Хроника Литтлпейджей, или Трилогия в защиту земельной ренты (№1) - Сатанстое [Чертов палец]

Было слышно, как бедняга Дирк глубоко вздохнул. Я знал, что он думал об Аннеке; он прошел через прихожую, не поднимая головы, и потому не видел нас. Он ушел от тетушки Доротеи с развеянными надеждами, быть может, с разбитым сердцем, и впоследствии мне всегда казалось, что посещение колдуньи имело большое влияние на его судьбу.

Настала наша очередь. Нас впустили в смежную комнату, где находилась сама тетушка Доротея, а по полу скакал старый ручной ворон. Колдунье было на вид лет шестьдесят; худая, морщинистая, с седыми клочьями волос под черным кисейным чепцом, в сером платье, одного цвета с бегающими, глубоко запавшими глазами, — она своей внешностью вполне соответствовала своему ремеслу.

Войдя, мы все трое поклонились и положили на стол перед нею каждый по одному французскому экю. Со времени появления французских войск у нас в колониях стала ходить эта монета; утверждали даже, что посредством этого талисмана французы добывали у некоторых наших поставщиков все, что им было нужно.

С общего согласия было решено, что в первую очередь станет гадать мистер Ворден, причем мы останемся в комнате. Старуха стала тасовать колоду страшно грязных карт, а глаза ее все время пытливо и тревожно перебегали с одного посетителя на другого и словно впивались в наши души. Затем она попросила мистера Вордена снять карты и после того долго и внимательно разглядывала их. Никто из нас за это время не проронил ни слова, и все невольно вздрогнули, когда вдруг раздался тихий свист, услышав который, черный ворон поспешил к своей госпоже и тотчас же уселся у нее на плече. — Ну, сударыня, — заговорил мистер Ворден, не скрывая своего нетерпения, — скажите мне что-нибудь о моем прошлом, чтобы я мог легче поверить тому, что вы станете говорить мне о будущем. Скажите о посевах, сделанных мною прошлой осенью, — сколько мер я посеял, на скольких акрах, на новой или на старой пашне?

— Да-да, ты сеял… но семена твои упали на плевелы, на каменистую почву, и ты не спасешь ни единой христианской души! Сей, сей пригоршнями, и все-таки жатва твоя будет плохая!

Мистер Ворден сердито кашлянул.

— Ну а как обстоит дело с моим скотом? Много ли я отправлю овец нынче на базар?

— Волк в овечьей шкуре! — пробормотала старуха. — Нет, сударь, вы любите горячий ужин, доброе вино, любите читать поучения кухаркам, а не работать в вертограде Господнем! Смотрите на этого бубнового валета! Он рассказывает мне о «коленцах его преподобия». Да, да! Смотрите, как старик бежит, словно за ним гонится сам Вельзевул!

Но мистер Ворден уже не слушал: он схватил свою шляпу и выбежал не только из комнаты, но и из дома, как будто за ним действительно гнался Вельзевул.

Гурт покачал головой в раздумье, и лицо его заметно вытянулось, когда он подошел к столу, на котором старуха раскладывала карты. Тасуя их, она не спускала глаз с Гурта, и я заметил, что углы рта ее сложились в странную многозначительную улыбку.

— Ну, и вы, конечно, прежде всего, в виде испытания, желали бы услышать что-нибудь из прошлого, чтобы лучше поверить тому, что я вам предскажу в будущем?

— По правде сказать, тетушка, я мало забочусь о прошлом: что сделано, то сделано! Прошлого не воротишь и не переделаешь, и лучше не вспоминать о нем, особенно когда желаешь стать лучшем, чем был! Все мы бываем молоды, и лишь после того, как пройдет молодость, наступает своим чередом старость.

— Да, да… знаю! — сказала колдунья. — Утки, утки, утки, индюшки, индюшки, поросята, ягнята, куры и гуси… да, да!. — И она принялась так искусно подражать всем этим животным, что из сеней можно было подумать, что находишься рядом с птичьим двором какой-нибудь фермы.

