Глава шестая

– Что мне делать, Триш? Я не могу сидеть и ждать… я к этому не привыкла. Я разучилась отдавать руководство делом в чужие руки.

– Придется, Антония. Полиция знает, что делает. Тебе будет чем заняться, когда… – Триш замолчала, не желая произносить фальшивые слова утешения и в то же время не имея сил поправить «когда» на «если». – Позднее, – невнятно добавила она. – Давай поговорим о чем-нибудь другом. Расскажи мне о Роберте.

– Что именно?

– Как у тебя с ним отношения? Счастливы ли вы? Вот об этом.

– А что? – Подозрение поднялось над головой Антонии, словно иглы обороняющегося дикобраза. Триш даже услышала их треск.

После обнаружения крови в кукольной коляске Шарлотты и рассказа о синяках на ее руках трудно было поверить, что никто из обитателей дома не обижал девочку. Зная из статистики, что Роберт – более вероятный подозреваемый, чем няня, Триш хотела разузнать о нем побольше. Антония единственная могла рассказать ей что-нибудь полезное, но была настолько полна подозрительности, что действовать приходилось осторожно.

После секундного размышления Триш решила сослаться на собственную несостоятельность в личной жизни:

– Я совершенно не умею поддерживать отношения и не понимаю, в чем дело. Вот и подумала, что, послушав про твои, пойму.

Не очень-то убедительно, сказала она себе, дожидаясь ответа Антонии. Я прекрасно знаю, в чем дело. Просто я ненавижу то, как мужчины рубеж за рубежом заставляют тебя сдавать оборону, пока ты не станешь совсем беззащитной, и тогда бросают тебя… или используют в качестве мишени в своих упражнениях. В любом случае ты оказываешься несчастной, полной гнева и испуганной собственной обнажившейся сущностью.

– Раньше я могла поддерживать отношения почти год, а сейчас не могу протянуть дольше трех месяцев. Я смотрю на такие пары, как ты и Роберт, и восхищаюсь вами, а потом начинаю думать, как тебе это удается.

– А не надо слишком много думать. – Голос Антонии прозвучал сухо, но гораздо менее подозрительно. – Это всегда плохо кончается.

– Почему? Я имею в виду, что такое ты боишься обнаружить, если начнешь думать о Роберте?

– Ничего страшного, поэтому не надо смотреть на меня с таким интересом. Я не романтик, как ты, и видела слишком много, чтобы верить в вечное блаженство или даже счастливую жизнь в браке. Лучше сосредоточиться на поверхности и не копать вглубь в поисках неприятностей.

Я тоже много повидала, подумала Триш, но именно поэтому я больше не стану с этим мириться.

– Послушай, Триш, ты же прекрасно знаешь, как и я, что ни один мужчина не остается навсегда таким привлекательным – или таким увлеченным, – каким был вначале. Такова жизнь. Но я бы сказала, что Роберт, пожалуй, совсем не плох. У нас по-прежнему есть общие интересы, и он умеет меня рассмешить. – Губы Антонии раздвинулись в улыбке, больше похожей на гримасу. – И он никогда не зевает мне в лицо, как это всегда делал Бен. Меня от этого просто тошнило.

– Да, знаю. Я видела, что ты его ненавидишь.

– А ты бы не возненавидела? – резко спросила Антония.

– Вероятно, – ответила Триш, надеясь достаточно спокойной благожелательностью голоса смягчить свои следующие слова. – Но возможно, он не зевал бы так часто, если бы был чуть больше уверен в твоих чувствах. Бедняге Бену всегда требовалась моральная поддержка, не так ли? А ты была на это немножко скуповата.

Антония улыбнулась, в осанке и взгляде снова появилась знакомая царственность.

– Он ведь тебе самой очень нравился, а? В какой-то момент я даже думала, что ты собираешься увести его у меня.

– Ты что, правда? Когда?

– О, сто лет назад, – небрежно ответила Антония.

– Ты, наверно, сошла с ума! Конечно, я всегда любила его, но по-сестрински, – сказала Триш, а потом, с большей искренностью, добавила: – Он с самого начала принадлежал тебе, а ты знаешь, как я отношусь к людям, которые разбивают чужие браки.

– Должна бы, ты достаточно часто мне об этом говорила. А ты со своим отцом видишься?

– Нет.

Триш с радостью говорила бы о чем угодно, лишь бы Антония не терзалась картинами того, что может происходить с Шарлоттой, но обсуждать с кем-либо своего отца ей по-прежнему было трудно.

