкой наполнил рюмочки дам, потом налил мужчинам водки - какой кто желал. И вновь исчез.
      - Ну, кандидат, - заговорил Бекетов, поднимая рюмку. - За твою победу на выборах! Будешь нас в Верховном Совете представлять!
      Дружно чокнулись, выпили, поискали глазами закуску.
      - Вот-вот, все уже тут... - отвечая на немой вопрос в глазах посетителей, затараторил метрдотель, составляя с подноса на стол маленькие тарелочки, салаты, розеточки с маслинами.
      Так и не выдохнув после выпитой водки, принялись гости закусывать, приятно давясь картофельным салатом и особенно радуясь, выловив в нем кусочек крабной палочки.
      Завязался разговор, который время от времени возвращался к кандидатству Сильина, после чего каждый раз рюмочки наполнялись снова, но тосты уже не касались этой темы и были все разнообразнее и разнообразнее.
      - А я вот и вспоминал недавно, как мы вместе работали, - заговорил Бекетов, серьезно глядя в глаза Григорию Маркеловичу. - Ты же помнишь, Гриша... Ту аварию помнишь?
      Сильин погрустнел. Не хотелось в этот славный день вспоминать о трудных буднях из прошлого. Конечно, он помнил ту аварию. Тогда в камере прогорел столб, через который подается горячий воздух. Получился обвал. Ох и много тогда пришлось повозиться и понервничать, и только правильное решение Сильина да поддержка начальника цеха Королева спасли положение. Бекетов был тогда партсеком цеха и обещал полную поддержку партийного комитета - он тоже верил в идею Сильина отключить камеру горячего воздуха и наполнить ее водой на несколько часов, чтобы потом, когда она уже остынет, отремонтировать что называется "на ходу". "Да, - подумал Сильин, - это было трудное время..."
      Принесли супы. Разговор затих. А на эстраде появился маленький оркестрик человек пять. Ресторан постепенно наполнялся посетителями, обрывки разговоров носились в воздухе, добавляя в атмосферу вечера чьи-то проблемы и радости. Рядом, за пальмами, группа кондитеров с семьями отмечала юбилей своей фабрики. Они то и дело произносили какие-то свои профессиональные слова, и из-за этого Поле, сидевшей к ним спиной, казалось, что и воздух, которым она дышала, и суп картофельный с осетриной, который ела, были сладковатыми, словно все вокруг было покрыто незаметным слоем мельчайшей ванили.
      "Вечная" невеста Поливанова, учительница одной из Вечерних школ, одновременно с поеданием супа умудрялась поворачивать голову в полупрофиль то влево, то вправо, желая таким образом показать своим соседкам новенькие золотые серьги с крупными каплевидными рубинами. Это немного раздражало Полю, но виду она не подавала и даже как будто не замечала сережек Сонечки.
      Снова появился метрдотель, самолично наполнил рюмочки, потом наклонился к Сильину и прошептал:
      - Извините, конечно, это ваш портрет вчера в "Правде" опубликовали? Тут у одного официанта газета на работе...
      - Да, мой, - не шепотом, но негромко ответил Григорий Маркелович.
      Метрдотель, стоя сбоку от кандидата, облизывал губы, словно обдумывал следующий вопрос. Но тут на эстраде появился низенький мужчина в лакированных туфлях, черных брюках и смокинге.
      - Прошу минуту внимания! - громко произнес он тонковатым голосом, приподняв выше обычного подбородок и оглядывая зал.
      Стало тихо, и в этой тишине мужчина, привлекший общее внимание, хлопнул в ладоши, и девочкоподобная женщина в цирковом наряде, видимо его ассистентка, вынесла на эстраду клетку с большим сине-зеленым попугаем.
      - Вот!-громко выкрикнул мужчина, открывая дверцу клетки.
      Попугай выбрался, уцепился когтями за руку мужчины и закрутил клювом по сторонам.
      - Вот! - повторил мужчина; - На удивление всем образованнейшая птица для вас... Ну, прочти, Кузьма, что ты для нас выучил!
