В нашей жизни перемен нет. Все так же упорно сидим в этой же Борзе. Все испытываем ту же ужасную скуку, невыносимую тоску и мучаемся сознанием бесполезности пребывания здесь.
      Физически я здоров вполне, но морально все так же болен, как и прежде, пожалуй даже больше.
      Получил я тут письмо от одного из товарищей врачей из Фатежского земства. Он сообщает, что временно в Ольховатку приглашен врач Орлов, но постоянное место там Санитарный совет оставил за мною. Боюсь, что Орлов состряпает там больницу хуже, чем можно это сделать. Это будет крайне обидно и досадно.
      Милая, славная Кароля, если б ты знала, как хочется видеть тебя! "О Боже мой, что дал бы я, чтоб вновь расцеловать тебя, прижать к моей груди..." (Это из "Сумасшедшего" Апухтина, и ко мне подходит немного, т.к. кажется я тоже скоро сойду с ума.)
      Вероятно это письмо ты получишь уже после 6-го Июля, но все-таки прими мое сердечное поздравление со днем твоего рождения! Искренно и от всей души желаю тебе здоровья и полного благополучия! Когда-то нам удастся вместе отпраздновать этот день? Помнишь, как в Ивановском отметили этот день прогулкой на лодках в "Варозы"?
      Спасибо тебе, дорогая, за то, что ты не отказала дяде дать вторую мою карточку для посылки ее в Мелихово.
      Шлю тебе мой сердечный привет! Передай таковой же твоим родителям и сестрам. Приветствую всех Ивановцев.
      Крепко, крепко целую тебя, моя голубка, и жму твою руку! Весь твой
      Н. Кураев. Лошадка моя выздоровела, и теперь я снова совершаю про
      гулки верхом. Если будешь в Павловском - всем передай привет, а Веруньку Медведеву расцелуй за меня.
      Ну, до свидания, дорогая! Пиши чаще! Шторм в Маркизовой луже, напу
      гавший государя во время плавания из Кронштадта в Сестрорецк, такая же редкость, как тихий, спокойный Бай
      кал. Но можно заметить и более существенные рифмы. В "Дневнике" ца
      ря и в письмах деда, каковые безусловно тоже своего рода дневник, обнаруживается интересное сходство. Оба автора, в разной мере и по-разному, тяготятся своей несвободой. Они оба повинуются обстоятельствам, оба вынуждены исполнять предписанные поступки, делать что-то им чуждое, тягостное, ненужное, отнимающее свободу.
      Полная сил душа деда, чуждая стяжания, тщеславия и властолюбия, в сознании людского блага готова развернуться в своей полноте. И на войне он устремлен - на войну. Сидение в Борзе угнетает его не только отвлечением от семейного счастья, до которого было рукой подать, не только отвлечением от строительства больницы, первой его больницы, хотя и обо всем этом и помнит и думает постоянно. Его угнетает то, что "на театре войны люди гибнут, страдают, и нуждаются в помощи". Он не домой, не к невесте, он на войну рвется! Это исконно российский, как мне кажется, прагматизм: оторвали, навязали, мучаете, так пусть от этого хоть какой-то прок будет! Страдание принимается как неизбежное, почти обязательное, как бы само собой разумеющееся условие жизни, оно неодолимо, это форма нашего национального существования, - так пусть же хоть польза будет от нашей муки! И сегодня в Чечне солдаты и офицеры, брошенные в мирное-то время в огонь, под пули, терпящие от правительства, командования и интендантов едва ли не меньше, чем от противника, утешаются привычной надеждой на то, что их муки, их кровь послужат... и т.д.
      Как мало меняется, да меняется ли наша российская жизнь? Полтораста
      лет назад восклицал Герцен: "Поймут ли, оценят ли грядущие люди весь ужас, всю трагическую сторону нашего существования - а между тем наши страдания - почка, из которой разовьется их счастье".
