В то же время восстание от начала и до конца носило совершенно стихийный характер. Даже в ходе самого восстания не зародилось никаких элементов его организации. Поэтому как только чиновная администрация города и господствующая верхушка оправились от потрясения и испуга, они смогли быстро подавить восстание, использовав для этого силу существовавшего аппарата подавления. Но в то же время сама стихийность движения является своего рода доказательством народного характера восстания. Как известно, в политической борьбе того времени, организуемой и возглавляемой представителями господствующего класса, всегда наличествует тот или иной момент организованности, вносимый или организацией цирковых группировок, или церковью. В данном же случае именно потому, что действовали народные массы, не имевшие никаких определенных организованных форм защиты своих интересов, восстание протекало совершенно стихийно.
      Обращает на себя внимание и другая сторона итогов этого восстания. И Либаний и Иоанн Златоуст очень скупо говорят о подавлении восстания. Из этих данных крайне трудно установить, как быстро оно было подавлено, так как по их сообщениям начало его подавления уже переходит в начало кровавого террора, последовавшего за подавлением восстания. Во всяком случае можно с несомненностью констатировать, что восставшие, по-видимому, не оказали длительного и упорного сопротивления войскам и были довольно быстро рассеяны. Все это не только еще раз подтверждает правильность мнения о полной стихийности этого восстания, но и, вероятно, может рассматриваться как доказательство определенной социальной слабости и известной неоднородности восставших, и слабости движения в целом.
      Однако из тех мер, которые были приняты против восставших, ясно, что правительство и господствующий класс расценили эту массовую вспышку народного недовольства как серьезную угрозу своему господству. Восстание произвело огромное впечатление на весь господствующий класс империи. Антиохийская верхушка надолго запомнила это восстание. Еще через несколько лет после него Либаний серьезно опасался, как бы введение какого-то нового побора опять не довело дело "до статуй" (L, 21). Не случайно подавление этого восстания вылилось в массовые кровавые репрессии. Напуганная господствующая верхушка и чиновная администрация Антиохии решили сурово расправиться с народными массами города "по горячим следам", до прибытия императорских чиновников, дать им жестокий урок на будущее, как говорил Иоанн Златоуст. В результате этот кровавой расправы большая часть недовольных была уничтожена, а по отношения к оставшимся политическая и церковная реакция принимали все более жесткие меры, объявив решительную борьбу "смутьянам" и "богохульникам". Правительство, в свою очередь, решило постоянно держать в Антиохии военные силы. Все это дало свои результаты. После восстания 387 г. в Антиохии довольно долгое время не было сколько-нибудь серьезных выступлений народных масс.
      В то же время можно предполагать, что восстание 387 г. сыграло определенную роль в дальнейшем упадке политического значения курии, в разложении муниципальной аристократии. Оно еще раз показало, что курия быстро утрачивала свое влияние на широкие круги рядовых граждан города, что она была не в состоянии сохранять контроль над их действиями, возглавлять их, вести за собой и использовать в своих интересах. Куриалы еще раз осознали всю опасность для них открытой борьбы с чиновно-военной администрацией путем вовлечения в нее широких слоев городского населения, открытой политической борьбы за сохранение самостоятельности курий. Они поняли необходимость более тесного сплочения с чиновно-военной администрацией. После восстания 387 г. они уже не отваживались выносить свои конфликты с чиновным аппаратом на улицы города, стремясь все более ограничить их рамками ипподрома, рамками политической борьбы вокруг зрелищ.
      Анализируя восстание 387 г., мы не находим никаких следов, свидетельствующих о том, что оно было бутом праздной черни, люмпен-пролетарских масс города. Оно имело ярко выраженный антиналоговый характер. Трудно предположить, что праздные люмпен-пролетарские массы города, жившие на подачки богачей, проявили такую активность в борьбе против податного гнета, большую, чем сами плательщики подати. Кроме того, если бы это восстание было выступлением люмпен-пролетариата, никогда не упускавшего возможности использовать благоприятную обстановку для грабежа, и Либаний и Иоанн Златоуст, крайне враждебно настроенные к повстанцам, безусловно не умолчали бы об этом. Однако они не упоминают о грабежах во время восстания. Видимо, у них действительно не было никаких оснований для того, чтобы упрекнуть в этом восставших. Все это лишний раз свидетельствует о том, что недовольство восставших носило ярко выраженный социальный характер, а не было бунтом праздной черни.
