- Подпишитесь от имени Ваплахова во время регистрации брака на всех положенных документах. Вот и все, - развел неожиданно руками Карасев. - Теперь жду вас завтра в загсе в час. Улицу Бемьяна Дебного знаете? Молочный киоск9
      Молочный киоск Добрынин знал.
      - Второй дом от киоска. Первый этаж, - четко, словно диктовал, произнес Карасев.
      Вечером они снова подошли к могиле урку-емца. На
      холмике лежали кем-то принесенные свежие цветы. Мимо проходили люди, оглядывались на Добрынина и Таню. Как
      раз закончилась первая смена.
      - Он ведь хотел на мне жениться? - тихо спросила
      Таня у Добрынина.
      - Хотел, - подтвердил Добрынин. На следующий день они нашли ЗАГС. До часа оставалось еще минут двадцать.
      - Может, пройдемся еще немного? - предложил Добрынин взволнованной Тане.
      Она хотела что-то сказать, но тут дверь ЗАГСа открылась, и на улицу выглянул товарищ Карасев.
      - Заходите, - сказал он, раскрывая дверь пошире. В вестибюле под стенами стояли ряды стульев. В двух дальних углах, словно ветвистые серебряные деревья, блестели две вешалки. На одной из них висело огромное пальто синего цвета и бежевая фетровая шляпа.
      - Можете раздеться, - предложил Карасев. - Сейчас товарищ Куняев приедет.
      Минут через пять на улице остановилась машина. Вместе с Куняевым неожиданно приехал директор спиртозавода Лимонов.
      Теперь уже и Добрынин занервничал. Но тут Карасев подошел к Тане и спросил:
      - У вас есть доказательства того, что товарищ Ваплахов вас любил?
      Таня растерялась. Она посмотрела по сторонам, словно ища поддержки.
      - Вы не волнуйтесь. Письма, может быть, у вас есть? Подарки с подписью?
      Дрожащей рукой Таня вытащила из маленькой сумочки оба письма и протянула их Карасеву.
      - Там еще подписанная фотография, - сказала она дрожащим голосом.
      Карасев толстыми пальцами вытащил из одного конверта фотокарточку, прочитал надпись с обратной стороны и, удовлетворенно кивнув, отошел к причесывавшемуся возле вешалки товарищу Куняеву.
      Через пару минут он вернулся.
      - Все хорошо, - сказал он Тане. - Все очень хорошо. Одна просьба: после заключения брака... могли бы вы эти письма и фотографию передать в музей?
      Таня бросила вопросительный взгляд на Добрынина, но Добрынин этого не заметил.
      Карасев ждал ответа, и тогда Таня сказала:
      - Можно, я письма передам, а фото оставлю?
      - Ну хорошо, - кивнул Карасев. - Теперь пойдемте! Добрынин, Таня, Карасев и Куняев с Лимоновым зашли в просторный зал торжественных событий. На полу лежал огромный восточный ковер. На стенах висели красные вымпелы, картины из рабочей жизни и гобелены с изображениями молодоженов разных национальностей и республик в удивительно красочных одеждах. За огромным столом, накрытым красным бархатом, сидела худенькая маленькая женщина в очках, в скромном сером платье. Из-за того, что стол находился в самом конце зала, женщина казалась еще меньше.
      Четверо мужчин и одна женщина подошли к столу.
      - Ну вот, товарищ Паняева, - сказал работнице загса Карасев. - Давайте это дело доведем до конца, и все.
      Женщина в сером платье сняла с остренького носа очки, протерла их тряпочкой. Снова надела и внимательно посмотрела на Таню Селиванову.
      Таня под ее взглядом покраснела и сделала шаг назад.
      - Как по обряду? - спросила Паняева у Карасева.
      - Ну да, - ответил тот.
      - Станьте сюда, - сказала Паняева Тане, указывая на место справа перед столом.
      Паняева нервно посмотрела на мужчин.
      - А как же... от молодого кто? - забормотала она.
      - Вот товарищ Добрынин, доверенное лицо. - Карасев жестом показал на народного контролера.
      - Пожалуйста, станьте сюда! - попросила Добрынина маленькая женщина.
      Добрынин подошел и стал слева перед столом.
      - Гражданка Селиванова, - заговорила дребезжащим голосом Паняева. - Вы согласны стать полноправной женой гражданина Ваплахова?
      - Да, - еле слышно прошептала Таня.
      - А вы, товарищ Ваплахов, согласны стать полноправным мужем гражданки Селивановой?