— Довольно! — воскликнул молящим тономГурт. — Я вижу, что вам все известно. Но скажите мне, суждено ли мне когда-нибудь жениться; за этим, в сущности, я и пришел сюда!

— На свете много женщин; хорошеньких особ в Альбани тоже немало, а такой молодой человек, как вы, может даже дважды жениться!

— Нет, нет! — запротестовал Гурт. — Если я не женюсь на известной особе, то вовсе никогда не женюсь!

— Хм, да! Вы влюблены… и та, которую вы любите, красива, мила, добра, умна и молода… она многим нравится… да, да… я это вижу…

— Но почему она так долго колеблется, почему не хочет дать мне согласия ипринять мое предложение, почему?

— Она не может решиться… да, она колеблется… нелегко читать в сердце девушки… одни всегда спешат, другие не спешат… Вы хотите добиться от нее ответа прежде, чем он вполне созреет в ее душе. Надо уметь ждать!

— Но скажите, добрая тетушка, что я должен делать, чтобы добиться ее согласия?

— Надо просить о нем раз, два и три… Та, которую вы любите, и любит и не любит вас; она хочет выйти за вас и в то же время не хочет; она в душе и в мыслях говорит себе «да», а уста говорят вам «нет»!

Гурт невольно вздрогнул.

— Послушайте, Корни, я полагаю, что можно будет спросить, во вред или на пользу мне было это приключение на льду? — сказал он, обращаясь ко мне, и, не дождавшись моего ответа, повторил вопрос старухе.

— Гурт Тен-Эйк, — ответила та, — что ты меня пытаешь? Я знала твоего отца и мать, и деда, и бабку, знала твою семью из поколения в поколение. Могла ли я не узнать тебя? Знаю я и твоих вороных, Джека и Моиза. слышала и о случае на реке. Береги только птицу, и рано или поздно она достанется охотнику. Но ответь мне на один вопрос, и ответь правду: знаешь ты одного молодого человека, который собирается ехать в леса?

— Да, тетушка, этот молодой человек мой друг, и как только погода установится, он должен уехать.

— Хорошо, так поезжай с ним! Разлука даст девушке время разобраться в своих чувствах, и если ты услышишь, что поблизости стреляют, то иди туда, где стреляют: страх за человека, которого любит девушка, часто заставляет говорить ее сердце и уста. Больше я тебе ничего сказать не могу!.. Теперь подойдите сюда вы, обладатель целой груды испанских червонцев, дотроньтесь пальцем вот до этой карты! — сказала гадалка, обращаясь ко мне.

Я сделал, как мне было сказано, и старуха принялась с поразительным проворством перебирать всю колоду, разглядывая с особенным вниманием королей, валетов, тузов и дам; дойдя до дамы червей, она вынула ее из колоды и с торжествующим видом подала мне.

— Вот ваша дама, — сказала она, — она царица многих сердец, но Гудзон сослужил вам добрую службу… да, да… река вам много помогла. Но в слезах можно так же захлебнуться, как и в реке. Остерегайтесь баронетов!

На этом она вдруг замолчала и не стала отвечать ни на один из наших вопросов. Тогда нам сказали, что нам следует уходить; но, видя, что мы еще не решались уйти, старуха проворно выложила по монете на каждого из нас и с видом, полным достоинства, удалилась в дальний угол комнаты. Тогда мы поклонились и вышли, конечно, не взяв обратно своих денег.

ГЛАВА XIX

Что за хрупкая вещь — добродетель! Что за редкий дар — дружба!

А любовь дает крохи счастья за годы отчаяния! И все это проходит быстро, и мы переживаем это великое крушение и лишаемся всего, что мы считали себя вправе называть своим.

