Глава двадцать пятая

– Что ж, ничего не поделаешь, – три недели спустя сказал суперинтендант, бросая папку на свой стол. – Девочка рассказывает только об уроках плавания, мороженом, гамбургерах и о том, как хорошо ей было с хорошими людьми по имени Сью и Сэмми, как они пели и играли. Никаких следов физического насилия. Никаких даже намеков, кто эти Сью и Сэмми. Ничего подозрительного в отношении пары, которая нашла потерявшуюся и плачущую Шарлотту в парке и привела к нам. Шарлотта много раз повторила, что они – не Сью и Сэмми. Неизвестно, где находится дом, в котором ее держали, кроме того, что он стоял в поле. Кто нас дурачил, Джон?

Последовала пауза. Блейк, и сам раздраженный и измученный этими днями поисков Шарлотты, когда впустую было потрачено столько времени, денег и сил и пережита такая тревога, не хотел усиливать негодование суперинтенданта необдуманными обвинениями.

– Ну-ка, ну-ка, Джон, у вас должна быть какая-то идея! Вы уже несколько недель опрашиваете всех этих людей. И вы далеко не дурак.

– Я думаю… я думаю, что Антония Уэблок заплатила выкуп, – неохотно проговорил Блейк.

– И мы не подозревали, что все то время она вела переговоры? Мы поставили телефон на прослушивание с первой же минуты, еще до ее возвращения из Штатов. Как мы могли не знать, что происходит?

– Я не знаю, как они общались, – с отчаянием сказал Блейк. Он был ужасно зол на Антонию, но даже самому себе не признавался в этом. Кэт скупо рассказывала ему, каково это – быть беременной, а потом потерять ребенка, и он обладал достаточным воображением, чтобы представить себе чувства матери в ситуации, в которую попала Антония. Но ей следовало довериться им. Из-за нее он испытал адские муки. Когда-нибудь он, может, и простит ее. Но будь он проклят, если поделится своими чувствами с суперинтендантом.

– Мы не знаем, сколько у нее мобильных телефонов, сэр. И как она собирала выкуп, как передала его похитителям. Я допрашивал ее снова и снова, но она держится своей версии, что ничего никому не платила, а возвращение девочки – необъяснимое чудо. Так она все время его называет. Но другого подходящего объяснения нет. Она должна была заплатить выкуп. В конце концов, ей в ее положении гораздо легче, чем большинству людей, не вызывая подозрений, перебросить деньги со счета на счет в любой точке земного шара… и получить доступ к большим суммам. Это единственное разумное объяснение.

– А как же Макгуайр? Совсем недавно вы с уверенностью говорили о своих подозрениях на ее счет. Вы считаете, она могла участвовать в поддержании связи между Уэблок и похитителями?

– Я так не думаю. И… – Блейк помедлил, по-прежнему не желая выказывать свои чувства. Это дело перевернуло его душу, и ему понадобится много времени, чтобы прийти в себя. Слава богу, что есть на свете Кэт. Одна мысль о ней позволит ему сохранить здравый рассудок, не то что общение с этим надутым бессердечным придурком!

– Ну же, выкладывайте, Джон. Не забывайте, что мне нужно отчитаться перед вышестоящим начальством… и перед средствами массовой информации.

– Забудьте о средствах информации, сэр. Они уже достаточно порезвились, опубликовав все эти потрясающие фотографии и рассказы про возвращение Шарлотты. Поскольку скандала тут нет, они очень скоро забудут о нашей загадке. Я удивлен, что они еще до сих пор не успокоились, но с первых страниц это дело исчезло уже больше недели назад и не сегодня-завтра исчезнет совсем. Я только собирался сказать, что не думаю, будто Макгуайр стала бы за нашей спиной помогать с выплатой выкупа. Она слишком честная, слишком предана закону.

– Что-то вы по-другому запели. С чего это?

– Я собрал о ней дополнительные сведения, – медленно ответил Блейк. Его поразило уважение, с каким отзывались о Триш Макгуайр люди, которым он мог доверять. – Я поговорил с теми, кто с ней работал – с нашими в том числе, – и никто из них не разделяет мнения Антонии о ее характере, сексуальности и ее интересах.

– Вы считаете, что Антония была искренна в своих отзывах о ней?

Блейк вынужден был признать, что этот человек не так глуп, как иногда кажется, даже если он и настоящая сволочь.

