По описаниям Стрельбицкого дело обстояло примерно так. Видные члены партии социал-демократов прознали, что такого-то числа и месяца 1906 года Главное отделение государственного банка отправляет в Тифлисское отделение этого же банка несколько сотен тысяч рублей (забыл точную цифру) кредитными билетами достоинством в сто и пятьсот рублей. Джугашвили (Сталин) сорганизовал шайку из 12—14 человек (все социал-демократы). Шайка знала точно о дне и часе прибытия денег на станцию железной дороги и маршрут по которому денежный сундук повезут с вокзала в банк.
«Пиротехники» социал-демократической партии изготовили две бомбы, которыми шайка завладела за несколько дней до ограбления. В день ограбления вся шайка поместилась в двух домах на перекрестке двух улиц Тифлиса. Денежный сундук везли под военной охраной конного взвода. Когда подвода и охрана доехали до перекрестка, где они должны были свернуть на другую улицу, Сталин с крыши углового дома бросил одну бомбу. Раздался страшный оглушительный взрыв, и части тел разорванных в клочки чинов охраны полетели во все стороны. Послышались крики и стоны раненых чинов охраны. Лошади, везшие повозку, тоже были разорваны в клочья. Немедленно после взрыва первой бомбы Сталин швырнул вторую в ту часть охраны, которая шла сзади повозки. Снова последовал страшный взрыв, говорят, еще сильнее первого и снова ужасные крики и стоны раненых.
Точно по команде своего атамана-разбойника Иосифа Сталина вся шайка с револьверами в руках бросилась к карете с денежным ящиком и несколькими револьверными выстрелами прикончила, кажется, трех оставшихся невредимыми стражников. Во мгновение ока из ближайшего переулка подкатила карета социал-демократов-разбойников. Вся шайка в одну или две минуты погрузила на эту подводу денежный сундук. Возница (тоже с.-д.-р.), настегав лошадей хорошим арапником, галопом помчался по тому же переулку, откуда он появился после взрыва второй бомбы Сталина. Несколько с.-д.-р. (социал-демократов-разбойников) поехали с денежным сундуком, а остальные (большинство) мгновенно умчались на заранее приготовленных лихачах в свои конспиративные квартиры.
Дерзость этого дневного ограбления буквально потрясла всю Россию. Почти в этот же день охранному отделению стало известно, что ограбление было совершено членами противоправительственной политической организации социал-демократов.
В течение целой недели много десятков пассажирских и товарных поездов были обысканы и все мало-мальски подозрительные субъекты арестованы и допрошены. В самом Тифлисе шли обыски и допросы «свидетелей». Многие арестованные были вскоре освобождены как непричастные к ограблению. Однако, в течение недели четверо из шайки социал-грабителей атамана «Красного Ворона» Иосифа Сталина были пойманы и арестованы.
Сам главарь шайки Сталин с награбленными деньгами скрывался у какого-то сравнительно зажиточного грузина. (Стрельбицкий приводил фамилию и имя этого грузина, но автор забыл ее). Назовем его временно «Карапетом».
Кажется, через два-три месяца в Париже был арестован русский еврей политический эмигрант социал-демократ Литвинов (Баллах, Финкельштейн), который в последствии, при Сталине, был Комиссаром иностранных дел в течение многих лет. Литвинов был арестован в тот момент, когда он пытался разменять довольно большое количество сторублевых кредиток, добытых при ограблении Государственного банка шайкой Сталина. (Арестовано было много агентов Евреонала, в том числе и армянскиий террорист Петросян (Камо) и будущий наркомздрав Семашко, тоже из «наших». Прим. Стол.)
Сразу же после грабежа правительство России дало знать банкам всего мира номера банкнот, доставшихся грабителям.