      Добрынин сделал шаг назад и оглянулся испуганно на Карасева.
      Карасев быстро подошел, зашептал контролеру на ухо:
      "Вы же доверенное лицо! Вы должны говорить от его имени. Говорите "да"!"
      Добрынин повернулся к женщине и сказал: "Да".
      - Поздравляю вас от всей души и объявляю вас мужем и женой! - чуть ли не радостно проговорила Паняева. - Поцелуйтесь... - и тут она осеклась и бросила испуганный взгляд на Карасева.
      - Не надо, - сказал Карасев спокойно. - Не надо целоваться.
      - Товарищ Ваплахов, распишитесь здесь! - попросила женщина.
      Добрынин наклонился над столом, расписался.
      - А теперь вы, гражданка Селиванова! Таня тоже наклонилась и расписалась в предложенном документе.
      Женщина вопросительно посмотрела на Карасева.
      - Все? - спросил он, поймав ее взгляд.
      - Да, - ответила она.
      Карасев подошел к столу с ее стороны.
      - А где подписи свидетелей? - спросил строгим голосом.
      - А разве надо?
      - Конечно, надо!
      - А кто же может расписаться? - спросила Паняева.
      - А вот специально для этого приехали товарищ Куняев и товарищ Лимонов.
      Паняева побледнела. Казалось, она вот-вот упадет в обморок.
      Но ничего страшного не произошло.
      Сначала к столу подошел товарищ Куняев, поставил свою длинную подпись в соответственной графе документа. За ним следом и товарищ Лимонов расписался.
      - Вот теперь все, - удовлетворенно улыбнулся Карасев.
      - Поздравляю вас, - сказал подошедший к Тане секретарь горкома. - Вы очень мужественная женщина!
      Таня пожала ему руку.
      У секретаря горкома были добрые голубые глаза, и смотрел он ими на Таню как на собственную дочь, с любовью и надеждой.
      - Спасибо, - прошептала Таня.
      Потом ее поздравил товарищ Лимонов, а Карасев вручил ей "Свидетельство о браке", в котором было черным по белому написано, что зовут ее теперь Татьяна Зиновьевна Ваплахова. Кроме свидетельства Карасев дал ей еще несколько бумаг, в том числе справку о гибели мужа и подтверждение вдовства.
      На улице Таня и Добрынин попрощались с Куняевым, Лимоновым и Карасевым. И пошли пешком на аллею Славы.
      Добрынин хотел что-нибудь сказать Тане, но сам был так ошеломлен происшедшим, что путался в мыслях и словах, а потому молчал. Таня тоже испытывала волнение. Ее недавняя мечта исполнилась, но произошло это немного странно, хотя лежали теперь в сумочке настоящие документы с подписями и печатями, и написано было в этих документах, что она, Таня Ваплахова, является вдовой Дмитрия Ваплахова, геройски погибшего, спасая жизнь ребенка. Хотелось сдержанно радоваться, но слезы стояли в глазах, и губы болели, будто обветренные.
      На Краснореченск опускался ранний октябрьский вечер. Пунцовое солнце лениво ложилось на горизонт.
      Глава 13
      Осень в Ялте была удивительно теплой и скорее напоминала зауральское лето. Спокойное море отливало небесной синевой и звало куда-то за неведомый дальний горизонт.
      Первые дни Юрец, приходя на набережную, все пытался высмотреть другой, противоположный берег моря. Видел он море в первый раз в своей жизни и по наивности и простоте полагал, что море - это слишком широкая река или на худой случай большущее озеро. Видно, удивлялся он морю вслух, потому что однажды остановился возле него старик в толстовке и легких парусиновых штанах с грязной, казалось, хромавшей на все четыре лапы, болонкой, остановился и стал Юрцу объяснять про физическую географию морей и океанов. Юрец слушал внимательно: не из интереса к этой самой физической географии, а потому, что дни тянулись скучно и однообразно. Но последние слова старика, назвавшегося товарищем Курчавым, вызвали у Юрца некоторые мысли.
      - Я ведь в институте прикладной географии работал, - говорил старик. - Так мы там могли организовать так, что любой кусок земли, любой район или область могли стать или морем или островом...
      - А чего? - спросил на это Юрец.
      - Ну как вам объяснить, товарищ; это не для практической пользы, а для показания возможностей человека при социализме... - ответил старик.
      Потом вежливо раскланялся и пошел дальше со своей хромой на все лапы болонкой по пустынной широкой набережной.