      Посетители ресторана дружно рассмеялись, захлопали. Мужчина в смокинге поклонился и заставил поклониться своего попугая, потом сошел с эстрады и исчез в коридорчике, из которого то и дело "выныривали" опрятные официанты с заставленными едою подносами в руках.
      Сильин обернулся, вспомнив о стоявшем за спиной метрдотеле, но того уже не было рядом.
      Бекетов снова разливал водку, о дамах он как-то не сообразил позаботиться, и Григорий Маркелович решил исправить ошибку.
      - Ай-яй-яй, Эдя, - шутливо погрозил он товарищу пальцем, - что это ты все нам да нам, а про прекрасный пол забыл!
      Эдя, уже чуть захмелевший, протянул было левую руку к мадере, но Сильин проворно рывком взял бутылку со стола и сам стал проявлять хороший тон.
      Поливанов, доев своего муксуна, потянулся вилкой к маслинкам.
      - Роберт Анатольевич, - зашептала ему Соня, - вы больше не пейте, вам же нельзя!
      Поливанов кивнул, разжевал маслинку и опустил губами косточку на уже пустую тарелку.
      Вскоре произошла очередная смена блюд.
      На эстраде что-то легкое заиграл оркестрик.
      - Ну а какие у тебя последние рекорды? - спросил Бекетов у Сильина, держа в руках рюмочку с водкой.
      - 948 тонн в сутки, - ответил Григорий Маркелович.
      - Ну, давай тогда за рекорды! - предложил директор "Красного дерева".
      Тост поддержали и Поля, и Поливанов, хотя Соня и дергала его за рукав, и из-за этого он чуть не разлил свою водку.
      - За рекорды! - повторил партсек и, с трудом выдохнув воздух, выпил.
      - А полторы тысячи тонн в сутки дать можешь? - Рекетов азартно уставился в глаза Сильину. - Такой рекорд слабо?
      Сильин словно протрезвел. Лицо его стало серьезным.
      - Думаю, что можно, - сказал он уверенно.
      - Не-е-ет... - промычал Поливанов. - На наших печах столько не дашь.
      Сильин удивленно посмотрел на партсека, прищурился, все еще продолжая думать.
      - А я считаю, что можно, - сказал, как отрубил, он.
      - На спор! - предложил руку директор мебельной фабрики.
      - Добро, - согласился Григорий Маркелович. - Что ставишь?
      - Хороший шкаф, бочку икры и ящик грузинского коньяка.
      - Идет, - согласился кандидат и сжал что было силы ладонь Бекетова, потом попросил Поливанова перебить.
      Поливанов перебил руки, но сам замотал головой и сказал, нечетко произнося слова:
      - Одной штурмовщиной этого не сделаешь...
      - Эх, Роберт Анатольевич, - посмотрел на него Сильин. - Нет, чтобы поддержать своего директора. Я ведь, не подумав, ничего не говорю. Есть у меня давняя мысль: если на наших печах изолировать шиберы от холодного воздуха и колпаки поставить - сразу ход улучшится, а это что значит?!
      Поливанов кивнул, показывая свое согласие. Метрдотель принес мороженое "Октябрь" и кофе по-варшавски.
      Видно, он слышал часть последнего разговора, а если точнее сказать - спор. Расставив все аккуратно, он обернулся к Сильину и сказал:
      - Тут мы с товарищами-коллегами посоветовались и решили уплатить за ваш дружеский ужин десять процентов от счета... это как наша поддержка кандидата в депутаты... И еще хочу сказать, что во всякой профессии есть сложные слова и понятия. Вот вы сказали "шиберы". Я, конечно, не знаю, что это. Но и у нас есть словечки, что язык поломать можно. Вот, к примеру, кокильницы или кокотницы, или вот стакан конический... А ведь это еще не названия блюд, там, в блюдах, такие названия есть, что почище ваших "шиберов"...
      - Да вы присядьте к нам, поговорим, может, выпьете с нами, товарищ метрдотель! - обратился к работнику ресторана Бекетов. - Очень просим.
      - Ну, если товарищем назвали, то не присесть нельзя, - кивнул метрдотель, приставил еще один стул и присел рядом с кандидатом в депутаты.
