Глава 1

Снег пошел, когда Гэрриет дописывала последний абзац. В раздумье она подняла глаза, взглянула в окно и увидела мелькание снежинок, которые сыпались из свинцово-серого неба и, кружась и перегоняя друг друга, неслись в причудливые объятия деревьев. Ахнув, она бросила ручку и подскочила к окну. Снежинки, сначала маленькие и неприметные, все нахальнее цеплялись на лету друг за друга, и скоро оксфордские башни скрылись в снежной кутерьме, словно кто-то вдруг тряхнул стеклянный шарик с зимней картинкой.

Она вернулась к столу и быстро переписала набело последние два предложения своего очерка. «Гэрриет Пул», — вывела она на первой странице, старательно дописывая последние буквы: откуда-то ей запомнилось, что вялые, сползающие книзу концы слов выдают слабость натуры.

Гэрриет встала сегодня в шесть, чтобы закончить очерк, на который угрохала целую неделю. Она готова была вовсе не ложиться — лишь бы избежать позора прошлой субботы. Ее университетский преподаватель Тео Даттон, заядлый курильщик и желчный критик, славился на весь университет своими беспощадными разносами. На последней консультации, когда она дочитала ему свою работу, он задал три коротких вопроса, разрушивших в один миг все ее беспомощные доводы, после чего, ухватившись длинными никотиново-желтыми пальцами за край ее сочинения, порвал его пополам.

— Чушь собачья, — холодно констатировал он, бросая обрывки в корзину. — Вы просто с разной степенью точности переписали чужие мысли. Читайте Шекспира, а не книги о нем. Читайте, прислушивайтесь к себе — и пишите. И кстати, не надо так напрягаться, не надо лезть из кожи. Любите или не любите Шекспира, дело ваше, но не умерщвляйте его своими опусами.

У Гэрриет на глаза навернулись слезы. Она так старалась написать хороший очерк.

— Э-э, разве можно быть такой чувствительной? Надо поднимать болевой порог. Придется, видно, давать вам хорошую взбучку каждую неделю, пока не выработается иммунитет.

Тео улыбнулся — то ли дружески, то ли насмешливо, Гэрриет не поняла, — и его желтые глаза блеснули за стеклами очков. У нее всегда было смутное ощущение, что он смотрит на нее как мужчина, и от этого она смущалась еще больше.

— Итак, — заторопился он, — к следующему занятию напишите о том, кого из героев Шекспира вы считаете лучшим партнером в постели и почему.

Гэрриет покраснела до корней волос.

— Но я не могу… — начала она и осеклась.

— Не можете писать из собственного опыта? Так подключите воображение. Шекспир ведь тоже не был ни мавром, ни принцем Датским, верно?

— Ну, из Гамлета, я думаю, партнер вышел бы так себе, — пробормотала Гэрриет. — Он бы слишком много говорил, медлил и тянул бы до последнего, когда уже все перегорело.

Тео хрипловато рассмеялся.

— Вот это уже ближе! Пишите так, чтобы мне было интересно читать.

И она написала. Целую неделю она читала только Шекспира и думала только о сексе, и теперь — от переутомления, сознания завершенной работы и снегопада за окном — у нее слегка звенело в ушах.

К тому же она умирала от голода. В доме еще все спали: хозяйка с мужем по субботам вставали поздно. Из почты, сваленной на полу у входной двери, Гэрриет выудила письмо от своего приятеля, Джеффри, и, читая его на ходу, побрела на кухню.

«Дорогая Гэрриет! — писал Джеффри на конторской бумаге. — Если бы ты знала, как мне все тут осточертело. В эти выходные опять придется корпеть над отчетом — в понедельник я должен сдать его заместителю директора».

Дальше шли разглагольствования о том, что от работы никуда не денешься, что в нынешней неустойчивой экономической ситуации он просто обязан — ради них обоих — использовать все возможности. Письмо заканчивалось так:

«Я ужасно рад, что ты наконец-то села на таблетки. (Гэрриет тут же представила, как она отчаянно балансирует, пытаясь усидеть на тоненьком столбике из сложенных друг на друга таблеток.) Хватит уже выставлять меня на ночь за дверь, как цветы из больничной палаты. Милая, я так хочу тебя! Я знаю, тебе со мной будет хорошо. Выберусь только на той неделе, в пятницу вечером, так что потерпи еще немного. Обнимаю, целую и проч. Любящий тебя Джеффри».

