Воздух был чистым, по-настоящему осенним, а сентябрьское небо было усеяно звездами. Он шел через Гайд-Парк и чувствовал себя странно счастливым. Впервые вечером он вышел один. Его охватило бодрящее чувство свободы, странная иллюзия безопасности.
      Он посмотрел вверх, на звезды, нашел знакомые созвездия - вечные маяки, для которых полтора столетия были просто незаметным мгновением. Вдруг он вспомнил ту часть своего сна, где звезды превратились в снежинки и растаяли. Чувство безопасности и уверенности покинуло его - он был один в темноте; одиночество охватило его, как парализующий холод камеры "К".
      К тому времени, когда Маркхэм нашел нужный дом на Парк-Лэйн, он чувствовал себя изгнанником, человеком, стремящимся убежать от самого себя, от своих мыслей, своих воспоминаний. Он начал понимать, как чувствуют себя Беглецы, отринутые обществом, живущие где и как придется...
      Вивиан Бертранд сама открыла дверь. Он ожидал увидеть слуг, андроидов, возможно других гостей. Но, очевидно, Вивиан устраивала интимная обстановка.
      - Привет, дорогой враг. Вы опаздываете. - Она приветствовала его улыбкой, в которой проскользнуло нетерпение.
      - Извините, мисс Бертранд. Я сильно опоздал?
      - Семь минут. Обычно ждут меня. Это новое ощущение. И я не мисс Бертранд, во всяком случае не сегодня вечером. И не для вас.
      На ней было весьма простое одеяние. Выше талии оно напоминало вечернее платье, по линии шеи обрамленное металлическим пояском, служившим единственным украшением; ниже талии - переходило в клетчатые брюки, которые подчеркивали длинные, грациозные ноги.
      Когда она встретила его у дверей, платье казалось черным, а поясок серебряным. Но когда она прошла в гостиную, платье оказалось цвета мальвы, а поясок золотым. Одновременно с этим ее обычно золотые волосы стали темными.
      Ее развеселило удивление Маркхэма.
      - Я знакомлю вас с новой модой, - сказала она. - Сейчас у нас нет большой приверженности к статическим цветам. Слишком монотонно. Мы живем в мире жизни и движения, дорогой враг, - в мире, радушном, как любовь и правда.
      Она повернулась с торжественным изяществом; ее платье стало белым, а длинные волосы переливались глубоким зеленым цветом. Маркхэм смотрел словно загипнотизированный.
      - Как... - начал он.
      - Как, - передразнила она, - и почему! Это все, что заботит вас. Вам не нравятся красивые вещи?
      - Да, но...
      - Ваши "но" наводят скуку, дорогой Джон. Долой все "но", "как" и "почему". Садитесь на диван, а я приготовлю вам особый, встряхивающий душу коктейль. А потом, если вы будете хорошим и развлечете меня, я, может быть, удовлетворю ваше любопытство.
      Она весело толкнула его на длинный низкий диван, подошла к маленькому столику на колесах, уставленному бокалами и графинами, и приготовила коктейли.
      Комната была обставлена в роскошном, современном стиле, но внимание Маркхэма сосредоточилось на Вивиан. Атмосфера, казалось, была насыщена ею, как будто она излучала невидимую энергию, которая заряжала все, до чего она дотрагивалась.
      Она вручила ему бокал и уселась перед ним в живописной позе на ворсистом ковре, баюкая свой "душетряс" и глядя на Маркхэма ясными, веселыми глазами.
      - Расслабьтесь, - сказала она, поднимая бокал. Маркхэм осторожно попробовал свой коктейль, - по вкусу это был высокооктановый сухой мартини.
      - Как вам нравится то, что у вас есть персональный андроид?
      Он улыбнулся:
      - Я к этому привыкаю. Мне приходится все время напоминать себе, что она всего лишь машина.
      - Возможно, - сказала Вивиан, - что и мы все - тоже машины. Только мы этого не знаем.