      Потом об этом же будет спрашивать Чехов. Об этом же будут говорить
      голодные и промерзшие до костей комсомольцы на строительстве узкоколейки у Николая Островского... Мужики, прячущи
      еся под старою телегою от дождя на строительстве Кузнецка, это уже в стихах Маяковского... Но вот и грядущие люди, в свою
      очередь, тоже становятся все той же почкой, из которой должно произрасти счастье новых поколений, а новые поколения ждет все та же незавидная участь быть почкой, не знающей ни радости цветения, ни торжественного самоуважения плода. Однако, во все времена хватало любителей настойки "на почках"...
      Но согласятся ли дед и бабушка, если им скажут, что их жизнь всего лишь почка, из которой вырастет счастье грядущих людей. Думаю, что не согласятся. Кстати, и государь не согласится. Они умели быть сами счастливы, в любви, но и не только в любви.
      Не знаю, можно ли назвать ощущением счастья, наверное это будет преувеличением, но рад же был дед узнать в несчастной Борзе, что Санитарный совет, пригласив доктора Орлова, место все-таки сохраняет за ним. Хотя, казалось бы, такое же постановление, но уже "чрезвычайной санитарной комиссии", могло вызвать у деда и более сложные чувства.
      Вот документ: четвертушка рыжей папиросной бумаги, синий чернильный штамп в правом углу. Особенно примечательно обращение. У меня есть несколько конвертов царской почты, то есть конвертов, в которых царь посылал свои письма. Адреса заготовлены заранее, выполнены роскошным каллиграфическим почерком с нажимом, черной тушью, прописью: "Шефу жандармов", "Министру двора". Так обращаться к этим важным вельможам мог только один человек. Вот и справка, исполненная на машинке, напомнила мне короткость этого обращения: "Врачу КУРАЕВУ".
      Р.С.Ф.С.Р. Врачу КУРАЕВУ Фатежский уездный ИСПОЛКОМ 1 марта 1920
      года, город Фатеж Вследствие постановления чрезвычайной санитарной
      комиссии N 775, Президиум уездного Исполкома предлагает вам вступить к отправлению ранее занимаемой вами должности старшего врача и заведывающего Фатежской уездной больницы. Об исполнении донести уездному Исполкому.
      Председатель Исполкома Кутарин Секретарь Строков Почки, конечно,
      почками, но и дед и государь умели отстаивать свое право на свое сегодняшнее счастье. 1894 год, в Ливадии умирает Алек
      сандр III, вся жизнь двора, жизнь семьи подчинена этому горестному и неотвратимому, как все понимают, событию. Но двадцатипятилетнему наследнику хочется прорвать сжимающееся кольцо неизбежного.
      Дневник наследника. 27-го сентября. Вторник. Утром после кофе,
      вместо прогулки, дрались с Ники каштанами, сначала перед домом, а кончили на крыше... - дальше обычное, прогулки, обед, опоздание к чаю.
      29-го сентября. Четверг. Утро было ясное, но к полудню небо затяну
      ло тучами, хотя было совершенно тепло. Опять дрались с Ники шишками на крыше. Завтракали, как всегда в 12 ч. У дорогого Папа вид как будто лучше, но самочувствие скверное по-прежнему - его мутит и опухоль в ногах мешает движению ног! - дальше прогулки и коротко о погоде: Ночь была чудная и лунная.
      Жизнь наступает, давит, навязывает свое, но будущий император готов противостоять всему, что стоит на его пути к счастью, даже если это столь несвоевременная смерть отца.
      20 октября Александр III скончался. Дневник императора. 22-го ок
      тября. Суббота. Вчера вечером пришлось перенести тело дорогого Папа
      вниз, потому что, к сожалению, оно быстро начало разлагаться. Поэтому и утренняя и вечерняя панихиды были отслужены в малой церкви. Слава Богу, милая Мама совсем спокойна и геройски переносит горе! Только и делал, что отписывался от тучи телеграмм. Происходило брожение умов по вопросу о том, где устроить мою свадьбу; Мама, некоторые другие и я находил, что всего лучше сделать ее здесь спокойно, пока еще дорогой Папа под крышей дома; а все дяди против этого и говорят, что мне следует жениться в Питере после похорон. Это мне кажется совершенно неудобным!