Гэрриет ощутила огромное облегчение и вслед за ним укол совести. Глупо отдавать свою невинность тому, кто пишет тебе, что не приедет, а у тебя будто гора с плеч. Такое событие, как потеря невинности, должно быть праздником — а что толку ждать праздника от Джеффри, когда у него на уме только упорство да настойчивость?

Теперь, когда выяснилось, что его сегодня не будет, можно было немного расслабиться и не думать ни о каких диетах, хотя бы до понедельника. Гэрриет немедленно вскрыла банку бобов и сунула ломоть хлеба в духовку. Прямо от Тео она поедет в библиотеку и выберет там несколько дешевых романчиков — она заслужила отдых после всей этой шекспириады, — потом в кино, на новый фильм с Робертом Редфордом, на два сеанса подряд, потом купит себе шоколадный батончик с вафлями, а может, и мороженое. Суббота и воскресенье ослепительно сияли перед ней, как припорошенная снегом лужайка за окном.

Расправившись с бобами, Гэрриет почувствовала себя приятно насытившейся и решила вымыть голову в честь Тео Даттона. Смесителя в ванной не было, так что ей предоставлялся выбор: либо ошпаривать себя кипятком из горячего крана, либо дрожать под холодной струей, которая с приходом зимы стала еще холоднее.

Попеременно ошпариваясь и дрожа, Гэрриет вернулась к размышлениям о своей невинности. Все ее подруги давно уже спали с парнями, и будь она по-настоящему влюблена в Джеффри, он, вероятно, добился бы своего еще несколько месяцев назад. Если бы, к примеру, Роберт Редфорд приехал в Оксфорд и случайно заметил ее возле кинотеатра или на какой-нибудь вечеринке, она отдалась бы ему в два счета. Она чувствовала в себе целую прорву любви. Однако ввиду ее собственной малопривлекательности достойный претендент на эту прорву никак не находился. После мытья Гэрриет хотела ополоснуть волосы бальзамом, но раздумала: кого ей прельщать, Тео Даттона, что ли?

Оставляя в коридоре след из капель, она вернулась к себе и окинула взглядом книги и бумаги, разбросанные по всему полу. Увы, она не относилась к тем счастливицам, которые обладают способностью создавать уют везде, где бы они ии находились. Однако и в таком, неуютном виде, эта комната все же нравилась Гэрриет. Вообще жизнь в Оксфорде, даже лишенная великой романтической любви, была, если разобраться, не так уж безотрадна. В конце концов, был Тео Даттон, который отнюдь не всегда изводил ее своими насмешками, а недавно даже представил ее коллеге-преподавателю, заглянувшему к нему за книгой, как свою лучшую ученицу; и было смутное понимание важности той мыслительной работы, которую она делает, и музыки, звучавшей для нее теперь по-новому, и будущих — ее собственных — книг, и коротенькой рецензии, которая появится однажды в литературном приложении к «Таймс»: «Первый роман мисс Гэрриет Пул отмечен редким сочетанием душевной тонкости и зрелости, неожиданной для молодого автора».

Снежные хлопья без устали сыпались на красные крыши домов и на лужайку за окном. Двое ребятишек, повизгивая от восторга, уже сгребали пушистые пласты с капота автомобиля и самозабвенно лепили снежки. На подоконнике валялся сонный мотылек. Осторожно — она читала, что наши руки жгут лапки насекомых раскаленными угольями, — Гэр-риет смахнула его к себе на ладонь. Решив, что выпускать его на улицу в такой холод жестоко, она выбежала на лестницу и положила своего подопечного в хозяйскую кадку с папоротником. Тут он хотя бы найдет, чем подкрепиться, когда очухается. Ее вечно тревожила судьба каких-нибудь несчастных: бездомных собак, лошадей, отправляемых на бойню, или приютских детей. А уж о том, что будет, когда ее самой коснется настоящее несчастье — скажем, смерть кого-нибудь из родителей, — она боялась и думать.

