Нет, не саму веру (ибо это было бы уже религиозным образованием), а доброе отношение к вере родной земли. Мне бы хотелось, чтобы люди смотрели на Православие хотя бы глазами Николая Некрасова. Некрасов лично был, наверное, неверующим человеком. Но перед русским храмом он благоговел – ибо этот храм был для него святыней. Храм, в его понимании, был освящен не Духом Святым, а слезами русских баб, которые все свои боли (как и радости) приносили сюда, к порогу сельской церквушки… Толстой, любя русский народ, не смог полюбить его любовь к Православию. Некрасов в этом отношении был последовательнее. Вот мне и хотелось бы, чтобы "добрым глазом" воспитанники российских школ смотрели на русское Православие. И в какой же Конституции это запрещено?

Увы, но именно чувства любви и радостного интереса к знакомству с Православием нынешние учебники не пробуждают.

И отдельная проблема – педагоги. Для преподавания "основ православной культуры" нужны педагоги, которые не только хорошо знают историю и культуру, а педагоги, способные радостно переживать Православие. Только такие педагоги идут к детям с тем, чтобы чем—то поделиться, а не для того, чтобы что—то запретить. Не для того, чтобы что—то заклеймить в современной молодежной культуре, а для того, чтобы чем—то одарить. Я думаю, что пока этот камень не будет сдвинут с места, большой социальной отдачи от появления православных учебников в школе ожидать не приходиться. Чтобы не воспитать новое поколение воинствующих безбожников, которые через всю жизнь будут нести чувство отторжения от Церкви, спровоцированное в них школьной обязаловкой, нужны прежде всего перемены в самой нашей церковной жизни. Нам нужно восстановление праВо-славия: умение радоваться Богу.

Но сколько бы ни было трудностей на пути ОПК в школы, важно, чтобы такая задача была поставлена. Я считаю, что уже пора поставить точку над бесконечными спорами: можно или нельзя? Пора повернуть решение вопроса в другую плоскость: как?

– А если все же не будет дан зеленый свет ОПК, у вас есть запасные варианты сотрудничества со школой?

– Островки надежды можно было бы сохранить, если бы ввели так называемые образовательные ваучеры. Эту идею обсуждали в начале 90—х, но потом почему—то похоронили. Ваучер – это именной чек, который должен выписываться на ребенка и обеспечивать его суммой, необходимой для получения среднего образования. Предполагалось, что этот чек ребенок приносит при поступлении в школу, на счет которой и перечисляются бюджетные деньги, предназначенные на обучение именно этого человека. Такая практика привела бы к появлению конкуренции и уровняла бы государственные, частные, национальные и религиозные школы. К тому же все эти школы получали бы ровно столько средств, сколько необходимо для обучения поступивших детей. А родители знали бы, что в конфессиональной школе ребенок получит не худшее светское образование, чем в обыкновенной средней школе. В таком случае мы смогли бы даже оставить разговоры о преподавании основ православной культуры во всех школах, потому что появились бы нормальные условия для создания просто русских школ.

У нас существуют татарские школы, украинские, турецкие, азербайджанские, грузинские, но стоит только заговорить о русских школах, сразу слышатся обвинения во всех самых страшных грехах против политкорректности. Я убежден, что при прочих равных условиях очень многие родители отдали бы своих детей в православно—ориентированные школы.

Однако все административные вопросы остаются нерешенными. Сейчас министерство образования идет по пути отката даже от тех договоренностей, которые были достигнуты с прежним правительством. Более того, под угрозой финансирование общеобразовательных предметов в православных школах. Пока церковные школы за счет прихода вели преподавание только религиозных предметов, а общеобразовательные уроки финансировались как в обычных школах.

И это разумно: дети не должны страдать из—за религиозности своих родителей. Если ребенка отдали в православную гимназию, это не должно ограничивать выбор им своей после—школьной судьбы. Он должен получить светское образование, которое, как минимум, не уступает тому, которое получают его сверстники в обыкновенных школах и иметь равные с ними условия для поступления в светский университет.

Отказ от этой схемы означает курс на маргинализацию детей из религиозных семей.

В заключение этой темы еще раз повторю наши тезисы: православная культура – культура большинства жителей и регионов России. А православная вера – вера меньшинства жителей России.

