И тут ему в голову пришла совершенно удивительная мысль. А что, если чужаки (как он начинал о них думать) вовсе не местные жители, а высажены здесь теми же самыми "инопланетянами". Вот смешно будет, если тут, на чужой планете, живут две группы землян. И обе до смерти боятся встретиться друг с другом. Но тут он вспомнил, как Мэри описывала своего "золотого человека". Не очень-то похоже на человека, которого только что похитили с его родной планеты - скорее уж некто, чувствующий себя здесь как дома, и весьма удивленный и встревоженный появлением незнакомцев.
      Авери шел по берегу. Он старался держаться поближе к морю - если кто и следит за ним, прячась в густых изумрудных зарослях, то не сможет подобраться к нему незамеченным.
      Шло время. Приближался полдень. Ничего не происходило. Авери обогнул несколько маленьких бухточек, пересек один довольно длинный мыс. Он шел и шел, и все равно оставалось неясным - то ли это крохотный участок длиннющего побережья, то ли он уже обогнул половину острова. Авери казалось, что берег понемногу загибается вправо. Но все равно - это вполне мог оказаться небольшой изгиб огромного континента.
      Авери испытывал разочарование. Он подошел к этой своей экспедиции совершенно по-дилетантски. Ему следовало замерить искривление берега по изменению положения солнца или иным каким-нибудь способом. С другой стороны, он начинал волноваться о Барбаре и Мэри. Ему пришло в голову, что идея оставить женщин одних была далеко не самой удачной. Если уж на то пошло, что и им с Томом, пожалуй, не следовало бродить в одиночку. "С этого момента, - пообещал Авери сам себе, - пока они не изучат все кругом, выходить за черту лагеря можно будет только вдвоем - мужчина и женщина. Так, без сомнения, безопаснее".
      Посмотрев на часы, Авери обнаружил, что находится в пути уже больше двух часов. А он-то собирался отсутствовать не более трех! Авери остановился, посмотрел на тянущийся вперед берег - снова, пусть и не слишком резко, поворачивающий вправо. Он не увидел ничего нового - точно такой же песок, как и тот, по которому он шел уже столько времени. Он окинул взглядом море, пристально вглядываясь в горизонт. Ничего.
      Ясное безоблачное небо. Прямо над головой оно густо-синее, там же, где встречается с морем, растворялось в призрачной фиолетовой дымке. Авери стоял и смотрел на туманный фиолетовый горизонт. На какой-то миг ему показалось, будто он различает смутные очертания земли. Но еще через миг все исчезло. Опять появилось... и вновь растворилось в фиолетовом тумане. Может, он и вправду увидел землю, а может, просто нависшую над морем шапку темных облаков, а может, у него просто рябило в глазах.
      Неохотно Авери двинулся в обратный путь. Он решил никому не говорить об этом мираже - если это, конечно, был мираж. Иначе и им начнет мерещиться всякая всячина. Но если это и впрямь земля, то рано или поздно кто-то другой тоже ее увидит. В любом случае, до нее было не менее двадцати миль, может, даже больше. Без лодки... двадцать миль морем - это двадцать миль морем... Лодку, конечно, построить можно... С другой стороны, зачем тратить силы и время на постройку лодки, когда и без того достаточно проблем? Самое главное сейчас - научиться здесь жить... У него начинала болеть голова.
      Вдруг он замер как вкопанный. Он не верил своим глазам. Он почти добрался до каменистого пруда, где видел следы чужаков. Но внимание Авери привлек совсем не пруд. Авери пруда и не видел. А не видел он пруда потому, что тот скрывался за гигантским, ослепительным золотым шаром ярдов тридцати в поперечнике. За шаром, который, казалось, вот-вот скатится в море... откуда он, возможно, и появился.
      Открыв рот, Авери глядел на неподвижный искрящийся шар. Шар сверкал. На него больно было смотреть, но Авери не мог отвести глаз. Он чувствовал, как его охватывает паника - крошечный росток безумия рос и рос, и отчаянно пытался поглотить всего Авери.