Снег уже почти засыпал белые подснежники, храбро пробившиеся под ее окном посреди зимы. Снег под снегом, подумала Гэрриет. Пожалуй, из этого может получиться стихотворение. Присев на корточки возле газовой плиты, она начала писать.

Через час оказалось, что волосы уже давно высохли и что она уже опаздывает на консультацию. Она натянула на себя красный свитер, надеясь, что он оживит бледное от бессонной ночи лицо, потом красные колготки и серую юбку, сидевшую довольно мешковато. Давно уже следовало купить себе что-нибудь поновее и поприличнее, но стипендии на это никогда не хватало.

Она попробовала надеть на свитер ремень, но тут же сняла: он только подчеркивал ее и без того заметный животик. И зачем было так набрасываться на эти дурацкие бобы? Наверное, во всем виноваты противозачаточные таблетки, которые она начала принимать неделю назад. На колготках поехала петля — правда, под черными сапогами ее было не видно. У теплого пальто не хватало двух пуговиц. Зима, как и жизнь, опять застала ее врасплох.

Вспомнив про письмо Джеффри, она сунула его вместе с очерком в голубую папку: вдруг захочется еще раз перечитать.

На улице у нее перехватило дыхание от обжигающе-ледяного ветра. Ее облезлый красный велосипед стоял одиноко прислоненный к увитой плющом стене. Снег, глубиной уже по щиколотку, ослеплял девственной белизной, только вокруг переднего колеса, где задрала лапу пробежавшая собачка, расплывалось желтое пятно.

В каштановой аллее парка снег сыпался в чашечки палых листьев и развилки деревьев. На церковном кладбище каменные ангелы смотрели вслед велосипедистке из-под трогательно-белоснежных чепчиков. Вчерашние лужи промерзли насквозь и не трескались под колесами. На подъезде к Банберри-роуд снегопад обрушился на Гэрриет с удвоенной силой и окончательно залепил стекла очков.

Борясь с ветром и упрямо нажимая на педали, она размышляла о письме Джеффри. Он, видите ли, рад, что она «села на таблетки», — но ведь впереди еще целая неделя. А вдруг сегодня ночью грядет конец света?

Когда она завернула за угол, из переулка навстречу ей вынырнул синий автомобиль. Неожиданно он странно вильнул, как-то косо заскользил по дороге и зацепил колесо ее велосипеда. Не успев даже ничего сообразить, Гэрриет вылетела из седла и приземлилась на обочине, а очки и все ее вещи веером рассыпались по заснеженной траве. Послышался скрежет тормозов, и водитель машины выскочил на дорогу. Сквозь пелену перед глазами Гэрриет разглядела его золотисто поблескивающие волосы и лицо, белое как снег.

— Простите, ради Бога, — заговорил он. — Мне надо было лучше смотреть на дорогу. Как вы, в порядке?

Оглушенная, Гэрриет попыталась определить, в порядке она или нет. Сидеть было нестерпимо больно — видимо, она сильно ударилась копчиком. Юбка задралась, ноги в красных колготках неуклюже, как у жеребенка, разъехались в разные стороны, волосы темными космами упали на лицо.

— Все нормально, — наконец выдохнула она. — Сама виновата, надо было протереть очки от снега, а я ехала вслепую, вот и получила. Пожалуйста, простите меня.

Все это произнеслось на одном дыхании. Гэрриет часто замечала, что собственные слова лучше всего помогают ей унять дрожь.

— По этой дороге обычно никто не ездит, — сказал он.

— Я хотела сократить путь — торопилась на консультацию… Где мои очки?

— Вот они. — Молодой человек поднял их и протер стекла. — С вами правда все в порядке? Вы такая бледная. Идти-то можете?

Он потянул ее за руки и помог подняться, а когда она качнулась, поддержал за талию. Надев очки, Гэрриет подняла глаза — и только тут узнала стоящего перед ней Саймона Вильерса.

