- У меня нет родины... - напомнил я новому хозяину дома.
      - Значит, тебе легче, - пришел к выводу Айвен.
      Вот в этом я был с ним согласен.
      Допив чай, я извинился и объяснил, что меня ждут в гараже.
      - Заходи, адрес теперь знаешь! - сказал на прощанье Айвен.
      Настроение его было пасмурным, но, проведя меня до калитки в воротах, он все-таки улыбнулся по-дружески.
      Развернув джип, я поехал в гараж. Бензин был почти на нуле и я уже представлял себе, как в одиночку толкаю беспомощную машину по булыжной мостовой.
      И вдруг над городом снова зазвучало знакомое собрание звуков, именуемое маршевой песней. И показалось мне, что доносится эта песня откуда-то сверху, с неба. Наверное, я слышал эхо, подхватившее эту песню и теперь бумерангом возвращавшее ее в город.
      Я свернул на улочку, ведущую к "обеденному" кафе и увидел впереди марширующую на месте роту.
      Они уже не пели. Они дружно маршировали, улыбаясь и ожидая своей очереди просочиться в узкие двери, из которых вливался в уличный воздух сладко-пряный кухонный запах.
      Я почувствовал дрожь в коленях и едва сдержался, чтобы не нажать на педаль газа и не въехать на всей скорости в эту марширующую голодную толпу.
      И понял, что сам я тоже голоден. Голоден до злости. Это было неудивительно, ведь я не ел уже почти сутки.
      Остановив машину и подождав, пока все вояки не просочились внутрь, я тоже зашел в кафе.
      И увидел, что все столики уже заняты. И все посетители одеты в форму цвета хаки.
      Я растерялся.
      Ко мне подошла молоденькая официантка, вся в белом, как ангел.
      - Сейчас спецобслуживание, - сказала она. - Приходите через час.
      Я проглотил эту новость почти спокойно. Когда тебя уже облили водой с ног до головы, еще одно ведро не делает разницы.
      Я вышел, сел в джип и, повернув на улицу Вацлава, въехал во двор гаража.
      Мешок с письмами отнес в офис главного механика. Положил ему на стол.
      Вернулся к машине. Георгия в гараже не было и я решил рискнуть и поехать на восточную трассу заправиться.
      Развернул планшет и нашел на карте бензоколонку. До нее было не больше четырех миль. Я завел мотор и выехал на улицу.
      Первый раз за последние три дня я почувствовал, что удача не покинула меня окончательно, когда я остановил машину у военной передвижной заправочной станции и понял, что именно в этот момент в цилиндрах двигателя сгорела последняя капля бензина.
      Я вышел, взял в руку заправочный пистолет и сунул его в отверстие бака.
      - Эй, ты! Сейчас же выми! - Закричал мне по-английски один из двух солдат, то ли служивших, то ли загоравших здесь, прямо на станции. - Это же публичное место!
      Оба рассмеялись.
      Я сделал вид, что не понимаю английского.
      - Джимми, ты когда-нибудь видел такой акт? - смеясь, выкрикнул второй.
      Бензин лился, но напор не был сильным и приходилось терпеливо ждать, пока все шестьдесят литров заполнят бак. Приходилось слушать праздные глупые остроты, которыми веселили друг друга эти двое бездельников.
      - Том, я клянусь, что этот парень вот-вот кончит! Посмотри, как он держит пистолет! - снова кричал придурок по имени Джимми.
      - Да скорее бензин кончится, чем он кончит! У него не машина, а бездонная бочка! - кривлялся теперь второй вояка. - Эй ты, кончай! Хватит! Вытаскивай эту штуку!
      Последние слова были обращены прямо ко мне, но я продолжал играть иностранца. А придурок по имени Джимми хохотал, верещал как поросенок, дергался и запрокидывал в смехе голову.
      Наконец бак заполнился. Я вставил пистолет на место и, сев в машину, рванул с этой заправочной станции так, что правыми колесами занесло в песок, и позади меня всклубилось облако пыли.