Как большинство мы спрашиваем: "да что за демократия у нас такая, что православная культура на порог школы не пускается?! Давно ли Россия оккупирована? И, интересно – кем?!".

Как меньшинство мы говорим: государство должно помочь сохранению уникальной и уже малочисленной культуры.

Нам слишком рано и настойчиво стали твердить, что демократия – защита прав меньшинств. Это верно. Но лишь в "университете демократии". А в "школе демократии" демократия – это уважение прав и интересов большинства. Пока еще российское государство не прошло "школу" демократии, а от нас требуют уже «академических» стандартов. Вот когда российская государственная школа научится уважать русское Православие – после этого можно будет ставить вопрос из университетской программы. А пока школьные учебники твердят, что Воланд это воплощение абсолютной истины и справедливости, а император Константин и князь Владимир приняли христианство для удобства эксплуатации крестьян…

– В своих интервью Вы часто делаете акцент на факультативность школьного преподавания Закона Божия, мол, никтоникого не заставляет. На мой взгляд, слова о факультативности это от лукавого. Факультатив превратится в обязаловку. Родители будут понуждать своих детей.

– Тут надо различать два типа православных людей. Одни – это и в самом деле церковные люди. Их не более 4% в стране. Их дети приучены к храму и к батюшке. Поэтому тут никакого насилия просто не будет.

Есть еще люди (их в России процентов 70), которые сами по церковным правилам не живут, церковную веру не знают, но в культурно—этнографическом плане отождествляют себя с Православием. Вот Лев Толстой по своим философским взглядам – не христианин. Он не член Церкви. Но отлучение его от Церкви означает ли его отлучение от русской православной культуры? – Нет! Культура, в которой он был воспитан, которой пронизано его художественное творчество и в которую влились его романы – это культура христианская. Ну, не буддистская же она, в самом деле!

Часть из этих не конфессионально, а культурно—православных людей также желает, чтобы их дети больше, чем они сами, знали о Православии. Но поскольку они не ставят свою полуверу в центр своей жизни, то и со своими детьми – если тем уроки Закона Божия не понравятся – они конфликтовать не станут. Так что и в этом случае насилия не будет.

В итоге – мне пока не известно ни одного конкретного случая, чтобы кого—то заставили вопреки его желанию изучать закон Божий.

– Раз мы заговорили о школе, то как Вы относитесь к тому, что в наших школах сейчас какую—то нездоровую популярность приобрел так называемый «Хеллоуин»?

– Да, это очень странно. Когда приходишь в школу для того, чтобы рассказать о Рождестве или Пасхе, то слышишь шарманку – "у нас школа многонациональная, дети разных вер, и поэтому не надо навязывать". Но как только речь идет о какой—то бесовщине, сразу забывается, что в этой школе христиане тоже еще встречаются. У нас свобода совести начинает рычать, когда встречает Православие, и умильно машет хвостиком перед каждой мерзостью.

– Как это влияет на детей, ведь это в духовном плане очень опасно?

– Опасность Хэллоуина для детей прекрасно передана песней Высоцкого "О масках": "Я в хоровод вступаю хохоча, и все—таки мне неспокойно с ними: а вдруг кому—то маска палача понравится – и он ее не снимет".

Поинтересуйтесь: какова статистика преступлений, совершаемых в ночь Хэллоуина? А вот в Пасхальную ночь в некоторых городах не совершается ни одного преступления.

Первые шаги к Хэллоуину были сделаны еще в советские годы, когда на утренники детей наряжали чертенками и ангелочками. И даже тогда как мало было ангелочков, и как много было бесенят. Казалось бы, советской власти должно быть одинаково, ведь и то, и другое – мракобесие и религиозность. Тем не менее, к чертям советская цензура и педагогика были более благосклонны, чем к Ангелам.

