21

Ночью с воскресенья на понедельник Виктора разбудил настойчивый телефонный звонок. Окончательно проснувшись, он все равно не хотел вставать, просто лежал и ждал, когда у звонившего кончится терпение, но оно не кончалось. Даже пингвин проснулся и что-то крякнул.

Виктор поднялся и нетвердыми шагами подошел к звонящему телефону.

– Что за идиотские шутки! – думал он, поднимая трубку.

– Алло, Витя? – раздался нетерпеливый голос главного. – Извини, что разбудил! Срочная работа! Слышишь?

– Да.

– Сейчас к тебе приедет курьер с конвертом. Он будет ждать тебя в машине под парадным, а ты постарайся как можно быстрее сделать «крестик».

Он должен пойти в утренний выпуск!

Виктор перевел глаза на будильник, стоявший на тумбочке. Полвторого.

– Хорошо, – сказал Виктор.

Он одел свой голубой махровый халат и пошел в ванну. Умылся холодной водой. Потом – в кухню. Поставил на плиту чайник, пишмашинку на кухонный стол.

Вслушался в тишину ночного двора. Посмотрел на дом напротив – во всем доме горело только два окна.

Чужая бессоница не волновала Виктора. Он уже пришел в себя, только в голове ощущалась какая-то тяжесть.

Достал лист бумаги, вставил в машинку и снова прислушался к тишине ночной улицы.

Из тишины родился звук подъехавшей к парадному машины. Хлопнула дверца.

Виктор сидел и терпеливо ждал звонка в дверь. Но вместо звонка через минуту он услышал осторожный стук.

Мужчина лет пятидесяти с заспанным лицом и красными глазами протянул ему большой коричневый конверт.

– Я буду внизу, в машине. Если засну – постучите в дверцу, – сказал он, не заходя в коридор.

Виктор кивнул.

Уже усевшись перед машинкой, раскрыл конверт, вытащил лист бумаги и театральную программку.

«Пархоменко Юлия Андреевна, 1955 года рождения, с 1988 – солистка Национальной Оперы. Замужем, двое детей, – читал Виктор отпечатанный на машинке текст, – в 1991 г. перенесла операцию на груди. В 1993 в качестве свидетеля привлекалась к суду по делу об исчезновении артистки Национальной оперы Санученко Ирины Федоровны, с которой состояла в открыто враждебных отношениях. В 1995 году отказалась от участия в гастрольной поездке в Италию, чем чуть не сорвала запланированные гастроли.»

Дальше было добавлено от руки: «тяжело перенесла гибель своего ближайшего друга писателя и депутата парламента Николая Александровича Якорницкого, с которым познакомилась во время своего выступления на закрытом праздновании депутатами Дня независимости Украины в Мариинском дворце в 1994 году». Эти строчки были подчеркнуты красным карандашом и Виктор тут же вспомнил о своем последнем разговоре с Игорем Львовичем.

Он несколько раз прочитал подчеркнутые строчки. Информации было маловато, но ритм мыслей уже настроился на печаль будущего текста.

Виктор просмотрел программку, на второй странице увидел цветное фото солистки. Красивая стройная женщина с ярким, должно быть искуственным румянцем на щеках. Миндальный разрез глаз, каштановые волосы, ровной волной сбегавшие с плеч. Театральное платье очень подходило ей.

Виктор снова сосредоточился на чистом листе бумаги, вставленном в машинку.

«У арабов белый цвет считается траурным», – подумал он, приближаясь пальцами к буквенной клавиатуре.

"У всего живого на земле есть свой голос. Голос – это признак жизни, признак счастья или горя. Он может усиливаться, обрываться, срываться, переходить в едва слышимый шепот. В хоре нашей жизни трудно выделить отдельные голоса, но когда они вдруг замолкают, возникает ощущение конечности любого звука, любой жизни. Голос, который нам больше не дано услышать, был любим многими… Он сорвался неожиданно и преждевременно. В мире стало намного тише, но это не та тишина, которую ищут любители покоя.

Эта возникшая тишина, как черная дыра во вселенной, лишь подчеркивает конечность любого звука и бесконечность прошлых и будущих потерь…"

Виктор поднялся, заварил себе чая и с полной чашкой вернулся за стол.

«…голос Юлии Пархоменко затих. Но пока стоят стены Мариинского дворца, пока позолота внутреннего купола отражает великолепие Национальной Оперы, она останется среди нас, растворившись золотой пылью в воздухе, которым мы дышим. Ее голос станет позолотой тишины, которую оставила она после себя.»

– Многовато золота, – подумал Виктор, остановившись. Снова взял листок с текстом, пробежал уже в который раз глазами подчеркнутые рукописные строчки.

– Как же сюда вставить этого Якорницкого? – думал он. – Любовь?

Любовь…

Он задумался, глотнул чаю. Прочитал уже написанный текст. Продолжил.

«Совсем недавно сама Юлия пережила тяжелую потерю. Пропал голос ее любимого человека. Замолчал внезапно, сорвавшись криком вниз, в бездну, куда по законам притяжения смерти падает все, отжив, отборовшись или же просто проиграв…»

Тут Виктор снова отвлекся и взял в руки программку, просмотрел ее внимательнее и едва заметно улыбнулся.