      Восстание было выражением массового недовольства трудовых низов города, мелких собственников, ремесленников и торговцев, боровшихся против непосильного налогового гнета, против собственного разорения. Восставшие требовали снижения или отмены разорительного побора, а не бесплатных раздач и подачек. Они выступали против чрезмерной эксплуатации их в интересах рабовладельческого государства.61 Они стремились сохранить и укрепить свое положение мелких производителей. Все это дает нам основание рассматривать восстание 387 г. как безусловно прогрессивное.
      Важным моментом для оценки политического значения этого восстания имеет и то, на какие цели производился побор, против которого вспыхнуло восстание. Правительство собирало его под лозунгом "спасения империи". Оно ясно указывало, на какие цели он предназначался, а, следовательно, и вопрос об его уплате приобретал не совсем обычное значение. Поэтому отношение к уплате данного побора одновременно было и определенным политическим актом, так как все знали о тяжелом внешнеполитическом положении империи. Таким образом, выступление антиохийского населения было не только протестом против налогового гнета. Отказ платить побор в такой обстановке выражал равнодушие народных масс города к судьбам рабовладельческого государства, свидетельствовал о их нежелании расплачиваться за политику, проводившуюся в интересах рабовладельцев. Разумеется, подобное отношение трудовых низов города к политике правительства не могло укреплять военную мощь рабовладельческого государства в борьбе с варварами. В любом случае оно подрывало его обороноспособность, подтачивало внутренние устои рабовладельческого государства. Все это и дает основание рассматривать антиохийское восстание 387 г. как безусловно прогрессивное выступление народных масс города.
      В целом же рассмотренный в настоящей главе материал, как нам представляется, снова позволяет поставить вопрос о том, что в ранневизантийском городе IV-VI вв., где по мере разложения рабовладельческих отношений все большую часть народных масс составляло мелкое трудовое население, борьба народных масс города все более принимала характер борьбы, направленной против стремления господствующего класса и государства за счет усиления эксплуатации и ограбления мелкого свободного трудового населения поддержать разлагающиеся рабовладельческие порядки, рабовладельческий строй. Поэтому в целом народные движения в городе носили прогрессивный, а не реакционный характер.
      ГЛАВА VI
      ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИСНОЙ ИДЕОЛОГИИ, ДУХОВНОЙ
      И КУЛЬТУРНОЙ ЖИЗНИ ГОРОДА
      Богатейший материал, характеризующий духовную жизнь Антиохии IV в., привлекал внимание исследователей в самых различных ее аспектах: развитие религиозно-философской мысли, борьба христианства и язычества, эволюция искусства и образования.1 Но, как правило, эти проблемы рассматривались как самостоятельные, отдельные проблемы. Между тем обилие материала, освещающего самые различные стороны духовной жизни этого города, позволяет именно на данных Антиохии предпринять попытку проследить, как процесс разложения рабовладельческого города отразился на эволюции его духовной жизни, какие изменения в античной полисной идеологии и культуре происходили под его влиянием.