То, что дети склонны к хулиганству – не удивительно. Поражает активность учителей во внедрении хэллоуинских традиций в наши школы. Иногда, глядя, как они затаскивают детей на Хэллоуин и на уроки секспросвета, хочется крикнуть: "Люди, бойтесь школы! Российское учительство сегодня – это наша национальная катастрофа!!!". Уровень невежественности и безнравственности слишком у многих наших учителей просто опасен. В начале 90—х, на встречах с учителями было видно, что этих людей радует любая возможность узнать что—то новое. Они интересовались, что—то записывали, спрашивали список литературы по затронутой теме. В последние годы – совершенно апатичные глаза, жвачка во рту у педагогов… В школу сегодня идут не по призванию. Слишком часто учат детей те, кто после университета просто не смог найти другую работу. Уповать на нравственное творчество таких учителей не приходится.

И любви к России у них тоже нет. За триумфальным маршем Хэллоуина по российским школам стоит старый комплекс вечной неполноценности нашей полуобразованщины. Эта ее странная и всегдашняя готовность быть глиной, которая принимает форму любой подошвы, которая на нее наступила – лишь бы подошва была импортной. Дайте нам любого иностранца, и сразу у него будем учиться всему. Ну как тут не вспомнить крик Чацкого: "Ах, если рождены мы все перенимать, хоть у китайцев бы нам несколько занять премудрого у них незнанья иноземцев!".

Церкви же просто остается выбирать лучших учителей для совместной работы. Мы ищем совестное, неравнодушное меньшинство. И ради работы с ним нужно создать совместный методический центр, где разрабатывались бы новые школьные программы, избавленные от атеистических наслоений и пережитков; создавались бы альтернативные учебники, которые отражали бы русский и православный взгляд на историю мировой культуры, национальную историю, историю языка, литературы.

Если учебник будет добротно написан, если в нем будут корректно расставлены нравственные оценки, то и обычный учитель при всей своей апатии, излагая добротно написанный учебник все же будет нести доброе и светлое. Учебники истории и литературы должны подводить к нравственным выводам, причем делать это настолько аргументированно и интересно, чтобы даже педагог, который давно уже сам потерял различение добра и зла, не смог бы до конца испортить урок.

Проблема в том, что сама Церковь после десятилетий удушения настолько интеллектуально бедна, что мы не можем самостоятельно разработать такие программы. У нас просто нет опыта общения с детьми. Он был в прошлом веке, но дети—то сейчас совершенно другие. И получилось, что интеллигенция сегодня разбита на две части: интеллигенция в пиджаках и интеллигенция в рясах. Значит – надо чаще встречаться.

– Как Церковь реагирует на засилие рекламы и на ее содержание? Суть современной рекламы коротко выражается в словах “Бери от жизни все”, “Сделай себе удовольствие” и т. д. У Вас наверняка найдутся слова для критики.

– В этом есть определенное противоречие. Для того, чтобы и в самом деле “взять от жизни все”, надо оторваться от телевизора. Одно без другого невозможно: или ты берешь от жизни, или от телевизора. Точнее не ты берешь от него, а телевизор высасывает твою душу не хуже гаррипоттеровского дементора.

Реклама комплексно воздействует на человека. В том числе на его подсознание. Церковь не может такими средствами вторгаться в жизнь человека. Поэтому здесь призыв только один – не входи в это болото. Но беда в том, что реклама очень агрессивна и передается через самый агрессивный предмет в доме – телевизор. И если взрослый человек, особенно воспитанный в советское время, может подойти и просто его выключить, как—то дистанциироваться, то у детей такой свободы нет.

Помните американский фильм "День Независимости"? Это фильм, дорогой каждому православному сердцу – ради кадра, в котором Белый Дом взлетает на воздух… Так вот, по сюжету этого фильма на Землю прилетают инопланетяне. А теперь представьте, что эти самые инопланетяне решили прежде своей высадки собрать информацию о нас. Они ж существа опытные, осторожные. Вот, глядя издалека на нашу голубую планету, они и обеспокоились: а вдруг эта планета и в самом деле голубая… И стали они собирать информацию, которую Земля сама о себе посылает в космос. То есть радио– и теле– сигналы. Зависли над Останкинской башней и начали вылавливать из эфира наши телепередачи. А затем вступает в действие элементарный закон обработки большого объема информации на незнакомом языке: сначала выделяются наиболее часто употребляемые слова, обороты, фразы, блоки и делается попытка выяснить их смысл. Ну, а чаще всего какие блоки звучат в эфире? – Рекламные… А инопланетяне – они на то и инопланетяне, что не понимают, почему у нас именно об этом чаще всего говорится. И они делают вывод: “значит для людей это самое главное”. Если же они начнут анализировать смысл этих рекламных роликов, то к какому выводу они придут? Получится, что человек – это существо, производящее грязь. Потому что 70 % рекламы – об этом. Перхоть, запах изо рта, кашель, проблемы пищеварения, туалетная бумага, памперсы, гигиенические тампоны, дезодоранты, и т. д., и т. п. Антропология рекламы – это грубейший физиологизм в восприятии человека. А с другой стороны – дикая гордыня: “Я этого достойна!”. Поразительная смесь физиологизма с невесть на чем основанной гордыней.

