- Скоренько вернулся, соколик, - заговорила она, пропуская приятелей в сени. - Я вот самовар поставлю, может, и вы попьете чайку...
      - Нет, Кузьмовна, некогда, - отозвался Александр.
      Пройдя через кухню с большой русской печкой, он вошел в темный чуланчик, из которого вела на мезонин ветхая скрипящая лестница.
      Козырь молча следовал за ним.
      Мезонин состоял из двух комнат. В первой, куда они вошли, не было совершенно никакой мебели. Голые стены с ободранными запыленными обоями наводили уныние. Углы комнаты были затканы серыми тенетами паутины. Толстый слой пыли лежал на полу и подоконниках. Было очевидно, что здесь не живут, а только изредка появляются по делу.
      - Подожди меня тут минуту, - сказал Александр, уходя в другую комнату, - я сейчас выйду...
      - Ладно, - ответил Козырь и, подойдя к окну, уселся на подоконник. Сквозь грязные зеленоватые стекла ему был виден огород с черными, размытыми дождем грядками... Далее тянулся пустырь. Опять пошел мелкий назойливый дождик... Было скучно и грязно...
      Козырь зевнул и начал свертывать папиросу.
      Скрип половиц заставил его приподнять голову.
      - Старых вещей, душа мой, не продашь ли! Шурум-бурум нет ли! Калоши старые, пиджаки берем!
      Перед ним стоял типичный татарин-старьевщик в тюбетейке с мешком за плечами.
      Козырь даже привстал от удивления.
      11. В ОТДЕЛЬНОМ КАБИНЕТЕ
      Простившись с Залетным, Егорин направился домой. Около думского моста он взял извозчика с крытым верхом и всю дорогу, пока ехал, на разные лады перебирал происшедшее.
      Если уж Залетный ничего тут не придумает, тогда - шабаш! - думал он.
      Подъехав к своему дому, громадному, трехэтажному зданию, недавно только отстроенному, но уже заложенному под две закладные, Егорин отпустил извозчика и прошел в лавку, где за при-лавком хозяйничала его жена, полная белотелая женщина с заспанным лицом.
      - Где это ты пропадал, - встретила она его.
      - В карты играл, - коротко ответил Егорин и прошел в комнаты.
      - Самовар подавать, что ли? - крикнула ему вдогонку жена.
      - Нет, не надо. Если придет кто, так вели разбудить, спать лягу.
      Две почти бессонные ночи подряд давали себя знать, и Егорин, бросившись не раздеваясь в кровать, скоро уснул.
      Время было далеко за полдень, когда его разбудило прикосновение чьей-то руки. Кто-то низко склонился над ним и тормошил его.
      - Кондратий Петрович, спишь? Вставай, пора!
      Егорин приподнял голову.
      Перед ним стоял Иван Семенович в пальто нараспашку, в шляпе сдвинутой на затылок. Лицо у него было бледное, как у человека, не спавшего всю ночь и изрядно выпившего.
      - Будет спать-то, - продолжал Иван Семенович, подсаживаясь на кровать, - проспишь царствие небесное... А я, брат, вчера с твоей легкой руки отыгрался, да и выиграл еще рублей четыреста с лишним взял.
      Егорин, ничего не отвечая, встал и, позевывая подошел к угловому столику, на котором стоял будильник.
      - Здорово я сыпанул, уже второй час! - пробормотал он.
      - Ну ты вот что, Кондратий Петрович, распорядись-ка, брат, насчет опохмелья. Голова у меня трещит. Дома сегодня только показался: прямо беда. Отец волком смотрит, молчит, а мать, та давай меня отчитывать. И пьяница ты, дескать, и картежник, непутевая голова. Слушал я слушал, махнул рукой и ушел.
      - Женить тебя надо, так тогда остепенишься, - иронически заметил Егорин.
      - Ох, не говори, брат, надоели они мне с этой женитьбой. "Женись, да женись!" А на кой ляд мне жениться...
      - Коли Катька жива, - подхватил Егорин.
      Легкое облачко грусти прошло по лицу Ивана Семеновича.
      - Жива-то она жива, да что толку, - грустно вздохнул он.