      И дальше о прогулках, погоде и гостях. И вовсе на грустные мысли
      наводит желание жениха сыграть свадьбу "пока еще дорогой Папа под крышей дома", если вспомнить, что "дорогой Папа" как раз был против женитьбы сына на немецкой принцессе, он хотел видеть снохой Елену Луизу Генриетту, дочь Луи Филиппа де Бурбон-Орлеанского графа Парижского. И все это в доме знали и помнили.
      Молодой государь вступает в права. Первый доклад министра иностранных дел Н. К. Гирса, первый доклад министра финансов С. Ю. Витте, ключевых министров в правительстве. "Имел два доклада: Н. К. Гирса и Витте. Вследствие этого опоздал к завтраку". Началась докука правления. "Сербский король навестил меня, потом Фердинанд румынский - они у меня отняли те немногие свободные минуты дня, в которые позволено видеться с Аликс..." Нетерпение влюбленного кто ж не поймет! Седьмого ноября схоронили Александра III, а через неделю и свадьбу сыграли. Прямо как в "Гамлете", которого и перевел и сыграл в домашнем спектакле главную роль двоюродный дядя: "Расчетливость Гораций! С похорон на брачный пир пошел пирог поминный!"
      Царь будет тверд и непреклонен до конца, когда речь пойдет о сохранении его счастья и покоя. Сам премьер-министр принесет государю документы, обличающие "Божьего человека из Тобольской губернии", заменившего в глазах царя и Государственный совет, и Думу, и правительство. Возвращая обличающие листки, государь скажет поистине исторические слова: "Лучше один Распутин, чем десять скандалов в день!"
      Умели, умели постоять за свое счастье люди в старые времена, тот же царь, тот же дед!
      Разве это не счастье - доказывать любимой, что ты ее не достоин?
      Ст. Борзя. 29-го Июня. 1904. Дорогая голубка Кароля! Как я и ожи
      дал, получил вчера от тебя письмо. Спасибо за все, что ты пишешь, но опять повторяю, что уже говорил тебе, милая, несколько раз: не преувеличивай мои достоинства и не возводи меня на очень высокий пьедестал; смотри на меня как на самого обыкновенного смертного.
      По письму из Павловского понял, что двух писем от них я не получил, очевидно это произошло потому, что Крестный написал по какому-то неведомому адресу. Он в состоянии иногда выворотить адрес так, что можно только расхохотаться.
      Что касается вопроса твоего папы, почему я никогда не напишу ему, то напрасно он думает об этом что-то плохое. Главным образом, не пишу ему потому, что я почему-то всегда был уверен, что ему не особенно приятно получать письма на русском языке, а по-немецки я не рискну писать, чтобы не быть смешным. Кроме того, я знаю, что всеми сведениями обо мне ты с ним делишься. А мне страшно надоедает писать о себе одно и то же по нескольку раз разным людям.
      Ну зачем же бы я стал в один дом писать два письма с одинаковым содержанием.
      Радуюсь твоему здоровью и благополучию. А знаешь ли ты, Кароля, что
      я нахожусь вблизи тех мест, где жили, страдали и умирали декабристы? Вероятно ты мало знаешь о декабристах, так как в учебниках русской истории о них ничего почти не говорится. Недалеко от Борзи (верст 100-150) находится селение Благодатное, Акатуй, Нерчинский завод, куда были сосланы декабристы в начале царствования Николая I. На ст. Петровский Завод я был на могилах некоторых (двух) похороненных там декабристов. Там же могила жены декабр. Муравьева - Анны Муравьевой, урожденной графини Чернышевой. Все это вызывает такие грустные и в то же время хорошие воспоминания. В Чите тоже есть некоторые памятники времен декабристов.
      Я купил в Чите у местного фотографа несколько фотографий снимков, относящихся ко времени декабристов.
      Конечно это тебя будет м.-б. больше интересовать, когда ты познакомишься с эпохой декабристов и с теми людьми, которых окрестили этим именем.
      Передай мой привет Поповым и благодари их за поклоны. А Сергею Максимовичу на его каламбур: "хорошее дело сидеть вдали от "дела", могу ответить подобным же каламбуром: отвратительное дело сидеть без всякого дела.