      "Может, это само солнце, - мелькнула у него совершенно дурацкая мысль. - Само солнце упало с небес и лежит теперь на морском берегу. Оно вовсе не огромный космический костер, а всего-навсего тридцатифутовый шар расплавленного золота... И время остановилось, ибо я давно уже должен был превратиться даже не в уголь, а в пар".
      Пот градом катился по его лицу. Глаза немилосердно слезились. Далекий, еле слышный шепоток здравого смысла заверял Авери, что тот все еще жив. Паника прошла, так и не овладев Авери. Оправившись от первого шока, снова заработал его мозг.
      Огромный светящийся шар не шевелился. И однако как-то же он сюда попал! Авери совершенно твердо знал, что час назад здесь ничего подобного и в помине не было.
      Невзирая на ослепительный свет и странно нереальное ощущение обжигающего жара, Авери заставил себя подойти поближе. Он пытался рассмотреть следы на песке.
      Но никаких следов не обнаружил. Под шаром не было даже вмятины. Гигантский и невесомый, он словно висел на конце невидимой нити. Авери осторожно обошел его кругом. Ничего... Ничего, кроме пруда и следов чужаков, обнаруженных им ранее.
      И вдруг Авери услышал слабый, сухой треск - как будто ломались куски тонкого оконного стекла. На миг Авери даже решил, что этот звук ему только почудился. Но в то же мгновение золотой шар исчез.
      Он не взмыл вверх и не улетел прочь Он не издал никакого громкого звука, и сухой песок не взлетел клубами к голубому небу. То, что произошло, было так нелепо, что Авери даже засомневался в своем рассудке.
      Шар поблек, и его не стало.
      Золотая сфера тридцати футов в поперечнике, с поверхностью, наводившей на мысль о сверкающем расплавленном металле - не говоря уже о нестерпимом жаре - просто-напросто испарилась у него на глазах. Его очертания задрожали, шар стал прозрачным, и в следующую секунду его не стало.
      Авери стоял и смотрел. Моргнул. Глаза болели уже меньше. Его шатало. Он чувствовал себя глупым и опустошенным. Он чувствовал, что больше не доверяет своему разуму, так же как не доверяет своему зрению.
      На песке не осталось ни малейшего следа. Ни ямочки, ни царапинки. Ничего. Словно никогда и не было никаких загадочных шаров.
      "Так оно, несомненно, и есть, - неохотно признался сам себе Авери. Провести пару дней узником сумасшедшего компьютера на борту космического корабля и сутки на острове, где запросто можно встретить шестиногого кролика, а в небе плывут две луны сразу... тут у кого угодно начнутся галлюцинации".
      И однако, Авери все равно не верилось, что сфера ему просто померещилась. Так же, как в глубине души ему не верилось, что земля, увиденная им на горизонте, лишь плод воображения.
      О чем это говорит? Ответ: он понемногу, шаг за шагом, сходит с ума. Руководитель экспедиции! Лунатик, да и только!
      Господа, есть желающие поставить на выживание группы под руководством старого, выжившего из ума Ричарда Авери? Свистать всех наверх! Ну-ка, ребята, приготовились отразить нападение воздушных шаров в двадцать четыре карата каждый! Ерунда! Этих гадов можно заставить испариться. Проще пареной репы! Надо всего-навсего издать звук бьющегося стекла. Стекла, разбиваемого шизофренией.
      Кстати, о звуке... Стекло тут ни при чем. Статическое электричество. Так потрескивает свитер, когда воздух очень сухой. Возьмите двух одетых в свитера девушек и потрите их друг о друга...
      "Боже мой, - думал Авери. - Так дело не пойдет. Мне давно пора вырыть маленькую, теплую, уютную, темную ямку здравого смысла и спрятать в ней остатки моего растянутого, как резинка, сознания, прежде чем оно больно и кроваво щелкнет меня по носу".
      Возможно, все кругом - сплошная галлюцинация. И Мэри, и Барбара, и Том, и две луны, и компьютер, проверяющий уровень интеллекта, и небо, полное чужих звезд... может, все это, словно мусор из бака, вывалилось из моего подсознания...