      Те экономические и политические причины, которые объединяли рабовладельцев в единую городскую гражданскую общину, породили и определенную политическую идеологию, призванную сплачивать идейно этот гражданский коллектив, укреплять его политическое единство. Его идеологически оформлял полисный патриотизм, который объединял всех граждан вокруг городской общины, накладывая на них определенные морально-политические обязанности по отношению к полису, в свою очередь, гарантируя известную защиту их прав всем гражданским коллективом. Для рассматриваемого периода нельзя недооценивать значения этой античной полисной политической идеологии. С того момента, как рабовладельческий полис перестал быть самостоятельным городом-государством, государственная организация тем не менее не заменила полисной, а лишь дополнила ее. В политической идеологии полисный патриотизм был дополнен общегосударственным, имперским патриотизмом. Однако при всем развитии имперского патриотизма, нашедшем свое выражение в распространении и укреплении императорских или единых общеимперских культов, нельзя переоценивать его реальное значение. В период ранней империи ограничение муниципального самоуправления не настолько снижало его общественно-политическое значение, как это представляется некоторым исследователям, склонным переоценивать "подавление" муниципальной деятельности государством. В действительности на долю имперской власти в большей мере падало общее регулирование политической жизни гражданских общин в интересах рабовладельцев, нежели ее подавление. Рабовладельческое общество жило жизнью городских гражданских общин, сознающих необходимость объединения и целиком преодолевших стремление к своей политической независимости, но· не утративших своего самостоятельного значения. Как отмечал В. С. Сергеев, империя до IV в. была по своему характеру "союзом городов" и "городских территорий". Так она и воспринималась современниками.2 Для Либания императорская власть и в IV в. была "золотой цепью", связующей города (XI, 129). Уже тот факт, что нивелировка положения различных городских общин, и то во многих отношениях формальная, была произведена лишь при Диоклетиане, говорит о том, что до этого времени они и юридически признавались самостоятельными политическими элементами государства.
      Причины этого, как мы показали выше, крылись в социально-политическом значении городской гражданской общины. До тех пор пока важнейшие задачи поддержания рабовладельческих отношений обеспечивались полисом, античная полисная идеология, полисный патриотизм должны были оставаться важнейшей идеологической силой, а имперский патриотизм не мог приобрести главенствующего характера. Такое значение он мог приобрести лишь в эпоху разложения рабовладельческих отношений, в период глубокого их упадка, когда с обеднением и разорением основной массы мелких и средних рабовладельцев абсолютное большинство гражданского населения города утрачивало не только полисный, но и вообще всякий патриотизм. Несколько же выросшая, но численно сравнительно небольшая прослойка крупнейших землевладельцев и рабовладельцев, терявших по мере развития колоната заинтересованность в поддержке полисного коллектива, способная сама осуществлять многие ранее и ей необходимые его прежние функции, а, следовательно, также утратившая полисный патриотизм, но заинтересованная в поддержке государства, все теснее сплачивалась вокруг него под знаменем имперского патриотизма.
      Судя по Либанию, и в IV в. гражданство города сохраняло большое реальное политическое значение. Для каждого из граждан города его родиной была не империя, не отдельная ее область, а город. Прежде всего он был гражданином своего города. Как видно из Либания, даже сознание более широкой, чем полис, территориальной общности (сириец, каппадокиец и т. д. - не в этническом, а территориальном смысле) ощущалось очень слабо, преимущественно в связи с деятельностью ?????? (Liban, XV, 10, 52; XI, 8, 138, 148; II, 66; LVII, 49). Общеимперское гражданство, введенное Каракаллой столетие назад, и в IV в., по сравнению с городским, еще рассматривалось как нечто в известной степени внешнее. О нем наши источники упоминают преимущественно тогда, когда речь заходит о варварах, с целью подчеркнуть отличие "ромеев" от варваров. Либаний никогда не называет Римскую империю отечеством (??????). Этот термин он применяет к Антиохии (XIX, 2). Империя же - это "римская власть" (? ???????? ????), нечто в известной мере внешнее по отношению к городу. Даже Иоанн Златоуст во второй половине IV в. писал, что империя "состоит из городов" (MPG, 49, 312). Каждый гражданин являлся прежде всего гражданином своего города и лишь во вторую очередь - гражданином империи. Быть гражданином своего города - его основная задача внутри империи и только во внешних делах торговых, военных, дипломатических он выступал как ???????.