– Вероятно, нет. Я подозреваю, что мы слишком много крутились в ее доме и подобрались слишком близко, так что ей пришлось подсунуть нам другой след, пока мы не обнаружили, что она ведет переговоры с похитителями. Я думаю, она решила пожертвовать Макгуайр. Допускаю, что на ее месте я поступил бы так же. Разве можем мы обвинять ее за то, что она сделала все возможное для спасения своего ребенка?

– Я могу! Может, привлечь ее за пустую трату времени полиции? – предложил суперинтендант, раздраженно и с шумом передвигая бумаги на столе.

– Вы думаете, суд примет это, сэр… учитывая, что ребенок жив? Я думаю, что все симпатии будут на стороне матери, которая имела возможность выкупить свою дочь и сделала это со всей осторожностью. И даже если иск примут, присяжные, скорее всего, ее оправдают. А вы как считаете?

– Может, и оправдают. Но мне это надоело, Джон.

– Понимаю. Но не могу не восхищаться ею – в некотором роде.

– А я могу, – снова, еще резче, возразил начальник. – Посмотрим, не удастся ли через пару месяцев привлечь ее за отмывание денег. Если она действительно переводила деньги через офшорную зону, чтобы выкупить дочь, то должны остаться следы. Я этим займусь.

Блейк колебался.

– Что еще?

– Ничего, сэр.

– Хорошо. Ах да, кстати… я перевожу Лейси. С глаз долой, Джон, и все такое. Смиритесь с этим.

Блейк спросил себя, сколько еще людей хотели бы удавить суперинтенданта. И пошел искать Кэт.

По крайней мере, думал он, раз мы больше не будем работать в одном отделении, нам не придется так осторожничать в разговорах. В разговорах, а быть может, кое в чем другом. Нет худа без добра. Вперед и с песней!

Глава двадцать шестая

– Почему ты не можешь мне все рассказать? – спросил Стивен. – Боишься, что этот человек не сможет содержать тебя так, как я все это время? Или мириться с твоими выходками? Дело в этом?

– Нет, – процедил сквозь зубы Майк.

– Значит, никакого нового поклонника? Правда? Мне трудно в это поверить.

– Ненавижу этот твой сарказм. Я же тебе сказал. Почему ты мне не веришь?

– Потому что знаю, с какой легкостью ты лжешь. И как любишь новых воздыхателей, которые не знают тебя так, как знаю я. Новых воздыхателей и новые красивые вещи. Хорошенькие новые кашемировые свитера. И не менее хорошенькие новые дорогие туфли. Давай, Майк, ты спокойно можешь рассказать мне все. Ты же знаешь, в конце концов я выясню, кто он.

– Да нет никого! Ну почему ты мне не веришь? Ты же знаешь, я тебя люблю.

– Ты никогда этого раньше не говорил. Как интересно! Ты скрывал это и скрывал, пока у меня не осталось к тебе никаких чувств. Поклонника я могу и простить, но не альтернативу.

– Что ты хочешь этим сказать? – со страхом спросил Майк, почти не слыша этих слов, не говоря уже о том, чтобы понять их смысл.

– У тебя завелось слишком много денег. Это бросается в глаза. Если это не новый богатый поклонник, – а мне кажется, я почти в это верю, – тогда ты снова занялся распространением наркотиков в этом своем мерзком спортклубе. Верно? Неужели полиция, прошмонавшая всю эту квартиру, клуб и спортивный зал, не напугала тебя настолько, чтобы ты навсегда завязал с этим идиотизмом? Неужели воспоминаний о Фелтэме недостаточно, чтобы остановить тебя?

– Прекрати. Прекрати! Я же говорил тебе, что ничего не распространяю и даже не употребляю. Полиция арестовала всех, кто употреблял. С меня подозрения сняли. Я сказал, что не буду, и не делаю этого.

– Я тебе не верю. У тебя завелось слишком много денег, – почти выкрикнул Стивен. – Я сто, тысячу раз говорил тебе, что будет, если ты вернешься к наркотикам. Послушай… иди-ка ты собирай свои вещи. Я больше не хочу иметь с тобой дела. Давай! Выметайся!

Стивен остался за идеально накрытым обеденным столом, чувствуя, как аромат еды, которую готовил Майк, сменяется резким запахом гари. Он позволил блюду сгореть, и квартира наполнилась едкой угарной вонью, а дорогая сковородка фирмы «Куизинокс», без сомнения, испортилась. Он ждал, слушая, как за стеной, в их спальне Майк возится в шкафах и ящиках.