      - Вы верите в это? Она улыбнулась:
      - Дорогой Джон. Ты такой безнадежно серьезный... Давай выпьем еще. Мой бокал пуст. Маркхэм встал:
      - Скажите мне, как его смешать, тогда я смогу добавить в свой список еще один рецепт.
      Он смешал "душетряс" под ее руководством. По вкусу коктейль получился не хуже первого - только немного крепче.
      - Я знаю, - сказала Вивиан. - Мы выпьем в память о вашей жене.
      - В самом деле? - он ощутил неясное раздражение.
      - Вы не хотите?
      - Нет.
      - Тогда я... Вот за что - как ее звали, Джон? Неожиданно для самого себя, сам того не желая, он ответил:
      - Кэйти.
      - Тогда за Кэйти. Я уверена, что она была прекрасной, милой и очень ручной... Вы согласны?
      - Нет.
      - Вы не думаете, что она была прекрасной?
      - Я не думаю, что она была ручной. Вивиан проглотила свой коктейль.
      - Конечно была. Она позволила вам приручить себя, разве нет?
      - Я не понимаю, о чем вы говорите.
      - Вы гипо, дорогой враг. Вы прекрасно знаете, о чем я говорю.
      Маркхэм допил свой коктейль.
      - А что могло бы означать гипо?
      - Гипокрит. Иначе говоря, лицемер. Мне скормили немало исторических записей, Джон. Лицемерие было великим искусством двадцатого века. В политике, в войне и в любви.
      - А вы все это изменили, да? - с горечью спросил он. - Теперь нет политики, нет войн и каждый ложится в постель с каждым.
      Вивиан засмеялась:
      - Вы деревянный, как андроид, наивный, как девственница, и ужасно важный. Наверное, мне надо что-то с этим сделать. - Она коснулась маленькой кнопки на своем пояске, которую Маркхэм раньше не заметил. Тотчас что-то изменилось в освещении комнаты, однако с самой Вивиан произошли поразительные изменения.
      Мгновенно ее волосы стали белыми и блестящими, цвет кожи потемнел и стал как у настоящей негритянки, а вечернее платье сделалось неожиданно совершенно прозрачным. Глядя на нее и, против своей воли, восхищаясь каждым изгибом ее черного как смоль тела, Маркхэм почувствовал, что его душа превратилась в поле боя между бесстыдным желанием и стыдливым отвращением.
      - Что вы думаете об этом, мой благородный пуританин? - Голос у нее был низкий и неровный.
      Маркхэм промолчал, надеясь, что молчание смутит ее и он сможет вернуть себе инициативу. Но Вивиан была совершенно спокойна, тогда как его напряжение все росло. Он боялся выглядеть дураком. Боялся заговорить и боялся молчать, думая, что это, что бы ни произошло, - принесет ему неудачу.
      Он быстро посмотрел ей в глаза, надеясь увидеть проявление слабости, отсутствие уверенности, но их взгляды встретились и словно замкнулись друг на друге. Глубокое и неясное узнавание.
      Наконец он вспомнил ее вопрос и неуверенно произнес:
      - Я не знаю... А что вы думаете об этом?
      - Я думаю - это увлекательно, иногда.
      - И опасно, - предположил он.
      - Нет, не опасно - просто интересно. И довольно возбуждающе. Может быть, сейчас - один из удобных случаев проверить это.
      - А если нет?
      - Тогда все может быть еще интересней... Вы изо всех сил стараетесь быть разумным, мой милый глупыш? Вероятно, я недооценила Кэйти.
      - Или, возможно, переоценили меня.
      - Вы в самом деле так думаете? - Улыбка Вивиан превратилась в демоническую усмешку. Она выпустила длинные белые волосы из-под металлического обруча, который их удерживал, и закатила глаза, как в мелодраме.
      - Подумайте о защите, дорогой враг, - мягко проворковала она. - Я собираюсь нападать.
      Пока она это говорила, свет в комнате стал меркнуть, странные цветные пятна заплясали по стенам. Неясные, остроконечные малиновые лучи пронзали дрожащие пурпурные грушевидные пятна. Голубые и серебряные сферы плыли по потолку и взрывались, превращаясь в радуги. Где-то очень далеко слышался неясный бой барабанов.