Что по этому поводу подумают инопланетяне, меня не волнует, а вот дети все это через себя пропускают. Полуторагодовалые малыши, которые и мультяшек еще не смотрят, телерекламу впитывают от начала и до конца. А когда четырехлетки начинают прыгать и выдавать рекламные слоганы вместо стишков Корнея Чуковского – это уж признак состоявшейся кражи: у нас крадут наших детей.

Реклама – это окно в будущий мир. Рекламируется не конкретный товар, а вполне определенная иерархия ценностей, определенные жизненные сценарии – чего ты должен добиться в жизни, а что считать неудачей, как себя надо правильно вести в том или ином случае. Реклама навязывает прежде всего определенное мировоззрение, а всякие там прокладки и дезодоранты – это ерунда, не более, чем повод поговорить о главном. Когда детишки, воспитанные в этой технологии, вырастут, я сильно сомневаюсь, будут ли они русским народом. Даже если их язык "всего" на 40 % будет состоять из англоязычных корней, привитых рекламными лозунгами.

– Как Вы относитесь к награждению нецерковных людей, бизнесменов и политиков церковными орденами?

– Есть притча Христа о неверном управителе, который растранжирил доверенное ему имение. Когда же господин, узнав об этом, призвал расточителя к ответу, домоуправ, понимая, что причиненного ущерба он уже никак не возместит, проявил "смекалку": созвал должников (не своих, а своего господина) и предложил им переписать долговые расписки в сторону уменьшения суммы их долга. Наверно, в надежде, что, будучи изгнанным со своей работы, он затем вернется к своим новым друзьям, которые отплатят ему добром за то, какое добро он сделал им при уходе со своей должности домоправителя… Как ни странно, Христос похвалил догадливость этого воришки. Притча кончается советом: "приобретайте себе друзей богатством неправедным" (Лк. 16,9).

Как нам применять эту заповедь? У каждого есть не нами созданное богатство, которое дано нам в распоряжение. Это время нашей жизни. В принципе, всё, что мне дано Богом, я должен был бы Ему же и вернуть. Но Господь понимает, что этого не будет. И поэтому просит у меня отдать хотя бы десятину, хотя бы эти полдня в воскресенье. И вот я должен бы быть в воскресенье в храме. А я вместо того, чтобы в этот день пойти в церковь, посвятить его Богу, пойду навещу больного друга. В известном смысле, я украл это время у Бога. Но если на Страшном суде возникнет вопрос, как я потратил этот талант, то я отвечу: "Я взял этот талант у Тебя, Господи, но я отдал его своим друзьям. Я не утаил его при себе. Да, я не был в то воскресенье в храме. Но я провел время не перед телевизором. Я был в больнице". Как ни странно, это будет оправданием. У преп. Викентия Лиринского сказано: "Время похищает все человеческое и этим налагает на нас долг взаимно похищать у него нечто полезное для жизни вечной" (Напоминание 1,1).

Вот и в случае с орденами Церковь проявляет не—сектантскую "мудрость века сего". Церковные ордена в некотором смысле богатство неправедное. Богатства как такового нет. Любое богатство – это часть и порождение чьей—то "матрицы". Человек и только человек назначает цену всему. Предмет, который для кого—то является венцом мечтаний, может быть совершенно ненужным для другого человека (мне, например, не нужен трехколесный велосипед, а кто—то мечтает о нем со слезами на глазах). Вот и орден – богатство не для всех. Есть люди, равнодушные к таким наградам. Они молятся, служат, помогают не ради значка. Но есть люди, которые эти значки наделяют важным для себя смыслом. Первые, мне кажется, праведнее вторых. Во вторых есть некий "самоцен", гордынька. Они еще ловят свои отражения в других глазах, а, значит, живут в виртуальном мире фантомов. И виртуальность эта не очень—то праведна. Ведь орден значит что—то только в глазах честолюбца.