      В IV в. в реальной политической жизни города, несмотря на столетний период существования единого гражданства империи, продолжало существовать отчетливое деление его жителей на "граждан города" и пришлых, "чужих", к числу которых относились и все граждане других городов (Liban., XVIII, 136; XV, 15; IV, 18; XXXI, 9; MPQ, 51, 269-270). Одним из сохранявшихся в течение всего IV в. признаков известной политической автономии городов было право городских общин посылать посольства к императору, право самостоятельного общения с имперской властью, минуя чиновную администрацию. От Антиохии такие посольства были довольно частыми.3 Города сохраняли право и обмениваться посольствами с другими городскими общинами. Так, из сообщения Либания мы узнаем, что курия Антиохии посылала посольство в Карфаген по каким-то делам, касавшимся обоих городов (XII, 8). В одном из писем он даже предлагал городам объединиться для совместных действий в каких-то политических, вопросах (ер. 994).
      Эта политическая автономия городов находила свое идейное оформление в сильно развитых местных культах. В Антиохии III-начала IV вв. было множество местных культов (Аполлона Дафнийского, Зевса Касийского, Каллиопы, Тюхе и др.), тесно связанных с полисным патриотизмом. Каждый из этих местных божеств Антиохии был связан с определенной сферой муниципальной жизни, а Зевс Касийский считался главным покровителем города, богом муниципальных дел. В то же время, в Антиохии не пользовались особой популярностью общеимперские культы. К числу наиболее распространенных относился не очень противоречивший духу муниципальной автономии культ Гения римского народа.4
      Полисная идеология, как показывает изучение взглядов Либания, выражала прежде всего сознание необходимости единства городской гражданской общины как коллектива граждан-рабовладельцев. Она представляла собой совокупность политических и морально-этических норм, обязательных для каждого члена этого коллектива. Прежде всего, эти нормы непроходимой гранью морально-политического характера отделяли гражданский коллектив свободных от рабов. Они обязывали каждого члена городского гражданского коллектива выдерживать определенную общую линию поведения по отношению к рабам независимо от того, являлись ли они его собственными или принадлежали другому члену этого коллектива. Полисная идеология обеспечивала, таким образом, наряду с индивидуальными правами рабовладельцев и мощное коллективное воздействие на рабов. В нормы полисной идеологии входила обязанность воздерживаться от "либерального", "развращающего" отношения к своим собственным рабам, прежде всего исходя из общих интересов рабовладельческого коллектива. Так поддерживалась общая линия отношения к рабам. Она создавала единую атмосферу, единое общественное мнение вокруг них, дополнявшее действие норм рабовладельческого права, которое определяло только основные отношения между рабом и рабовладельцем. Либеральное отношение гражданина к своим рабам было не менее опасно, чем чрезмерно жестокое. Законодательство далеко не всегда предусматривало все оттенки этих отношений. Полисная же идеология их предусматривала. При этом нарушение их считалось недостойным гражданина и осуждалось. Каждый член гражданского коллектива обязан был помнить, что его личные интересы должны неизбежно сочетаться с интересами всего коллектива граждан, если он хочет считаться достойным гражданином.
      Полисная идеология, в зависимости от реальных экономических, социальных и политических отношений в данном городе, вырабатывала свои морально-политические нормы отношения к рабам, которые корректировали нормы права, так сказать, с учетом местных условий, возводя эти скорректированные для местных условий нормы в ранг неписаных законов. Эти нормы обязывали граждан не допускать участия своих рабов в тех процессах жизни города, в которых их участие не было предусмотрено нормами жизни местной общины (Liban., LIII, 6, 19; MPG, 51, 76). Эти же нормы обязывали каждого гражданина в пределах своего города строго следить за соблюдением рабами правил поведения, принятых рабовладельцами данного города. Любой гражданин не только мог, но и обязан был принимать меры воздействия по отношению к чужому рабу, нарушившему установленные для них нормы поведения. Свободный мог ударить любого, не проявлявшего к нему должного почтения или даже недружелюбно взглянувшего на него раба, ибо воспитание рабов было не только делом их хозяев, но и всего гражданского коллектива. Хозяин не должен был воспринимать как личное оскорбление то, что его раба "поучил" другой член коллектива. Эти же нормы полисной рабовладельческой идеологии обязывали рабовладельцев помогать ловить беглых рабов, не укрывать их в своем доме или в своих владениях. Они соответствующим образом дополняли нормы законодательства, создавая вокруг подобного рода случаев определенное общественное мнение. Идейно-политическое единство гражданского коллектива давало, в свою очередь, каждому отдельному рабовладельцу известную уверенность в том, что это коллективное воздействие на раба обеспечит господину его полное и относительно безопасное господство над ним. Всех этих принципов, например, строго придерживался Либаний, осуществлявший их как в собственной деятельности, так и старавшийся поддерживать уважение к ним у своих сограждан (см., напр., XVIII, 132-133).