      А как только отзвучало последнее слово, Вивиан наклонилась над ним, и, будто подчиняясь команде, переданной по невидимым проводам, его руки скользнули по ее телу, обняли ее.
      - Миленький враг, - прошептала она. - Это очень легко, правда? Ни один мужчина не предатель, разве что по отношению к себе.
      Ее губы не дали ему ответить, прижавшись к его губам яростно, нежно, неизбежно.
      Она больше не была пассивной. Она превратилась в огонь, в черный, первобытный фантом, заколдованный собственным голодом, безжалостный в покорности ему. И каждое прикосновение порождало потоки горячей энергии, вызывая ощущение невыносимости и необходимости - взаимное самопожертвование.
      Маркхэм чувствовал, что он сходит с ума. Одинокий зритель в его сознании сидел на пустынной трибуне, ведя счет в игре, результат которой был обусловлен течением миллионов лет.
      Он был сумасшедшим, потому что теперь совсем не осталось ничего реального, кроме иллюзии. Иллюзии, которая началась с встречи двух незнакомцев, а закончится только полным насыщением - расплавленный миг соединенного тождества, на вершине ненависти или любви, не более чем видение внутри видения.
      Он был сумасшедшим, поскольку не занимался любовью. Он занимался только войной - против своей воли, но по своему желанию. Война, в которой победа просто подчеркнула бы реальность поражения и в которой поражение было бы еще большей победой.
      Но Вивиан отвергла легкий триумф. Для нее значение имела сама игра. Она сохраняла полное самообладание до тех пор, пока он не обнял ее со всей силой и горечью осознанного рабства, пока не поняла, что он перестал существовать как мужчина, превратившись в некое воплощение мужественности.
      Тогда она неожиданно сама начала бороться со своей страстью, как если бы это были последние усилия в противостоянии силам, которые двигали ею.
      Цветные пятна на стенах плясали все быстрее, потолок покрылся потоком движущихся образов, и коварный бой барабанов, уже не отдаленный, подавил всякую возможность мыслить и свел конфликт чувств к любовной дуэли марионеток.
      Больше не было зрителя, не было трибуны, не было молчаливого беспристрастного свидетеля, не было никого, кто бы мог наблюдать за изящной игрой. Умственный миф был побежден. Остались только два ненасытных зверя, замкнутых во всеподчиняющей борьбе, потерянных в путаном лабиринте прикосновений, ощущений и запахов.
      Вивиан больше не была черной и демонической. Освещение превратило ее в спираль страсти цвета мальвы, потом изменило цвет на красно-бронзовый, как у северо-американских индейцев; ее длинные черные волосы свернулись, как клубок змей.
      - Любовь не может быть вежливой, дорогой враг, - сказала она, тяжело дыша, и ее пальцы впились в его плечо. - Она грубая и жестокая - и неизбежная. - Улыбка, медленно тающая на ее приоткрытых губах, была, казалось, насмешкой над ним, насмешливым финальным жестом.
      - Ты проклятая ведьма! - прошептал он, сжимая ее руки. - Ты прелестная лживая проститутка! Вивиан засмеялась.
      - Кто победил? - спросила она. Ее глаза спокойно смотрели в его глаза, и темнота на миг поглотила их обоих.
      И вдруг не стало ни цвета, ни музыки, только тишина и печальное умиротворение.
      Он не знал, сколько времени проспал, но, когда открыл глаза, увидел, что комната снова стала такой, какой была. Вивиан, теперь одетая в скромное голубое сари и с обычным цветом лица и волос, наливала чай, стоя возле маленького столика, на котором лежали бисквиты. "Она выглядит, - цинично подумал Маркхэм, - скромно, как целомудренная дева. Почти".
      - Соня, - спокойно сказала Вивиан. - Я полагаю, ты проголодался?
      Немного погодя она добавила с шаловливой улыбкой:
      - Ты меня очень удивил. Я и не представляла, что мужчина из двадцатого века такой - такой раскованный. Я вынуждена пересмотреть свои взгляды на историю.