Он с жестокой внезапностью исчез, когда Триш было восемь лет. Оглядываясь назад, она поражалась, насколько мужественно справилась с этим ее мать, не впавшая в истерику и в течение месяца нашедшая и работу, и коттедж, который могла позволить себе на свою мизерную зарплату. Материальной помощи от мужа она не получала, пока в конце концов не подала на него в суд через пять лет после его ухода, и при этом умудрялась давать Триш все, что было у ее школьных друзей. Для нее это было, наверное, ужасно тяжело, и тем не менее она никогда не осуждала его в присутствии Триш. По воспоминаниям прошлого мать представала просто святой.

Пожалуй, даже излишне святой. В некоторые моменты Триш казалось, что критика была бы не лишней. Отец ни разу не потрудился с ней встретиться. От него не приходило ни писем, ни подарков на Рождество и в день рождения, ни поздравлений с успешно сданными экзаменами, не было никаких контактов, пока о ней не заговорили в газетах как о подающем надежды молодом адвокате, а тогда уже было слишком поздно. Она была слишком зла, чтобы подпустить его к себе, и будь она проклята, если он посмеет поставить себе в заслугу какие бы то ни было ее успехи. На это имеет право ее мать, и никто другой.

– Прости, – сказала Антония, с любопытством глядя на нее. – Я не думала, что это такая больная тема.

Триш пожала плечами:

– Просто мне трудно об этом говорить. Лучше расскажи мне о Роберте.

– Он не разбивал моего брака с Беном, поэтому можешь перестать выражать так явно свое неодобрение. Разрушила его эта американская сучка Бена, как ты прекрасно знаешь. Роберта я встретила уже потом.

– Да, знаю, – сказала Триш, предпочтя не напоминать Антонии о ее собственных многочисленных похождениях.

– И с ним мне жить гораздо легче, чем когда-либо было с Беном.

– Да? Хорошо. И в каком же отношении?

– О, во многих, – ответила Антония с какой-то особенной улыбочкой. – Если быть честной… – Помолчав, она кивнула головой, словно сама она или Триш что-то сказала. – Да, думаю, в основном потому, что Роберт терпеть не может все то, что Бену казалось чудесным.

– Например?

– Ой, Триш! Ты должна помнить, как Бен постоянно распространялся о радостях семейной жизни. Он постоянно грезил о чистых пеленках, которые сушатся на старой каминной решетке в детской, сквозь них просвечивает огонь, и выводок влажных голеньких малышей играет с костяными погремушками ручной работы перед камином на коврике, который соткала его преданная жена длинными зимними вечерами, пока он занимался мужской работой где-то там, на свежем воздухе. В духовке стоит яблочный пирог, пахнущий корицей, а я пухлая, в фартуке, с обожанием улыбаюсь ему всякий раз, когда он решит прийти домой, чтобы оплатить мои счета, обеспечить мою безопасность и дать мне указания, что делать. Уф!

Триш впервые в жизни обнаружила, насколько живое воображение у Антонии, и от души понадеялась, что изумление не отразилось на ее лице.

– Роберт терпеть не может всего этого так же сильно, как и я. Ему нравятся приличные рестораны, общество взрослых и в целом гораздо более утонченный образ жизни. И его нисколько не пугают мои успехи. Бен так и не смог с этим смириться. Знаешь, это было даже нелепо; я всегда зарабатывала больше него, даже вначале, но он настоял, что будет за все платить сам. Наверное, это было своего рода самоутверждение, но я от этого бесилась. Роберт совершенно другой. Ему нравится, что я так много зарабатываю, и он откровенно побуждает меня тратить деньги на него.

– И это хорошо?

– Конечно. Неужели ты не понимаешь? Он достаточно уверен в себе, чтобы брать, тогда как у Бена этого никогда не было. А куда как легче жить с уверенным мужчиной, чем с хнычущим нытиком.

– А, понятно, – сказала Триш. А про себя подумала: «Бедный Бен! Ну и жизнь ты ему устроила».

– И потом, Роберт принимает меня такой, какая я есть. Бен все время пытался меня изменить, принизить, чтобы самому не чувствовать себя подчиненным.

Неужели? – спросила себя Триш, мысленно оглядываясь назад. Да нет, конечно. Разве он не хотел всего лишь, чтобы ты продолжала относиться к нему так, как, казалось, относилась вначале? Не в этом ли было все дело?

– Что ж, я действительно рада, что это себя оправдывает, – сказала она вслух. – Кстати, какова была реакция Роберта на синяки, которые ты видела на руках Шарлотты?

– Он о них не знает.

Триш уставилась на Антонию. Она никогда ее не поймет. В подобной ситуации Триш рассказала бы всем и каждому из своего окружения, чтобы они тоже повнимательнее пригляделись к Шарлотте.