Шелли

Наше посещение гадалки произвело глубокое и сильное впечатление на Гурта и даже заметно повлияло на его поведение. Про себя я не скажу, чтобы оно оставило меня совершенно равнодушным, но, во всяком случае, не отразилось на мне так сильно, как на нем. Старик Ворден не мог вспоминать об этом визите иначе как с негодованием, называя все эти предсказания глупой мистификацией, перечнем уличных сплетен и глупых шуток.

Язон, конечно, был в восхищении от предсказаний гадалки. Дирк отнесся к ним настолько серьезно, что заговорил уже в свои двадцать лет, что умрет холостым, и никакие мои шутки и утешения не могли заставить его изменить его решение. Гурт, как всегда, не считал нужным скрывать что бы то ни было, касающееся его, и потому однажды сам заговорил об этом визите к гадалке за завтраком в доме Германа Мордаунта в присутствии майора Бельстрода.

— А в Англии у вас тоже есть колдуны, гадалки и предсказатели или ворожеи? — спросил Гурт Бельстрода.

— Чего только нет у нас в старой Англии! Много у нас всего, и глупого, и хорошего! Я даже сам знаю в Лондоне двух ворожей, которые в последнее время, когда наш двор так огерманился, вошли в большую моду!

— Говорят, что и в Новой Англии были колдуны и ворожеи, но теперь многие совсем не верят в них.

— Судя по тому, как вы это говорите, я думал, что вы сами уже успели посетить тетушку Доротею, пользующуюся доверием у альбанийцев. Некоторые из наших офицеров также побывали у нее!

— Да, мистер Бельстрод, — сказал Гурт совершенно серьезно, — я действительно недавно был в первый раз в моей жизни у старой тетушки Доротеи. Корни Литльпэдж был со мной, и я должен сознаться, что был поражен ее проницательностью и решил во что бы то ни стало последовать ее советам и указаниям.

Мэри Уаллас подняла глаза от работы и устремила свой серьезный, немного печальный взгляд на Гурта. В этом взгляде читалось не одно женское любопытство, а скорее сердечное участие, но она ничего не сказала и предоставила другим продолжать разговор.

— В таком случае вы нам все расскажете, Тен-Эйк! — воскликнул майор. — Ничто не может быть так интересно, как все эти рассказы о колдунах и гадалках!

— Извините, мистер Бельстрод, но так как это было дело интимного характера, то я ничего не могу рассказать вам о нем! Вот Корни Литльпэдж подтвердит, что эта женщина сказала мне поразительно верно. Во всяком случае, я в ближайшем будущем отправлюсь с Литльпэджем и Фоллоком в леса, и так как войска еще не скоро вступят в дело, то мы успеем соединиться с вами под Тикондерогою, если только вам удастся добраться туда!

— Уж лучше скажите в Монреале, потому что я твердо рассчитываю, что наш новый главнокомандующий не даст нам засохнуть на корню!

Во все это время Мэри Уаллас оставалась задумчивой и серьезной, даже тогда, когда все остальные шутили и смеялись.

— Если так, то мы с вами будем соседями, — сказал мистер Мордаунт, — так как земли Дирка и Корни расположены рядом с моим поместьем, которым я владею уже более десяти лет и куда я намерен теперь отправиться, как только позволит погода, с дочерью и с мисс Уаллас! Я уверен, что нам не грозит никакой опасности, и наши войска смогут защитить нас от французов и от индейцев!

Надо ли говорить, что при этих словах Гурт и я испытали громадную радость, но на Бельстрода сообщение о том, что наши владения оказывались смежными с поместьем Мордаунта, произвело не совсем приятное впечатление. Из его же расспросов я узнал, что именно из-за этого своего поместья Герман Мордаунт и приехал в Альбани, так как теперь, ввиду близости к театру войны, этому поместью могла грозить известная опасность и некоторые из фермеров и поселенцев, арендовавших и обрабатывавших его землю, бросили все и бежали в другую часть колонии. Если их примеру вздумают последовать и остальные, то земля будет пустовать, и все долголетние труды по ее обработке пропадут даром. Воспрепятствовать этому повальному бегству поселенцев и было задачей Германа Мордаунта в данном случае.