      Возможно, я нахожусь в комфортабельной психушке в Лондоне, и через пару секунд проснусь после долгого электро-чего-то...
      Барбара, Том и Мэри. Ему хотелось их увидеть. Увидеть, потрогать, поговорить с ними. Никогда в жизни ему ничего так не хотелось. И более всего ему требовалось горькое утешение, что он не один.
      Он быстро пошел прочь от пруда, назад к лагерю. Но он уже не владел собой. Он шел все быстрее и быстрее. Потом помчался бегом. Он был слишком стар для такого марафона. Он выкурил слишком много сигарет, позволил своему телу потерять былую выносливость. Но сейчас это его не заботило. Скорость и только скорость...
      Он бежал, пока воздух не начал обжигать его легкие. Он бежал, пока его не захлестнула невыносимая боль в груди, словно сердце, как несчастный пленник, пыталось вырваться на волю. Он бежал, пока мир кругом не начал темнеть, а лес и море не закружились вокруг зелено-голубым хороводом, каждую секунду грозя обрушиться и похоронить его в теплом, сладком тумане небытия.
      Он бежал, пока не услышал выстрелы.
      Один, два... три... четыре, пять, шесть...
      Они прозвучали совсем рядом. Словно стреляли внутри его головы.
      И тут в Авери что-то сломалось. Как подкошенный, он рухнул на песок. Он лежал и стонал.
      Ему хотелось выяснить, кто и почему стрелял. Он перевернулся на спину и попытался встать. Но боль в сердце не отпускала. Она сидела в его груди - невидимый победитель, взявший под свой контроль дрожащие руки и ноги несчастного Авери.
      11
      Он лежал, пока боль в груди не ослабла, пока его легкие не перестали разрываться на части при каждом вдохе. Он пролежал так, наверно, минут пять, вне себя от беспокойства, выдумывая несчастья одно страшнее другого. Наконец, после трех или четырех минут, растянувшихся в бесконечные, страшные часы ожидания, боль стала терпимой. Собравшись с силами, Авери встал на ноги - совсем не так просто, как может показаться - и побрел в сторону лагеря... Руководитель экспедиции! Он криво усмехнулся. Из него получился чертовски хороший руководитель! Да он не смог бы возглавить даже отряд уважающих себя скаутов...
      В лагере никого не оказалось. Ни одной живой души. Только пустота и разорение. Укоризненно глядели на него покосившиеся, хлопающие на ветру палатки (половина оттяжек разорвана). Кухонная утварь разбросана, словно после побоища. Сундуки опрокинуты, их содержимое вывалено наружу.
      Свои краски и холсты Авери обнаружил полузарытыми в песок. Пачки сигарет рассыпаны, часть из них открыта, разорвана, смята. Несколько пластинок поломано, но сам проигрыватель, как ни странно, похоже, не пострадал.
      Вперемешку с одеждой и бельем валялись конфеты из сундука Мэри словно в этих местах одновременно прошли дикая и расточительная детская вечеринка и групповая сексуальная оргия. Вещи Барбары сильно пахли виски несколько бутылок разбилось Но самая большая неожиданность поджидала Авери у сундука Тома.
      Авери хорошо помнил, как предыдущей ночью - когда это было? год назад или два? - Том ушел от ответа на вопрос о содержимом своего сундука. Теперь его тайна предстала всеобщему обозрению. И Авери понял причину проявленной Томом скрытности. На песке пестро и нелепо валялись измятые и порванные останки мира фантазий Тома - дюжины открыток, фотографий и цветных картинок одетых, обнаженных и полуобнаженных красоток. Часть явно вырезана из журналов, некоторые, наиболее откровенные, могли быть получены не иначе, как по "частной подписке". Они лежали перед Авери веселые, смущенные, манящие к себе, намекающие и демонстрирующие. Всякими Было даже несколько фотографий скучающих, похоже, пар, занимающихся сексом в самых разнообразных, порой абсолютно невозможных, позах.
      В этом месте и в это время эти картинки даже не казались порнографией, а просто жестокой и трагической иллюзией. Бедняга Том! Вот они - символы его одиночества, его личного ада, его отчаяния.