Стивен знал, что, вполне вероятно, рискует отцовскими часами и своими запонками, а также наличными, отложенными про запас в дальнем углу верхнего левого ящика. Но ему было наплевать. Он словно оледенел. Когда-нибудь он оттает, а может, и нет. Возможно, он навсегда останется таким, как сейчас: окаменевшим от обиды и разочарования, безразличным ко всему на свете.

Он любил Майка и какое-то время думал, что ему удастся пробудить в юноше искреннюю, бескорыстную любовь. Как он мог так ошибиться? Когда же он образумится? Что ж, одно он знает точно – больше он подобного промаха не допустит!

Прошло с полчаса, как он отправил Майка собирать вещи, запах гари стал рассеиваться. Стивен по-прежнему сидел за столом, крепко сжимая пальцами стоявшую перед ним старинную веджвудскую тарелку.

– Знаешь, а я ведь любил тебя по-настоящему. – Голос Майка был полон дерзости и детской злости. – И ты больше никогда не найдешь такого, как я.

Стивен поднял глаза и увидел в дверях своего бывшего возлюбленного, у его ног стояли два саквояжа от Гуччи. Его лицо было, как всегда, прекрасно.

– Я готов был сделать для тебя что угодно, Стивен. Ради тебя я бросил наркотики. Ради тебя оставил своих друзей. Но ты холодный, жестокосердный, жестокий, жестокий человек. И ты не поймешь, что такое любовь, даже если она укусит тебя за член. Мне жаль тебя. Очень жаль. И я надеюсь, что эта квартира сгорит дотла.

Он, словно пушинки, подхватил туго набитые и увесистые с виду саквояжи и ушел.

Стивен выпустил из затекших пальцев тарелку и пошел к сгоревшим кастрюлям.

Глава двадцать седьмая

– Тайна Шарлотты Уэблок так и не разгадана, – прочитала Рени Брукс, поднимаясь со стула с «Дейли Меркьюри» в правой руке. Левой она держалась за бедро, боль в котором усиливалась с каждым днем. Скоро придется пойти к врачу, но он ей не нравился, и Рени все оттягивала визит. Иногда помогал аспирин или бутылка с горячей водой. Она продержится еще немного.

– А в чем там дело? – спросил из коридорчика Гарольд.

– Это про девочку. Про ту, за которой смотрела Николетта и которая потерялась. До сих пор неизвестно, где она была. В течение пяти дней.

– Чушь!

– Так пишут в газете, – ответила она, передавая ее мужу, чтобы не спорить с ним, а сама направилась к плите, чтобы, пока Гарольд будет читать, пожарить бекон.

– Все это подозрительно, если хочешь знать мое мнение, – заявил он, дочитав статью до конца. – Подозрительно. Вот как это называется. Так или иначе, ее уволили, и она теперь не скоро найдет такую же славную работенку, вот увидишь.

– Только не надо этому радоваться! – воскликнула Рени, грохнув сковородкой о плиту, от чего горячий жир выплеснулся на огонь. Не получив ответа от Николетты, она расстроилась больше, чем сама ожидала. Это было жестоко и совсем не похоже на ту девочку, которую она помнила. Приходилось думать, что, возможно, она не так уж хорошо ее и знала. И заставляло тревожиться за другого ребенка, за того, чьей няней была Николетта, за маленькую Шарлотту Уэблок.

Она ведь получила милое письмо от Шарлоттиной матери, стало быть, письма дошли. Та писала, что старается верить: малышка Шарлотта вернется к ней и что ей очень помогает, когда такие люди, как Рени, понимающие, что значит быть матерью, присылают слова сочувствия. Она даже поблагодарила Рени за то, что та побеспокоилась написать ей.

Так что письма наверняка попали к адресату. И Николетта, скорее всего, свое получила, однако, в отличие от незнакомой, но, очевидно, доброй миссис Уэблок, она ответить не потрудилась.

– Николетта пережила жуткое время и, наверное, очень переживала, – сказала она, убеждая в этом самое себя, – а ты радуешься, что она не найдет новой работы. Ты отвратителен.

– Что это на тебя нашло? – сказал Гарольд, в изумлении глядя на нее.