Переехав на эту зиму в Альбани, мистер Мордаунт желал быть ближе к театру военных действий и внушить доверие арендаторам Равенснеста (Воронье Гнездо) (так называлось его поместье), следя за движением войск. Если же у него и была при этом какая-нибудь политическая миссия, то она держалась им в строжайшем секрете, и никто ничего не знал о ней.

Впоследствии мне стало известно, что Бельстрод еще раньше нас узнал от Германа Мордаунта про намерение поселиться этим летом в Равенснесте с дочерью и мисс Уаллас, которая, будучи сиротой, находилась под его опекой. Зная это, Бельстрод устроился так, чтобы получить командование тем отрядом, который должен был быть расположен ближе всех к Равенснесту, в расчете иметь возможность время от времени наезжать к Мордаунтам и в то же время быть как бы их защитником и охранником.

Бельстрод купил лошадь и пригласил желающих взглянуть на нее. Гурт, Дирк и хозяин дома вышли с ним на улицу — смотреть лошадь, а я остался с барышнями. Едва успели они выйти, как Аннеке с лукавой улыбкой, которую она старалась подавить, спросила меня:

— Так, значит, вы также посетили гадалку, мистер Литльпэдж… Я знала, что такие особы существуют, потому что слышала о них от наших экономок и слуг, которые ходят к ним за советом, но никогда не думала, что и мужчины, да еще люди образованные, также наносят ворожеям визиты.

— Я не вижу, какую разницу здесь может играть пол или степень образованности: ее звание одинаково пригодно для всех, и как вы изволили слышать, даже многие офицеры перебывали у нее!

— Я желала бы знать, был ли в их числе мистер Бельстрод; он еще молодой, хотя и в больших чинах, и майор может быть так же любопытен, как поручик или как барышня, потерявшая свою любимую ложечку! Не так ли, Мэри?

Мэри тихонько вздохнула, но ничего не ответила.

— Вы к нам строги, Аннеке, — сказал я. — Разве мистер Мордаунт, будь он в моих годах, не поступил бы так же, как мы?

— Ну, полноте, Корни! Ваши оправдания не изменят вашего поступка, но я надеюсь, по крайней мере, что вы хоть поделитесь с нами теми великими откровениями, которые вы слышали от вашей колдуньи!

— Что касается меня лично, то тетушка Доротея была весьма необщительна. Гурту же она действительно сказала много, но я считаю себя не вправе раскрывать чужие секреты. Спросите его самого. Гурт воплощенная откровенность и, наверное, все расскажет как на духу; он всегда весь открывается своим друзьям!

— Ну а Корни Литльпэдж не мог бы хоть приоткрыться? — спросила Аннеке.

— Мне нечего скрывать, — ответил я, — особенно от вас. Мне гадалка сказала, что моя царица — царица многих сердец, что река мне не повредила и что мне следует остерегаться баронетов!

Говоря это, я внимательно следил за выражением лица Аннеке, но не заметил в нем ни малейшего изменения, разве только румянец ее стал несколько гуще; но зато Мэри Уаллас вдруг отбросила свою сдержанность и взглянула мне прямо в глаза, улыбаясь.

— И вы верите всему, что вам сказала гадалка? — спросила Аннеке немного погодя.

— Дело в том, что прежде, чем пойти к ней, я знал, что царица моего сердца — царица многих сердец, что река лишь не принесла вреда, хотя я не вижу и никакой пользы от нее; знал также и то, что мне следует остерегаться баронетов!

Аннеке улыбнулась и перевела разговор на другую тему. В последнее время прибыло из Англии еще несколько полков; в числе выдающихся офицеров из числа вновь прибывших находился лорд Гоу, с громкой репутацией и с большими надеждами. В то время, как мы разговаривали о нем, вернулся Герман Мордаунт и увел меня с собой показать мне некоторые приготовления к предстоящему путешествию.