Сталин, будучи диктатором, много раз предлагал «Карапету» (приютившему его с награбленными деньгами в 1906 году) самые заманчивые и высокие государственные должности. Даже, без единого слова с радостью согласился бы сделать «Карапета» вторым лицом после себя. Однако, разочарованный грузин наотрез отказался от сладких и завидных предложений Сталина и предпочел жить в своем родном Тифлисе и не соваться ни в какие государственные политические дела.. .
В средине двадцатых годов друг Сталина «Карапет» погиб в автомобильной катастрофе. Шофер правительственного автомобиля сбил его с ног и переехал через него. Этот шофер член коммунистической партии был расстрелян по приказу всесильного диктатора Иосифа Сталина.
Целых три субботника в «юрте монгольских князей» читалась и перечитывалась огромная газетная статья Стрельбицкого об ограблении банка шайкой Сталина в 1906 году.
(И не в 1906-ом, а в 1907-ом году. Кто такой по национальности «Стрельбицкий»? Сейчас таких «Стрельбицких» троцкистов и на Интернете очень много статей про это бесполезное ограбление, потому что деньги так и не удалось обменять, но многие еврейские террористы на этом засыпались, включая самого Сталина. Троцкий в своём, не опубликованном на русском языке исследовании про Сталина «Сталин», доказывает, что Сталин не мог принимать участия в этом ограблении. Хотя сам Сталин не отрицал. Прим. Стол.)
Большое внимание заседавших на субботниках привлекало бездушное и бессердечное «достреливание» из револьверов немногих стражников, уцелевших от разрывов двух бомб. Еще одно обстоятельство не ускользнуло от внимания авторов, — перекладывание денежного сундука на подводу грабителей в то время, когда душераздирающие крики и стоны раненых чинов охраны могли бы привести в исступление, даже, человека с очень крепкими нервами.
Если бы в этот момент перекладывания денежного сундука, возле места ограбления можно было встретить очень рассудительного человека и спросить его: «Верите ли Вы, что эти перетаскивающие денежный сундук на свою карету социалисты, проповедующие свободу, равенство, братство, четыреххвостку, земной рай, землю и волю в действительности принесут народам России счастье и благоденствие, если они станут правителями России?». Ответ рассудительного человека был бы тот же, что и ответ читателя этих строк.
ПОРТРЕТ ВТОРОЙ. «ДОРОГОЙ» ТЕНЕРОМО.
В конце двадцатых годов в одной из парижских русских эмигрантских газет появилась очень большая статья М. К. Первухина под названием «Тенеромо». Первухин прочитал в попавшей в его руки советской газете, что в течение ближайшего летнего сезона в государственных (большевистских, бывших императорских) театрах готовится к постановке пьеса Тенеромо «Император Александр Третий». Первухин хорошо знал этого грязного пройдоху-проходимца, и, даже, глазам своим не поверил, что подобная вещь возможна. Это было чудовищно невероятно. Однако советская газета писала, что пьеса прошла все инстанции контроля, окончательно утверждена и назначена к постановке. «Чудеса в решете: дыр много, а вылезти невозможно!» — с изумлением повторял озадаченный автор.
«В России было два гада», — пишет М. К. Первухин. «Сергеенко и Тенеромо беззастенчиво, бессовестно, оптом и в розницу торговавших . . . великим писателем Л. Н. Толстым». Сергеенко чуточку покультурнее и менее нахален. Тенеромо — мелкотравчатые и ультра-гросс-супер нахал. Сергеенко состряпал, кажется, двухтомник о жизни и деятельности Графа Льва Николаевича Толстого. Предприимчивый петербургский издатель П. П. Сойкин (Еврейская фамилия. Прим. Стол.) издал макулатуру Сергеенки о Толстом в начале девятисотых годов (еще при жизни Толстого). Несмотря на то, что в России воспринималось с огромным интересом все то, что так или иначе связывалось с именем Толстого, тираж книги Сергеенко «захлебнулся» на втором издании.