      Прежде всего, не успев даже ни о чем подумать, Авери хотелось собрать эти жалкие остатки открыток и картинок. Собрать и спрятать обратно в сундук Тома, словно их никто и не трогал. Это неприлично - вытаскивать на свет божий и тем самым насмехаться над человеческими слабостями.
      Авери собрал фотографии, понимая, что скрыть случившееся все равно не удастся. Но в конце концов, какое это сейчас имеет значение? Если судить по царящему в лагере разгрому, то Том, скорее всего, мертв. Барбара и Мэри, наверно, тоже погибли. Так чего же он, Авери, тратит драгоценное время невесть на что, вместо того, чтобы позаботиться о своей собственной безопасности? И однако, Авери упорно продолжал собирать уцелевшие остатки порнографической коллекции Тома.
      Он так углубился в свое занятие, что даже не услышал, как вернулись Барбара и Мэри. Они обнаружили его стоящим на коленях посреди разоренного лагеря, подбирающим грязные двухмерные обрывки рассеянного мира грез.
      Мэри засмеялась. И в ее смехе слышалась истерика.
      - Заткнись! - грубо оборвал ее Авери. - Здесь нет ничего смешного. Мое чувство юмора давным-давно атрофировалось.
      Он встал, окинул девушек взглядом. Их одежда была порвана, руки исцарапаны. У Мэри из пореза над глазом сочилась кровь.
      - Чем, черт возьми, вы занимались? Отбивали атаку жаждущих секса индейцев?
      Он вовсе не собирался говорить ничего подобного. Он был так неимоверно рад видеть их живыми и, в общем-то, невредимыми, что готов был плясать от радости. Внезапно, непонятно почему, но перед ним стояли не просто Мэри и Барбара. Они принадлежали ему, они стали частью его семьи. Они были его женами, сестрами, матерями, возлюбленными... кем угодно, главное - близкими людьми. Он знал, что любит их всем сердцем. Он понимал это, ибо знал, как он за них боялся.
      - Извини, что мы помешали твоему развлечению, - холодно ответила Барбара и швырнула разряженный револьвер на траву перед одной из палаток. - Один из этих маленьких носорогоподобных загнал нас с Мэри на дерево. А потом умная тварь попыталась его свалить, - она содрогнулась. - Черт, его не так-то просто убить! Я вколачивала ему в голову пули одну за другой... Но если бы мы только знали, что ты занят столь важными исследованиями, то несомненно, с достоинством принесли бы себя в жертву. Только бы тебя не отвлекать.
      Авери улыбнулся.
      - Извините... В самом деле, извините... Я так рад вас видеть, что сейчас расплачусь.
      - И вместо того... - Барбара демонстративно рассматривала разбросанные по земле фотографии.
      - Не мои, - коротко сказал Авери, непонятно почему ощущая себя предателем. - Я услышал выстрелы... бежал слишком долго и слишком быстро, упал, притащился сюда и обнаружил полный разгром в нашем маленьком уютном доме. Я думал... Черт! Я не знал, что и подумать.
      - Если они не твои, - начала Мэри, - значит, они...
      - Выбор не богатый, правда? - взорвался Авери. - И это все, что вас беспокоит? Вы чуть не погибли, наш лагерь почти стерт с лица земли. Одному Богу ведомо, где сейчас Том... А вами нежные души шокированы жалкими полуодетыми красотками! Где ваше чувство меры?
      - Оно умерло вместе с носорогоподобным, - с внезапной яростью ответила Мэри. - Но раз эти произведения искусства кажутся тебе настолько ценными, то нам, вероятно, следует тебе помочь.
      Она наклонилась и тоже стала собирать фотографии.
      - Я надеялся убрать их обратно в сундук до возвращения Тома, - вяло пояснил Авери. - Это самое лучшее... Но ты, Мэри, можешь уже не беспокоиться. Вон он идет по берегу. Он тоже, наверно, услышал выстрелы.