— Да, — сказал он, — теперь все пойдет по-новому, Корни! Как видно, мистер Питт, являющийся теперь душою палаты общин, хочет проявить себя во всех областях правления: всюду проснулась жизнь, а период зимней спячки миновал. Лорда Лаудона убрали от нас, а генерал Аберкромби — старый вояка, от которого многого ожидают, так что все предвещает нам блестящую кампанию. Лорд Гоу, о котором говорила Аннеке, молодой человек с выдающимися качествами; говорят, что в его жилах течет кровь Ганноверского дома; его мать была сводной сестрой нынешнего короля.

Далее разговор перешел на наше соседство, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что между нашей землей и владениями Мордаунта было около четырнадцати миль; нас отделял друг от друга большой девственный лес. Конечно, мы все-таки были соседями, так как между нами не было ни одного человеческого жилья. Впрочем, как выражался Язон со своей коннектикутской точки зрения, не всегда соседи, живущие дверь в дверь, лучше всех знают друг друга! Он воображал, что знал всех людей лучшего круга в Вест-Честере, потому что прожил у нас год или два, но так как с большинством этих людей он никогда не вступал в непосредственное общение, то утверждал, что вполне достаточно увидеть человека выходящим из дома, или переходящим улицу, или входящим в церковь, чтобы знать его; после того весьма понятно, что число его знакомых возрастало с невероятной быстротой.

Приготовления мистера Мордаунта к предстоящему путешествию были весьма разумны. Он заказал громадный крытый фургон для провианта и багажа, затем другой крытый фургон, несколько поменьше, но все же весьма вместительный и удобный, для барышень и для себя, с особыми помещениями для вещей; все было прекрасно, прочно, элегантно и обдуманно.

Похвалив эти приготовления, я простился с мистером Мордаунтом и барышнями и пошел домой.

Спустя дня два полк, в котором состоял Бельстрод, на рассвете выступил из города, но майор не поехал вместе со своим полком.

В самый день выступления я был приглашен на завтрак к Мордаунтам вместе с Гуртом и Дирком и, подходя к дому, увидел слугу майора, выгуливающего перед крыльцом лошадь своего хозяина. Войдя в гостиную, мы застали Бельстрода уже там, в полной походной форме; мне он показался озабоченным и как будто опечаленным предстоящим отъездом. Но в чертах Аннеке я не мог заметить ничего похожего на эти чувства, хотя она и не проявляла особенной веселости, что, конечно, было бы неприлично в данном случае.

— Я с превеликим сожалением покидаю этот город, мадемуазель, — говорил майор. — Вы сделали его дорогим моему сердцу!

Слова эти звучали более сердечно и тепло, чем я мог того ожидать от Бельстрода. Аннеке слегка покраснела, но рука ее, державшая в это время чайник, не задрожала.

— Мы скоро увидимся, Генри, — сказал Герман Мордаунт особенно дружественным тоном, — через недельку поедем и мы, а затем мы будем соседями, и добрыми соседями, надеюсь!

— Вы, конечно, будете посещать нас, мистер Бельстрод, — сказала Мэри Уаллас, — ведь нам, дамам, довольно затруднительно путешествовать по пустыне, да и неудобно приезжать в военный лагерь!

— Вероятно, это вовсе не будет военный лагерь, — сказал майор, — там есть настоящие бараки, построенные тем батальоном, который стоял там раньше нас, и я надеюсь, что там можно будет при случае принять даже дам.

Из всего дальнейшего разговора о будущем соседстве видно было, что Герман Мордаунт смотрел на Бельстрода как на члена семьи, что, однако, могло объясняться в глазах остальных тем, что они находились в родстве, но в моих глазах принимало совершенно другое значение. Когда Бельстрод встал и стал прощаться, я дорого бы дал, чтобы не присутствовать при этой сцене. Майор был более растроган и огорчен, чем я считал это возможным с его стороны; взяв руку Германа Мордаунта, он долго сжимал ее в своей, прежде чем собрался с силами сказать что-нибудь.