— Где мой очерк? — заливаясь краской, пробормотала она.

Он нагнулся и извлек ее голубую папку из какой-то ямы на обочине.

— Жалко, что он в папке! Без нее чернила бы уже расплылись, и у вас был бы замечательный предлог, чтобы его не сдавать. Послушайте, давайте я вас все-таки отвезу в больницу.

— Нет-нет, мне надо ехать на консультацию.

Саймон оглядел велосипед с покореженными колесами.

— Ну, на этом вы далеко не уедете, — сочувственно заметил он. — Я скажу механику в гараже, чтобы его забрали и отремонтировали.

Снег уже успел припорошить его золотистые волосы.

— Вам сейчас нужна не консультация, а глоток хорошего бренди. Кстати, у меня дома наверняка что-нибудь найдется. Поехали, а я позвоню вашему преподавателю и скажу, что вы заболели.

Он помог ей забраться в машину.

— Спасибо, но мне неловко, что вы так беспокоитесь.

— Плевал я на вашу неловкость, — спокойно отозвался он. — Вы, женщины, вечно суетитесь из-за пустяков.

Усевшись, он прикурил сигарету и передал ей. Гэрриет была неважная курильщица, но жест Саймона так ее заворожил, что она не смогла отказаться. Сигарета оказалась крепкой, и Гэрриет тут же закашлялась. В машине работал приемник и обогреватель — и тот и другой на полную мощность.

— Ну так что, едем ко мне? — спросил он.

Пробуксовывая, машина медленно тронулась с места.

Гэрриет отрицательно помотала головой.

— Ладно, называйте адрес.

— Галлертон-стрит, сорок четыре.

— О, вы занимаетесь у Тео Даттона?

— Откуда вы его знаете?

— Он вел меня на первом курсе, пока не убедился, что я совершенно безнадежен. Кстати, меня не удивляет, что вы попали именно к нему: он всегда питал слабость к хорошеньким студенткам.

Саймон Вильерс сидел рядом с ней, лениво развалившись на сиденье. На нем были темно-серые брюки, черная рубашка и бледно-голубая, как у Питера-кролика из ее любимой сказки, вельветовая куртка. Держа руль одной рукой, он поглядывал на Гэрриет с задумчивым, несколько снисходительным интересом.

— Мне больше нравится, когда вы без очков, — заметил он. — Такие глаза, как у вас, грех прятать. Забавное начало для знакомства, ничего не скажешь!.. Но все же я рад, что встретил вас. Вы из какого колледжа?

— Из Сент-Хилдаз.

Гэрриет заметила, что он не представился: видимо, был уверен, что его и так все знают.

— Интересно, почему я вас до сих пор ни разу не видел?

— Я в основном сижу в библиотеке.

— Что, Тео гоняет?

Тут машину снова слегка занесло, и у Гэрриет от страха душа ушла в пятки.

Саймон рассмеялся.

— Пожалуй, мне лучше смотреть на дорогу, а не на вас. Не возражаете, если мы заедем заправиться?

Пока Саймон разговаривал со служащим на заправке, Гэрриет незаметно повернула зеркало заднего вида и вгляделась в свое отражение. Терпимо, решила наконец она. Хорошо, что утром вымыла голову.

И все же — поверить в это было невозможно! Саймон Вильерс хочет ее снять? Она украдкой покосилась на его светлые, с золотистым отливом волосы, тонкий орлиный профиль, красивый, чуть-чуть насмешливый рот и смуглые щеки без намека на румянец. Удивительнее всего были глаза: синевато-зеленые, как бы сонные, они были очерчены, как карандашом, темными густыми ресницами.

От волнения она забыла развернуть зеркало обратно, и Саймон, выезжая, чуть не врезался в чью-то машину.

— По-моему, наши сегодняшние приключения вполне в духе комических фильмов.

Гэрриет отвернулась, чувствуя, как проклятая краска опять заливает ее лицо.

— После консультации вы должны заехать ко мне и что-нибудь выпить.