      Авери заметил Тома, когда тот был уже в нескольких сотнях ярдов от лагеря. У него на плечах лежала туша какого-то животного, напоминавшего миниатюрного оленя. Он шел упруго и энергично, как человек, весьма довольный собой. Подойдя ярдов на пятьдесят, Том разглядел, что случилось с лагерем и перешел на бег. А потом он увидел замерших, словно в немой сцене, ожидающих его Авери, Мэри и Барбару. Он увидел также пару фотографий, унесенных ветром. Уронив бездыханную тушу, он медленно подошел к своим спутникам. Взгляд его стал пустым, лицо - лишенным всякого выражения.
      - Рад видеть тебя в целости и сохранности, - с наигранной веселостью сказал Авери. - У нас тут прямо-таки день катастроф. Барышень чуть не растоптал жаждущий крови носорог. Я услышал выстрелы, побежал и заработал первоклассный сердечный приступ.
      Том молча встал на колени и начал собирать оставшиеся фотографии.
      Авери смотрел на него и не знал, что сказать.
      - Все в порядке, Том, - начала Барбара ласковым, слишком ласковым тоном. - Моя слабость - виски. У Ричарда и у Мэри тоже есть свои слабости. Все это теперь ничего не значит.
      Том молчал. Он упорно собирал фотографии...
      - Том, - Мэри робко коснулась его плеча, - милый Том. Ты можешь ничего не стыдиться... - она заколебалась и продолжала. - Я набивала себя конфетами... я ничего не могла с собой поделать... У меня была тряпичная кукла, и... чтобы уснуть, я должна была зажать ее между ногами... - она сглотнула. - Если я этого не делала, мне становилось страшно. И я начинала дрожать...
      Мысленно Авери снял перед Мэри свою несуществующую шляпу. Мэри, тихая Мэри, скромная Мэри, стыдливая Мэри... Боже мой, она была великолепна!
      - Ну, пожалуйста, Том, - между тем продолжала Мэри. - Мы не смеемся над тобой. Мы могли бы смеяться неделю тому назад в Лондоне. Или даже вчера. Но не сегодня. Ничего не надо стыдиться...
      - Стыдиться?! - Том повернул к ней залитое слезами лицо. Его голос дрожал. - Стыдиться? Да знаешь ли ты, чего лишили меня эти маленькие смешные картинки? Они стоили мне пятнадцати лет жизни! И ты говоришь мне не стыдиться! - он засмеялся, но в смехе его слышалась невыносимая мука. Один высокопоставленный господин из Вены, психиатр-любитель, утверждал в шутку, что секс - это всего лишь неудовлетворительный суррогат мастурбации. Я, черт возьми, пятнадцать лет доказывал правильность этого утверждения... Вы, небось, даже не знаете что это такое - мастурбация... Мой отец знал. Он был священником. Он частенько рассказывал нам, мальчикам из церковного хора, о греховности плоти... через воскресенье. Мастурбация вызывает безумие, паралич, все самые страшные болезни, которые только существуют на белом свете... Я верил ему. Я верил каждому его слову... пока не настал день, когда у меня не стало отца, а в нашей деревне священника. И знаете почему? Потому, что он сел на полтора года за совращение. Там был мальчик... маленькое чудовище... но мой отец часто говорил, что у него лицо, как у ангела... Может и так, но святой Боже, что же он был за дрянь!.. Кто совратил кого? Я могу только гадать. Я гадаю уже пятнадцать лет... Я старался избегать риска. О, Боже, как я был осторожен. Я ни разу не спал с женщиной. Я ни разу ни с кем не спал. Я не хотел дважды совершать одну и ту же ошибку. Я не собирался больше никому доверять. Никому верить... И к чему это меня привело? К этим, возлюбленным четырехцветным шлюхам всех форм и размеров. Оно принесло мне ночи трехмерных снов - таких, что мне чудилось, будто я тону в черной мраморной ванне, полной теплой, как кровь, воды. Оно подарило мне дни страданий, дни раскаяния... и новые ночи. Всю жизнь я, как страус, прятал голову в песок... - рыдая, Том ничком повалился на землю.