      В принципе Юрец был доволен тем, что попал сюда. Трое встречавших его у ворот тюрьмы оказались не такими уж страшными типами. Привезли они его в какую-то контору, где долго диктовали ему заявление о приеме на работу, но в конце концов один из них, главный, тот, что был выше других да и самого Юрца на голову, написал заявление за него. Дело было в том, что в тюрьме Юрец забыл некоторые письменные буквы и вместо них писал "о", так что написанное им заявление имело такой волжский акцент, что понять его было невозможно. А кончилось тем, что Юрец просто расписался под написанной за него бумагой, в которой он просил принять его на работу на должность ассистента (этого слова Юрец вообще никогда в жизни не слышал!) филологической лаборатории Института русского языка и литературы им. А. С. Пушкина. Конечно, Юрец боялся работы и в принципе работать не собирался, но, к его пущей радости, оказалось, что работать ему и не надо, а платят ему за то, что он хозяин попугая, представляющего "огромный интерес для советской филологической науки", как сказал белобрысый ученый.
      Иногда Юрец вздыхал, вспоминая о своих планах на будущее. Но планы все равно оставались планами, так как этот ученый, а звали его Костах Саплухов, хотя он просил всех называть его Костей, обещал Юрцу и попугаю полную свободу, как только попугай закончит рассказывать все выученные за свою длинную жизнь стихотворения. Конечно, Юрца огорчало огромное количество этих чертовых стихов, умещавшихся в маленькой сине-зеленой головке попугая, но он терпеливо ждал, когда птица выдохнется, и тогда начнутся его долгожданные гастроли по "малинам" первой в мире страны построенного социализма.
      А пока он жил в отдельном номере Ялтинского дома творчества писателей, питался в их столовой и, надо сказать, еда там отличалась от тюремных паек, даже если брать в расчет частые батоны вареной колбасы из ящика письменного стола начальника тюрьмы Крученого. В свободное время (а другого у него просто не было) он бродил по городу, смотрел на море и ни о чем, кроме женщин, не думал. Но .женщин он в городе не видел. Не в том смысле, что их там вообще не было. Были там, конечно, женщины, и старые и не очень, но еще не видел он ни разу ни одной блондинки, и так уж сложилось у него в голове, что неблондинок он как бы и женщинами не считал.
      В соседнем с ним номере жил и работал этот ученый Костах Саплухов. Собственно, и попугай жил у него в номере, что даже нравилось Юрцу, так как не надо было ему самолично кормить птицу. У ученого в номере на письменном столе стоял большущий магнитофон для записи звуков. Называлась эта громоздкая машина "Днепр-11-А". Когда Юрец наконец понял возможности магнитофона, возникла у него мысль о краже этой штуки, и, как бы ненароком натолкнувшись на него, проверил Юрец его вес и понял, что в одиночку ему магнитофон не украсть. Но так как чувство коллективизма ему было чуждо и он никогда не работал в паре с коллегами по воровскому ремеслу, то пришлось ему отказаться от этой заманчивой идеи.
      Этажом выше жила секретарша Саплухова. В номере у нее стояла письменная машинка, и каждый вечер ее стрекот вызывал на лице Юрца, выходившего покурить на балкон, кривоватую мину. Она каждый вечер перепечатывала с магнитофонных бобин надиктованные попугаем стихи и под утро приносила ученому работу в двух экземплярах. Надо сказать, что во многих номерах Дома творчества были печатные машинки, но шумели они в основном по утрам, когда Юрец уходил в город. Ясное дело, что жили и работали там настоящие писатели, но ничего против них Юрец не чувствовал, так как режим работы у них был нормальный: с утра до обеда они что-то писали, а с обеда до утра - пили коньяк или водку и иногда, выйдя на балкон читали по очереди свои стихи. Читали громко, пьяными голосами, с завываниями и устными восклицательными знаками.
      Пару раз эти писатели звали его в гости, должно быть думая, что и он писатель или поэт. Но Юрец вежливо отказывался, боясь, что писатели, заметив, что он безграмотный и не очень культурный, изобьют его до смерти.
      Так проходили теплые осенние дни. Тихо и спокойно было в Ялте. По гладкому морю плавали туда-сюда маленькие белые теплоходы, и иногда металлический голос, доносившийся с причала, упрашивал уважаемых товарищей отдыхающих принять участие в морской прогулке на теплоходе "Олег Кошевой" или на теплоходе "Зоя Космодемьянская". Юрец плавать не умел и поэтому к самой воде не подходил и морскими прогулками не интересовался.