      - Ну ладно, буде горевать... Анфиса, а Анфиса! - Егорин постучал в стенку, - собери-ка нам закуски, вот брата твоего опохмелять надо.
      Минут через 15 Егорин и Иван Семенович сидели за графинчиком водки и, обмениваясь замечаниями, то и дело опустошали рюмки. По мере того, как содержимое в графинчике улетучивалось резко определялось душевное состояние собутыльников: Иван Семенович все чаще и чаще вздыхал, хватаясь за голову, по временам затягивая какую-то грустную протяжную песню; Егорин же по мере опьянения, наоборот, глубже уходил в себя и только вырывавшиеся порой гневные восклицания, неизвестно по чьему адресу направленные, обнаруживали, какая злоба кипит в его душе. Мысли его, как и следовало ожидать, были заняты таинственным исчезновением тридцати тысяч.
      Когда графин был допит, Иван Семенович слегка пошатываясь поднялся Из-за стола и, с шумом отодвигая стул, крикнул: "гулять, так гулять! Едем брат!"
      - Куда, - вскинул на него глаза Егорин.
      Иван Семенович покосился на дверь, подмигнул Егорину и намереваясь возбудить подозрения в жене последнего, объяснил:
      - К Ухареву поедем, он обещал нового рысака достать.
      - Что ж, пожалуй, поедем! - согласился Егорин. - Анфиса Семеновна! крикнул он жене. - Ты нас обедать не жди, в гостях пообедаем.
      - Налили зенки-то, - ворчала жена Егорина, когда они проходили через лавку, - опять с петухами воротишься домой.
      Отойдя саженей десять от дома, Иван Семенович расхохотался и хлопнул Егорина по плечу.
      - Облапошили бабу! Нет, мы, Кондратий Петрович, с тобой знаешь куда зальемся? К Орлихе!
      - Чего там не видали-то! Уж пить, так пить, как следует. Ты, ведь четыреста рублей, говоришь, выиграл, так и развернись по-настоящему... в "Европу", аль в "Россию" поедем!
      - Что ж и это можно.
      Они взяли извозчика и покатили прямо в "Россию".
      Было часов семь вечера. В общей зале гостиницы, куда мимоходом заглянули наши друзья, народа было всего два или три человека. Из биллиардной доносился звук шаров. Не снимая пальто Иван Семенович и Егорин пошли наверх. Перед ними появился лакей в почтительной, ожидающей позе.
      - Дай нам кабинет, - отрывисто бросил Иван Семенович, - угловой свободен?
      - Так точно!
      - Ну, вот, и отлично, здесь мы и обоснуемся.
      Они прошли в кабинет.
      Это была большая высокая комната, оклеенная темно-зелеными обоями, стоял стол, покрытый белоснежной скатертью. В углу виднелось пианино. Лакей повернул кнопку и мягкий бледный свет электричества залил кабинет.
      - С чего же мы начнем, - спросил Иван Семенович, после того, как они разделись и присели на диван.
      Лакей опустил оконные шторы, поправил скатерть и протянул собеседникам карточку.
      - Нешто шампанской выпьем, как ты думаешь, Кондратий Петрович, предложил Кочеров.
      Егорин утвердительно кивнул головой.
      - Какой марки прикажете-с, - изогнулся лакей.
      - А шут их разберет, ваши марки, тащи, что подороже.
      - Заморозить прикажете-с.
      - Ну понятное дело! А закусить-то ведь чего-нибудь надо, Кондратий Петрович.
      - Гм, закусит! Чего бы такого съесть.
      - Семга-с есть, отличная, икра свежая, стерляди живые есть, докладывал лакей.
      - Ну, ладно, - махнул рукой Кочеров, - давай нам и того и другого и третьего. Гулять так гулять, правильно я говорю, Кондратий Петрович!
      - Вестимо дело! Ты у меня парень с головой. Одно дело - пончик, иное каравай ржаной, - поддакнул Егорин.
      - Сию минуту-с, все будет подано!
      Лакей вышел из кабинета, плотно притворив за собой дверь. Иван Семенович подошел к одному из окон, выходящему на Нечевскую улицу, приподнял тяжелую штору и посмотрел вниз. На улице уже совсем стемнело...