Тенеромо, например, по словам Первухина, частенько просиживал целыми днями возле забора имения Толстых и наблюдал в щёлочку за всем происходившим .. . Через несколько дней после подглядывания в щёлочку в газете (и при том довольно солидной) какого-либо губернского города появлялась огромная статья Тенеромо под заглавием: «Как живет и работает великий писатель Лев Николаевич Толстой и как он разговаривает с пташками и букашками»… Первухин (по памяти) приводит, даже, образец писаний Тенеромо, примерно, в следующем виде: «День был очень солнечный. Рано утром мы пошли с великим писателем в степь, в обычную каждодневную его прогулку. Воздух был свеж: и чист. Солнце косым лучом золотило все окрестности. Всюду щебетали и чирикали птички. На степи ржала лошадка. Великий писатель, обращаясь ко мне, сказал: «Дорогой Тенеромо, сегодняшняя погода и радость теплому летнему дню птичек, животных и всяких насекомых напомнила мне следующую легенду из Талмуда». Дальше шел пересказ легенды Талмуда. «Конечно», — патетически восклицает Первухин, — «Толстой Талмуда не знал, зато его очень хорошо знал сам «дорогой» Тенеромо». Первухин удивлялся, что подобного рода «галиматью» печатали весьма солидные газеты и что возмутительнее всего — за нее платили и подчас очень щедро. (Вот тут удивляться было как раз не надо. Прим. Стол.)
В бытность свою редактором газеты с довольно значительным тиражом Первухина просил Л. Н. Толстой не печатать статей Тенеромо. Через некоторое время когда Первухин был редактором «Ялтинского Курьера», Л. Н. Толстой приехал в Крым лечиться, графиня Софья Андреевна, зайдя в редакцию, в более резкой форме подтвердила просьбу Льва Николаевича и сказала: «Если к Вам прийдет некий Тенеромо и даст статью в газету, то пожалуйста не печатайте ее. В ней не будет ни одного слова правды. Этот грязный тип так пристал к нам, что мы никак не можем отделаться от него. Он уже написал много статей в газетах и все пишет, что он близкий друг Левушки. Все это наглая ложь. Я его в глаза называла гадиною несколько раз. Не помогло и это».
Как-то А. П. Чехов при встрече с Первухиным сказал: «Вы, вот, Михаил Константинович, скептик, в чудеса не верите, а со мной сегодня было истинное чудо. Встретился мне некий Тенеромо, впился в меня «как вша в кожух» и так битый час. Едва-едва отстал он от меня». — «В чем же чудо-то, Антон
Павлович?» — «Только этот фрукт отстал от меня, хватился я, а. .. в кармане часы золотые»… Чехов схватился за карман, как бы нащупывая часы. — «Что, Антон Павлович, часы исчезли?» — «В том-то и дело, что уцелели! Вот Вы и верьте, что чудес на свете не бывает». «Конечно», — повествует Первухин — «Чехов шутил. Тенеромо часов не вытаскивал, кошельков не воровал и золотых коронок изо рта не выкручивал, но он делал несоизмеримо худшие вещи: устно и печатно выдавал себя за друга и конфидента Толстого, Чехова, Андреева».
В заключении своей обширной статьи Первухин предполагает сколько громадных ушатов грязи вылил этот порочный тип в своей пьесе на голову императора Александра Третьего. А в том, что много грязи было вылито Первухин не сомневался, ибо такую пьесу, где Александр Третий не был бы замаран, коммунистические «держиморды» просто не приняли бы. Первухин писал, что коммунистическая власть — власть разбойная, но фигура Тенеромо настолько одиозна, что, далее, и разбойная власть должна была бы шарахнуться от этого темного дельца подальше.
Первухин привел гипотезу и со стопроцентной уверенностью заявил, что случись переворот и Тенеромо стал бы обливать грязью и помоями своих вчерашних властителей и покровителей коммунистов с ног и до ушей.
Скандал, поднятый Первухиным в эмигрантской печати, заставил коммунистические театральные верхи снять с репертуара пьесу Тенеромо «Император Александр Третий» в самый последний перед репетициями момент. С тех пор Тенеромо как в воду канул. Или этот выжига со сцены ушел или… его «ушли».