      Пока, дорогая моя, до свидания. Будь здорова и благополучна! Благо
      дарю всех приветствовавших меня и приветствуй, в свою очередь, Ивановцев! Крепко целую тебя и жму твою
      руку! Весь твой Н. Кураев. В этих заповедных краях можно было найти
      не только следы и тени друзей и единодумцев командира Вятского пехотного полка, участника войны 1812 года Павла Ивановича Пестеля, но и тень отца его, И. Б. Пестеля, прослужившего с 1809 по 1819 год генерал-губернатором Сибири.
      Верхнеудинск, давший имя трем казачьим полкам, в том числе и дедовскому, был одним из этапов долгого и тяжкого пути на каторгу тех, кто посягнул на божественную власть самодержца.
      Пройдя Читу и перевалив за Яблоновый хребет, отряд декабристов, конвоируемый взводом солдат в авангарде, другим взводом в арьергарде, конвойными по сторонам да еще и казаками с пиками, в августе 1830 года вступил в Верхнеудинские края. Сначала привал был в станице Верхнеудинской, где вымокшие под дождем и прозябшие декабристы хохотали над неудачливым братом Вильгельма Кюхельбекера, Михаилом Карловичем, тоже декабристом, принявшим взошедший на небосвод Марс за Венеру. Вот смеху-то было!
      Конвойное начальство сильно беспокоилось о том, чтобы через городок Верхнеудинск этап прошел скоро, без задержки, по возможности, не привлекая внимания населения. Верхнеудинск не проявил и сам к знаменитым государственным преступникам никакого интереса. В иных селах больше народа вылезало на улицы. Стоило еще конвой выряжать в парад, и предписывать особые правила для прохождения города: "чтобы всем быть при своих повозках и не далее двух шагов, трубок не курить и даже чубуков в руках не держать" и т.д. Строго! И солдатам особый наказ: "ни с кем не разговаривать и показывать свирепый вид!" Во как! Хотели этим прохождением без чубуков и свирепым видом солдат предостеречь возможных будущих бунтовщиков, буде таковые в Верхнеудинске окажутся, от посягательств на начальство и от Бога установленные порядки.
      В городе Верхнеудинске этап был встречен местной полицией. В отда
      лении и на возвышениях кое-какой народец все-таки кучками толпился. По свидетельству одного из злодеев, посягавшего на отмену торговли людьми в России: "На улицах не заметно было никого порядочных. На лицах - одно глупое любопытство". Впрочем, были замечены и несколько разряженных по особому случаю дам и верхнеудинских денди, показавших забредшим сюда столичным жителям, что здесь тоже люди живут, а не только в разных там петербургах!
      Вот и письмо деда от 8-го июля - типичное, на мой взгляд, письмо из ссылки: "хочется... порассказать тебе много, много..." и ничего не рассказывает. Письмо оказалось вдруг помечено "N 124", а у меня оно всего лишь семнадцатое, это по какой же малости, по каким осколкам приходится собирать ушедшее навсегда.
      Ст. Борзя. Июля 8-го дня. 1904. Дорогая голубка Кароля! Третьего
      дня получил твое письмо. Очень рад твоему здоровью и удовольствию, которое ты получаешь в обществе своей племянницы. Но далеко не могу порадоваться твоему сообщению, что ты проводишь лето не так, как тебе хотелось, и что суета домашняя надоедает тебе и утомляет. Это уж плохо, и я от души хотел бы знать, что ты хоть воздухом пользуешься вволю, гуляешь, купаешься и вообще пользуешься летом, как им и нужно пользоваться.
      Желаю тебе лично и всем прочим артистам Ивановского театра успешно провести свои роли в спектакле. Это хорошо, что у Вас затеяли спектакль - всегда это, для меня, по крайней мере, было хорошим и интересным развлечением; думаю, и для всех участников спектакля это будет приятным удовольствием. Жалею, что не могу быть зрителем на этом интересном (по составу исполнителей) спектакле.