      В отблеске электрического фонаря, зажженного у подъезда ресторана, порой мелькали силуэты прохожих.
      В такую холодную темную ночь, когда идет дождик и ветер жалобно шумит в телеграфных проводах, светлый и уютный кабинет кажется еще уютнее и светлее.
      - А, ведь, без женского сословия скучно будет! - обернулся от окна Кочеров.
      - Что ж, послать можно, - безразличным тоном отозвался Егорин, нажимая кнопку звонка.
      Явился лакей.
      - Звонить изволили?
      - Да, вот нужно будет извозчика с запиской послать.
      Иван Семенович вынул из кармана записку и протянул ее лакею.
      - Вот, посылай извозчика к Орлихе.
      - Слушаю-с...
      На столе появилось шампанское.
      Вино запенилось в бокалах. Час спустя, в дверь кабинета раздался легкий стук.
      - Можно! - послышался за дверью молодой, нежный и приятный голосок.
      12. ЗАГОВОРИЛО РЕТИВОЕ
      Иван Семенович со всех ног бросился к двери.
      - Милости просим. Пожалуйте! - расшаркивался он перед входящими девицами. - Екатерина Михайловна, - продолжал он, позвольте вам помочь! Дайте сюда ваш шарф! Дождиком вас замочило немножко?
      - Нет, экипаж был крытый. Только вот в подъезд входили, так немного спрыснуло. Ну да дождик же: льет, как из ведра, - оживленно рассказывала Катя, сбросив на руки Ивана Семеновича свой модный темно-малинового бархата сак. На пышных, светло-русых волосах девушки, выбившихся из-под черного шелкового шарфа, блестели дождевые капельки. Щеки ее горели румянцем оживления.
      - Ну-с, господа, теперь поздороваемся как следует! Здравствуйте, Иван Семенович! Ой, ой, - да не жмите же так больно руку. Что у вас за странная манера!
      Катя с легкой улыбкой подула на свои маленький пальчики, побелевшие от рукопожатия Кочерова. Тот виновато наклонил голову.
      - Простите великодушно, Екатерина Михайловна: от радости великой, что вас увидел!
      - Вот, господа, позвольте вам представить новую "тетенькину племянницу". Прошу любить да жаловать! Кланяйся, Шура, господам пониже!
      Господа почет любят.
      Другая девушка, приехавшая с Катей, рослая, прекрасно сложенная шатенка лет восемнадцати, вспыхнула и смущенно пробормотала: "Ах, какая вы... просмешница!"
      - Ничего, ничего, Шурочка, не смущайся! Будь как дома! Ходи веселей!
      - Займись барышней, Кондратий Петрович! Ты ведь свеженьких-то любишь!
      А она только неделю из деревни... Посмотри, даже загар деревенский не прошел!
      - Ну и ухарь же ты, девка: мертвого из могилы подымешь... - процедил сквозь зубы Егорин, потягивая шампанское.
      - Садитесь, садитесь, гости мои дорогие! Чем вас потчевать прикажете?
      - суетился Иван Семенович, усаживая барышень.
      - Эге, да вы разгулялись не на шутку! Шампанское пьете. Помс-рисек моя любимая марка. Отлично! - болтала Катя, чувствуя себя в этой обстановке дорого кутежа, как в родной стихии. - Только вот что, друзья мои, продолжала она, делая бутерброд из свежей икры, - должна вам заявить, что мы, я и моя подруга, голодны как сорок тысяч пильщиков, ибо наша достоуважаемая "тетушка" накормила нас таким обедом, что...
      Иван Семенович сорвался с места.
      - Господи боже мой! Только приказывайте, сию минуту все будет, крикнул он, нажимая кнопку.
      - Вот что, голубчик, - начала Катя, обращаясь к явившемуся лакею, - вы нам дадите рябчиков под белым соусом... Только поскорее, пожалуйста!
      - Слушаюсь, - метнулся лакей. - А стерлядь паровую сейчас прикажите подать!
      - Да, да, - вспомнил Кочеров, - подавайте сейчас...
      Катя медленно, маленькими глотками тянула вино.