Очень жаль, что Первухин поступил опрометчиво (выражаясь по-воровски): поднял шухер о Тенеромо очень рано. Надо было дать пьесе несколько представлений, а затем разоблачать порочность автора. Жаль. Скандал получился бы грандиозный.
ПОРТРЕТ ТРЕТИЙ. ГАЛЕЙКА «ЗОЛОТАРЬ»
Маленького роста, с круглой головой, широкими монгольскими скулами и одутловатым вечно грязным и пьяным лицом Галейка производил отталкивающее впечатление. В нашем уездном городе только мечтали о водопроводе и канализации. Галейка набил руку на вывозке за город «золота» уборных. Как правило Галейка вывозил это «добро» в четыре часа утра, когда на улицах не было ни души.
Изредка случалось, что какой-нибудь прохожий встречался с галейкиной бочкой, зажимал свой нос и рот и нырял в ближайший переулок от «запахов и ароматов» сероводорода.
Автору пришлось наблюдать как после очистки трех отхожих мест Галейка пришел в магазин миллионеров Айдугановых за получением денег. От Галейки, прямо-таки, нестерпимо разило отвратительным запахом «золота». Он подошел к купцу и умышленно запросил на полтинник больше чем было условлено. Это был старый, верный и испытанный трюк этого грязных дел мастера. Купец было заспорил и пытался «удрать» от «золотаря», но не тут-то было: Галейка неотступно следовал за купцом и вынудил Айдуганова уплатить на 50 копеек больше. Когда купец бегал от вонючего типа по магазину как белка от соболя, то приказчики гомерически хохотали. Купец потом долго и сочно отплевывался и в ветренные дни выходил из магазина, чтобы его одежду «обдуло ветерком».
Возле кабака в летнее время денно и нощно торчали пять-шесть горьких пьяниц, и Галейка занимал среди них первое место. Грязные, оборванные, пьяные вдребезину эти типы представляли ужасное зрелище. Почти каждого пьяного и купившего бутылку водки Галейка и его шатия просили «поделиться и угостить». Если уносивший бутылку не соглашался угостить, то ему вслед летели отборные матерные выражения. Если же, паче чаяния, один из таких Добродеев угощал водкой, то полурусская полутатарская ватага пьяниц с радостью запевала русскими словами на татарский мотив:
«Ты сыграй, сыграй гармушка,
Пий писинька салавий.
Сроду милай ны забуду,
Хут радная мат убий…»
(«Ты сыграй, сыграй гармошка,
Пей песенки соловей.
Сроду милый не забуду,
Хоть родную мать убей»).
И еще: (на мотив Баламышкина, Би-Би Асма или Сафарь).
«Люблю тибе,
Продам сибе:
Быть залатуй
Дам тиба».
(«Люблю тебя,
Продам себя:
Один золотой
Дам тебе»).
Наше многочисленное семейство как-то разбилось пополам: часть осталась в родной Уфимской губернии, другая часть перебралась в Среднюю Сибирь.
Как-то в самом начале 1918 года сестра автора получила из родного города письмо. Не прочитав и одной страницы, сестра заплакала и упала в кровать, рыдая и всхлипывая в подушку. Все, что она внятно сказала, падая на кровать: «Погибла Россия!» Немного оправившись и утирая градом катившиеся слезы, сестра, все еще рыдая, продолжала: «Погибла Россия! Галейка золотарь правит нашим городом. В чрезвычайке засел самым главным. Купца Айдуганова, нашего друга третий раз арестовал и, связав руки и ноги, какой-то железный обруч винтом стягивает на голове купца. Откуп требует, контрибуцию и вот уже третий раз. Со страшной пыткой вымогает. Наше семейство было необыкновенно возмущено, ибо семья купца Айдуганова была с нами в очень дружественных отношениях. Редко кто из нас братьев и сестер не был переводчиком в доме миллионеров Айдугановых. Старшие в нашем доме послали Айдуганову письмо и советовали всем семейством бежать в Сибирь. Купец и действительно сбежал из родного города куда глаза глядят, заплатив три огромных контрибуции и разорившись в пух и прах. Через два года, в начале двадцатого года, купец все еще скрывался в Сибири и сетовал, что у него частенько болит голова от перенесенных им адских мук натягивания винтом железного обруча на его голове.