      В город я влетел со скоростью шестьдесят миль в час и, поворачивая на другую улицу, чуть не снес фонарный столб. Резко затормозил, вышел из машины и увидел широкую царапину на левой задней двери. Вылез из-под содранной голубой краски защитный зеленый цвет. Головой я понимал, что на этот раз все обошлось благополучно, но руки дрожали.
      Успокоившись немного, снова завел мотор и со скоростью пешехода доехал до гаража.
      Вышел из джипа и думал пойти наконец пообедать, но тут меня окликнул Георгий.
      - Где ты ездишь?! - недовольным голосом спрашивал он.
      - Заправлялся! - ответил я, стараясь быть как можно подчиненнее.
      - Тебя генерал с утра ищет! Срочно езжай к нему! Знаешь куда?!
      - Так точно, - ответил я.
      - Давай! - выкрикнул главный механик и спешащей походкой направился к своему офису.
      Делать было нечего. Я опять ходил под приказом. Прикажут стоять стану, прикажут ехать - поеду.
      Опять зарычал двигатель джипа. Я откинулся на спинку сиденья, крепко сжав руками руль, словно от этого что-то зависело.
      Медленно выехал на улицу Вацлава. Медленно проехал мимо кафе, в котором никак не мог пообедать, и медленно поехал дальше, на улицу, вливающуюся в "неаккуратную" аллею.
      А внутри опять что-то клокотало. И с ненавистью я думал о тех двух болванах на бензоколонке, и о "русской комнате", которую Айвен устроил в башенке дома, принадлежавшего неизвестно куда исчезнувшему архитектору, и о улице Вацлава, увековечивающей "подвиг", который Вацлав не совершал. И я, кажется, начинал понимать, что меня так бесит. Я прозревал через эту боль, через бессонницу и злобу. Я чувствовал и видел, как на моих глазах город мира превращается в обычный военный городок, как он наполняется цветом хаки, как вместо шума прибоя и крика чаек со всех улиц доносится гулкий хор походных ботинок.
      Свежий воздух дохнул в лицо, когда я выехал на аллею, оставив позади городские кварталы и улочки.
      Сухая земля, песочные крошки и камешки шипели под шинами.
      Я косил на правый ряд деревьев, боясь пропустить начало тропинки, ведущей к вилле генерала.
      Нет, не пропустил. Остановился как раз у истока этой тропинки и, хлопнув дверцей джипа, потопал по ней, подгоняя себя мысленно, повторяя губами слова Георгия: "Тебя генерал с утра ищет! Срочно езжай! Ищет с утра!.."
      Короткий взгляд вниз с обрыва над морем - у причала виллы покачивается на волнах одна яхточка. А где вторая?! Опять Феликс катается?! Бедный генерал. Феликс опять будет уставшим и придется Казмо самому жарить яичницу на завтрак.
      Ступеньки, ступеньки, ступеньки... Отшлифованные, скользкие, сглаженные тысячами и сотнями тысяч ног. Ведь им сколько лет, этим ступенькам? Где здесь археологи? Где историки? Расскажите мне!
      А вот и чудный черный мостик! Топ-топ-топ и ты на острове!
      Точнее - я на острове.
      Без стука зашел, поднялся по лестнице из красного дерева.
      (Обычно красное дерево идет на мебель, а здесь какой шик - целая лестница!)
      Я уже поднялся на третий этаж и стоял на ковре, постеленном поверх камня, когда дерево лестницы скрипнуло последний раз.
      Сначала выглянул на террасу, но там было пусто.
      Потом, услышав угрюмый звук двигаемой мебели, постучал в дверь, ведущую на кухню.
      - Да! - рявкнул оттуда знакомый голос.
      Я зашел.
      Генерал действительно пытался поменять интерьер - задвигал зачем-то в угол с виду тяжелую кухонную тумбу.
      - Я тебя с утра ищу! - раздраженно заговорил он, увидев меня.
      Эти слова я уже знал.
      - Сейчас же возьмешь в холодильнике два куска мяса и отвезешь... Ты знаешь, где здесь ботанический сад?
      - Заброшенный?! - переспросил я.