      - Ах! Давно я не пила настоящего шампанского... великолепный напиток! Он напоминает мне мою молодость!
      - Что вы, Екатерина Михайловна, стыдитесь говорить: "вашу молодость" да разве теперь-то вы не молоды! - искренне вырвалось у Кочерова.
      - Теперь бы еще устриц десяток и совсем бы на столицу походило! продолжала Катя, мечтательно щуря свои темно-серые глаза, - вы, Ваня, обратилась она к Кочерову, - понятия не имеете об устрицах.
      - Откуда мне... в Сибири их нет! Думаю, привычку надо к ним.
      - Да, брат, Катюша, - здесь об устрицах забыть надо... Это тебе не Москва! - вставил Егорин, наполняя бокалы. - Нечего старое вспоминать! Выпьем лучше!
      Катя залпом выпила бокал.
      - Люблю за ухватку! Молодец девка: пьет не морщится! - одобрительно крякнул Егорин.
      - А ты, что же, разлапушка, - продолжал он, обращаясь к Шуре, - сидишь невесела. Пей вино-то... - И он обхватил ее левой рукой, та сконфуженно опустила глаза и сделала слабую попытку освободиться. - Ничего, ничего! Сиди себе смирненько... Ишь ты, нагуляла сколько жира... Сдобная!
      Шура молчала, краснела и ежилась от слишком грубых прикосновений своего кавалера. На глазах у нее блестели слезинки. Катя отодвинула кресло и, шумя своим черным шелковым платьем, прошлась к пианино.
      - Эх, тряхнуть разве стариной, спеть, - воскликнула она. - Только вот, кто аккомпанировать будет.
      - За этим дело не станет: тапёра позвать можно. Здесь при гостинице есть... - отозвался Иван Семенович.
      - Вот и прекрасно! Позовите, пожалуйста!
      Явился тапёр - низенький невзрачный человек, со сморщенным лицом еврейского типа. Войдя, он подобострастно поклонился присутствующим, и усевшись за пианино спросил:
      - Что сыграть прикажете.
      - Знаете аккомпанемент к романсу "Жажду свиданья".
      Тапёр утвердительно кивнул головой и взял несколько вступительных аккордов. Высокое, несколько надломленное, но приятное, ласкающее слух сопрано Кати, вступил под аккомпанемент и полился страстный зовущий романс. Кочеров слушал, низко наклонив голову.
      - Приди, мой милый, я в ожидании! - пела Катя.
      Лицо ее побледнело от внутреннего волнения. Грудь поднималась прерывисто и высоко. Глаза ее были устремлены куда-то вдаль: точно она видела там вдали того, кого так горячо, с такой глубокой тоской призывала в своей песне.
      - Хорошо, ей богу, хорошо! - вырвалось у Егорина, когда Катя, закончив романс, быстро подошла к столу. Она жадно отпила полбокала шампанского. Шура смотрела на нее большими восторженными глазами, все еще находясь под обаянием пения.
      Тапёр тихо перебирал клавиши.
      - Ступайте, больше я петь не буду, - сказала Катя, устало откидываясь на спинку кресла.
      Тапёр молча повиновался.
      - Пойдем и мы с тобой, Шура! - поднялся Егорин, - пройдемся по коридору.
      Катя и Иван Семенович остались вдвоем.
      - Эх, Катя! - странным, точно не своим голосом заговорил Кочеров, если бы ты только захотела! Душу бы за тебя положил!
      Девушка устало покачала головой.
      - Опять за старое! Голубь ты мой, брось! Что себя расстраивать попусту...
      - Люблю ведь я тебя, Катя, крепко люблю! Слово только одно - весь твой!
      - Многие меня, голубь мой, любили, - грустно отозвалась Катя, многие по мне с ума сходили, еще там, в Москве, а где они теперь! И что со мной сталось! Была я когда-то звездой кафешантанной - на собственных рысаках каталась... А теперь! Все, милый мой, пройдет, все забудется!.. Давай выпьем лучше с горя!!!
      13. СЕНЬКА КОЗЫРЬ У ТИХОЙ ПРИСТАНИ
      Читатель, верно, помнит удивление, овладевшее Козырем при видевнезапно появившегося татарина.