      Эта острая антирабская направленность полисной идеологии определяла и ее отношение к варварам. Варвар в городе - это прежде всего раб. Поэтому последовательная рабовладельческая идеология была неразрывно связана с острой антиварварской направленностью. Ненависть Либания к варварам - яркое тому доказательство (LXII, 8; XV, 26-37). Он восхваляет Юлиана за его непримиримость к варварам и осуждает Констанция за более примирительное отношения к ним (XVIII, 164). Столь же неприязненно относится Либаний и к "внутренним" варварам и резко осуждает политику правительства, допускавшего проникновение варваров в гражданский и военный аппарат, на высшие государственные должности (XVIII, 142). Насколько в IV в. еще была сильна эта антиварварская направленность идеологии муниципальной аристократии, показывает выступление в 399 г. Синезия, требовавшего от императора обратить всех варваров внутри империи в рабов и изгнать со всех государственных постов.5 Вся практическая политическая деятельность Либания была направлена на сплочение городской гражданской рабовладельческой общины, поддержание рушащегося единства античного полисного коллектива. Это единство основывалось, прежде всего, на способности этого коллектива поддерживать более или менее благополучное положение большинства свободных, поддерживать известное единство интересов свободных граждан. На достижение этой цели и была направлена античная полисная идеология, античная система воспитания и образования, ставившая своей целью воспитание "гражданина".
      Вся система античного образования и воспитания - ??????? была направлена к тому, чтобы воспитать человека, умеющего сочетать свои интересы с интересами гражданской рабовладельческой общины.6 В принципе такой характер греческая ??????? сохраняла до IV в. Воспитание ??????, ??????, ?????, ?????? было главной его целью. Эти старые морально-этические принципы полисной идеологии, как видно из произведений Либания, сохраняли известное значение и в IV в. Как показал А. Фестюжьер, в принципе такой оставалась цель языческого образования, осуществлявшегося Либанием в его школе.7 Забота о воспитании этих морально-этических норм, сплачивавших городской гражданский коллектив, о поддержании их значения в жизни города красной нитью проходит через все произведения Либания.
      Однако упадок рабства не мог не вносить существенных изменений в политическую идеологию общества, в полисную идеологию. Развитие колоната и общее сокращение числа рабов, все большая часть которых сосредоточивалась у наиболее могущественных крупных собственников, создавали иные условия. Поэтому все больше падало значение полисного коллектива, как важнейшей организации, осуществлявшей политическую власть над рабами. Функции этой организации в отношении рабов одна за другой переходили в руки государства. С другой стороны, полисная организация утрачивала свою власть в пользу частных собственников. Отношения между рабовладельцем и рабом постепенно выходили из-под политического контроля полисного коллектива. В цепи политических отношений раб - рабовладелец - полисный коллектив - государство все более усиливалась связь по линии раб - рабовладелец - государство. Общее положение рабов определялось государством, частное - рабовладельцем. Вмешательство в сферу этих отношений полисного коллектива становилось все менее необходимым и все более ограниченным. Античная полисная организация утрачивала одну из своих важнейших политических и идеологических функций.