Возможно ли, чтобы на каком-то подсознательном уровне Антония всегда знала, что Ники не могла оставить эти отметины? Быть может, она боялась, что это был Роберт? Боялась настолько, что не призналась в этом никому, даже полиции?

– Почему ты ему не сказала? – как можно более мягко спросила Триш.

Антония пожала плечами:

– Он не умеет притворяться, и я не могла довериться ему, чтобы он не спугнул Ники раньше, чем я соберу те или иные сведения.

– Ну да. Понятно… по крайней мере, мне кажется, что понятно. Антония?

– Да?

– Полиция никак не намекнула, кто вчера последним видел Шарлотту?

– Разумеется, Ники. – Антония посмотрела на Триш как на круглую дуру. – А до этого Роберт, перед тем как поехал к себе в контору в два тридцать. А перед этим Майк, ее учитель по плаванью. Но из бассейна они ушли около двенадцати, как обычно, так что он не мог увидеть ничего примечательного. Кто это там?

Они обе услышали, как на улице, за закрытыми окнами оживились журналисты.

– Должно быть, Ники, – сказала Триш, различив встревоженный женский голос среди взрыва агрессивных восклицаний журналистов. – Позвать из кухни констебля Дерринг, чтобы она занялась ею?

– Погоди. Я хочу первой поговорить с Ники.

– Но инспектор особо подчеркнул…

– К черту! Я хочу кое-что выяснить, прежде чем она попадет к ним в руки.

Антония вышла из комнаты и тут же вернулась с худенькой светловолосой девушкой.

Триш посмотрела на нее с интересом. Она никогда раньше не видела няню и знала о ней только по раздраженным описаниям Антонии и восторженной болтовне Шарлотты в ночь шевелящихся червяков. По ее словам, Ники тоже отлично умела доказывать, что они не существуют.

Известно было, что ей двадцать один год, но, на взгляд Триш, выглядела она моложе, возможно, из-за своего маленького роста. Пять футов два дюйма, черные джинсы с синим эластичным ремнем и облегающая рубашка-стрейч в синюю и зеленую полоску. Триш стояла слишком далеко, чтобы разглядеть цвет глаз, но они опухли от слез, а кожа под носом была воспалена.

Ее открытое лицо оказалось на удивление бледным для человека, который, если Антония верно описала их домашний распорядок, ежедневно проводил несколько часов на улице. Единственным ярким пятном был ярко-зеленый бархатистый ободок, с помощью которого девушка убрала назад волосы.

– Антония, простите меня, – нерешительно проговорила она, в ее голосе присутствовал чуть слышный северный акцент. – Умоляю, простите меня.

Антония аккуратно закрыла дверь позади них, словно для того, чтобы ни один звук не проник в находившуюся в цокольном этаже кухню, где констебль Дерринг, должно быть, послушно пила чай.

– Даже не пытайся извиняться, – сказала она таким тоном, что Ники сморщилась. – Просто расскажи мне, что произошло.

Ники не ответила. Взгляд ее был тупым и упрямым. Триш удивилась. По описанию Шарлотты она представляла себе более умную и чувствительную девушку.

– Ну, не молчи, – нетерпеливо проговорила Антония. – Просто смешно притворяться. Полиция, может, и проглотила твою историю про бесследное исчезновение Шарлотты, но со мной этот номер не пройдет. Я хочу знать, что именно вчера произошло.

– Но, Антония, я ничего не скрываю, – сказала Ники, обретя дар речи, и, как только заговорила, впечатление туповатости исчезло. – Я вчера рассказала Роберту, что в точности случилось, и сегодня все утро говорила об этом в полиции: я оказывала помощь другому ребенку, а когда закончила, то увидела, что Шарлотты нет.

– Совершенно незнакомому? Ты отвернулась от Шарлотты, за которую несла полную ответственность, и подвергла ее страшному риску, чтобы помочь ребенку, которого никогда в жизни не видела? Я не верю, что даже ты могла так поступить.

Триш украдкой глянула на Антонию. Такая неприкрытая враждебность была не лучшим способом получить от Ники информацию.

– Антония… – начала было Триш и не получила никакого ответа.

– Мне пришлось, Антония. Он был совсем один. Такой маленький, и у него текла кровь. И он был напуган. Шарлотта была в безопасности…

– Отнюдь нет, если судить по твоей истории. Как раз наоборот.