ПОРТРЕТ ЧЕТВЕРТЫЙ. АНАРХИСТ КАЛИНИН
В тысяча девятьсот . . . проклятом году Павлу Васильевичу Калинину было, примерно, 28 лет. Его полумонгольское скуластое лицо, брюнетистая шевелюра на голове и юркие карие глаза указывали на то, что его предками были кочевники Востока. Где-то на Урале он окончил гимназию и часто хвастался своим аттестатом зрелости кстати и не кстати. «Крамольную» литературу он с раннего детства доставал в изобилии. Он в особенности рьяно насел на писания Крапоткина, Бакунина и других адептов учения анархизма. Считал он себя ученым анархистом и непререкаемым авторитетом в деле толкования программы и платформы научного анархизма. Несмотря на свой аттестат зрелости дальше делопроизводителя секретарского отдела Ново-Николаевской Городской управы Калинин продвинуться не смог.
В раннем юношестве он был фрондирующим малым и, кроме изучения анархических брошюр и книг, девяносто процентов своего времени употреблял на злые проделки по отношению к агентам императорской российской власти. Перепрятывал лошадей урядников, судебных следователей, надзирателей, полицмейстеров и агентов охранного отделения. Его анархическому самолюбию нравилось когда урядник или надзиратель искал своих лошадей и тарантас несколько дней или недель. Тарантас урядник находил в одном месте, а скарб (включая и деловые бумаги) — в другом. Одним словом, — анархизм был его первым коньком, а мания злых проделок с имуществом агентов власти — вторым. Калинин часто повторял фразу: «Всякая власть — насилие». Видимо это и толкало его на злые, каверзные проделки с ценными вещами «власть имущих».
Еще с шестнадцати летнего возраста Калинин всегда имел полдюжины револьверов разных систем, знал их назубок и был метким стрелком из револьвера. Своего родного отца Калинин гнал из дома как пса шелудивого и дерзко говорил ему: «Не признаю отцов, ибо отцов как псов! Я не признаю, что мое зачатие было именно от этого человека, который пытается выдать себя за моего отца. Мать свою я признаю, но признать отца это против моих анархических убеждений».
Перед самым приходом большевиков к власти в конце 1917 года был митинг служащих Городской управы. Надо было решить вопрос — следует ли сменить руководителей Объединения Служащих Муниципалитета. Многие кричали: «Просим высказаться гражданина Калинина». Болышевизанствующие буквально ревели: «Долой Калинина: он саботажник!» Выступивший вскоре Калинин начал свою речь так: «Граждане, я слышу возгласы, что я саботажник. Те, кто так говорят, не знают значения и происхождения слова саботажник. Это слово происходит от двух итальянских слов: «сабо» и «тэ», что означает медленная работа, а я вовсе не хочу работать; так какой же я саботажник?»
Много лет спустя, уже в эмиграции, автор узнал, что в итальянском языке и в правильном толковании слова саботажник Калинин столько же смыслил, сколько собака в библии. Странно, что в толпе в 300 служащих Городской управы не нашлось человека, который бы осадил зарвавшегося анархиста.
За две-три недели перед захватом власти большевиками Калинин расклеил по всему городу воззвание анархистов. Одно воззвание было наклеено на двери Городской управы. Многое из содержания этой анархистской сумасшедшей бумажки выветрилось из памяти автора, но то, что помнится, было следующим:
«Воззвание Группы Идейных Анархистов города Ново-Николаевска.