      Сергею Максимовичу не мешает напомнить "мнение", которое о нем было сказано на Святках во время игры "во мнения", - что он никогда не учит своих ролей. Желаю ему не оправдать на этот раз мнение о нем.
      Должен сказать, что особенно я был доволен, узнав из твоего письма о намерении твоего папы выписать "мою" Марью к вам. Боюсь, что на фабрике она может избаловаться. Впрочем, я не могу протестовать против этого. Если она будет у Вас, то сообщи мне об этом, а ей передай мой поклон. Я ею всегда был доволен и охотно возьму опять к себе, раз она этого пожелает.
      Кароля! Если получишь (наверное даже получишь) из Курска от д-ра Шлоккера квитанцию о взносе мною денег в кассу Чистовича, то не удивляйся особенно, а сохрани эту квитанцию - она для меня очень важна. Я отправил на днях туда деньги и прошу квитанцию выслать тебе.
      Ну, милая, ты прости, но право писать больше нечего. Собственно я сел было написать только несколько строк, а именно - страшно хочется расцеловать тебя, дорогая, побеседовать с тобой и порассказать тебе много, много... Вот главное, что хотел написать, а остальное все неважно.
      Я вполне здоров и благополучен. Шлю мой сердечный привет твоим ро
      дителям, Эльзе, Грете и твоей тете. Последнюю благодари за ее привет. Сейчас поеду кататься верхом. Пиши
      ты! Крепко целую тебя, моя дорогая, жму твою руку и желаю лучшего. Весь твой Н. Кураев. В пояснение можно сказать, что привет переда
      ла милая тетя Берта, сестра Вильгельма Францевича, с ее таким неудачным, тяп-ляп составленным, "Свидетельством о смерти" вы познакомились.
      Государь провел этот же день, 8-е июля, в Петергофе в дачном режиме. Дед катался верхом, а государь на байдарках.
      Дневник императора. 8-го июля. Четверг. Утро было дождливое. Имел
      два доклада. Завтракала т. Маруся. Поехали с визитом к Анастасии,
      видели д. Мишу. Вернулись к 4 ч. домой; погулял один. Читал много. Покатался с Мишей на байдарках. После
      обеда ходил с Аликс к Коттеджу. Захват нашими добровольцами двух пароходов английс
      кого и германского в Красном море произвел громадный переполох в Европе. Катание на бай
      дарках совпало с "инцидентом" в Красном море, запечатленном в дневнике двумя бесстрастными строчками: "Захват нашими добровольцами двух пароходов английского и германского в Красном море производит громадный переполох в Европе". Такое мог бы записать разве что провинциальный обыватель, черпающий сведения из ежедневной газетки "Курьер Бугульмы".
      Наша крейсерская борьба с военной контрабандой, шедшей из Европы в Японию, одна из славных страниц, написанных мужеством и решительностью русских моряков в ходе этой, увы, бесславной войны.
      20 июня вспомогательный крейсер "Петербург", а 22 июня вспомогательный крейсер "Смоленск", "загримированные" под угольщиков, спрятав артиллерию в трюмы, под флагом кораблей торгового "Добровольного флота" вышли из Севастополя, прошли Босфор и Дарданеллы и через Суэцкий канал вышли в Красное море. Посланный загодя в Суэц под видом представителя "Добровольного флота" отставной контр-адмирал Пташинский дал сведения о кораблях, везущих военную контрабанду в Японию. Ночью в Красном море на кораблях "Петербург" и "Смоленск" были установлены 75-мм и 120-мм орудия и с восходом солнца поднят русский военно-морской флаг. Крейсера приступили к досмотру грузов и почты в южной части Красного моря между островами Таир-Зебеир и Цукур. На остановленном немецком пакетботе "Принц Генрих" были изъяты два письма с документами об отправлении из Германии в Японию оружия на пароходах "Скандия" и "Никлин"...
      В результате активных действий крейсеров "Петербург" и "Смоленск" три английских транспорта, "Малака", "Ардова" и "Формоза", уличенные в контрабанде, и немецкий пароход "Скандия" были задержаны и отправлены с призовыми командами в Либаву... Крейсера "Терек", "Рион" и "Днепр", действуя в Желтом море и в районе Гонконга, обнаружив контрабанду на английских и немецких судах, экипажи снимали, корабли топили.