      12
      К тому времени, как они более или менее прибрались в лагере, уже наступил вечер. Вечер теплый и чистый, и в ясном, усеянном драгоценными камнями небе вновь царили две бледные луны.
      Авери, Мэри и Барбара сидели вокруг костра. Оными понемногу приходили в себя после тяжелого дня и одновременно переваривали ужин: отбивные, вырезанные из добытого Томом оленя-лилипута, и на закуску фрукты. Тому повезло - ему удалось загнать оленя в заросли, где тот безнадежно запутался. Потом Том сломал ему шею тяжелой дубинкой.
      Том, однако, не принимал участия в трапезе. Когда, наконец, он сумел взять себя в руки после унизительного, пусть и невольного досмотра, которому подверглась его личная жизнь. Том стал помогать приводить лагерь в порядок. Но он все время молчал и двигался как в трансе. Мэри несколько раз пыталась с ним заговорить, но, раз за разом наталкиваясь на стену молчания, в конце концов сдалась.
      Наконец, лагерь приобрел более или менее пристойный вид. И тогда Том снова заговорил.
      - Барбара, - совершенно спокойным голосом сказал он. - Не могла бы ты пожертвовать мне полбутылочки виски? Я хотел бы отметить лишний день рождения.
      Она дала ему бутылку, и, крепко сжав ее в руке, Том удалился в палатку, которую они делили с Авери. Это произошло пару часов тому назад. С тех пор Том из палатки не выходил. Оттуда не доносилось ни звук, разве что изредка - приглушенный стук бутылки о пластмассовый стакан.
      Авери мрачно глядел в огонь. "Вот и кончается второй день, - думал он. - Вот и кончается гордость, самоуверенность, порядок и чертово руководство".
      Ну и дурак же он был, полагая, будто они смогут играть веселую четверку на коралловом острове. Дурак, что не настоял на непрерывной охране лагеря. В общем, дурак и точка.
      Лагерь, судя по всему, "обработали" впервые замеченные Мэри "греческие боги". Животные не могли такого устроить. И если только нападение его, ее, или скорее всего, их, на пустой лагерь не было чистой случайностью, то с неумолимой и жестокой логикой следовало, что он, она, или скорее всего, они довольно долго следили за лагерем и людьми. Может, и сейчас они прячутся где-нибудь в темноте, планируя новое развлечение для своих жертв. У Авери даже мурашки побежали по спине от этой мысли, и он постарался ее забыть. Если он и дальше будет продолжать в том же духе, то очень скоро со всех сторон появятся невидимые глаза... и пара батальонов кровожадных дикарей.
      К счастью, Барбара отвлекла его.
      - Что нам теперь делать? - спросила она.
      На этот вопрос Авери мог ответить. Кто угодно мог ответить на этот вопрос.
      - Переезжать, - сказал он. - Как только рассветет, мы найдем место, которое можно легко защитить. Там мы и поселимся на полуосадном положении, пока ничего не изменится.
      Он мог бы добавить: или пока мы не перестанем существовать как единая группа; или пока нас всех не перебьют; или пока мы все не заболеем; или пока нас не сожрут дикие звери; или пока из какого-нибудь четвертого измерения на нас не вывалятся огромные золотые сферы; или пока нас всех не усыпят маленькие блестящие кристаллы, и мы не проснемся в раю. Все это казалось Авери примерно одинаково возможным. По правде говоря, единственным абсурдным предположением являлось, что они, все четверо, выживут и обоснуются на этой, чужой им, планете.
      Но Барбаре было одиноко и страшно. "Долг каждого английского джентльмена (давно вымершая особь!), - думал Авери, - прежде всего спасать женщин и детей". Подумав, он решил ободрить Мэри и Барбару оптимистичной сказочкой.
      - Вы особенно не волнуйтесь, - начал он. - Сегодня еще только второй день Скоро мы овладеем ситуацией... Сегодня нам досталось на орехи, но в некотором смысле нам еще повезло. Мы поняли, что здесь ничто нельзя считать само самим разумеющимся. Ничто. Мы усвоили очень важный урок. И обошелся он нам всего лишь в несколько предметов, так сказать, роскоши и кое-какой кухонный инвентарь. Завтра, первым же делом, мы найдем практически неприступное место, а затем...