      - Да.
      - Знаю.
      - Значит, не сворачивая поедешь по центральной дорожке сада, пока не упрешься в ворота старого зоопарка. Там свернешь направо и будешь ехать, пока не увидишь в одной из больших клеток двух волков. Бросишь им мясо и вернешься сюда! Эти идиоты их уже три дня не кормили!
      - Разрешите исполнять?! - спросил я.
      - Стой ты! Иди сюда!
      Я подошел.
      Генерал открыл холодильник и вытащил оттуда сначала один здоровый кусок мяса - фунтов пятнадцать - и положил на подставленные мною руки, потом достал второй такой же кусок.
      - А ты что такой зеленый?! - вдруг спросил он, уставившись мне в лицо.
      - Из-за бессонницы, - признался я. - Что-то с нервами...
      - И у тебя?! - голос генерала зазвучал мягче. - Постой минутку!
      И Казмо, наклонившись, выдвинул нижний ящик одного из кухонных шкафчиков и вытащил оттуда упаковку каких-то таблеток.
      - Вот! - протянул он мне эту упаковку. - Полтаблетки - и двенадцать часов сна гарантировано. На себе испытал. Держи!
      Конечно, заботливость генерала меня тронула, но если бы я протянул руку, то оба куска мяса шлепнулись бы на пол.
      - А, да, извини, - генерал понял, в чем дело, и сам сунул таблетки в кармашек моих спортивных штанов. - А теперь иди!
      Я спускался по лестнице, уже не слушая ее скрип.
      Приходилось идти, немного отклоняясь назад - если нижний кусок мяса я кое-как поддерживал ладонями, то верхний кусок лежал на нижнем и на моей груди, и холод, неприятный влажный холод от этой ноши проникал сквозь быстро пропитавшуюся оттаивавшей на ходу кровью спортивную куртку.
      Пока я дошел до каменных ступенек, верхняя часть моих штанов тоже пропиталась неприятной кровянистой влагой. Это было похоже на пытку - я видел как с мяса капает мне под ноги, я едва удерживал равновесие, поднимаясь вверх, и нервы мои снова были на пределе. Если бы я поскользнулся и покатился вниз, больше бы мне не встать.
      Но последняя, верхняя ступенька приближалась и я уже был уверен, что преодолею ее.
      Уже остановившись у машины, я бросил мясо на землю и открыл заднюю дверцу.
      Спортивная куртка прилипла к коже и я стащил ее с себя.
      Кожа на животе и груди была липкой и мерзкой. Я дотронулся до нее пальцем и брезгливое ощущение заставило меня скривить губы. Я словно сам стал жабой. Страшно захотелось броситься в воду, отмыться, но до воды было далеко. До воды надо было возвращаться тем же путем по тропинке, потом по ступенькам. И чувство усталости победило.
      Я переложил мясо на резиновый коврик между задними и передними сидениями и сел за руль.
      Снова зашипела под колесами дорога.
      Машина ехала медленно.
      В воздухе пахло морем.
      Впереди показался заброшенный ботанический сад и я, предчувствуя его краски и ароматы, успокаивался и пытался ни о чем не думать.
      И вот я снова в зеленом царстве заброшенной, а если точнее - то наконец оставленной в покое природы.
      Аллея бежит прямой линией, но теперь это уже не аллея, а центральная дорожка сада. Она узковата - грузовик бы здесь не проехал, но джипу это удается, хотя мне и кажется каждую минуту, что вот-вот я соскользну на землю правыми или левыми колесами.
      Здесь ничего не меняется. Здесь все так же прекрасно. Здесь легко уживаются вместе естественная жизнь и естественная смерть. И никто не плачет по умершим птицам и засохшим цветам. И нет здесь ничего лишнего.
      Когда-нибудь, наверно, этот диковинный сад-лес разрастется и обовьет своими лианами деревья, которые вырастут и среди ржавых вольеров.
      И главное - чтобы заросли тропинки, чтобы никто из тех, кто ходит по ним, не смог больше приходить в эти места.
      А вот и воззвание, достойное нашего века.