Мы не в силах переменить всех людей, привить всем "духовную нищету". Что ж – надо принимать людей такими, какие они есть. И если он еще не совершенен, то это не значит, что мы должны чураться сотрудничества с ним.

Здесь другая логика: сначала начать сотрудничество, а потом через контракты и договора подвести человека к вере и духовной жизни. Если жертвователь будут знать, что его копеечка есть в храме, то он и храм будет ценить, будет заходить в него. Сначала – чтобы принести жертву собственному тщеславию. Но потом есть надежда, что он расслышит голос молитвы и Евангелия и начнет сам молиться, а не только позировать и озираться. Он начнет искать и ценить небесную, пока еще незримую награду. Но пока он еще не дорос до этого – что ж, вполне уместно поощрить его первый шаг, дав ему награду уже символическую, но еще видимую.

Награждение орденами людей нецерковных – это своего рода церковная торговля. Изготовление церковных орденов – это как бы свой монетный двор, который чеканит свою валюту. В Иерусалиме были специальные храмовые деньги, имевшие хождение только внутри храмового двора. Менялы продавали эти деньги прямо в притворе храма. Нечто подобное сегодня с этими орденами. Государства меняют бумажные ассигнации на реальные богатства. Церковь меняет эмалеВо-жестяные крестики на реальную помощь. Между чиновниками и бизнесменами рождается новая конкуренция – у кого какие церковные награды. Они сами ищут повод их получить – а в итоге от них и через Церковь реальную помощь получают вполне реальные люди. Виртуальное движение честолюбивого помысла позволяет воздвигнуть вполне реальные храмы, накормить вполне реальных семинаристов и монахинь.

Проблему я вижу только в том, что у нас, церковных людей, слишком длинная память. Я же помню, что слово орден имело когда—то совсем иной смысл, чем сегодня. То, что сегодня называется орденом, точнее называть "знак ордена". Орден – это братство, это некий коллектив (вспомним монашеские ордена). А то, что вешается на мундир – это знаки твоей принадлежности к этому братству. Получается, что все, кто носит орден ап. Андрея Первозванного, составляют некое сообщество. И награждение орденским знаком – это принятие в некую партию. Так вот, с этой точки зрения сегодня весьма неуютно получать ордена – хоть государственные, хоть церковные. Ибо ты вступаешь в весьма сомнительное сообщество. Сегодня даже сектантов награждают орденами "За заслуги перед Отечеством"! А уж какие только проходимцы не оказывались в числе награжденных церковными орденами! И оккультисты, и воры, и "олигархи"… Но у Церкви нет своей контрразведки.

– На телеканале НТВ, в программе «Свобода слова» священник предложил не подавать руки российским миллиардерам. Это было бы естественно для поручика Иванова, но из уст протоиерея подобное предложение как—то странно было услышать. Есть ли у Церкви канонические формы воздействия на тех людей, которые безнравственно относятся к своему народу?

– Понятие "нерукопожатный человек" – и в самом деле весьма точное. Но боюсь, этот план будет трудно реализовать. Для начала я поставил бы вопрос так: нельзя ли посчитать, сколько церковных орденов у семнадцати российских олигархов из списка "Форбс"? И сможет ли сам этот священник не подать руки встреченному миллиардеру? В интервью это легко сказать, а в реальной жизни, когда нужно найти деньги на возрождение церковной жизни, на строительство храмов, разборчивость, как правило, резко снижается.

– У Вас есть опыт общения с конкретными предпринимателями?

– Мало. Хотя бы по той причине, что я не настоятель. У меня нет такой стройки, куда я могу привести возможного спонсора и разжалобить его. Второе, – я всегда в дороге, и между встречами в одном и том же городе проходят годы. Так что иногда я задним числом я узнаю, что такой то был на моей лекции. То есть я не пускаю корней, не обрастаю социальными связями.