      Маркхэм сел и улыбнулся:
      - Я тоже. - Он был немного шокирован тем, что не испытывает никакого смущения. - И раз уж мы заговорили об этом, вина целиком и полностью твоя.
      Вивиан села рядом.
      - "Раз уж заговорили", - передразнила она. - Я сделала то, что собиралась. Как ты себя чувствуешь, Джон?
      - Неплохо.
      - Ты сердишься?
      - Нет. С чего бы? - Он хлебнул горячего чая, сосредоточив на нем все внимание.
      - Я решила, пусть сердится сколько угодно - потом. Конечно, ведь это было соблазнение в чистом виде.
      Он искоса взглянул на нее:
      - Вряд ли уж в чистом... и перестань свысока смотреть на двадцатое столетие. Все, что у вас есть на ваших исторических пленках, - только скелет.
      - Но ты, несомненно, из плоти и крови, дорогой враг... И теперь я тебя понимаю. Маркхэм встретил ее взгляд:
      - Не думаю.
      - Разве ты не любишь меня?
      - Нет. Мы оба можем устраивать эксперименты. Ты хотела посмотреть, как я буду выглядеть без маски. Может быть, мне тоже было любопытно.
      Вивиан засмеялась.
      - Восхитительно, - воскликнула она. - Значит, это была всего-навсего легкая стычка. Я боялась, что ты капитулируешь слишком легко. Так мы все еще настоящие враги?
      - Если тебе хочется называть это так.
      - Страстные враги, - уточнила она с блеском в глазах. - А теперь устроим перемирие, потому что я хочу - серьезно - понять, какой ты в действительности, Джон. Я хотела бы знать, насколько ты отличаешься...
      - Отличаюсь от чего? От нормального образца двадцать второго столетия? Я было подумал, что ты уже насобирала достаточно интимного материала.
      Как ни странно, она рассердилась:
      - Я, когда сказала "перемирие", это и имела в виду, и я не думаю только о твоем сексуальном поведении. Я хочу узнать, как ты жил, что это такое - быть работающим человеком и зарабатывать деньги на содержание семьи. Я хочу знать, какой жизнью жили вы с Кэйти, о ваших детях, о вашем доме, о ваших друзьях.
      - Я бы предпочел сохранить свой личный мир в покое, - холодно сказал он. - И не хочу делать из него источник всеобщего развлечения.
      Она покачала головой:
      - Посмотри на меня, Джон. Я не собиралась развлекаться и насмешничать, и я никогда никому другому ничего не скажу... Ты веришь мне?
      - Я не знаю... Думаю, да. - Он верил ей вопреки разуму. Вивиан оставалась собой и в хрупкой, придуманной роли, и когда вышла из нее. И неожиданно он понял, что она так же, как он, очень одинока. "Почему?" - с удивлением подумал Маркхэм.
      - Это очень больно, - мягко продолжила она, - когда незнакомые заглядывают в личный мир?
      - Я рискну, - ответил он.
      И Маркхэм начал рассказывать ей о Кэйти, малыше Джонни и о Саре; о доме в Хэмпстеде; о Международной Морозильной Компании, о подземных камерах в Эп-пинге. Он рассказал о жизни в Лондоне в шестидесятые годы двадцатого столетия. О своей работе и развлечениях, мечтах и надеждах. И пока говорил, он понял, что ему хотелось рассказать ей об этом. Или же, рассказывая ей, он хотел пересказать все это самому себе.
      Она слушала внимательно, и он с удивлением почувствовал, что она его хорошо понимает. Он увлекся и едва осознавал ее присутствие. Маркхэм потерял чувство времени. Наконец, бросив отсутствующий взгляд в окно, он увидел, что по небу крадется серый рассвет.
      Рассвет! Он не мог этому поверить, но часы-кольцо на пальце у Вивиан подтверждали это.
      Она встала и потянулась, ответив улыбкой на его извинение:
      - Обещай мне лучше, что сделаешь это еще раз.