      Милые европейские родственники, пользуясь глупостью и алчностью своей российской родни на троне, устроили ей войну на Дальнем Востоке, рассчитывая и на прямой барыш, а тут такие вдруг убытки! Разумеется "вся Европа" переполошилась: "Спасайся, кто может!" Бедные англичане тут же послали в Порт-Саид свою эскадру из двенадцати броненосцев, двух броненосных крейсеров и двух миноносцев. Еще Тит Ливий приметил, что "меж царями товарищество невозможно", родство, да, но не товарищество. Нравы царей, похоже, самая постоянная вещь в этом переменчивом мире.
      Вот и получается, то мы Европу спасаем, то Европа нас спасает, то сама от нас спасается, отношения все время панические, а не соседские, не родственные. Конечно, это соблазнительно все бы свои беды и "бессмысленную" кровь списать на чей-нибудь счет, то "турка гадит", то "немец финтит", то "англичанка за нос водит", только пока сами без царя в голове, так оно и будет.
      9-го июля государь осмотрел санитарный поезд имени его матушки, императрицы Марии Федоровны. А у нас сохранился "след" от этого поезда! Фотографический снимок, вылинявший в силу высокого содержания серебра в старой фотобумаге, но лица видны, буквы читаются.
      Все-таки интересно, разбирая то, что уцелело от прежней жизни, убеждаться в том, что сшита она воедино самым неожиданным образом. Вот и еще одна ниточка, тоньше паутинки, но материальная же, можно потрогать, связывает наш дом с домом Романовых!
      Деревянный перрон, на перроне трое военных, над ними, на фронтоне станционного деревянного здания надпись "Ст. БОРЗЯ". Крайний слева на снимке бравый офицер в белом кителе, оставляющий самое хорошее впечатление о русской армии. Под ним чернилами дедовой рукой написано "Рейнвальд". Метрах в двух от него, так же лицом к нам, мой двадцативосьмилетний дед, он в белой тужурке с погонами, на нем офицерская фуражка и черные брюки, а вот руки совсем не по-военному засунуты в карманы тужурки. "Кураев". Слева от деда тоже метрах в двух в высоких сапогах, в гимнастерке, с карабином, опущенным прикладом на перрон, солдатского обличья рослый воин - "Дронов". На обратной стороне карточки запись: "Снимок сделан медицинской сестрой Альбрехтой сан. поезда им. импер. Марии Федор."
      Снимок будет препровожден бабушке и в одном из августовских писем откомментирован. Компания оказалась случайной. Дед отправлял в Иркутск больного тифом. Офицер Дронов, один из наиболее симпатичных деду сослуживцев, собрался на охоту. А бравый Рейнвальд "занимался уничтожением водки" в станционном буфете.
      Дневник императора. 9-го июля. Пятница. Утром все, за исключением
      Аликс, отправились в город на похороны Н.<|>Н. Обручева. Узнав, что шествие не прибыло в Лавру, остались в поезде у нашего павильона. Осмотрел новый санитарный поезд Мама, комендантом которого состоит полк. Ерехович, устраивала его внутри Апрак - очень практично и хорошо.
      В 12 1/4 поехал с Мама на отпевание, после чего в Мраморный дворец. Завтракали у тети Ольги. В 2 1/2 отправились с Мишей, Ольгой, Минни и Георгием на "Александрии" в Петергоф. Дуло сильно. После чая принял доклад Коковцева. Вечером зашли - Аликс в кресле - в Коттедж.
      В ежедневных записях царя, скорее всего, нет ни понудительного волевого усилия, ни стремления к самодисциплине. Как утренняя и вечерняя молитва для верующего, умывание поутру и вечером для опрятного, мытье рук перед едой для брезгливого - вовсе не обязанность, а потребность, так же и записи в дневнике, и ежедневные прогулки при любой погоде и при любых обстоятельствах, потребность, а не долг и не понуждение.