– Православие, по определению Василия Розанова, с самого начала заняло «мироплюющую», мироотвергающую позицию. Оно целиком смотрит в небо, призывая и своих последователей в своей жизни только касаться земли. Предпринимательство же – это, прежде всего, земное занятие. Не в этом ли главное противоречие между ними?

– Все познается в сравнении. Когда языческие философы хотели обругать христиан, то называли их словом "филосарки" – "любители плоти". Со времен Пифагора и Платона считалось, что тело – это могила для души, темница, из которой надо убежать. Позднее у гностиков космос вообще воспринимался как концлагерь. Евангелие же начинается вести о том, что "Бог возлюбил мир". Значит, и человек имеет право на такую же любовь. Поэтому мир не может быть предметом для плевка. И вообще у человека есть долг в мире, И это отнюдь не долг беглеца.

Миром Божиим человек может любоваться. Миром вещей человек может владеть. С одной оговоркой: ты можешь владеть всем, лишь бы ничто не владело тобою.

Просто больше чем мир, христианин любит человека и Бога. Но "любить меньше" все же не значит презирать или ненавидеть. Не любит же он "мир" как несвободу. Святой Исаак Сирин в 7 веке говорил, что под тем миром, с которым должен бороться христианин, понимается "совокупность страстей" – те аспекты моей жизни, в которых я влеком, пассивен. Там, где я редуцирован к месту, где осуществляют себя (а не меня) социальные и зоопсихологические сценарии, модели и законы.

– Христианство считает, что человек свободен от условий своего существования в мире, от общества?

– Юный тибетский скинхед из первой «Матрицы» (тот, что на квартире у Пифии упражнялся с ложкой) напомнил традиционный буддистский рецепт освобождения от кармической несвободы: «Прежде всего ты должен понять, что ложки не существует. Тем самым ты обретешь свободу от этой ложки и для обратного воздействия на нее». Нечто подобное есть в христианстве. Человеку необходимо защитить себя от растворения в своих социальных функциях – вот главная установка.

И первый шаг на пути прозрения – вспомнить, что есть Суббота. В субботний (для христиан – воскресный) день ты сбрасываешь с себя социальную маску и из "Его превосходительства" превращаешься в "раба Божьего". И ты ощущаешь себя перед лицом более высокого, чем ты сам. Причем настолько высокого, что нет смысла заискивать, искать повода для взятки и т. д. Все мы, увы, разительно меняемся в зависимости от того, с кем беседуем, – с подчиненными или начальником. Но есть такой Начальник, перед которым игра не имеет никакого смысла – и хотя бы в день субботний об этом стоит помнить и побыть перед Ним без грима.

Кстати, напомню толкование святого Кирилла Иерусалимского – святого 4 столетия – на вопрос "Зачем Господь создал субботу и ночь? Почему нельзя сделать так, чтоб всегда было только солнышко, светло, день?", он отвечает: чтобы хотя бы ночью и в субботу рабы имели свободу от своих господ.

– Как Православие смотрит на бизнес? Не противоречит ли занятие бизнесом христианским ценностям?

— Христианство – это не профессия, и поэтому оно может быть совместимо с любой профессией. Христианство – это не социальный статус, и поэтому христианская вера может быть совместима с любым социальным статусом: и раба, и императора.

Церковь не считает успех в мире бизнеса чем—то "греховным". В Евангелии Христос ставит преуспевающих купцов в пример остальным. Он вспоминает о людях, которые сейчас называются бизнесменами, когда говорит о самых таинственных вещах, о тайне Царства Божия: подобно Царство Божие купцу, который продает мелкий жемчуг для того, чтобы купить одну крупную жемчужину. Слово жемчужина сегодня зачаровывает и мешает понять прозаичную конкретику этого языка. По сегодняшнему это звучало бы так: если бы человек знал, что нефтяные запасы обнаружены где—то в калмыцких степях, то современный бизнесмен не усомнился бы продать свой гектар черноземной земли в Ставропольском крае и купить безводную калмыцкую землю.

То, что Христос обращается к опыту людей, живущих торговлей, а не только к опыту пастухов, земледельцев и рыбаков, показывает универсальность христианства. Оно готово разговаривать с любыми людьми на любом языке, отталкиваясь от опыта их жизни.