      Поговорили они еще с полчаса, время от времени опрокидывая в рот рюмочки. Потом допили женскую мадеру, потому что дамы уже пили кофе.
      Тут кстати Соня и спросила:
      - Товарищ метрдотель, а почему кофе называется "по-варшавски"? Это просто так, для красоты?
      - Что вы, что вы! - не согласился метрдотель.- Кофе по-варшавски готовят на топленом молоке с добавлением сахара, а поверх него еще кладут молочную пенку. Вы не думайте, что это, мол, все одно и то же, а только названия разные. Кофе как угодно делать можно. Вот и кофе по-венски есть, кофе по-турецки... Это все разные напитки...
      Ко времени закрытия ресторана дружба между метрдотелем и компанией Сильина укрепилась основательно, и метрдотель, прощаясь, требовал, чтобы больше в жизни посетители ни в один московский ресторан, кроме "Столицы", не ходили.
      Сильин попросил счет написать поразборчивее, так как профсоюз обещал оплатить половину, а следовательно счет, как финансовый документ, должен был прикрепиться к какому-нибудь профсоюзному отчету.
      Перед тем как выходить на улицу Григорий Маркелович со своим давнишним приятелем Бекетовым зашли в ресторанный туалет по понятному делу. Помыли руки, стоя перед широченным во всю стену зеркалом, вытерли их висевшим тут же махровым полотенцем.
      - Маркелыч, - обратился к приятелю Бекетов. - Я тут не хотел при других...
      И он полез рукою во внутренний карман пиджака.
      - Ты у меня прошлый раз... как-то видно оторвался... - и директор мебельной фабрики протянул Сильину орден Красного Знамени.
      - Ну слава Богу... - Сильин чуть не опустился на корточки, почувствовав от волнения слабость в ногах. - А я уже думал: на улице потерял, и даже пионерам не сказал, что орденом меня наградили. Боялся: попросят показать... Ну спасибо, друг, огромнейшее спасибо... Я его сейчас и нацеплю...
      И кандидат в депутаты прикрепил орден к положенному месту на своем пиджаке, осмотрел себя скрупулезно в зеркале и, похлопав дружески Бекетова по плечу, сказал:
      "Ну, пошли, наши дамы заждались наверно!"
      Выйдя на улицу, Сильин огорчился, обнаружив отсутствие "ЗИМа" и своего шофера. Ему так хотелось развезти всех по домам, но теперь, ясное дело, даже самому придется пешком идти или такси брать.
      Тут же и попрощались у ресторанных дверей, пообещав друг другу созвониться в ближайшее время. Естественно, Поливанов напомнил о грядущем своем дне рождения, так что повод собраться действительно был серьезным.
      Шли Сильин с Полей по пустынным, но хорошо освещенным улицам Москвы молча. Оба были уставшие и захмелевшие. Поля думала о Сониных сережках и вздыхала, понимая, что муж ее такого желания не одобрит. Сам Григорий Маркелович на ходу чертил мысленный чертеж своей рационализаторской идеи, благодаря которой планировал он поставить новый рекорд в сталеварном деле. О споре он как-то особенно не думал, будучи уверенным в том, что Выиграет его без труда, главное, как он уже понял, это изолировать шиберы от холодного воздуха.
      Где-то по параллельной улице прозвенел жизнерадостно ночной трамвай. Отвлек и Полю, и Григория Маркеловича от мыслей. Дорогу впереди пересекли два конных милиционера, находившихся в ночном патруле.
      Все было обыденно и мирно. Город спал крепко, и, если взглянуть с высоты дирижабля, только фабрики и заводы беспрерывного цикла, а еще пекарни и газетные типографии являли собою гнезда яркого рабочего света, не подчиняясь биологическим законам о ночном сне живых организмов.
      И вдруг тонкий недобрый свист раздался в ушах у Поли, и она почувствовала, как стала невероятно тяжелой рука ее мужа под ее рукой, и, обернувшись, увидела, как оседает он на землю, закрыв другою рукою свой трудовой орден.
      - Что с тобой? Что? - наклоняясь, спрашивала Поля, думая, что мужу нехорошо из-за того, что он смешал вод ку с мадерой. - Что, Гриша?