      Вот и после отречения, в начале марта 1917 года, государь прибыл в Царское Село, вернее, был доставлен, поскольку въезд ему в Царское Село до отречения был закрыт, рыдая рассказал жене о конце своего царствования, рассказал о том, что с ним случилось в Могилеве, Пскове и Киеве, пока они не виделись и... пошел гулять, и первый раз за многие годы прогулка не удалась. Вс°, - прежняя жизнь оборвалась даже в простых, казалось бы, подробностях.
      "Она подвела меня к окну, - пишет о государыне фрейлина Вырубова, я никогда не забуду того, что увидела, когда мы обе, прижавшись друг к другу, в горе и смущении выглянули в окно. Мы были готовы сгореть от стыда за нашу бедную родину. В саду, около самого дворца, стоял Царь всея Руси и с ним преданный его друг князь Долгорукий. Их окружало 6 солдат, вернее, 6 вооруженных хулиганов, которые все время толкали Государя, то кулаками, то прикладами, как будто бы он был какой-нибудь преступник, покрикивая: ёТуда нельзя ходить, г.полковник, вернитесь, когда вам говорят!"" Государь совершенно спокойно на них посмотрел и вернулся во дворец. Как и полагается фрейлине в таких ситуациях, Вырубова лишилась чувств, но государыня самообладания не потеряла, просто старалась запомнить лица этих солдат.
      Думая о странных свойствах все-таки женственной души нашего императора, склонного более к тихому коварству нежели открытой угрозе и прямому поступку, начинает казаться, что этот, в сущности, одинокий человек, самим сознанием своей исключительности обреченный на одиночество, всякий раз, отправляясь на прогулку, надеялся встретить доброго, понимающего, любящего человека, чтобы с радостным облегчением вручить себя его попечению, как отчасти вручал Мама, отчасти Александре Федоровне, отчасти Григорию Ефимовичу... О чем он думал, чего он ждал, вышагивая по часу, по полтора, и в снег, и под дождем, и в пыльную погоду? А может, как раз "приходил в себя", пока однажды не услышал: "Туда нельзя..."
      Думал ли дед о своем государе? Молился ли за него? Мысленно прощаясь с бабушкой, не исключая для себя и печального жребия, собирался ли он умереть и за возлюбленного самодержца? Впрочем, он человек прямой, и если в день своих именин, о которых напишет бабушке, не сказал о своем счастье быть тезкой государя, стало быть, скорее всего, об этом и не помнил.
      Раскаты дальневосточных громов доносились лишь в телеграммах, но погрохатывать стало и около столицы, хотя до 1905 года было еще полгода. Еще полгода до того дня, после которого даже такой некровожадный человек, как Осип Эмильевич Мандельштам, напишет: "Урок девятого января - цареубийство - настоящий урок трагедии: нельзя жить, если не будет убит царь". Жестко? Еще бы! Вот как поэт объясняет эту неотвратимую жестокость: "Любая детская шапочка, рукавичка или женский платок, жалко брошенный в этот день на петербургском снегу, оставались памяткой, что царь должен умереть, что царь умрет". ...И на снегу умирать тоже не сахар, но пока еще лето.
      Удар грома во время грозы, явление довольно обыкновенное, переполошил 25-го июля царя и всю семью. Всего десять дней назад бомбой, брошенной у Варшавского вокзала был убит министр внутренних дел и шеф жандармов Вячеслав Константинович Плеве вместе со своим кучером. Два года назад был убит предшественник Плеве, Сипягин Дмитрий Сергеевич, и тоже террористами. Будешь вздрагивать, заслышав похожий на взрыв удар грома. Плеве было всего 58 лет, мог бы еще служить и служить, на что государь и надеялся. "В лице Плеве я потерял друга и незаменимого мин. вн. д. Строго Господь посещает нас своим гневом. В такое короткое время потерять двух столь преданных и полезных слуг! На то Его святая воля!" Целая эпитафия, это не Обручев Николай Николаевич, похороненный неделю назад без упоминания заслуг, хотя был генералом от инфантерии, начальником Генерального штаба и, что удивительно, был близок с Чернышевским Николаем Гавриловичем, даже участвовал в обществе "Земля и Воля"...