      Как-то за завтраком (а ели они втроем за одним столом: Юрец, Саплухов и его секретарша) к ним подсел лысоватый мужчина лет пятидесяти в белых штанах и желтой бобочке, с животиком и по-детски ярко-красным румянцем на пухленьких щечках.
      - Вы же товарищ Саплухов? - сказал он с улыбочкой, сразу повернувшись к ученому-филологу.
      - Да, - сказал тот.
      - Читал о вас и о лаборатории в "Вопросах литературы", - сказал лысоватый. - Извините, не представился. Член Союза писателей Грибанин Василий Кузьмич.
      - Ну меня вы знаете, - не без гордости сказал Саплухов. - А это мой секретарь Нина Петровна и ассистент Юрий Григорьевич, - представил он остальных сидевших за столом.
      Грибанин кивнул секретарше, а потом и Юрцу.
      - Если позволите, я с вами есть буду, а то, знаете, скучно одному, говорил он. - Я тут уже второй год живу.
      - Здесь? Второй год? - удивился Саплухов.
      - Да-да... Роман пишу, такой, знаете, биографический роман о жизни первого наркома здравоохранения, о Семашко. Слышали о нем?
      - Конечно, - сказал Саплухов. - Даже читал, помню, что-то из его очерков.
      - Вот о нем и пишу. Большущий роман получается. Даже не думал, что так много материала обнаружится о его жизни и деятельности.
      Официантка в белом подкатила к столу тележку и стала расставлять тарелки с гречневой кашей и котлетками.
      - Валечка, я теперь здесь буду сидеть, хорошо? - ласково проговорил писатель Грибанин.
      - Хорошо, - сказала, вздохнув, Валечка. - Вы, Василий Кузьмич, каждую неделю пересаживаетесь, невозможно упомнить!
      С этого момента три раза в день за столом разговаривали о неизвестном Юрцу Семашко. Несколько раз прошлись подробно от его трудного детства в купеческой семье до наркомовских высот и тихой благородной смерти в кремлевской больнице. Похоже было, однако, что секретарша Саплухова проявляла больше интереса к этой исторической личности, чем ее ученый начальник, и, видимо, этого было достаточно Грибанину, чтобы тараторите без конца, почти захлебываясь, глядя не моргая на внимательную Нину Петровну и лишь изредка бросая контрольные взгляды на Саплухова, чтобы лишний раз ему улыбнуться.
      Юрец, больше следя за Грибаниным, чем слушая его, понял, что писателю нравится тело саплуховской секретарши. В этом, конечно, удивительного ничего не было, ведь Нина Петровна имела добротную фигуру силовой физкультурницы и лицом была приятна и веснушчата. Догадки Юрца стали находить подтверждение по вечерам, когда стрекотанье ее печатной машинки вдруг затихало на час- полтора и вместо него доносилось до тонкого настороженного уха Юрца какое-то ерзанье, поскрипывание. А уже около полуночи, когда Юрец курил на балконе последнюю перед сном папиросу, думая о женщине-блондинке, он видел, как Нина Петровна с этим самым Грибаниным пробирались по узкой парковой аллейке вниз, к витиеватой улочке, ведущей к морю. Вот этого Юрец понять никак не мог. Ну хорошо, думал он, пожарились перед сном, попотели, как в бане, но зачем после этого на ночь глядя идти не меньше километра по темному городу к морю? Дурь какая-то писательская, - думал он и все больше убеждался, что писателей надо сторониться, потому что неизвестно, что у них такое на уме.
      Наблюдение этого писательско-секретарского романа уже начинало выводить Юрца из себя. Не то чтобы он был против. Совсем нет. Просто стало ему невыносимо одиноко без женщины-блондинки, и обходиться одними мыслями о ней он уже никак не мог. Надо было что-то делать. И он открыл свой чемодан. Пересчитал пачку заработанных в тюрьме денег. Было там что-то около пяти с половиной тысяч, ведь по приезде в Ялту пришлось ему купить себе модной летней одежды, да и еще кепку с козырьком купил у армянина на базаре за двадцать рублей. В общем, денег было много. Отсчитав триста рублей, решил Юрец пойти в ресторан на набережной. Там было несколько ресторанов, но Юрец присмотрел один, из которого по вечерам громче доносилась музыка и пьяные выкрики клиентов. "Там, где больше шума, - там больше и женщин", - разумно заключил он.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.