      А Гриша уже неуклюже лежал на тротуаре, и глаза его, застыв, смотрели вверх на московское небо.
      Холодный пот выступил на Полином лбу, и увидела она, как рука ее мужа соскользнула с ордена. Опустилась она на колени; ее отчаянный взгляд увидел, что в самой середке ордена - дырка, а все вокруг ордена в крови, и это черное пятно расползается, делаясь все больше и больше...
      - Товарищи! - закричала Поля. - Спасите! Люди! Товарищи! Кто-нибудь!
      Она уже молчала, зажав руками рот, сдерживая себя от рвущихся наружу рыданий, но эхо ее слов еще звучало, разносясь по ночным московским улицам, и зажигался в окнах свет, кто-то уже выбегал из парадных, вглядываясь в ночь и ища в ней кого-то, зовущего на помощь.
      А по той улице, на которой лежал мертвый Сильин, уже скакали на конях патрульные милиционеры.
      - Нет, не герой... - с досадой думала пуля, поднимаясь над огромным городом, который под ней делался все светлее и светлее, думая, что светом своих лампочек еще сможет спасти кого-то от беды. Бедный город... На этот раз он опоздал, и приехавшей машине скорой больничной помощи пришлось уехать тут же. Лежавшему на тротуаре человеку помочь было нечем.
      Глава 9
      В это осеннее утро солнце, взойдя над Кремлем, задержалось ненадолго над Спасскими воротами, где начальник правительственного мотоциклетного эскорта капитан НКВД Блинов докладывал ответрабу о готовности, задержалось и снова медленными темпами поползло на дальнейшее, а в сущности своей и бездонное, небо. Вот как раз при этом движении один из лучей солнца, преломившись о рубиновую звезду Спасской башни, попал в глаза капитану Блинову, заставив его зажмуриться, нарушив торжественность рапорта. Ответраб, а был это Виктор Степанович, бросил на светило улыбчивый взгляд и сказал:
      "Ярко же светит, проклятое!"
      Рядом остановился черный автомобиль, из которого вышел все еще сонный Павел Александрович Добрынин, крепко сжимавший в правой руке свою котомку. Вышел, тоже посмотрел на солнце, потом на стоящие в ряд красавцы-мотоциклы. Подумал о служебной жене, оставшейся в служебной квартире, вспомнил, как тепло провожала она его в это утро, как поцеловала в щеку, как подарила в дорогу безопасную бритву, на ручке которой было выписано аккуратным металлическим почерком "Мужу от жены".
      А сбоку к народному контролеру уже подводили под уздцы белого коня. Подводил его стройный красивый парень, на котором чистый синий фартук был повязан поверх сероватого комбинезона.
      - Товарищ Добрынин! - обратился он к народному контролеру. - Получите коня и паспорт.
      - Паспорт? Мне? - обрадовался совсем уж этого не ожидавший Павел.
      - Нет... - смутился кремлевский конюх. - На коня паспорт.
      И он протянул народному контролеру красную книжицу размером с пол-ладони.
      Павел открыл паспорт. Из этого документа он узнал, что конь у него орловской породы, зовут его Григорий и возраст у него два с половиной года. В подтверждение написанного в нижнем правом углу документа стояла жирная фиолетовая печать.
      Спрятав конский паспорт в карман штанов, Павел осмотрел коня знающим взглядом и не нашел в нем ни малейшего изъяна - было похоже, что коня этого растили специально для выставки - настолько он был хорош и силен.
      Между тем, время придвигалось к полудню, и маявшиеся пока без дела милиционеры эскорта то и дело посматривали на главные часы, словно хотели силой взглядов своих ускорить размеренное движение минутной стрелки.
      Подошел Виктор Степанович, настойчиво попросил доверить ему котомку на время переезда, пообещав, что на аэродроме вернет ее в целости и сохранности. Отнес ее в автомобиль, после чего подал команду капитану Блинову, а капитан Блинов в свою очередь рявкнул на своих подчиненных, и они бросились к блестящим от полировки двухколесным машинам, вывели их на дорогу, построившись при этом попарно.