— Одному Богу известно, что будет этим летом, — вымолвил он наконец, — и увидимся ли мы снова. Но что бы ни случилось, прошлое — оно мое! В случае, если бы нам не пришлось свидеться, моя переписка с родителями, которую я распорядился переслать вам в подобном случае, докажет, до какой степени я был тронут и благодарен вам за ваше доброе ко мне отношение! В этих письмах вы яснее, чем в моих словах, увидите мои чувства к вам и к вашей семье.

— Ну, полно, полно, дорогой Генри, что за мрачные мысли! — прервал его Герман Мордаунт, смахнув слезу. — Как можно так относиться к столь непродолжительной разлуке, ведь недели через две мы увидимся!

— Увы, каждый военный, который готовится подойти к неприятелю на расстояние выстрела, не может спокойно смотреть на разлуку, даже и самую кратковременную, а для меня эта кампания будет решающей, — добавил он, бросив многозначительный взгляд на Аннеке. — Я должен вернуться победителем в известном смысле, или же лучше мне вовсе не возвращаться. Прощайте, мистер Мордаунт, будьте счастливы и верьте, что я никогда не забуду вашего расположения ко мне.

Бельстрод был, видимо, сильно растроган. С минуту он колебался, глядя то на ту, то на другую из девушек, затем вдруг подошел к Мэри.

— Прощайте, Мэри, — сказал он, взяв протянутую ему руку и с чувством поцеловав ее. — У вас, конечно, много друзей и почитателей, но я готов поручиться, что нет ни одного, который бы больше меня умел ценить все ваши высокие качества.

Мэри отняла платок от глаз и ответила ему так же тепло и сердечно. Говорят вообще, что американки не чувствительны, что они легкомысленны и фамильярны, тогда как им следовало бы быть сдержанными, и что они холодны как лед там, где следовало бы проявить теплоту и сердечность. Но это едва ли верно; верно только то, что молодые американки не притворны, что они не имеют привычки из приличия выказывать чувства, которых у них нет в сердце; но если у них нет напускных чувств, то истинные чувства ' их не менее искренни, сильны и глубоки, чем у других девушек.

И в данном случае Мэри, не стыдясь и не скрывая своего волнения, в горячих искренних словах пожелала Бельстроду счастливого пути, поблагодарила его за доброе мнение о ней, высказав надежду, что все они вскоре увидятся и летом непременно будут встречаться довольно часто. Аннеке тоже плакала, а когда она отняла платок от глаз, личико ее было бледно и губы дрожали; когда же она улыбнулась, то улыбка была такая ласковая, тихая, добрая, что у меня сжалось сердце. Ей Бельстрод не сказал ни слова, только молча взял ее руку и прижал ее к своему сердцу.

Затем он поцеловал эту нежную ручку и, вложив в нее записку, низко поклонился и вышел. Мне было стыдно следить в этот момент за выражением лица Аннеке, и я стал смотреть в сторону, не желая увеличивать ее смущение. Но я видел, что она была еще более взволнована и растрогана, чем Мэри; но, быть может, то, что я принимал за нежность, за любовь, было чувством прошлой дружбы и благодарности к этому человеку.

Мужчины вышли проводить Бельстрода на крыльцо; он всем нам крепко пожал руки и, уже вскочив на коня, сказал:

— Надеюсь, что вы все трое, друзья мои, встанете волонтерами в наши ряды, как только услышите, что мы двинулись на неприятеля! Чего только нельзя было бы сделать с тысячей человек таких молодцов, как вы! Вы сумели себя показать тогда на льду. Храни вас Бог, Корни! — добавил он, наклонясь ко мне с седла, чтобы еще раз пожать мне руку. — Нам надо во что бы то ни стало остаться друзьями!

Можно ли было устоять против таких сердечных слов? Я горячо пожал его руку и от всего сердца сказал ему те же слова:

— Храни вас Бог, Бельстрод!

Он уехал, а мы вскоре разошлись по своим домам.