Успех в мирской карьере – это не зло. Это просто обстоятельства твоей жизни. Сами по себе богатство или нищета не имеют нравственного наполнения. Нравственное наполнение имеет только реакция человека на те обстоятельства жизни, в которых он оказался. Человек испытывается тем, как он реагирует на эти обстоятельства, как он переживает свою нищету или свое богатство. Ни одна земная работа сама по себе не вводит в Царствие Божие. И токарь спасается не тем, что он работает у станка и хорошо обтачивает заготовки, и крестьянин на Божьем суде будет оправдываться не тем, что он прямо проводил борозду и вовремя кормил своего коня. Так что нельзя сказать, будто работа банкира пагубна, а работа токаря спасительна.

Если от твоих профессиональных решений ежедневно зависят судьбы финансовых потоков, а, значит, и людей, то и отнесись к работе как к работе, как к своему профессиональному долгу. И делай ее хорошо и честно.

– Складывается впечатление, что православие очень подозрительно относиться к самому институту собственности (мы тут говорим не о реальной церковной практике, а о догматике). Не сближает ли это православие с коммунизмом, как социальной доктриной?

– При обсуждении этой темы важно помнить, что в православии есть различие между повседневной нормой и высшим призванием.

Мало различать добро и зло. Надо различать хорошо и лучше. Скажем, Апостол Павел говорил, что хорошее дело – брак, но он хотел бы, чтобы его ученики были подобны ему – свободны для всецелого служения Христу. Ни слова осуждения в адрес брака, напротив – благословение. Для начала – мир закона, и лишь затем – то, что выше закона, мир благодати. Но сначала надо научиться жить в мире закона, нормы. Прежде чем обожиться, надо очеловечиться. Во втором веке святой Ириней Лионский говорил о грехе первых людей (Адама и Евы), что они, прежде чем стать людьми, хотели стать богами. Это очень точное определение очень часто встречающегося греха. Так вот сначала научись правилам обычного человеческого общежития, а потом уже возмечтай о каком—то пути отшельника, суперйога и т. д. Нечто подобное и здесь. Но отсюда следует, что если нечто не нужно на высшем пути, это нечто все же нельзя осуждать, встречая его в мире более обычном.

На горной высоте слитки золота и ценные бумаги будут ненужной ношей. Еда, подходящая для обычного шахтера или профессора не подойдет для того, кто готовит себя к Олимпийскому старту. Не все обязаны быть монахами. Но завидовать монашескому пути и монашеской свободе должен любой разумный христианин.

И на любом этапе духовного становления есть общее правило: если борьба за собственность и труд по ее удержанию не расчеловечивают тебя – что ж, значит ты духовно силен и можешь ею владеть. Но ведь может быть иначе: лишняя соломинка может переломить горб верблюду. По слову святого Иоанна Златоуста – как слишком большая обувь натирает ногу, так слишком большое жилище натирает душу.

Христианство на 1800 лет старше теории научного коммунизма, и, значит, о проблеме богатства—бедности мы думали никак не меньше коммунистов. С коммунизмом у нас есть как точки сближения, так и линии расхождения. Формула советского коммунизма: "то, что было твоим – будет моим". Инакова формула христианского "коммунизма": "что было моим, пусть станет твоим". "Деньги мои, идите прочь от меня – к бедным!". Но буквальное и всецелое исполнение такого евангельского совета – это высший полет, это путь совершенно свободного человека.

И, конечно, мы от этой вершины не отказываемся. И для нас дороги люди, типа преподобного Серафима Вырицкого, который был купцом и еще до революции успел избавиться от своих заводов и принял путь монашества. Однако, это не означает, что все должны так идти.

Понуждать всех к такой жизни было бы сопряжено с насилием. Это путь не нормы, а юродства, а, значит, это путь особого и личного Божьего призвания.

Помнить о таком пути, хотя бы иногда мечтать о нем и плакать о своей далекости от него должен каждый христианин. Реализовывать же – лишь тот, кто понял, что разминовение с таким путем есть затянувшееся насилие над собственной совестью.

Начинать надо не с него. Для начала ты хотя бы отнесись по—человечески к людям, которые зависят от тебя.