      - Откуда ты взялся? - удивленно спросил он.
      "Татарин" расхохотался.
      - Что, не узнал? Приятель!
      Козырь был окончательно сражен.
      Что за притча! - размышлял он, - по голосу, как будто Сашка, а с виду форменный татарин! Перенарядился он, что ли!
      - Ну, гайда, теперь! - скомандовал Сашка. - Понравился тебе мой маскарад? Это, брат, мне необходимо, потому что в тот дом, куда мы сейчас пойдем, надо являться с осторожностью.
      - Ну, брат, и штукарь ты, - покачал головой Козырь, - если бы ты не заговорил своим настоящим голосом, ей богу же, я бы не узнал!
      - Здесь у меня, милый друг, - кивнул головой Александр, указывая на соседнюю комнату, целый склад всевозможных вещей и костюмов. Нечто вроде уборной артиста. Сегодня я татари-ном нарядился, а завтра, если понадобится, монахом буду. Так-то, брат!
      Козырь почтительно слушал Александра и невольно перебирал в своей памяти все рассказы, которые ему приходилось слышать о ловкости и находчивости Сашки Пройди-света.
      Когда они спускались вниз по лестнице, Александр обернулся к Семену и отрывисто произнес:
      - Помни, Козырь, только одно: где ты был, что ты слышал - не видал, не знаю! Понял?
      - Что ты, брат, разве я "первоучка" какой. Нешто я товарищеского обихода не знаю?
      Внизу, в кухне их встретила старуха.
      - Что это, батюшка, вы уже уходите? - обратилась она к Александру.
      - Уходим, уходим, Кузьмовна! - ответил тот. - Я к вечеру еще вернусь.
      Они вышли во двор. Собака, было вновь загромыхала своей цепью, тявкнула раза два, но, узнав проходивших, смолкла и завиляла хвостом. Выйдя в переулок, Пройди-свет остановился и дал Козырю следующую инструкцию:
      - Вот что, Семен, теперь ты иди по одной стороне улицы, а я пойду по другой. Не упускай меня из вида. В какой дом я зайду, туда и ты маленько погодя заходи.
      Козырь молча кивнул головой.
      Через полчаса ходьбы они вышли на одну из центральных улиц города. Здесь Козырю труд-нее стало следить за своим спутником. И улица была шире, и движение по ней больше... Алек-сандр же шел себе, не спеша, размахивая мешком, и время от времени однообразно покрикивая:
      - Шурум нет ли! Старых вещей продавать!
      Поровнявшись с одним большим двухэтажным домом в конце улицы, он остановился и поискал глазами Козыря. Заметив того на противоположной стороне, он слегка кивнул головой и нажал кнопку, под которой было написано: "звонок к дворнику". Минуты через три калитка была открыта и Александр вошел во двор.
      Козырь, стоя на противоположной стороне улицы, видел все это и подождав несколько минут после того, как Александр вошел во двор, он в свою очередь последовал за ним.
      Калитка была полуоткрыта. Во дворе около ворот Козыря встретили Александр и какой-то седенький сгорбленный старикашка.
      - Вот, Иван Панфилыч, - заговорил Александр, указывая на Козыря, земляк мой, прошу любить и жаловать. Жить он у тебя будет, пока барин не приедет.
      - Ладно, пуская живет, - равнодушно ответил Иван Панфилыч.
      Козырь между тем, с любопытством оглядывал двор, где ему предстояло провести некоторое время в ожидании дальнейшего указания своего нового товарища.
      Двор был большой, открытый, весь заросший травой, видно было, что здесь не появлялись экипажи, да и люди редко заходили. Задний фасад дома с облупившейся штукатуркой, старые надворные постройки, поросшие мхом - все это веяло запустением и мертвой тишиной.
      - Идем же, шоль, в комнаты, - предложил Иван Панфилыч. - Что на дворе-то стоять!
      - Идем, идем, душа моя! - подхватил Александр, - шурум-бурум нет.