Славный майор уехал, но мне от этого было не легче, и заговорить теперь с Аннеке о моей любви к ней я не смел, опасаясь неблагоприятного ответа с ее стороны.

ГЛАВА XX

Ну, какой же текст избрали вы? Развейте его сильно и энергично!

Берне

Спустя десять дней после ухода полка Бельстрода Герман Мордаунт со своей семьей и я с моими друзьями вместе тронулись в путь. За это через время

Альбани прошло много войсковых частей; несколько королевских полков на судах были двинуты вверх по реке. Два или три корпуса прибыли из западных колоний; ожидалось прибытие больших отрядов милиции из провинций.

Среди выдающихся офицеров, находящихся при войсках, выделялся лорд Гоу, о котором уже шла речь; он был в чине бригадира, пользовался громадным авторитетом и полным доверием солдат, знавших его как человека опытного и имеющего уже немало заслуг. Вообще среди офицеров было много молодежи из лучших фамилий, и, в подражание английской аристократии, лучшие семьи колонии также отправили своих сыновей в армию, где они в большинстве случаев получали патенты на чины офицеров в регулярных войсках; в милиции же западных колоний командовали чаще всего люди из класса крупных фермеров; происхождение и состоятельность в этих колониях вообще не принимались в расчет; там повсеместно царил дух равенства, однако дисциплина в этой милиции Массачусетса и Коннектикута была ничуть не хуже, чем в остальных войсках. По составу это было превосходное войско: все рослые, здоровые, добрые люди, хорошо обученные, хорошо обмундированные; офицеры их не блистали ни манерами, ни образованием, но зато как нельзя более соответствовали своему назначению, и в отношении физического развития это был лучший корпус армии, не исключая даже регулярных войск.

До нашего отъезда из Альбани я раза три встречал лорда Гоу у мистрис Скайлер, где часто бывали и Мордаунты. Лорд Гоу чуть ли не жил у добрейшей старушки, где всегда собиралось лучшее общество Альбани. У нее же наш караван должен был сделать первый привал.

Отряд наш был настолько многочислен, что его можно было принять за передовой отряд какого-нибудь военного корпуса. Герман Мордаунт отсрочил свое путешествие до этого момента для того, чтобы дать время военным отрядам заполнить страну, что обеспечивало нам, путешественникам, известную безопасность и давало нам возможность продвигаться без помех от одного военного поста до другого.

Караван наш состоял из двух фургонов, десяти или двенадцати верховых лошадей и обслуги: господин Мордаунт взял с собой двух негритянок — кухарку и горничную и двух негров — конюха и камердинера, а также трех белых работников для разных надобностей — прорубать дорогу, наводить мосты, сооружать шалаши и тому подобное. Таким образом, отряд Германа Мордаунта состоял из десяти человек: четырех женщин и шести мужчин.

В нашей партии было трое господ — Тен-Эйк, Дирк и я; затем негр Джеп и господин Траверс, наш землемер, двое рабочих, состоящих в его распоряжении, двое дровосеков с топорами, негр Петер, личный слуга Гурта, то есть в общем тоже десять человек, из них двое негров, так что в общей сложности в обеих партиях было двадцать человек. У каждого мужчины — как белого, так и негра — было по карабину; кроме того, у нас, господ, было еще у каждого по два пистолета за поясом, под куртками, так что все мы были прекрасно вооружены, хотя это и не было особенно заметно.

Понятно, костюмы наши вполне соответствовали обстоятельствам: городские шляпы были заменены мягкими дорожными; брюки, гетры и мокасины из оленьей шкуры и грубые суконные куртки; кроме того, все мы запаслись зелеными блузами, украшенными бахромой, весьма красивыми, являющимися для странствия по лесу своего рода защитной одеждой и потому вошедшими в употребление даже в войсках, не говоря уже об охотниках всякого рода. Барышни также вместо больших соломенных шляп надели маленькие касторовые, украшенные зелеными вуалями и небольшими перьями, и короткие суконные амазонки, весьма удобные для ходьбы.