– Ничего, – хмуро ответила она, возвращаясь к бекону. – У меня болит голова.

– Ты что, пыталась с ней связаться? – спросил он почти угрожающе.

– Я ей написала, – призналась Рени, которой уже несколько недель хотелось с кем-то этим поделиться, – но она не ответила.

– А я что говорю! И всегда так говорил: эгоистичная, неблагодарная маленькая тварь. Всегда такой была.

– Нет, не была, – возразила Рени, сталкивая хрустящие ломтики бекона на две подогретые тарелки. Она аккуратно прикрутила газ и, когда жир достаточно остыл, разбила туда яйца. – Тогда не была. Она была милой девочкой и самой умной из всех, какие у нас были, и самой доброй. Я всегда скучала по ней, с тех пор, как ее забрали. И сейчас скучаю, и всегда буду скучать. Если уж кто и эгоист, так это ты. Ты напугал ее до полусмерти.

– Чепуха! Я подразнил ее, как всегда их дразнил. Это только шло им на пользу.

– Но не Николетте. Говорю тебе, ты ее напугал. Вот твой завтрак. Ешь, пока горячий. – Она нажала на педаль мусорного ведра и смахнула туда содержимое второй тарелки.

– Ты что, не будешь? – в полном недоумении спросил Гарольд.

– Нет. Я уезжаю.

– Рени… Рени! В чем дело? Что это сегодня утром с тобой творится, женщина? Ты сошла с ума. Рени, вернись!

Она закрыла дверь, словно отсекая его голос, и направилась к станции. Она найдет Николетту, она как-нибудь да найдет ее и тогда заставит сказать правду.

Глава двадцать восьмая

Триш встала перед зеркалом и, надев парик, убедилась, что ни одна из ее собственных черных острых прядок не торчит из-под пожелтевших, конского волоса буклей. Пока она поправляла парик, рукава ее черной мантии свисали с рук наподобие крыльев, а полоски у горла сияли хрусткой, как на разрезе у редиски, белизной. Краткое изложение дела лежало рядом, аккуратно перевязанное узкой розовой тесьмой. Она знала его досконально и, полностью уверенная в том, что закон на их стороне, не могла дождаться начала процесса.

– Привет, Триш! Как хорошо, что ты вернулась! Как ты? – раздался дружелюбный голос одной из королевских адвокатов, чье отражение мелькнуло в зеркале позади Триш. Она обернулась, чтобы убедиться в ее реальности.

– Прекрасно, Джина! Спасибо.

– О твоей книге рассказывают потрясающие вещи. Когда она выходит?

– Не раньше следующей весны.

– Как долго! Очень жаль.

– Да, конечно. Она тяжело мне далась, но теперь все позади, и я снова могу вернуться к прежней жизни.

– Это хорошо. Что у тебя сегодня?

– Дело Джорджа Хэнтона в пятом зале.

– А, знаю. Рассчитываете выиграть?

– Разумеется. – Триш продолжала улыбаться. Она ничего не могла с собой поделать. Даже теперь, по прошествии пяти месяцев, на протяжении которых медленно росла ее уверенность в своих чувствах к Джорджу, возможность произнести его имя вслух при других людях наполняла Триш радостным теплом.

– Мне пора, – сказала Джина. – Удачи!

– Спасибо. И тебе! Увидимся потом в столовой?

– Да.

Молодой королевский адвокат ушла. Захлопнув черную жестяную коробку, в которой хранился парик, Триш бросила последний взгляд на свое отражение и пошла за необходимыми бумагами. Выходя следом за Джиной из гардеробной, Триш с удовольствием слушала шуршание своей мантии и постукивание каблуков. Тело легко повиновалось ей, а голова работала с долгожданной независимостью от чувств. Джордж делал все возможное и невозможное, пытаясь откормить ее, но она сопротивлялась и пока еще не набрала ни одной лишней унции жира.

Покидая убежище гардеробной, чтобы впервые за много месяцев появиться в суде, Триш на мгновение ощутила тревогу. Нет, все будет хорошо! Это ее работа, и она умеет ее делать. Расслабившись, она сбежала вниз по широкой лестнице в длинный, идущий вдоль судебных залов коридор, в котором шумной толпой собрались адвокаты, их клиенты и свидетели с обеих сторон.

– Триш, – окликнул знакомый, повелительный голос.