– Нет, – со страстью сказала Ники, ее голос задрожал. – Не было никаких причин думать, что с ней может что-то случиться. Там были другие дети. Никто за ними не смотрел. – До этого она достала из кармана джинсов использованный бумажный носовой платок и крутила в руках, разрывая его и роняя маленькие грязные шарики сероватой салфетки на чистый кремовый ковер, как бусинки разорванного ожерелья. – Вы должны верить мне, Антония. Я ничего не видела

– Потому что постаралась не видеть, не так ли? Может, плач другого ребенка был сигналом? Или уловкой, чтобы отвлечь внимание окружающих, пока похищали Шарлотту? Так все было? Давай же, Ники, отвечай. В конце концов тебе придется мне рассказать. Так что вполне можешь сделать это сейчас.

– Но мне нечего рассказывать! Я уже описала полицейским все, что случилось. Почему вы мне не верите?

Ники побледнела еще сильнее, а краснота вокруг глаз и под носом проступила как знаки вины; ее непрерывно двигающиеся руки дрожали.

– Антония, – вступила Триш, – мне кажется…

– Помолчи, Триш. Ники, я не верю тебе, потому что не верю, будто даже ты могла быть настолько абсурдно безответственна. Я хочу знать правду, и я сделаю все необходимое, чтобы вытянуть ее из тебя.

– Антония, ты не можешь поступать таким образом. Что бы ни случилось, ты должна…

– Это тебя не касается, Триш. Помолчи.

– Я не могу позволить тебе…

Голос Антонии взорвался яростью.

– Ты не можешь ничего мне позволить. Ты не имеешь права вмешиваться. Если не можешь держать язык за зубами, лучше уходи.

Сознавая, что любой протест только еще больше выведет Антонию из себя, Триш поднялась. Ники издала невнятное слово, которое звучало как «пожалуйста».

– Ты будешь говорить, только когда я тебе разрешу. – Голос Антонии щелкнул как кнут. Ники дернулась и закрылась руками, словно от удара. Когда Триш шла мимо девушки, направляясь к двери, Ники взглянула на нее, явно умоляя не оставлять ее один на один с Антонией.

После секундной паузы Триш, повернув голову, произнесла как можно спокойнее:

– Я подожду в холле, пока ты закончишь, Антония.

– Как угодно. Так, Ники. Я хочу…

Триш вышла из комнаты, прежде чем услышала требование, размышляя, стоит ли спуститься в цокольный этаж и сообщить констеблю Дерринг, что Ники вернулась. Если бы она была уверена, что это поможет, она вполне нашла бы в себе силы противостоять гневу Антонии, но такой уверенности у нее не было.

Гадая, как дела у инспектора Блейка с Робертом, Триш устроилась ждать в неудобном, хоть и красивом старом кресле из фруктового дерева, стоявшем в холле рядом с холодным радиатором. Край сиденья врезался в бедра, как она ни усаживалась. Через некоторое время это стало настолько нестерпимым, что Триш поднялась и стала взад-вперед прохаживаться по холлу.

Прохаживаясь, она старалась осмыслить все услышанное, сожалея, что не имеет доступа к полицейским материалам. Из всего, что могло случиться с Шарлоттой, более или менее вероятными ей представлялись только три варианта: ее забрал с игровой площадки совершенно незнакомый человек по причинам, пока не выясненным, ее убил кто-то из близких ей людей или забрал Бен Уэблок.

Мысль о том, что Шарлотта может находиться в руках Бена, успокаивала, но Триш не могла заставить себя поверить в такую возможность. Она не видела его с развода, но все, что она знала о нем до сих пор, говорило, что он не способен на столь хитрый и жестокий поступок, как похищение Шарлотты. Как бы ни был он до сих пор сердит на Антонию, он никогда не отомстил бы ей таким способом. И если бы захотел получить опеку над ребенком, которого никогда не знал, то добился бы этого через суд. В этом Триш была уверена. Почти.

Нет, сказала она себе. Тут дело хуже. Могла ли это быть Ники?

Если бы мне удалось увидеть ее глаза, я бы сказала. В них могла таиться эта пустота, пустота, которая появляется, когда разрывается связь между происходящим с тобой и твоими ощущениями.

Жаль, что я не видела ее глаз. Ее и Роберта. В его глаза я никогда не заглядывала. А зря.

Дверь гостиной открылась, и появилась Ники. Теперь у нее дрожали уже не только руки, она тряслась всем телом.

– Простите, – тихо проговорила Триш, направляясь к девушке из дальнего конца холла.

Ники содрогнулась, словно через нее пропустили ток напряжением в тысячу вольт.

– Простите, что оставила вас одну, но я побоялась, что в моем присутствии Антония станет еще грубее.

Ники покачала головой, цепляясь одной рукой за перила, а другой вытирая глаза.

– Хуже она уже не станет. Я знаю, что виновата, но ей не следует говорить такие вещи. Она должна понимать, что я никогда не обижала Лотти. Я чувствую… – Она умолкла, словно не находя слов, чтобы это описать.