      Отход влиятельных рабовладельцев от муниципальной организации одновременно сопровождался усилением их частной власти, которая все больше и больше подрывала единство рабовладельческого коллектива, подрывала его идеологические устои. Эта тенденция в IV в. находит все более явственное выражение в отказе влиятельных рабовладельцев от строгого соблюдения норм полисной морали. В своих отношениях с рабами они все меньше считаются с интересами и правами других рабовладельцев (не случайно захват, укрывательство беглых рабов, как показывает законодательство, становятся в IV в. чрезвычайно широко распространенным явлением), всего рабовладельческого коллектива (MPG, 47, 332). Частные интересы, частная связь рабовладельцев со своим рабом приобретает все большее значение, все чаще противопоставляется интересам гражданского коллектива. То обстоятельство, что основная масса рабов теперь использовалась в сфере обслуживания, в качестве челяди, лишь способствовало укреплению этого положения.
      Крупные собственники в IV в. нередко не только не считались с интересами муниципальной организации, но и использовали своих рабов в борьбе против нее, обеспечивали своим рабам безнаказанность при нарушении ими норм жизни полиса. Либаний рассказывает о том, как крупные собственники используют в политической, борьбе в городе своих рабов против свободных, не считаясь с требованиями рабовладельческой морали. По поручению своих господ рабы избивают и позорят свободных, и т. д. Либаний говорит, что такие действия крупных собственников развращают рабов, приучают их к неуважению к свободным (XXXV, 7; XVIII, 132-133; MPG, 61, 386). На идеологии рабов не могло не сказаться и такое столь широко распространившееся в IV в. явление, как сервилизм свободных, мелких и средних собственников перед могущественными собственниками и чиновниками. Не случайно Либаний, сетуя на то, что в его время все большее число мелких и средних рабовладельцев, добиваясь покровительства магнатов и чиновников, заискивает даже перед их рабами, прежде всего обращает внимание на социальные последствия этого. Он прямо говорит о том, что самое опасное в этом то, что в результате рабы этих людей теряют страх перед своими господами, и, видя их "слабость", становятся "своевольными и дерзкими" по отношению к ним (XXXI, 11).
      Либаний в своей знаменитой речи "О рабстве" (XXV) показал, какое, влияние на отношение рабов к полисному строю оказало падение его значения в государстве. Производившиеся рабами из аппарата правителя публичные телесные наказания отцов города - куриалов, появившиеся к IV в., отнюдь не укрепляли авторитета полисной организации среди рабов. Стремление влиятельных лиц использовать своих рабов как орудие в политической борьбе в городе не могло не приводить к постеленному допущению рабов в те сферы политической жизни города, которые раньше были для них запретными. В течение IV в. рабы начинают допускаться на те виды зрелищ, которые раньше были доступны только свободным (Liban., X, 5; MPG, 50, 619). Судя по свидетельству Либания, среди массы, кормившейся вокруг зрелищ, немалую часть составляли беглые рабы (LVI, 22), которым связь с группировками цирка обеспечивала известную защиту их свободы.
      Важную роль в подрыве полисной идеологии сыграло христианство, идейно оформлявшее распад рабовладельческого общества. Языческие культы были одним из средств сплочения рабовладельцев против рабов. На многие мистерии, связанные с языческими культами, рабы вообще не допускались (Liban., LIII, 6, 19). Христианство же, уравнивая перед богом раба и рабовладельца, противопоставляло земному рабовладельческому полису небесный "град божий", в котором все были равны. С точки же зрения строгой рабовладельческой морали заслуживала осуждения даже сама идея духовного "единения" рабовладельцев с рабами.8
      По мере разложения рабовладельческих отношений существенные сдвиги происходили и в идеологии свободного населения - основной массы ordo plebeius. Резкое сокращение среди них числа рабовладельцев не могло не снижать их заинтересованности в сохранении старого полисного строя. Все это не могло не сказываться на их идеологии. В условиях разлагающегося античного полиса рядовые граждане оказывались все больше и больше представленными самим себе. Их вера в силу рабовладельческого коллектива падала, а следовательно, падал и полисный патриотизм. Все возрастающие трудности жизни, заставлявшие их все свои усилия обращать на поддержание собственного существования, продолжали превращать все большую массу из граждан в жалких, задавленных нуждой обывателей.9