      Старик-дворник, кряхтя и почесывая поясницу, мелкими старческими шажками поплелся в дом. Наши приятели последовали за ним. Поднявшись на большое каменное крыльцо с обшарпанными и избитыми ступенями, они через большие темные сени пошли в кухню. Судя по размерам последней, по большому железному колпаку, висящему над широкой плитой, по многочисленным полкам для посуды - здесь когда-то кипела оживленная работа. Стучали, вероятно, поварские ножи, трещали мороженицы, в дымной и чадной атмосфере мелькали белые колпаки поваров. Но теперь и здесь, как и на внешности дома, лежал отпечаток заброшенности и пустоты.
      - Ну, садитесь, гостями будьте, - прокряхтел Иван Панфилович, спускаясь на лавку.
      Козырь с удивлением осмотрелся кругом, недоумевая в чей это дом занесла его судьба.
      - А где Митька у тебя? - спросил Александр.
      - В каретнике, дрова рубит.
      - Что, не слыхать, когда ваш барин приедет, - поинтересовался Александр.
      - А откуда мне знать, нешто он нам докладывает, когда уезжает! Дело барское, - уехал на охоту, а когда вернется - неизвестно.
      - А чей это барин-то? - в свою очередь спросил Козырь.
      - А вот, брат, поживем, так узнаешь! - хлопнул его по плечу Александр. - Оставайся здесь, живи, ешь, пей, спи в свое удовольствие. Одно только помни: на улицу носа не показывай.
      - Ну, оставайтесь покуда, а я пойду...
      - Ежели понадобишься мне, Козырь, тогда я тебя извещу - и Александр, простившись с Козырем и дворником, захватил свой мешок и вышел. Иван Панфилыч поплелся провожать его. На дворе им попался Митька - здоровенный широкоплечий парень с бессмысленным идиотским лицом, одетый в старый изорванный азям и поношенные валенки. Он нес охапку свеженарублен-ных дров и, при виде выходящих, широко осклабил свое тупое, лоснящееся от жира лицо.
      - Гы, гы, - загоготал Митька: он был глухонемой.
      - Ступай, ступай, тащи дрова-то, - махнул ему рукой Иван Панфилыч...
      Подойдя к калитке, Александр обернулся и зашептал дворнику:
      - В комнаты Козыря ты не пускай. Разговоров лишних с ним не веди! Ну, в остальном - ты сам знаешь. Затвори калитку!
      - Не извольте беспокоиться, все будет в порядке. - Прошамкал дворник. Дом, в который ввел Козыря Сашка Пройди-свет, принадлежал, как это значилось на заржавелой доске над воротами, "действительному статскому советнику Николаю Артемьевичу Загорскому", занимавшему в свое время весьма видное положение среди губернской администрации. Старик Загорский умер лет десять тому назад. Умер вдовцом; единственный его сын, привезенный в столицу еще двенадцатилетним мальчиком, по окончании пажеского корпуса, жил за границей, имея место атташе при одном русском посольстве. Получив от душеприказчика покойного известие о смерти отца, Сергей Николаевич, так звали молодого Загорского, не особенно торопился с приездом на родину. Только год спустя после кончины отца, он вернулся в Томск. Устроив дела по введению в права наследства, сделав несколько полуофициальных визитов видным представителям местного общества, очаровав их всех своими изысканными манерами и чистейшим французским прононсом, Сергей Николаевич заперся в своем большом старом доме и повел странный образ жизни. Его поведение считали странным, во-первых потому, что он не стал завязывать более тесные знакомства в том обществе, к которому принадлежал по своему происхождению и образованию, а во-вторых и главным образом, потому что избегал томский бомонд. Сергей Николаевич зачастую появлялся то в клубе, то в лучших ресторанах города, окруженный разношерстной толпой прихлебателей. После покойного Николая Артемьевича, кроме дома, оставалось порядочное состояние - тысяч около восьмидесяти процентными бумагами.
      Молодой Загорский вел большую игру в клубе, проигрывал и выигрывал весьма крупную сумму.