«Совсем недавно, исполняя партию Тоски в опере Пуччини, она сама сыграла, пропела всю свою трагедию, всю до последнего ее прыжка со стен крепости. Неважно, как она умерла. Пусть, она умерла по-другому, но нам, тем, кому ее жизнь была слышна, теперь предстоит нелегкая задача – привыкать к тишине и выискивать в этой тишине золотые пылинки ее прошлого присутствия. Давайте же помолчим все вместе, чтобы легче было нам услышать посреди наступившей тишины ее голос, услышать, запомнить и сохранить в нашей памяти надолго, до тех пор, пока наши голоса не смешаются с тишиной и вечностью…»

Виктор выпрямил спину, отдышался, словно только что пробежал стометровку, а не отстукивал буквы и слова на пишмашинке. Потер пальцами виски, прогоняя напряжение, в которое его ввергло это срочное ночное задание. Но вот задача была выполнена.

Он взял в руки готовый текст. Прочитал и самому стало жаль неизвестно как погибшую или умершую оперную певицу.

Выглянул в окно – внизу стояла машина, ждала.

Виктор поднялся, повернулся и тут же замер от неожиданности – из дверного проема на него внимательно смотрел пингвин. Он стоял неподвижно и только глазки его горели живым огнем, но не выдавали они никаких его желаний. Он просто следил за хозяином. Беспристрастно и беспричинно.

Виктор, тяжело вздохнув, протиснулся между пингвином и дверью в коридор, набросил поверх халата дубленку и, сжимая в руке текст, вышел на лестничную площадку.

Курьер спал, опустив голову на руль. Виктор постучал по стеклу дверцы. Мужчина протер глаза. Ни слова не говоря, он открыл дверцу, взял из рук Виктора листок с текстом и, завев машину, уехал.

Виктор вернулся к себе. Ночь была разбита. Спать не хотелось, в теле нарождалась ненужная бодрость.

Виктор нашел в аптечке снотворное, проглотил две таблетки, запил еще теплой водой из чайника и пошел в спальню.

22

На следующее утро в десять часов снова позвонил главный. Он был доволен «крестиком». Извинился еще раз за то, что нарушил ночной сон.

Сказал, что через пару дней уже можно будет заходить в редакцию, но главное при этом – не забывать дома корреспондентскую «корочку», так как теперь на всех этажах и на входе дежурит ОМОН.

На улице продолжалась хрустящая морозом зима. Было довольно тихо.

Стоя с жезлой у плиты, Виктор размышлял: чем бы заполнить новый день.

С одной стороны, учитывая рабочую ночь, он мог бы вполне устроить себе выходной. Но выходной еще больше нуждался в заполнении чем-то интересным, чем день обычный. И поэтому Виктор решил после кофе сходить к киоску за газетами, а уже после этого решить, что делать дальше.

Вторую чашечку кофе он пил уже с газетами под рукой. Первым делом прочитал свой ночной труд, напечатанный полумиллионным тиражом на предпоследней странице газеты. Все слова были на месте, редактор к тексту не притрагивался. Хотя тут Виктор сообразил, что редактор скорее всего ночью спал, в то время, как текст «садили» на страницу перед тем, как заработал печатный станок. Вернувшись к первой странице своей газеты, Виктор прочитал длинную, во всю полосу передовицу: «Война не кончилась, наступило перемирие». В перемешку с фотографиями, напоминавшими фотографии времен штурма Грозного, на странице по-военному выстроились колонки текста. Виктор машинально втянулся в чтение статьи. Чем больше он читал, тем больше она его затягивала. Оказалось, пока Виктор жил нормальной жизнью в Киеве шли почти настоящие бои – разборки «двух мафиозных кланов».

По крайней мере именно так утверждалось в статье. Семнадцать убитых, девять раненых, пять взрывов. Среди погибших – шофер главного редактора, три милиционера, какой-то арабский бизнесмен, несколько человек, личность которых не удалось установить и солистка Национальной Оперы.

Просмотрев другие газеты, Виктор заметил, что «войне» там было уделено намного меньше внимания, чем в «Столичных вестях». Зато чуть больше было написано о гибели солистки Оперы. Ее тело было найдено рано утром на нижней станции фуникулера. Она была задушена кожаным ремнем.

Кроме того, пропал ее муж – архитектор, а сама квартира была перевернута вверх дном – в ней явно что-то искали.

Виктор задумался. Смерть солистки, похоже, не имела ничего общего с войной кланов. Это было совершенно «постороннее» преступление. «Может, к этому приложил руку ее исчезнувший муж? – подумал Виктор. – А, может, я и сам приложил к этому руку? – собственная мысль внезапно испугала его. – Ведь в некрологе на Якорницкого я написал о ней. Конечно, без фамилии, не раскрывая, но наверняка все это было для многих слишком прозрачным намеком… И, может, для мужа это стало последней каплей?..»

Виктор тяжело вздохнул, мгновенно почувствовав себя страшно утомленным собственными допущениями.

– Чушь! – прошептал он сам себе. – С чего мужу устраивать обыск в собственной квартире?..

23

День был закончен, как ни странно, довольно продуктивно. На столе лежали три готовых «крестика». За окном темнел зимний вечер. Над чашкой свежезаваренного чая поднимался пар.