      От гражданина города в эпоху Римской империи требовалось значительно меньше "гражданственности", чем раньше. Теперь ??????? в полном смысле слова были куриалы. Тем не менее сама муниципальная жизнь, муниципальная организация еще давали известное гражданское воспитание. Классические комедии и трагедии, речи риторов, куриалов, произносившиеся по различным поводам внутренней и внешней жизни города, играли определенную роль в воспитании полисного патриотизма. Достаточно познакомиться с речами Либания, чтобы убедиться в этом. В своих речах он рассуждал о пользе и интересах города, об обязанностях его граждан, приводил многочисленные примеры из истории города, напоминал традиции его политической жизни (см., напр., XI речь). Большую роль в воспитании полисного патриотизма играли и местные культы. Однако по мере разложения рабовладельческих отношений, упадка муниципального строя рядовой гражданин терял интерес к общественной жизни, так как, с одной стороны, реальные условия его жизни все больше лишали его возможности участия в политической жизни гражданской общины, с другой - он все более сознавал бесплодность с помощью этого участия улучшить свое положение. Неверие в силы полисного коллектива порождало пассивность. Вместе с падением полисного патриотизма умирала и привязанность к местным культам. Они не давали идейного удовлетворения, поскольку были призваны сплачивать граждан вокруг земного полиса, интерес к которому падал. Именно поэтому падение полисного патриотизма в конечном счете и приводило к подрыву языческих культов, падению их популярности. Стремление найти утешение от жизни в современном полисе приводило большинство граждан к христианству. "Град божий" становился для них тем идеальным полисом, об осуществлении которого они мечтали. Духовное устремление к этому граду божьему уводило их от реальных проблем жизни города, уничтожало полисный патриотизм, его основы. В то же время христианство морально уравнивало их с рабами и негражданами во "всеобщем рабстве" перед государством. Данные Антиохии свидетельствуют о том, что, по-видимому, в конце III-начале IV вв. большая часть граждан города перешла в христианство.10 Отживающая полисная идеология в Антиохии IV в. уже не ведет решительной борьбы против разлагающего влияния христианства. Призывы к патриотизму, к гражданскому долгу звучат весьма слабо, неуверенно, но определенный эффект они все же еще приносят,- тормозят упадок полисного патриотизма и поэтому от них не отказываются те круги, которые заинтересованы в его поддержании.
      Меняющиеся условия жизни рядового гражданина разрушали основы его политической идеологии гражданства. Неустойчивость положения, неверие в свои силы и в помощь полисного коллектива порождали страх и неуверенность в завтрашнем дне, стремление найти опору и поддержку, найти покровительство. Отсюда рост сервилизма - явления несовместимого, по представлениям Либания, с понятием гражданина. Идейное оформление этот сервилизм нашел также в христианском учении. Если языческая идеология воспитывала гражданское чувство собственного достоинства, то церковь видела свою цель в том, чтобы воспитывать страх божий. Этот грозный timor dei и был отражением усиливавшегося среди все большей части городского населения страха перед действительностью сегодняшнего дня, перед императорской властью, перед чиновной администрацией, могущественными людьми.
      С упадком муниципального строя менялся и облик люмпен-пролетариата. Если раньше люмпен-пролетарии, как члены городской общины, еще чувствовали себя гражданами, то теперь их положение изменилось. Как правильно отмечал М. Я. Сюзюмов, римский люмпен-пролетариат первых веков империи отличался от византийского люмпен-пролетариата. Первый еще не утратил сознания своих гражданских прав. "Тогда люмпен-пролетариат требовал "хлеба и зрелищ", византийские свободные люмпены униженно просили подаяния".11 В IV в. только поддержка церкви, сервилизм перед могущественными и влиятельными лицами, их подачки, которые теперь были делом их частной воли, могли поддержать его существование. Вот поэтому в люмпен-пролетариате, с одной стороны, все более развивается сервилизм, а с другой - покровительство знатных и крупных собственников, чиновной администрации, еще более усиливало их пренебрежение к авторитету муниципальной организации, полисным традициям.