При звуке его все мышцы Триш внезапно одеревенели, и ей пришлось напомнить себе, что нужно сделать вдох. Она с ужасом осознала, насколько призрачна граница между ее нынешней свободой и тем злом и презрением, что так долго опутывали ее, словно паутина. Она посмотрела на часы. До начала процесса еще пятнадцать минут. Она медленно повернулась, улыбаясь:

– Антония. Доброе утро. Что ты здесь делаешь?

– Не притворяйся, что не знаешь. Должно быть, вы все держите меня за полную дуру. Замышляете за моей спиной отнять у меня Шарлотту.

– Я никогда не считала тебя дурой, просто не ожидала тебя здесь увидеть, вот и все.

– Как тебе прекрасно известно, я здесь потому, что ты убедила Бена попытаться войти в жизнь Шарлотты. Разве не ты его представляешь?

Триш покачала головой, радуясь, что парик и мантия создают некую дистанцию между ней и Антонией.

– Нет. Я знала, что он предпринимает, и помогла ему всем, чем смогла. Но я с ним не работаю и не знала, что слушание назначено на сегодняшнее утро.

– Ты знаешь, что случится, если он выиграет, да?

Да, знаю, подумала Триш, рядом с Шарлоттой будет человек, который обезопасит ее от твоих новых коварных игр. Жаль, что мне не удалось доискаться, как тебе все это удалось, кто такие «Сью и Сэмми» и как ты убедила их молчать о своем плане. Но ты должна была понять, что мы не оставим маленького ребенка навсегда с женщиной, которая способна так поступить со своей дочерью.

– Если вы ее заберете, – прошипела Антония, – ее воспитает эта идиотка американка, которая даже не может иметь собственных детей и вынуждена воровать чужих.

– Она не такая уж плохая, – сказала Триш, уважение которой к Белле увеличивалось с каждой новой встречей и перерастало в настоящую симпатию. – И она очень тебе сочувствует. Возможно, общаясь с ней из-за Шарлотты, ты сама это увидишь.

Неприязнь в глазах Антонии вспыхнула сильнее, на скулах заходили желваки, после чего губы раздвинулись в какую-то клоунскую гримасу.

– У нее нет никаких прав на общение с Шарлоттой… и от одной мысли о том, что она имеет наглость сочувствовать мне, меня начинает тошнить.

Антония развернулась, и Триш протянула руку, останавливая ее:

– Подожди. Не уходи!

На мгновение Антония застыла под ее ладонью. Потом скинула ее ладонь и повернулась к Триш:

– Что еще, Триш?

– Ты же не собираешься оспаривать права Бена?

– Разумеется, собираюсь. Почему нет? Я не хочу, чтобы мой ребенок общался с ним и этой американской сукой. А ты разве собираешься меня останавливать, а, Триш? Это будет забавно.

– Нет, не будет! Антония, если ты меня вынудишь, я…

– Ты – что? Попытаешься заставить судью поверить в нелепые фантазии, которые овладели тобой в день, когда нашлась Шарлотта? О, Триш! Ты просто себя погубишь.

– Нет, – ровно проговорила Триш. – Мы все сошлись на том, что если эта история выйдет наружу, она причинит Шарлотте слишком много вреда. Ради нее мы все попридержали языки и позволили полиции поверить истории, которую придумала ты – про тайно выплаченный за ее возвращение выкуп.

В глазах Антонии цвета серого гранита ничто не дрогнуло.

– Ты проделала блестящую работу, чтобы убедить их, будто скрыла выплату огромной суммы, – продолжала Триш. – Они проигнорировали другие версии тогда, не станут ничего слушать и сейчас. Тебе сошло это с рук… к сожалению. Но ты плохая мать, и Шарлотте приходится общаться с Беном теперь, когда тест на ДНК доказал, что он ее отец.

Триш вспомнила о совещаниях, которые в последние несколько месяцев проходили в неухоженном, но полном цветов саду Бена. Они трое, а также Эмма, а иногда и Уиллоу, без конца обсуждали случившееся и возможности дальнейших действий. Они не стали привлекать Тома из-за его служебного положения, но держали в резерве на случай, если судья откажет Бену в контактах с Шарлоттой.