Граждане, не бойтесь анархии. Анархия не разбой, а мать порядка. Никакая другая власть не может обеспечить населению такую свободу, какую Вам даст Группа Идейных Анархистов. Мы идем к анархии и … смелым шагом вперед, к светлой свободе.»
Председатель Группы Идейных Анархистов (Подпись) П. Калинин
Читая пустоплюйскую грамоту — воззвание анархистов, публика потешалась и от души хохотала. Семидесятисемилетний регистратор Городской управы Петр Васильевич Козлов не меньше чем пять раз в день подтрунивал над Калининым, повторяя: «Итак, Павел Васильевич, анархия не разбой, а мать порядка. . . А что если эта мать порядка, захватив власть, пошлет нас к матери в штаны да еще ограбит до последней нитки. Да к тому лее если все анархисты такие меткие стрелки из револьвера как Вы, то сколько из нас несчастных будет отправлено к праотцам!»
С марта до мая 1918 года эшелоны чехословацких войск растянулись от Самары чуть ли не до Владивостока и их части с оружием в руках маршировали по улицам города. Большевики объявили военное положение и с девяти часов вечера до шести утра запрещалось ходить и ездить по городу. Калинин все еще воображал, что он имеет дело с простаками вроде царских урядников и не обращал внимания на военное положение. С браунингом в кармане он ходил по улицам города поздней ночью. Раз уже после полуночи Калинина встретил красный патруль и окрикнул: «Кто идет?! Что пропуск?» Калинин не остановился и, продолжая шагать, бурчал себе под нос: «Свой идет. Что, не знаете кто идет?» Раздались три выстрела и вождь идейных анархистов пал замертво. В ту же ночь чекисты обыскали квартиру Калинина и реквизировали еще два револьвера.
В ночь с 25 на 26 мая 1918 года чехословацкие войска купно с Тайной Офицерской Противо-большевистской Организацией под командой полковника Гришина-Алмазова и кооператора Сазонова произвели переворот и арестовали почти всех большевиков.
Приблизительно через месяц после переворота пятеро самых главных вождей большевиков были отправлены под военной охраной из городской тюрьмы на военную гауптвахту в военном городке. Эти пятеро, помнится, были: Горбань, Петухов, Клеппер, Серебреников и пятый не то Полковников, не то Шмурыгин. Конечно, не было простой случайностью, что начальником конвоя оказался родной брат вождя анархистов Павла Васильевича Калинина поручик Николай Васильевич Калинин. Пройдя через овраг реки Каменки и, поднявшись на горку, конвой с арестованными проходил между густых зарослей кустарника по обеим сторонам дороги, то, как утверждает поручик Калинин, арестанты бросились бежать и были все убиты конвоирами.
Когда экстренный выпуск телеграмм известил население города и страны об убийстве вождей большевиков «при побеге», то население отнеслось очень отрицательно к «убийству из-за угла». Аз многогрешный был в группе служащих Городской управы, читавших сенсационную телеграмму об убийстве при побеге. Один рассудительный конторщик многозначительно резюмировал: «Глупее этого ничего нельзя было придумать. Если эти люди заслуживали смертной казни, то их надо было судить военно-полевым судом. А убийство из-за угла — это начало конца белой власти. Помните мои слова!»
ПОРТРЕТ ПЯТЫЙ. ТОЛСТОПУЗЫЙ МОИСЕЙ
С этим евреем автор познакомился в дешевеньких меблирашках В. И. Чуркина по Болдыревской улице № 13 в Ново-Николаевске (Новосибирске). Высокого роста брюнет с только что начавшейся проседью с огромным животом и холеной черной бородкой Моисей смахивал на первой гильдии купца. Это был период январь—апрель 1918 года. Говорил он со страшно скверным акцентом и коверкал русские слова до неузнаваемости, хотя и владел солидным лексиконом и за словом в карман не лез.