— О, я не могу… То есть я не хочу, чтобы вы…

— Не волнуйтесь, кроме нас, там будет еще народ.

Да уж, народ. Наверняка хорошенькие актрисы и фотомодели из Лондона.

Саймон словно угадал ее мысли.

— Ничего особенного, просто приятели. Но я позабочусь, чтобы вы не скучали. Пожалуйста. — Он заговорил тише, и в его голосе появилась ласкающая хрипотца. — Я же должен как-нибудь искупить свою вину за то, что чуть вас не задавил.

Он затормозил у самого дома Тео.

— Придете?

— Я постараюсь.

— Только не рассказывайте Тео, что познакомились со мной: он наговорит вам про меня кучу гадостей.

Когда его машина нырнула обратно в снегопад, Гэрриет сообразила, что он не назвал адреса. Вероятно, подразумевалось, что она должна его знать.

Глава 2

Она шла по тропинке, не слыша собственных шагов. Возможно, оттого, что снег заглушал все звуки, в ней вдруг возникло блаженное чувство безответственности, как при легком опьянении. Снег шапками лежал на тисовых кронах и змеился по ветвям араукарии, кустики лаванды топорщились белыми ежиками.

Неужто она правда вот так познакомилась с Саймоном Вильерсом? Нет. Этого не может быть! Когда университетский театр поставил «Кошку на раскаленной крыше», где Саймон играл Брика, Гэрриет впервые ощутила себя изменницей по отношению к Роберту Редфорду. С тех пор сердце ее не раз сладко замирало от сознания собственного вероломства. Она, конечно, понимала, что Саймон, в сущности, просто плейбой с толстым бумажником и дурной славой. Даже ее подружки по колледжу, которые без зазрения совести спали со своими мальчиками, относились к Вильерсу и его компании осуждающе. Гэрриет тоже делала вид, что осуждает, но втайне ее волновали их стремительные автомобили, и остроумные прозвища, то и дело мелькающие в колонках светской хроники, и скандалы, из-за которых их частенько выставляли из дорогих ресторанов, и витающий над ними загадочный ореол бисексуалов, алкоголиков и наркоманов.

— «Скатиться вниз нетрудно, но нет пути назад», — пробормотала она себе под нос и подергала шнур звонка.

За дверью на нее набросились отпрыски Тео Даттона.

— Привет! Гарри, это кошка замяукала, — Гэрриет, окошко замяукало!.. Шутка такая.

— Я ее уже слышала, — сказала Гэрриет.

— По чему слоны не умеют ходить? — спросил старший.

— Не знаю, — сказала Гэрриет.

— По воздуху! — Дети залились счастливым смехом.

Когда Даттоны куда-нибудь уходили, Гэрриет частенько оставалась с их детьми.

— А мы слепили в саду снеговика. Вон там, смотри! На кого он похож?

— На вашего отца, — сказала Гэрриет.

— Ага, когда он ждет звонка из Би-би-си, — подтвердил Даттон-младший.

Гэрриет прыснула.

— Красиво на улице, правда? — сказала она.

— Пойдем сегодня днем кататься на санях, а? Папа сейчас работает над телепередачей, значит, после обеда наверняка ляжет спать.

— А мама простуженная.

Три пары глаз с надеждой уставились на нее.

Гэрриет все еще пребывала в эйфории от встречи с Саймоном.

— Ладно. Зайду за вами в половине третьего, — пообещала она.

— Что ж, это гораздо приличнее, — сказал Тео Даттон, закуривая очередную сигарету.

Пока он читал, снежная шапка на крыше соседнего дома заметно потяжелела.

— Стиль, конечно, оставляет желать лучшего — хочется выкинуть из него все лишнее и взбить, как подушку, — но есть хотя бы кое-какие мысли. Видно, что вы включили воображение.

Вглядевшись в нее из-под очков, Тео пощипал себя за бороду и сказал:

— Вы, я вижу, сегодня витаете в облаках. Что с вами такое случилось? Дружок не приезжает на воскресенье?

Гэрриет рассмеялась.