В результате они пришли к выводу, что упор следует делать на том, что по сравнению с Антонией у Бена есть возможность проводить с Шарлоттой гораздо больше времени и обеспечить ей нормальную жизнь в семье. Теперь, после ухода Роберта, жизнь Антонии и Шарлотты была унылой и скучной, а чопорная няня в униформе ни на секунду не спускала с девочки глаз. Если судья станет упорствовать, можно будет указать: Антония, поглощенная своей карьерой и ведущая весьма специфический образ жизни, наняла няню, настолько безответственную, что та позволила похитить Шарлотту. Тем не менее они надеялись, что до этого не дойдет. Если же не сработает и это, им придется обратиться к Тому, все ему рассказать и ждать результатов.

– Почему ты так уверена, что выкупа не было, Триш? Что заставляет тебя думать, что ты умнее полиции? – Антония весело улыбнулась, на этот раз, кажется, искренне.

– Потому что я видела тебя злой и раньше. Я не поняла вначале. Я была слишком пристрастна, слишком напугана и поэтому – не могу себе простить – подвела Шарлотту и всех остальных, кого ты терзала. Один Бог знает, сколько таких людей!

– Ты всегда была склонна драматизировать все, что касается Шарлотты. Нереализованный материнский инстинкт – вот что это такое, Триш. Тебе следует завести своих детей. Это тебе поможет.

– Я могу понять, что ты хотела отомстить Ники и Роберту, но так использовать Шарлотту! Как ты могла?

– Фантазии, Триш! Чистейшей воды фантазии. К тому же болезненные.

– Я знаю, ты устроила, чтобы ее забрали на неделю, и уверена, проследила, чтобы с ней хорошо обращались, но все равно это отвратительно, Антония.

– И что же я делала потом в этой твоей сказочке?

– Ты избавилась от Роберта, как только он привез тебя из аэропорта, и разыграла спектакль. Подложила фотографии голенькой Шарлотты и порножурналы под половицу в комнате Ники, немного покопалась в цветочных клумбах, чтобы казалось, будто кто-то пытался там что-то зарыть. Я не знаю, ты ли подложила туда полиэтилен или это просто удачное совпадение, которое на несколько часов отвлекло полицию. Несомненно, ты подсыпала землю в кукольную коляску, и я абсолютно уверена, что ты оставила там кровь и волосы, хотя не знаю как.

– Волосы? Кровь? Не понимаю, о чем ты говоришь. – Антония посмотрела на свой «Ролекс» и смахнула крошечную пушинку с обшлага костюма от Джил Сэндер.

– Я должна идти, а то опоздаю, – проворковала она, – а я не хочу произвести на судью плохое впечатление. Все-таки я сражаюсь здесь за физическое и психическое здоровье своего ребенка.

Триш открыла рот, но ей не дали возможности высказаться.

– Мне нужно выиграть, Триш. И я выиграю. Я уже давно поняла, что если я сама не возьму все в свои руки, все будет сделано не так и я никогда не буду в безопасности. – Антония улыбнулась. – Но видишь ли, я никогда ничего не пускала на самотек. И поэтому всегда получаю то, что хочу. Уж тебе-то следовало бы это знать. Я сохраню Шарлотту, вот увидишь.

Только через мой труп, подумала Триш.

Эпилог

Она вошла в дом, пылая ненавистью к злорадным голосам, жужжавшим вокруг нее.

– Как вы относитесь к тому, что ваш бывший муж получил права на Шарлотту после всего, что вы сделали этой весной для ее возвращения?

– Вы будете подавать апелляцию?

– Что сказала Шарлотта, когда вам пришлось оставить ее с ним? Она плакала?

– Что вы теперь собираетесь делать?

– В вашей жизни есть новый мужчина?

– Что вы чувствуете?

– Что вы чувствуете?

– Что вы чувствуете?

Антония захлопнула дверь у них перед носом и прислонилась к ней, прижав ладони к филенкам и стиснув зубы. Она по-прежнему слышала их возгласы сквозь толстое дерево. Стервятники они все!

У нее заныли руки, как всегда бывало, когда она расстраивалась. Антония просунула ладони под блузку, массируя кожу плеч. Это не помогло.

Оторвавшись от двери почти с таким же трудом, с каким полицейские отрывали от нее самой Шарлотту в тот день, когда она нашлась в парке, Антония сняла пальто, встряхнула, расправляя складки, и повесила. Потом прошла в кухню, как всегда идеально убранную Марией, и достала из холодильника бутылку белого бургундского. Откупорив ее и наполнив бокал, пошла с ним наверх, в свою спальню.