      Одним из самых близких приятелей его по зеленому полю был некто Кравер - инородец, профессиональный игрок, пользующийся далеко не лестной репутацией. Такое знакомство не могло, конечно, не уронить молодого Загорского во мнении томского общества. В описываемое нами время Сергею Николаевичу было тридцать с лишком лет. Но тот, кто встретился бы с ним, не зная его возраста, счел бы его за двадцатилетнего юношу: так неподдельно свеж был его румянец на щеках, так звучен и молод его голос, так стройна и крепка фигура. Казалось, что ни бессонные ночи, проведенные за картами, ни кутежи с невероятным количеством поглощенных напитков, - ничто не наложило свою печать на свежем и чистом лице Сергея Николаевича. Объяснение этому можно было найти, пожалуй в страсти, а именно - в его любви к охоте. Он привез с собой из России целый арсенал дорогого оружия, выписывал охотничьи журналы, завел тесное знакомство с двумя-тремя немвродами из томских старожилов и зачастую исчезал из города на целые недели, уезжая куда-нибудь в окрестную тайгу. Три великолепные медвежьи шкуры, развешанные по стенам его кабинета, были трофеями таких экспедиций. Те, кому приходилось охотиться вместе с Сергеем Николаевичем, удивлялись его хладнокровию, не оставлявшего его ни на минуту.
      - Вам, батенька мой, удивляться надо, где это смелости да выдержки такой набрались! Жили вы все время в столице, да за границей. О тайге только понаслышке знали. А приехали к нам медведей щелкать, как заправский сибиряк: глазом не моргнете! - говаривал, бывало, Сергею Николаевичу один из его постоянных спутников по охоте, опытный медвежатник. Сергей Николаевич на эти похвалы только улыбался и просто говорил:
      - Что медведи, я мечтаю о более крупной дичи, о львах например.
      За последние два-три года Сергей Николаевич еще больше ушел в свою замкнутую жизнь, стал все реже появляться в клубе, что дало повод злым языкам говорить о полном истощении отцовского капитала; даже его частые отлучки на охоту приняли иной характер; он уезжал теперь почти всегда один. В его отсутствие дом охранял знакомый уже нам Иван Панфилыч, старый верный слуга Загорских, вывезенный покойным Николаем Артемьевичем еще из России. Весь штат прислуги ограничивался этим стариком и глухонемым Митькой. Больше в доме никого не было.
      14. ПРИШЕЙ ЕГО
      В тот же момент обе половинки двери распахнулись и на пороге показался Сашка Пройди-свет, одетый на этот раз не оборванцем, а в темное теплое пальто, сапоги с набором и темно-синий суконный картуз. Сзади его виднелись фигура широкоплечего мужчины, громадного роста, с угрюмым, почти свирепым выражением лица. По своему костюму, широкой однорядке и плисовым шароварам, он походил на ломового извозчика. Окинув взглядом присутствующих, Пройди-свет узнал двух-трех знакомых и поздоровался с ними.
      - Господам хорошим мое почтение!
      - Сашка! Откуда ты! Сколько лет, сколько зим! - приветствовали его товарищи. - Садись, брат, с нами: выпьем на радостном свидании!
      По радушному искреннему тону этих слов с которыми встретили здесь Александра, было видно, что последний пользовался громкой популярностью в широких слоях темного мира.
      - Спасибо, господа, за приглашение, но разделить сейчас вашу компанию я не могу: мне нужно потолковать с человеком, - и Александр указал на своего спутника, - будет еще время погулять вместе, не на один ведь день я в Томске.
      - Ну, хорошо, хорошо! Толкуйте себе, мы вам не помешаем, - отозвался один из Федькиной компании...
      Все они принялись вновь пить, не обращая уже никакого внимания на пришедших.
      Александр и его мрачный товарищ заняли столик в отдаленном углу комнаты, спросили себе пару пива и заговорили себе вполголоса.
      Залетный в свою очередь всматривался с любопытством в Сашку Пройди-свет. Ему приходилось не раз слышать всевозможные рассказы про подвиги этого трущобного героя, видеть же его до настоящего времени не приходилось.
      Н-да, парень должно быть, ловкий: очка не пронесет! - подумал
      Залетный, оживляя в своей памяти некоторые эпизоды из прошлой жизни Сашки
      Пройди-свет.
      - "Чиновник", а ты что же, выпьем! - протянули Залетному стакан пива.
      Он машинально взял его.