      - Сделаю - что?
      - Снова все расскажешь. Расскажешь о себе и о своем мире. Это звучало ужасно реально, Джон. Я думаю... думаю, я могу понять твои чувства к Кэйти и детям. - Она засмеялась. - Кажется, я почти могу представить себе, как это было без андроидов - совсем кошмарно. И в то же время прекрасно.
      Он тоже встал:
      - Извини, что так долго не давал спать. Вивиан легко дотронулась губами до его щеки.
      - А я не извиняюсь, что уложила тебя спать... Пойдем поплаваем в море, до рассвета. Потом позавтракаем где-нибудь в прибрежной деревушке. Все будет совсем по-другому - конец начала.
      - Ты сумасшедшая, - сказал он.
      - Или счастливая, или - то и другое. Моя реактивная машина домчит нас до Хастингса за полчаса. Взять персонального андроида, или ты умеешь разжигать костер?
      Он улыбнулся:
      - Я умею разжигать костер. Я же немного неандерталец.
      Десятью минутами позднее машина Вивиан Бертранд легко поднялась с площадки Парк-Лэйн и направилась на юг над городом, охваченным серо-серебристым предрассветным полумраком.
      ГЛАВА 8
      Маркхэм вернулся в Найтсбридж только к полудню. После завтрака он и Вивиан почти все солнечное осеннее утро бродили по пустынному берегу, швыряли в волны камушки и слушали отдаленные, бесконечные крики морских птиц.
      Говорили они не много. Казалось, это утро было создано для молчания. "Спокойное, обычное утро, - подумал Маркхэм, - такое могло быть в любой день, в любом столетии". На свежем морском ветерке андроиды, Беглецы, прошлая Война и полтораста лет условно живого состояния превратились в ничего не значащие тени полузабытого ночного кошмара.
      Даже события предыдущего вечера были какими-то нереальными. Казалось немыслимым, что он только двадцать четыре часа назад встретился с Вивиан, что он занимался с ней любовью и что она дочь Президента Лондона. Он вспомнил, что через несколько дней у него официальная встреча с ее отцом, и не мог представить, как это будет выглядеть. Он подумал, знает ли Клемент Бертранд об увлечениях своей дочери и интересует ли его вообще ее поведение.
      Но больше всего его беспокоил вопрос: почему он, Джон Маркхэм, так легко и так быстро оказался в подобных отношениях с Вивиан? Он, конечно, мог сказать себе, что был переутомлен, одинок и ему нужен был сексуальный выход. Но такие объяснения не годились. То, что произошло, было не в его характере.
      Маркхэм знал, что он не может упрекнуть себя в сексуальной неразборчивости. В своем столетии он бы никогда не допустил подобной ситуации, по крайней мере считал, что не допустил бы. Но там была Кэйти, место и цель в жизни.
      Здесь он был просто призрак, случайно выживший и занесенный в мир, которого он не знал и не понимал. Может быть, этого оказалось достаточно, чтобы изменить его обычное поведение. Может быть, бессознательно, когда он ответил на притязания Вивиан, он принимал новый мир, пытаясь сделать это на своих условиях.
      Маркхэм не знал, действительно ли хотел бы расстаться со своей обособленностью и стать частью существующего мира. Но тут же понял, что это тоже не объяснение. Со временем, может быть, но не сейчас. Прошлое было слишком близким. Сто пятьдесят лет казались всего лишь пробелом между сном и бодрствованием. Всего несколько дней назад он обнимал Кэйти.
      Теплая, восхитительная Кэйти. Не волевая, не настойчивая. Не страстная в любви и не покорная. И тем не менее в своей детской простоте вызывающая более глубокие и богатые чувства, чем Вивиан. Он подумал, остались ли в этом суровом, новом мире такие, как его Кэйти. И уже знал ответ, даже не обдумав все как следует. Маркхэму пришла в голову мысль, что Кэйти поняла бы его отношения с Вивиан. Если бы произошло чудо, и он бы вернулся домой, в Хэмпстед, и все рассказал бы ей в уединении, возле обычного домашнего камина, упреков бы не было - только понимание.