— Да нет, это оттого, что я не выспалась, а может, просто ошалела от снега. Люблю снег. Вдобавок я по дороге к вам ухитрилась свалиться с велосипеда. Так, пустяки, почти не ударилась, но, видно, еще не пришла в себя.

Главное — не слишком теряться перед приятелями Саймона. Надо бы забежать домой переодеться, вот только во что?

Тео задумчиво любовался ее полной грудью, по-детски округлыми чертами и длинными стройными ногами. Большие серые глаза с поволокой прятались за стеклами очков, и их красоту не очень-то легко было разглядеть — как нелегко было разглядеть пылкость, спрятанную за непомерной застенчивостью. Она вот-вот упадет, как спелая слива, подумал он. Она уже полна томления, как счастливая жена перед встречей с мужем. Пылкая дева, впервые восходящая на ложе любви, — что может быть прекраснее?

Он вздохнул.

Может, заскочить в магазин и купить себе на все оставшиеся деньги новый свитер? — думала Гэрриет. Пожалуй, ей даже полезно будет поголодать пару недель до конца месяца.

— В следующий раз займемся сонетами, — сказал Тео Даттон. — Это, как говорил Вордсворт, ключ, которым Шекспир отмыкал свое сердце. Не забывайте, Гэрриет: даже любовь ступает по земле.

Когда пробило без четверти двенадцать, он поставил на стол бутылку хереса.

— В Оксфорде два вида хереса: один для стряпни, другой для того, чтобы пить. Их почти все путают, но в моем доме вы можете быть уверены: вам нальют то, что надо. Выпейте, Гэрриет, а потом — мой вам совет — ступайте домой и ложитесь спать, лучше всего в одиночестве.

Он наполнил вином два захватанных бокала.

— Не получится, — сказала Гэрриет. — Я обещала вашим детям, что поведу их кататься на санях.

На улице перед домом Тео уже стоял длинный темно-зеленый автомобиль. При виде ее из автомобиля выбрался молодой человек с сигаретой, каштановыми волосами и природной непосредственностью рыжего сеттера. Гэрриет узнала в нем одного из постоянных спутников Саймона — Марка Макалея.

— Саймон прислал меня за вами, — сообщил он. — Волнуется, как бы вы не отморозили ножки. По-моему, в такую холодрыгу можно себе что угодно отморозить. Кстати, как ваше самочувствие? — осведомился он. — Саймон сказал, что он вас сегодня сбил с катушек.

Вот именно, подумала Гэрриет, в прямом и переносном смысле.

— Позвоночник внизу побаливает, — сказала она.

— Ага, копчик, значит! — Марк неожиданно расхохотался во все горло. Видимо, он был уже хорош.

— Много у него будет народу?

— Человек двадцать — двадцать пять, и среди них наверняка найдется одна или две дамочки, у которых зачешутся на вас коготки.

Он искоса взглянул на нее и снова расхохотался.

На душе у Гэрриет стало тревожно и почему-то горячо.

— Думаете, мне стоит туда ехать?

— Если решите, что не стоит, это может стоить мне головы… Правда, моя голова, кажется, сама уже немногого стоит. — Он извлек из ящичка под приборной доской бутылку бренди и глотнул из горлышка. — Мы с ней, видите ли, катимся наперегонки по наклонной плоскости.

— Я бы заехала домой переодеться, — сказала Гэрриет.

— Зачем? Саймон больше всего ценит новизну, а в таком виде вы как раз то, что надо.

— Да нет, вы не поняли. Он пригласил меня просто из вежливости. Просто решил доставить мне удовольствие, потому что нечаянно сбил на дороге, — и все.

— Деточка, — вздохнул Марк. — Из всех людей Саймон умеет доставлять удовольствие только самому себе.

Глава 3

Войдя в гостиную Саймона, Гэрриет с интересом огляделась: такого она еще не видела. Меховые лохматые коврики, разлапистые пальмы, изумрудно-зеленые шелковые шторы, языки пламени в камине и красноватые блики на корешках книг — в основном пьес и порноизданий. На каминной доске небрежно брошенной карточной колодой рассыпалась пачка приглашений. С черных стен глядели собственноручно подписанные фотографии знаменитых актеров и актрис, между пальмами, как звери в джунглях, разгуливали ослепительные гости, и Саймон — ослепительнее всех, — сверкая сине-зелеными глазами, уже спешил ей навстречу.