      Вот и тверди после этого про "искусственную" революцию, если даже приближенные к Особе императора лица замечены в предосудительных знакомствах и участии в противозаконных обществах.
      Доносились раскаты грома и с Дальнего Востока, 19-го июля Куропаткин сообщил о гибели в бою графа Келлера, командовавшего Восточной группировкой...
      А дед слушает "военную музыку" в городском саду Сретенска. г. Сре
      тенск. Июля 26-го дня. 1904. Дорогая, славная Кароля! Пишу тебе это
      письмо из Сретенска; приехал я сюда вчера вечером по делам службы и сегодня в ночь отправляюсь к себе в Борзю. Всю дорогу от ст. Карымская до Сретенска я наслаждался чудными видами природы. 200 с лишком верст эта дорога идет по берегу реки Ингоды, а потом Шилки, которая образуется из слияния Ингоды и Онона. А Шилка вместе с Аргунью, если ты помнишь уроки географии, по которой хорошо училась, образуют Амур. Но это слияние Шилки и Аргуни происходит в 300-х верстах от Сретенска, и увидеть этого мне не придется. Никогда я не думал, что мне доведется так много путешествовать по таким далеким окраинам России, по этой мрачной Сибири. Какие чудные, красивые места здесь, как величественна и грандиозна природа! Но и в этом своем величии, при своих волшебных панорамах здешняя природа производит больше мрачное, подавляющее впечатление своей пустынностью и отсутствием жизни. В этих диких ущельях и скалах, в этих громадных лесах и долинах ты не встретишь ни птицы, ни зверя... Пустынно и просторно. Поселки и селения встречаются на расстоянии 30-80, а чаще 100-150 верст. И все же не оторвать глаз от великолепных видов! Но зачем ты, дорогая моя Кароля, не со мною? У меня все меньше и меньше становится терпения ждать тебя и не видеть возле себя! Как хочется путешествовать с тобою по этим далеким краям, любоваться природой, делиться мыслями, чувствами!..
      Сретенск небольшой городок (вернее - станица), много хуже наших даже уездных городов по своим постройкам, по чистоте и благоустройству. Расположен он на красивом склоне громадной цепи гор на берегу реки Шилки. Железная дорога идет по левому берегу реки, станция "Сретенск" находится там же; город же расположен на правом берегу, так что со станции нужно переехать на пароме реку, чтобы попасть в город. Шилка здесь довольно большая, красивая и очень быстрая река. Сюда доходят из Благовещенска значительных размеров пароходы. В настоящее время я вижу здесь около 10 пароходов. В городе я насчитал только три каменных здания, все же остальные постройки деревянные. Улицы конечно не вымощены, тротуары деревянные и оч. плохие. Гостиница, в которой я остановился, "Дальний Восток", только сносная, хотя номера очень дорогие. Сегодня меня накормили порядочным обедом, а вчера я гулял тут в саду, который находится возле самой гостиницы, и слушал очень плохую военную музыку. Публики в саду было порядочно, т.к. это единственный сад, где можно погулять и собраться здешнему обществу. В магазинах везде (да теперь и в других городах) страшная дороговизна; товаров почти нет, т.к. вследствии войны нет подвоза. Вот образчик цен, которые стоят теперь по всему Забайкалью: сахар - 30-40 к. фунт; свечи стеарин. 30-54 к. фунт; черный хлеб - 8 к. фунт; мука ржаная - 1 р. 60 к. пуд (в Ольховатке - 60-70 к.); водка - 2 р. бутылка; вино красное - 3-5 р. бутылка. Все вообще страшно дорого, да многое и вовсе не достанешь. Эти командировки начинают мне уже надоедать, так как очень дорого обходятся, несмотря на бесплатный проезд в 1-м классе. Да и ездить приходится все по одним и тем же местам. Только вот в Сретенск я попал в первый раз и этим доволен. Но все-таки, моя дорогая, скучно мне страшно, на душе тоскливо и уныло.