      - Ты пугаешь меня, Джон, своим мрачным видом. Твоя пуританская душа полна раскаяния или твоя кровь бунтует по веским причинам?
      Его резко выдернули из мира своих мыслей. Он посмотрел в замешательстве на женщину, идущую рядом с ним, - не чувствительную негритянку или бронзовую индианку со змееподобными волосами, а женщину классической красоты, с почти совершенными чертами лица. Прошедшей ночью Вивиан была верховной жрицей любви. Сейчас, в лучах утреннего солнца, она снова выглядела доброжелательной незнакомкой, по-прежнему загадочной, несущей в себе какую-то тайну.
      - Я думал о Кэйти, - признался он. - Пытался представить, как бы она отнеслась к тебе.
      - Ты пришел к какому-нибудь заключению? Он смотрел на море, на мелкие барашки волн, катившиеся к берегу.
      - Я решил, что она, наверное, поняла бы насчет тебя, и нас вообще, лучше, чем понимаю я. Вивиан улыбнулась:
      - Возможно, ты прав. Когда я первый раз увидела тебя в ресторане, Джон, я подумала о том, какой прелестной новинкой ты будешь - не более.
      - Как цирковая обезьянка? - предположил он. Она кивнула:
      - Я подумала, что ты сможешь показать интересные трюки. Но сейчас у меня странное чувство, что цирковая обезьянка - я, а ты смотришь представление... В этом есть смысл?
      Неожиданно он почувствовал облегчение.
      - Больше, чем ты думаешь. Расскажи-ка мне насчет прошлой ночи... У тебя много было мужчин, которые... - Он пытался подыскать нужные слова, но они не понадобились.
      - Достаточно, - самодовольно ответила она. - Я ведь не такая уж уродина.
      - И ты?.. - Он опять попытался найти подходящие слова, но все слова оказались неподходящими, и он замолчал.
      Вивиан его волнение совершенно не тронуло, хотя она и понимала ход его мыслей.
      - Да, я это делала, - ответила она. - И буду делать. Завтра, через неделю, через месяц, всегда кто-нибудь да будет еще. Ты не можешь этого понять, да? Это шокирует. Но ты меня тоже шокируешь, дорогой враг. Ты и твои примитивные понятия, и клаустрофобическое понимание любви. Твоя мораль это мораль - века страха, когда люди всегда боялись что-нибудь потерять. Она засмеялась. - Разве древние рыцари не надевали на своих жен пояса верности? Я думаю, ты по характеру такой вот рыцарь.
      Он ненадолго задумался.
      - Возможно, в это столетие, - медленно сказал Маркхэм, - терять нечего.
      Вивиан посмотрела на часы-кольцо. Неожиданно она забеспокоилась.
      - Всегда есть что терять, - резко ответила она.
      - Что?
      - Время и счастье... Почему бы не полететь назад в Лондон, пока все это не стало скучным? - Не дожидаясь ответа, она повернулась и пошла вдоль берега быстрым целенаправленным шагом.
      Когда он вернулся домой, в Найтсбридж, он нашел Марион-А слегка взволнованной. Она успокоилась, как только он заговорил с ней. Это было совсем неразумно, но он почувствовал перед ней вину, почувствовал необходимость объясниться или как-то оправдаться. Начав говорить, он со страхом заметил, что его объяснения превратились в мелкую, неубедительную ложь, и еще больше испугался, когда понял, что никакие объяснения не нужны, что машине не интересны его извинения и поэтому он просто лжет сам себе.
      - Вы будете завтракать здесь, Джон, или хотите куда-нибудь пойти? Ему было приятно, что она не забыла назвать его по имени. Он почувствовал, что это уже кое о чем говорит, и в то же время посмеялся над собой за излишнее воображение.
      - Да, я бы позавтракал дома, - сказал он. - Тихое, мирное место - это то, что мне нужно. Вы понимаете, что с тех пор, как я вышел из санатория, мне просто дух некогда перевести?