Он снял с Гэрриет пальто, потом шарф, потом очки.

— Не хочу, чтобы ты сразу разглядела все мои недостатки, — пояснил он, чмокнув ее в щеку, и обернулся к Марку. — Смотри, какая она славная!

— Да уж, — сказал Марк. — Для тебя даже слишком славная, вот это меня и смущает.

К ним приблизился индиец с красивым скучающим лицом.

— Угораздило же тебя выкрасить стены в черный цвет, — буркнул он. — Я теряюсь на их фоне.

— Выйди на улицу, — посоветовал ему Саймон. — На снегу тебя будет очень хорошо видно.

Подавая Гэрриет бокал охлажденного белого вина, он словно невзначай провел мизинцем по ее пальцам.

— Вот, остынь немного после консультации, — сказал он. — Как Тео понравился твой очерк?

— Как будто понравился, хотя это редко бывает.

— А что за тема?

— Кого из шекспировских героев я считаю лучшим… лучшим сексуальным партнером.

— Старый кобель! Нашел способ себя возбуждать. Ты теперь, стало быть, специалист по сексу?

Некоторое время Гэрриет не могла заставить себя поднять глаза, а когда наконец подняла, Саймон смотрел на нее таким взглядом, от которого внутри у нее все перевернулось. Заливаясь румянцем, она отвернулась к окну и придушенно пробормотала:

— Снег такой красивый, правда?

— Вот и прекрасно, — с улыбкой сказал Саймон. — Сядь и наслаждайся видом из окна. Не беспокойся, знакомиться со всей этой толпой совершенно не обязательно.

Гэрриет опустилась на черное бархатное сиденье у окна и попыталась раствориться в зелени занавески. Ей еще никогда не приходилось видеть сразу столько странных людей и вдыхать в себя столько странных запахов. В экзотический букет из дорогих духов, которыми, кажется, пульсировала каждая жилка в этой гостиной, вплетался дымок от яблоневых поленьев в камине, слабый дух фимиама и тяжелый аромат целой охапки пестрых фрезий в голубой вазе на столе. Над всем этим витал еще один запах, навязчивый и сладковатый — чего, Гэрриет не могла разобрать.

Неожиданно раздался устрашающий стук в дверь, и в гостиной появился красивый седовласый мужчина. Гэрриет узнала в нем лучшего, по итогам последней недели, драматического актера.

— Саймон, дружище, у тебя тут такое амбре, что слышно с того конца улицы. Смотри, не вылети в трубу вместе со своими благовониями. Салют, детка! — Он шагнул к потрясающей блондинке в белой шелковой рубахе и, вынув сигарету у нее изо рта, глубоко затянулся. Когда Гэрриет уже решила, что он умер от восторга, он наконец выдохнул дым и обернулся к двум изящным юношам, пришедшим вместе с ним.

— Они тезки, — сообщил он Саймону. — Обоих зовут Джереми, и оба влюблены друг в друга до безумия. Это создает кое-какие трудности.

Юноши дружно захихикали.

— Знакомьтесь, Джереми-Джереми, — сказал красивый актер. — Это Саймон.

— Мы так много о вас слышали, — в унисон заговорили Джереми-Джереми. — Говорят, что вы восходящая звезда!

— Саймон, когда мы наконец задернем занавески? — капризно протянула рыжеволосая модель с губами, похожими на велосипедную камеру. — Каждый дурак норовит заглянуть в окна.

— А мы не будем их задергивать, — сказал Саймон, улыбаясь Гэрриет. — Некоторым нравится вид из моего окна.

Рыжая обменялась взглядом с блондинкой в белой рубахе.

— Саймон, как поживает Борзая? — спросил актер, снова затягиваясь сигаретой блондинки.