      - Выпьем! Отчего же не выпить! Вот что я хотел спросить вас, ребята,вернулся Залетный к своим словам, прерванным словами Александра. - Не был ли кто из вас на днях у Егорина? Дома он или уехал? Дельце у меня до него есть!
      Сухощавый парень, тот, что был трезвее остальных, подумал немного и ответил.
      - Должно быть дома... Вчера вот еще Федька, что-то такое болтал про Егорина, стало быть виделся с ним недавно.
      - Что болтал, говоришь! - деланно равнодушным тоном переспросил Залетный, смутно чувствуя, что неожиданный загул Федьки и его болтовня об Егорине имеют некоторую связь.
      Не один Залетный нетерпеливо ожидал ответа поясняющего, что именно болтал Федька, спящий теперь сном праведника - в темном углу, где сидел Александр, тоже насторожили внимание.
      - Слышишь, - толкнул Сашка мрачного верзилу.
      Тот молча кивнул головой.
      - Нешто разберешь, что пьяный говорит, - спокойно ответил парень, чиркая спичкой, - много он вчера тут звонил... Про Егорина поминал, будто его кто-то и в чем-то нагнул. "Нашла" - говорит, - "коса на камень." А по какому делу, неизвестно, значит.
      - Вот уж подлинно говорится, что на ловца и зверь бежит, - внутренне обрадовался Залетный, но не подавая вида, равнодушно поддакнул:
      - Ну, разумеется, пьяный иной раз такую чушь городит, что и сам после не помнит!
      - Позвольте, господа, прикурить. Спички у меня вышли... - подошел к столу Александр и, наклонясь прикурить, искоса бросил взгляд на спящего Федьку. Никто не обратил внимания на этот маневр. Закурив, Александр, снова отошел и сел за свой столик.
      Залетный некоторое время молча соображал:
      - Ну, теперь не надо упускать Федьку из виду! Лишь бы за нитку поймать, а клубок поймать можно и потом...
      - А, что, ребята, - заговорил Залетный, - не разбудить ли нам его: чай выспался... Он нас угощает, значит, хозяин, а мы его гости. А разве весело гостям сидеть, когда хозяин спит!
      - Верно! Разбудить надо!..
      Но разбудить Федьку было не так-то просто. Насилу-то его раскачали...
      Он приподнял голову, тупо уставился на бутылки и молчал, видимо, стараясь взять себя в руки.
      - Феденька, друг любезный, - похлопал его по плечу Залетный, - очнись, будь молод-цом! Мы ведь пришли сюда смотреть на хозяина, а вино не прокисло ли оно!
      - Выставляй, Федька, еще дюжину пива! Пьяным голосом заорал растрепанный субъект в поношенной визитке из-под которой виднелась манишка далеко не первой чистоты. До этого времени он молчал, пил и тоже клевал носом.
      - Да, пивка-то тоже надо взять! Раскошеливайся, Федя! - поддержали остальные собутыльники.
      - Пива! Сколько хошь! Требуйте в мою голову! - стукнул кулаком по столу Федька, бессмысленно вращая глазами.
      - Вот, сразу видно гулевана! Люблю за ухватку, ай да Федька!
      - Хозяин, пива нам дюжину, пильзенского...
      Сашка вернулся к столу, прошептал:
      - Продал, сволочь...
      Они чокнулись стаканами. Когда в комнате поднялся шум вызванный появлением буфетчи-ка, несшего пиво, Сашка молча кивнул своему товарищу и они вышли, не попрощавшись ни с кем.
      Бросив на стойку два гривенника Александр и его спутник вышли на крыльцо.
      - Утром ты приходи на условленное место: надо мне будет, а сегодня последи за Федькой, надо его будет...
      - Што?
      - А, собаке - собачья смерть! Пришей его! - кратко отрезал Александр.
      - Ладно...
      - Ну, ступай теперь - гляди в оба глаза за Федькой. Да, смотри, действуй осторожно!
      Они расстались.
      Вернемся теперь к веселой компании, пирующей в задней комнате трактира, у Никитки Рыжего. Поданная дюжина пива была раскупорена, стаканы наполнены.
      - За здоровье пленных и военных, - пояснил Залетный невольно входя в роль прихлебателя-шута.