      Марион-А улыбнулась неподвижно:
      - Я бы порекомендовала немного замедлить темп жизни.
      Он усмехнулся:
      - Что вы знаете о жизни?
      - Только то, что было включено в мою программу, Джон. Я знаю, что люди не обладают неограниченной толерантностью для корреляции чувственной информации. Поэтому нежелательно подвергаться действию новых возбудителей слишком часто и продолжительное время.
      - Трезвое, клиническое утверждение, - заметил он. - А что случится, если я проглочу целую горсть нового возбудителя? - Он думал, что метафора собьет ее с толку, но, очевидно, программа Марион-А включала в себя и оценивание переносного смысла метафор.
      - Они плохо переварятся, и вы заболеете, - спокойно ответила она. Он подумал над ее ответом и решил, что в нем что-то есть.
      - Сегодня днем, - объявил он, - я буду спать. Вечером я бы хотел посмотреть Лондон. Мы даже можем совершить безрассудство и где-нибудь пообедать.
      - Вы хотите, чтобы я сопровождала вас, Джон?
      - Если вы этого хотите, но разве андроиды могут что-нибудь хотеть, Марион? Она опять улыбнулась:
      - Выполнение моих функций создает равновесие потенциалов, что можно сравнить с биологическим чувством удовольствия.
      - Теперь я знаю, что вы всего лишь машина, - сказал он грустно.
      Марион-А начала накрывать стол для ленча.
      - Мне присоединиться к вам за едой, сэр? Он в упор посмотрел на нее:
      - У меня теория, Марион. Вы говорите "Джон", когда что-то одобряете, и "сэр", когда не одобряете. Как вы считаете, хорошая мысль?
      Она тоже посмотрела на него:
      - Я не могу высказать твердого мнения, Джон. Я не запрограммирована на одобрение или неодобрение. Но я сознаю непостоянство обращения, особенно, потому, что вы просили меня называть вас "Джон" приватно. Возможно, поскольку просьба не согласуется с моей основной программой, это вызывает некоторую нестабильность.
      - И возможно, - добавил Маркхэм, - андроиды более чувствительны, чем сами считают... Не нужно есть со мной, Марион. Но мне бы хотелось, чтобы вы посидели и поговорили со мной.
      Во время еды она сидела на стуле напротив него, серьезно наблюдая за тем, как он ест. Маркхэм машинально задавал ей вопросы, большей частью касающиеся современной общественной жизни. Мари-он-А отвечала автоматически, не добавляя от себя никакой дополнительной информации, и не пыталась оживить разговор своими вопросами.
      Маркхэм налил себе вторую чашку кофе и взял предложенную Марион-А сигарету.
      - Я бы хотел, чтобы у вас развилось чувство любопытства, - неожиданно сказал он. - Я хочу, чтобы вы стали более независимой.
      - Я думаю, - сказала Марион-А с удивлением, - вы хотите, чтобы я была слишком очеловечена. Это нехорошо, Джон.
      - Вы обладаете способностью оценивать ситуацию и принимать решения. Вы накапливаете информацию и умеете соотносить чувственную информацию; почему же не больше?
      - Потому что это не моя программа. Маркхэм засмеялся:
      - В программе наших детей нет формулы изобретения атомной бомбы или формул неэвклидовой геометрии. Но некоторые дети, вырастая, очень хорошо в этом разбираются.
      - Я не могу вырасти.
      - Не физически; может быть, даже не духовно. Интеллектуально. Она улыбнулась:
      - Я думаю, вы переоцениваете функции андроидов, Джон.
      - Чертовски, - сказал он, неожиданно мрачнея. - Могу поставить фунт против гнутого пенни, что величайшая ошибка человечества заключается именно в недооценке андроидов.
      - Почему вы так говорите?
      - Ага! - победно воскликнул он. - Вопрос, основанный на любопытстве! Или это что-то большее? Марион-А поднялась.
      - Вы устали, - сказала она. - Я думаю, вам пора отдохнуть.