Был он купцом с Урала и имел целые ящики бумажных денег. Закупал он в большом количестве лен и отправлял его куда-то целыми вагонами. Пишущий эти строки и чета Чуркиных, хозяев меблированных комнат, были поражены, когда узнали, что Моисей завзятый, ярый большевик. Позднее удалось узнать, что в деле предоставления Моисею вагонов для отправки льна много содействовали члены Исполнительного Комитета Совдепа евреи. Все мы искренно удивлялись, видя многие вагоны, отправляемые Моисеем в то время, когда всюду шли обыски, аресты, расстрелы, обложения купцов и зажиточных людей контрибуцией. Этот толстопузый израильтянин имел какой-то иммунитет против реквизиций, поборов и бесчинств разбойной большевистской власти…
Позднее на субботниках в «юрте монгольских князей» стало ясно, что евреям был дан сигнал всячески присоединяться к большевистской власти для уничтожения всех россиян, приверженцев монархии и сторонников царского строя. Надо полагать, что евреям также было внушено, что со временем прийдет их своя еврейская власть над великой страной — Россией.
В. И. Чуркин, в порыве извержения ругательств по адресу толстопузого богатея-большевика, частенько пускал матерное словцо, за что жена его всегда порицала и просила не сквернословить в присутствии женщин.
Моисей много раз с пеной у рта повествовал, что когда вышло отречение от престола императора Николая Второго и текст отречения был помещен в журнале «Сатирикон», то под этим текстом было написано редактором: «Прочел с удовольствием. Аркадий Аверченко». Пишущему эти строки так и не удалось выяснить правда это была или ложь.
За неделю до переворота Моисей смылся восвояси. Точно он знал о дне и часе свержения большевистской власти. Автор уверен, что определенно знал.
ПОРТРЕТ ШЕСТОЙ. ДЕВУШКА-СОРВАНЕЦ
Знавал автор эту девушку незадолго до революции, когда ей было, примерно, 14 лет. Она была дочь «калачного» торговца Жилкина. Очень интересная девушка была она когда грянула наша революция. До невероятной степени эмоциональная и зело подвижная она была, точно сплетена из пучка нервов. Однажды за два года до «великой бескровной» автор покупал хлеб в базарный день в лавке Жилкиных. (Обратите внимание, как тогда рекламировалась эта революция как «бескровная»! Страшная голландско-интернациональная масонская интервенция в Англию в 1698 году тоже носит такое же «крышующее» имя «Бескровной», или «Великолепной» революции. Троцким этой «Великолепной Английской революции» 1688 года, навсегда изгнавшей английского монарха и заменившей его как и в России на, даже не говорившую по-русски «немецкую династию», по выражению братовьёв Солоневичей, «Народную монархию», был такой же как и Троцкий, только английский, «Лорд Марлборо» Прим. Стол.) Один крестьянин, видя как девица делает с молниеносной быстротой все, что нужно при торговле в базарный день, язвительно заметил: «Ну и прытка, ну и бойка, ну и ухватиста эта девчонка: скок, скок, скок; прыг, прыг, прыг… Нарвется, должно быть, она (дальше шло нецензурное выражение).
После большевистского переворота очаровательная барышня Жилкина стала ярой большевичкой и произносила в Совдепе громовые речи против буржуев и т. д. В этот период она имела одну странную черту освобождать из тюрьмы некоторых лиц, коих она считала невинными.
Влюбилась наша героиня в одного из молодых комиссаров. С револьвером в руке заставила она священника соборной церкви повенчать их во время великого поста. Население города возненавидело ее за этот святотатственный акт.
Большевики, придя к власти, грабили население направо и налево. Народ был возмущен. Белые партизаны действовали вовсю. Население уведомляло белых партизан когда в деревню приезжали большевики пограбить. Ночью, когда большевики спали, партизаны длинными пиками, просунутыми через окно, кололи грабителей-большевиков, и редко кому из них удавалось убрать ноги. Теснимые со всех сторон белыми партизанами и под давлением частей армии адмирала Колчака красные были вынуждены поспешно отступить из города. По временам отступление превращалось в паническое бегство.