      "Животных не кормить!"
      Въехав в ворота зоопарка, я повернул направо.
      Плавно проплывали по обе стороны дорожки ржавые решетки вольеров.
      В царстве белых костей только шум мотора нарушал тишину.
      Но и этот шум скоро умолк. Я остановил джип перед знакомой клеткой и спрыгнул на землю.
      Волки встретили меня негромким рычанием. Они стояли посередине клетки и голод легко читался в блеске их глаз.
      Я подошел вплотную к решетке и смотрел на них.
      А они рычали все громче и в их рычании слышалось требование мяса. Они словно знали, что я привез им еду.
      Самец приблизился ко мне и я услышал его дыхание.
      Я сделал шаг назад.
      - Сейчас, сейчас вы получите свою порцию... - шептал я, наблюдая за волками.
      И уже перед тем, как повернуться к машине, опустил на мгновение свой взгляд вниз и тут же застыл на месте. Я еще не понимал, что я вижу, но нервная дрожь уже охватывала меня, и горечь подкатывала к горлу.
      Внутри клетки под самой решеткой валялись клочки рыжей шерсти, оскаленная мордочка Эсмеральды с замершим тупым взглядом в никуда, и рядом, отдельно, обглоданные до костей четыре лапки, связанные капроновым шнуром.
      Я все еще стоял без движения и пялился на этот шнур. Это было похоже на страшную мученическую казнь никому не мешавшей собачонки. Я просто не мог представить себе, чьи руки могли завязать этот капроновый узел?! Я не мог представить себе, что эти руки спокойно держат вилку и нож три раза в день в том же "обеденном" кафе около гаража. Что эти руки машут кому-то на прощанье... И пожимают при встрече другие руки?!.
      Медленно, уже не слушая и не обращая внимания на волчье рычание, я попятился к машине и остановился лишь тогда, когда почувствовал спиной разгоряченное солнцем железо.
      Казмо сказал, что их не кормили три дня?! Похоже, что Эсмеральда была их последней едой.
      И снова старый вопрос прозвучал в моих мыслях.
      Почему они должны жить, если все остальные обитатели зоопарка давно мертвы?!
      Мысль о равенстве мертвых завладела моим сознанием и я уже думал, как могу я, поклявшийся больше никогда в жизни не брать в руки оружие, уравнять этих волков с другими обитателями зоопарка.
      И думал я над этим долго, но ответа не находил. Без оружия я ничего сделать не мог.
      Но нарушать свою клятву я тоже не собирался.
      А нагревшийся металл джипа жег мне спину и я, не выдержав, повернулся лицом к машине. Взгляд мой упал на кусок мяса. Нет, думал я, хоть и тяжело мне было тащить эту мертвечину, но вам она не достанется. Я не знаю, сколько вам надо дней без еды, чтобы вы умерли сами, но сюда я больше не приеду.
      Самец, высунув свой нос через прутья решетки наружу, громко рычал на меня, а волчица теперь спокойно лежала посреди клетки.
      Я завел мотор и, развернувшись, поехал обратно.
      На душе было скверно, но и тело мое снова выходило из-под контроля. Было просто гадко, и я ощутил на языке вкус крови, а в коленях - дрожь.
      Солнце все еще стояло высоко, а я уже видел мрачную тень следующей бессонной ночи, нависшей надо мной.
      И я прибавил скорости, пытаясь выскользнуть из-под этой надвигающейся на мое сознание тени.
      Пронеслись мимо и остались позади ржавые решетки вольеров.
      То правые, то левые колеса соскальзывали с узкой дорожки ботанического сада и я всякий раз резко бросал машину в другую сторону.
      И слышал, как, хлюпая по днищу джипа, катаются два куска оттаявшего мяса.
      А тень тоже набирала скорость и обходила меня с двух сторон пытаясь зажать в клещах темноты.
      И я выжал полный газ. Двигатель ревел во всю мощь. Джип трясло так, словно он собирался взлететь.
      И мне показалось, что тень отстала.
      Но теперь мне не хватало воздуха и я слышал, как тарахтит мое сердце.