      - К тому же - уход от разговора, - радостно констатировал он. - Вы, андроиды, может быть, и водите человечество на поводке, Марион. Но у нас все же есть два секретных оружия. Интуиция и хитрость.
      Марион-А засмеялась. Он в первый раз услышал ее смех. Звук был приятный и очень индивидуальный. Он был изумлен.
      - Дорогой Джон, - сказала она удивительно выразительным голосом, вполне возможно, что интуиция и хитрость имеют механические эквиваленты.
      - Господи, - сказал он торжественно, - теперь я действительно напуган.
      - Сон, - сказала Марион-А снова серьезно, - возможно, устранит все ваши страхи... Когда мне разбудить вас, Джон?
      - Когда вечерняя звезда, как камень драгоценный, осветит неба грудь.
      Марион-А улыбнулась:
      - Тогда я разбужу вас в восемнадцатом столетии.
      Она прошла в спальню, задернула занавески, переключила скрытое освещение на туманное, спокойное голубое. Маркхэм посидел еще немного, размышляя о неожиданном экскурсе Марион-А в иронию.
      В конце концов он решил, что она в хорошем настроении. Но каким же образом андроид может быть в хорошем настроении? Тут у него появилось совсем уж фантастическое предположение, что это все из-за того, что он обещал взять ее на прогулку.
      Маркхэм считал вечер, проведенный в Лондоне, весьма успешным - в плане расширения своих познаний о жизни двадцать второго столетия. Но в плане борьбы со своим всевозрастающим одиночеством это была полная неудача. Чем больше он видел, тем больше понимал, насколько эта жизнь чужда ему.
      Кино и театры исчезли совсем. Все, что он обнаружил, - это студии, современный эквивалент старомодных ночных клубов, бары-рестораны, гимнастические залы и храмы, принадлежащие различным религиозным культам. Наиболее выдающимся был дворец, принадлежащий "Три-С" - Сообществу Сексуальных Символистов. Он собрался было войти в какой-то храм на Флит-стрит, чтобы посмотреть, какой он внутри, но Марион-А сказала, что сначала нужно стать послушником братства, а чтобы достигнуть этого счастливого состояния, он должен заручиться рекомендацией кого-либо, кто уже является членом общества.
      Обилие храмов с кричащими фасадами и неоновыми надписями очаровывало его. Но он решил, что исследование этого аспекта современной жизни следует осуществить позднее. "Нужды торопиться нет, - напомнил он себе с горечью. У меня масса времени".
      Гимнастические залы тоже были только для членов Сообщества. Оставались студии и бары-рестораны.
      Он выпил в одном таком на Шафтесберри-авеню, про который Марион-А сказала, что этот бар типичен. Бар находился в длинном зале, за стойкой стоял бармен-андроид; было там несколько стеклянных "тайничков", уже занятых, и несколько старомодных кабинок, высотой по плечо.
      В зале было около двадцати человек, двое или трое в сопровождении андроидов. Маркхэм предпочел бар. Едва он успел заказать выпивку, как к нему обратилась девушка лет семнадцати ил" девятнадцати. Она полностью игнорировала Марион-А.
      - Привет, незнакомец. У вас интересное лицо и вполне подходящий каркас. Вы постельнонастроенный, любвенастроенный или скуконастроенный?
      - Одиноконастроенный, - сказал Маркхэм с улыбкой. Она была весьма привлекательной девушкой, но он уже по опыту знал, что события в двадцать втором веке имеют тенденцию развиваться чуть слишком быстро.
      Она села на табурет рядом с ним, вынуждая его повернуться спиной к Марион-А.
      - Наименьшее, что вы можете сделать, - это предложить мне выпить.
      - Конечно. Что бы вы хотели?
      - "Красный толчок", пожалуйста. Вы впервые в этой дыре, верно?
      - Да.
      Бармен-андроид подал напиток, и она поднесла его к губам.
      - Я умерла, - сообщила она. - Мой дружок продемонстрировал вчера, что он смертен, прыгнув с геликара. Очень неделикатно. О! Мужчина моей тайны. Мы в постели-то были всего месяц... Мой стакан пуст.