— Борзая уехала в Штаты, — сказал Саймон.

— Надолго?

— Надеюсь, что навсегда. — Он снова наполнил бокал Гэрриет.

Аккуратно выщипанные брови актера поползли вверх.

— Даже так? Представляю, как она тебя допекла.

— Борзая есть Борзая. — Саймон пожал плечами. — Теперь, если она решит вернуться, ее придется шесть месяцев выдерживать в карантине, как суку, гулявшую без присмотра.

Все рассмеялись. Гости продолжали прибывать. Гэрриет разглядывала силуэты чаек в небе. Снег уже почти завалил узорную ограду под окном.

— Мне срочно надо что-то сделать с волосами, — говорила экстравагантная брюнетка.

— Попробуй их причесать для разнообразия, — посоветовал ее спутник.

Когда Саймон, актер и Джереми-Джереми начали обмениваться пикантными подробностями из жизни звезд театра и кино, все смолкли, прислушиваясь к их разговору.

— Не с мальчиками, мой милый, а с девочками, зато с двумя сразу, — говорил актер. — Его жене на все плевать: в конце концов, у нее тоже есть своя девочка.

— Ну, положим, не на все, — возразил один из Джереми. — Думаю, последние отзывы в «Приложении» ее все-таки задели. Рецензенты разругали ее в пух и прах.

— Что делать, она и правда в этой роли, как император Веспасиан в санях, — сказал Саймон.

Гэрриет принялась изучать кладку подпорной стены за окном.

В дверях появилась томная красавица в брюках и шубке. Поскольку никто не обратил на нее внимания, она вышла и появилась еще раз.

— Дейрдре! — радостно возопили все.

— Я умираю, — объявила красавица. — Всю ночь сегодня провела на ногах, глаз не сомкнула.

— Золотко мое, — сказал актер, целуя ее. — Одетую я тебя не признал.

Кто-то поставил пластинку, и голос Фэтса Уоллера зазвучал в гостиной.

— «Мой старый друг, молочник, мне сказал, что можно умереть без сна…»

Марк Макалей подсел к Гэрриет и налил ей еще вина.

— Как копчик? — спросил он. — Я после обеда должен быть в колледже — но ничего, обойдутся без меня.

— У вас скоро экзамены на степень, — сказала Гэрриет. — Уже решили, чем будете заниматься?

— Попробую заработать учительский диплом.

— Учительский диплом — ты?! — изумилась Дейрдре. — Марчик, ты же детей на дух не переносишь.

— Ну и что, зато у меня будет целый год, чтобы как следует осмотреться. У них, говорят, учеба не пыльная, а за этот год я как раз решу, куда податься.

— А у меня на той неделе собеседование с каким-то военным издателем, — сообщил длинноволосый блондин в джинсах. — Военные, кажется, любят, чтобы все было по форме. Марк, у тебя нет подходящего костюмчика взаймы?

— Возьми у Саймона, у него есть, — сказал Марк. — И не забудь заодно постричься.

Снегопад поглотил почти все уличные звуки, и гул машин на Терле был еле слышен. Кучка демонстрантов с лозунгами медленно двигалась против ветра и снега.

— О, прыщавые борцы за справедливость пожаловали, — заметил Марк. — Кого они там сегодня обличают, красных или фашистов?

— Кажется, отстаивают права учителей, — сказала Гэрриет, пытаясь без очков разобрать слова.

— Вон те двое в точности король Венцеслав с пажом, да? — оживилась Дейрдре. — «Пробиваясь сквозь метели…» — ну и так далее.

— Мне всегда казалось, что у славного Венцеслава с этим пажом что-то было, — сказал Саймон.

— И почему у меня нет принципов? — вздохнул Марк, глядя на демонстрантов.

— Лично мне интересны люди, а не принципы, — заметил Саймон. — И интереснее всего — люди без принципов.

— Оскар Уайльд, — пробормотала Гэрриет.

— Умница, — сказал Саймон. — Дориан Грей — моя следующая роль в университетском театре. Скоро уже допишут инсценировку. — Он отошел наполнить чью-то рюмку.