      - От твоих слов нам стало значительно легче, - сухо прервала его Барбара. - Боюсь, урок обошелся нам куда дороже, чем ты думаешь. И я даже знаю, кто оплатил счет, - и она кивнула в сторону палатки, где сидел Том.
      - Бедняга Том, - вздохнула Мэри. - Как вы думаете, с ним будет все в порядке?
      - Ну, разумеется, - раздраженно воскликнул Авери. - Пострадала только его гордость. И все. Все рано и поздно оказываются в подобном положении. Правда, обычно это происходит рано, а не поздно...
      - Похоже, Том испытывал это в течение последних пятнадцати лет с завидной регулярностью. Может, этот последний удар сработает по принципу "победить или умереть"... Но я бы не хотел гадать, как оно выйдет.
      В этот момент, откинув полог, из палатки появился Том. В руке он держал бутылку из-под виски. Пустую.
      - Дети мои, - басом сказал он. - Мне почему-то кажется, что вы поминали имя некоего Томаса Саттона, эсквайра, всуе... Можно присоединиться к вашему застолью?
      - Рад, что ты смог прийти, - ответил Авери, решив, что беспечный ответ - самый безопасный.
      - Есть хочешь? - спросила Мэри. - Отбивные просто великолепны.
      Том яростно затряс головой.
      - Ибо он питался медовой росой и пил молоко рая... Извините, друзья, но у меня для вас есть подарок.
      Он снова скрылся в палатке. А через несколько секунд появился, держа в руках охапку цветных картинок.
      Одну из них он протянул Авери.
      - Держи вот эту, старина. Coitus exoticus. Как, черт возьми, они ухитрились встать в эту позу?
      Авери решил остаться беспечным.
      - Есть только два возможных ответа. Они это делают с помощью зеркал. Или же это результат пластической операции.
      - Совсем неплохо, шкипер, - хмыкнул Том. - Подыграем старому дураку, так? Делаем вид, будто ничего не случилось, и все такое прочее...
      Повернувшись к Барбаре, он сунул ей другую фотографию.
      - Оцени-ка художественные достоинства этого экземпляра, красавица ты моя. Coitus suntheticus. Оружие, милая леди, здесь из первоклассного тика.
      - Том, - спокойно отозвалась Барбара. - Что ты, черт возьми, хочешь нам доказать?
      - Ага! - радостно воскликнул Том. - Прекрасный вопрос. Теперь я вижу, что сегодня здесь собралась взрослая и очень серьезная аудитория. Что я хочу доказать? И правда, что? Дорогая леди, мне нечего доказывать. Все fait accompli. Том, впавший в детство тип, наконец разоблачен. И вот перед вами стоит Томас Саттон, эсквайр. Стоит перед вами и что-то мычит, и страдает психиатрическим поносом.
      - Том, дорогой, перестань, - заплакала Мэри. - Перестань, пожалуйста. Ты нам нужен... Очень нужен.
      Рыдания наполовину заглушили ее слова. Но эффект получился поистине волшебный.
      - Кажется мне, я слышу голос дамы, попавшей в беду, - начал Том и вдруг замолк.
      Он растерянно заморгал, закачался, чуть не упав в костер, и с размаху уселся рядом с Мэри.
      - Что ты сказала? Мэри, что ты сказала?
      - Не надо так, - хлюпала Мэри. - Не мучай себя, пожалуйста... Мы не можем без тебя... Вы с Ричардом... Вы должны...
      Том обнял Мэри за плечо. В этот миг он казался на удивление трезвым.
      - Ты сказала: Том, дорогой... Это очень мило с твоей стороны, но совсем не обязательно. Это вовсе не должно что-либо значить. Мэри, ты должна это понимать. Это вовсе не должно что-либо значить. Но то, что ты можешь сказать: Том, дорогой... После того... Никто никогда раньше не говорил: Том, дорогой... Наверно, моя мать. И больше никто... Не плачь, Мэри. Мне нужно, чтобы во мне нуждались. Мне это было нужно много-много лет.