Отступив верст сорок от нашего города, арьергард красных под натиском частей 45 Сибирского стрелкового полка армии адмирала Колчака был вынужден бросить много военного имущества. Муж красавицы Жилкиной не захотел больше возиться с лишней обузой — своей женой. Недолго подумав как бы от этой назойливой женщины отвязаться, три комиссара посадили ее в мешок. Завязали мешок крепко-накрепко и бросили его чуть поодаль от дороги.
Конные разведчики 45 полка заметили, что какой-то мешок, как живой, прыгает и перекатывается по полю, развязав мешок, солдаты под конвоем доставили бывшую Жилкину в наш город. Кажется ее не расстреляли, а дали несколько лет тюрьмы. Видимо судьи приняли во внимание, что обвиняемой было всего шестнадцать лет.
ПОРТРЕТ СЕДЬМОЙ. СОЛДАТ МОИСЕЙ ФАБРИКАНТ
Канцелярия 23 Сибирского
Стрелкового Запасного Полка. 15 мая 1917 г.
Совету Рабочих и Солдатских Депутатов
города Ново-Николаевска. Милостивые Государи!
Не откажите в любезности сообщить какую должность занимает при Вашем Совете солдат 5 роты вверенного мне полка Моисей (Львович) Фабрикант. Упомянутый рядовой Фабрикант отказывается ходить на строевые занятия, ссылаясь на свою перегруженность работой в Совете Рабочих и Солдатских Депутатов. Настоящим просим сообщить действительно ли солдат Фабрикант заслуживает освобождения от строевых занятий.
Временно командующий полком
Подполковник (подпись) Мерецкий
Полковой Адъютант
Прапорщик (подпись) Печерский.
В памятные августовские дни 1917 года, когда была произведена неудачная попытка патриота генерала Л. Г. Корнилова покончить с кабаком всем ненавистной всероссийской керенщины, пишущий эти строки был в здании Ново-Николаевской (Новосибирской) Городской управы. Смутно помнится, что вечером в здании управы были курсы обществоведения. Преподавателем курсов был прапорщик 23 Сибирского стрелкового запасного полка Степан Иванович Околович.
Помню как кто-то ворвался в комнату наших курсов и объявил, что выпущен экстренный выпуск телеграмм о походе генерала Корнилова на Петроград. Этот же глашатый экстренных новостей просил нас всех пройти в театральный зал управы, где происходил митинг о текущем политическом моменте. В большом зале происходило общее собрание Союза квартиронанимателей города Ново-Николаевска.
К президиуму собрания пробился солдат 23 Сибирского стрелкового запасного полка и, бойко жестикулируя, тыкал пальцем в телеграмму экстренного выпуска и убеждал председателя собрания дать ему внеочередное слово о текущем политическом моменте. Это был Моисей Фабрикант. После продолжительных препирательств президиум дал возможность Фабриканту высказаться.
Обтирая свой обильно вспотевший лоб носовым платком, и прочитав экстренную телеграмму о походе генерала Корнилова на Петроград, Фабрикант начал свою речь:
«Товарищи и граждане! НАША ВЕЛИКАЯ И БЕСКРОВНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ СДЕЛАЛА НА САМЫМИ СВОБОДНЫМИ ГРАЖДАНАМИ МИРА. (И ведь, мерзавец, ни словом не соврал! Прим. Стол.).
Ничто на свете не может быть выше и лучше свободы. Мы теперь имеем свободу слова, свободу совести, свободу печати, свободу собраний, свободу стачек, свободу вероисповеданий и многие другие свободы. Все это великое и свободное дала нам наша великая революция И вот теперь контрреволюционный генерал Корнилов повел несколько дивизий своих войск на нашу столицу Петроград (голос Фабриканта все креп).