      И понял вдруг, что, убив рыжую собачонку, кто-то просто мстил Адели. За что - я не знал, но мог догадываться. За то, что Эсмеральда была для нее самым близким живым существом.
      В этот момент я хорошо понимал Адель. В этот момент - будь у меня собака - я бы тоже назвал ее самым близким мне существом. Но собаки у меня не было. А значит, и не было никого из близких.
      Я был один и прекрасно понимал, что этот мир во мне не нуждается.
      Он нуждается лишь в тех, кто готов брать в руки оружие, кто не может жить без приказов, кто просто психически не в состоянии идти вне строя. Именно их здесь любят! Только их здесь ценят, и для них весь этот расслабляющий временный мир.
      Машина вынеслась на аллею и я отпустил руль.
      Встречный ветер пытался высушить мой грязный, оскверненный кровью пот.
      А внутри у меня царствовал хаос. Энергия злости снова расправляла свои колючие крылья. И горечь снова поползла вверх, ко рту, к гудящей голове.
      И, вспомнив о пачке таблеток, я вытащил ее из кармана и, не глядя на несущуюся навстречу дорогу, высыпал эти таблетки на ладонь и бросил их в рот.
      Теперь я был уверен, что тень не догонит меня. Теперь я был чуть-чуть спокойнее и, подняв руки, посмотрел на свои ладони. Левая - это то, что дано судьбой, а правая - то, что сбудется. Где-то здесь, перед моими глазами, на правой ладони плясала линия жизни. Но я не знал, была ли это линия, поднимающаяся от запястья вверх к большому пальцу, или другая, горизонтальная, обрывающаяся на середине ладони?!
      Я опустил руки на руль. И почувствовал, что он сам, без моей помощи, ведет машину, то беря чуть влево, то вправо.
      Какое это счастье - знать, что ты совершенно здесь не нужен и даже машина, эта железяка с мотором и четырьмя колесами, сама может держаться дороги!
      Я не убирал ноги с педали газа, но показалось мне, что скорость уменьшилась и перестало трясти.
      И спокойнее стало на душе. Я чувствовал приближение внутреннего мира и согласия с самим собой.
      Оглянулся назад и не увидел тени, преследовавшей меня. Она безнадежно отстала.
      Теперь я был свободен. Который уже раз! Я был свободен и эта нынешняя свобода была совершенно другой. Она была легкой и воздушной, и сам я, словно потерял вес или вдруг перестал подчиняться закону всеобщего тяготения, почувствовал необоримое желание взлететь, стремление влиться в воздух, в небо, в его голубую ткань, окутавшую эту грязно-зеленую землю.
      Я встал ногами на сиденье и почувствовал кожей встречное мощное движение воздуха.
      Я наклонился вперед, расставив руки в стороны, ладонями к земле.
      Я вдохнул воздуха полные легкие.
      И приближавшиеся домики города стали вдруг уходить, проваливаться вниз, больше не увеличиваясь в моих глазах.
      И ноги мои ни на чем больше не стояли.
      Я был свободен.
      Рядом летели птицы.
      Город уменьшался, съеживался, скручивался калачиком, как испуганный ежик.
      А впереди показалось то самое предгорье, с вершины которого я любил смотреть вниз и чувствовать... чувствовать именно то, что чувствовал я сейчас: удивительную легкость и свое единение с голубой тканью неба, свою отныне и навеки неразрывность с этим воздушным миром, пропитанным солнечными лучами и лунным свечением, звездной пылью и ворсинками птичьих перьев.
      Вершина предгорья приближалась и я узнавал покрытые мхом камни, как раньше узнавал людей.
      Я опустился на самом краю вершины лицом к склонившемуся в скорбящей позе камню.
      И прочитал написанное на нем, удивляясь тому, что арабская вязь перестала быть мне непонятной:
      "Аль-Шамари Мохамед умер в 1411 году. Никто не может умереть иначе, как по разрешению Аллаха, согласно Книге, определяющей срок жизни каждого. И нет победителя кроме Аллаха".