      Авери хотелось провалиться сквозь землю. Барбаре тоже. Они присутствовали при чем-то слишком остром, слишком болезненном, слишком личном для такой большой компании. Но они ничего не могли поделать, не могли никуда уйти. Они могли только сидеть и слушать.
      И вдруг Том схватил в охапку фотографии и картинки и с размаху швырнул в огонь.
      - Жертва всесожжения богине бессильных гормонов! - закричал он. Прощание англичанина с бесстыдством!
      Он захохотал и - чудо из чудес - его смех звучал действительно весело.
      - Господи, сколько бы эта коллекция стоила на Нижней Четвертой улице!
      - Ты подал нам всем пример, - заявила Мэри, вытирая заплаканные глаза. - Я при всех отказываюсь от шоколада и моей тряпичной куклы.
      - Вы такие волевые, - захихикала Барбара. - Разбойники, вы куда сильнее меня. Можно мне еще хоть немного попользоваться моим костылем? Мне без виски никуда.
      - Вы находитесь в штаб-квартире Лиги Борьбы за Моральную Чистоту, торжественно объявил Том. Он икнул. - Приказом герр капитана Ричарда, самого благородного из нас и не имеющего слабостей, вы впредь будете ограничиваться тремя порциями виски в день.
      - Но ведь Авери тоже не без изъяна, - улыбнулась Барбара. - И его слабость - самая страшная из всех.
      - И в чем же моя ахиллесова пята? - поднял бровь Авери.
      - Воспоминания, - ответила Барбара, кладя руку ему на колено. Слишком много воспоминаний.
      Авери подумал о Кристине. А потом подумал о смертельном холоде долгих лет после ее смерти. Может, Барбара и права. Может, бывают воспоминания, которые становятся пороком. Может, это как-то связано с пьедесталами и совершенством... и горькой, одинокой радостью сотворения образа слишком прекрасного, чтобы оказаться правдой. Он пытался быть честным... но что толку в честности, когда ищешь подходящий предлог для оправдания поражения. Может, Барбара более права, чем она думает.
      - В общем, все детки Бога имеют свои недостатки, - непринужденно сказал он. - Похоже, нам придется некоторые из них превратить в достоинства... А единственные стоящие достоинства в этом мире те, что способствуют нашему выживанию.
      13
      Ночь прошла спокойно. Дежурили они по двое - сперва Барбара с Авери, потом Том и Мэри. И еще одно новшество, неожиданное, но всеми молчаливо одобренное. Спать они отправились тоже парами. Не любовники, нет. Даже не мужчина и женщина. Почти как усталые дети, в поисках утешения тесно прижимающиеся друг к другу.
      Прецедент создали Том и Мэри. Авери сказал им, что они могут часика три соснуть, прежде чем настанет их черед заступать на дежурство.
      - Жаль, - сказал Том, глядя на Мэри. - Мы только-только познакомились... Ну, ладно, это, наверно, может обождать и до завтра.
      - Совсем не обязательно, - неожиданно заявила Мэри. - Хорошей стороной нашего положения является то, что мы совсем не обязаны придерживаться всяких глупых правил приличия.
      - Да будет доверие между ворами... - Том протянул Мэри руку. Готова?
      - Да, Том.
      Они залезли в палатку, ранее носившую имя "мужского общежития". Некоторое время оттуда раздавались приглушенные голоса, потом стало тихо.
      И тут Авери увидел, что Барбара плачет. Или не плачет, а просто позволяет слезам Катиться по ее щекам.
      - Что случилось?
      - Все в порядке, Ричард, - ее голос был совершенно спокоен. - Я просто подумала, что мы наконец-то начинаем становиться людьми. До сегодняшнего дня мы людьми не были. Мы пытались играть выдуманные кем-то роли... все время тараторили выученный загодя текст... Теперь, мне кажется, мы пытаемся найти самих себя. Найти себя друг в друге. В некотором смысле это страшно. Но и хорошо. Действительно хорошо.