Мистер Ворден и Язон не отправились вместе с нами, и причиной тому были отчасти их костюмы. Его преподобие очень дорожил внешними атрибутами своего сана и даже на петушиные бои являлся в рясе. Придерживаясь взгляда, что ряса делает монаха, он и для путешествия в глубь американских лесов не пожелал расстаться со своим привычным платьем, рассчитывая, что его широкополая шляпа, черные коротенькие брючки и длинная ряса внушительно подействуют на краснокожих в пустынях Северной Америки. Язон же считал необходимым путешествовать во всем, что у него было лучшего из гардероба, — таковы были традиции города Данбюри. Кроме того, он еще рассчитывал сэкономить. Купить лошадь стоило очень больших денег, так как с прибытием войск на все страшно поднялись цены; нанять повозку стоило тоже не многим дешевле.

Старику Вордену удалось каким-то образом получить местечко в казенном транспортном фургоне бесплатно. Язон ухитрился, так или иначе, пробраться вместе с ним. Надо отдать справедливость, мистер Ньюкем обладал необычайным талантом устраиваться везде и всюду на дармовщину. Он вообще не имел никакого понятия, что известное положение человека влечет за собою известные обязательства; он мог униженно клянчить, пресмыкаться перед кем угодно, лишь бы добиться какой-нибудь льготы или выгоды; с другой стороны, он ничуть не постеснялся бы поселиться в доме губернатора и пользоваться всем его имуществом, лишь бы только ему представилась возможность пролезть туда. Словом, понятия о приличиях, деликатности и справедливости ему были почти незнакомы, и жизнь представлялась ему чем-то вроде игры в четыре угла, где каждый спешит занять оставленное соседом на минуту место и должен держаться за него как можно дольше.

Мистер Ворден и Язон выехали из города на сутки раньше нас и рассчитывали встретиться с нами там, где дорога пойдет лесом.

Мужчины шли пешком, кроме кучеров, а лошади все были под вьюками, и так как каждый из нас, кроме карабина, пистолетов и зарядов, нес еще на спине тяжелый мешок, то легко понять, что мы не могли делать больших переходов.

Первой нашей остановкой был загородный дом в поместье госпожи Скайлер, пригласившей всех нас к обеду. В числе приглашенных был и лорд Гоу, который рассыпался в похвалах мужеству и самоотверженности Аннеке и Мэри, решившихся предпринять столь трудное и далекое путешествие. Кроме него, за столом присутствовал еще один молодой человек по имени Филипп Скайлер, родственник хозяйки дома и одних лет со мной. Мы с ним разговорились, и я узнал от него, что он прикомандирован к комиссариату и находится в распоряжении генерала Брадстрита и что, как только все будет организовано, он выступит в поход вместе с армией. При этом он просто и ясно изложил мне весь план предстоящей кампании.

— Итак, мы можем надеяться увидеть вас и ваших друзей в наших рядах? — спросил молодой Скайлер, расхаживая со мной по цветнику. — Говоря чистосердечно, мистер Литльпэдж, мне не совсем нравится, что мы вынуждены видеть здесь столько войск из западных колоний, чтобы очистить страну от неприятеля. У нас с этими янки так мало общего, что я всей душой желал бы. чтобы мы могли собственными силами принудить французов отступить.

— Между нами есть по крайней мере то общее, что у нас один и тот же властелин, и мы приносили одну и ту же присягу!

— Да, конечно, но мне известно, что у вас в жилах достаточно голландской крови, чтобы понять меня; в силу моих служебных обязанностей мне теперь постоянно приходится бывать то в той, то в другой дивизии, то в том, то в другом полку, и, признаюсь, один полк Новой Англии доставляет мне больше хлопот, чем целая бригада других войск. У них генералов, полковников и майоров прямо-таки бездна! Их хватило бы на всю армию герцога Мальборо; у них в лагере вы за один день увидите больше превосходительств и полковников, чем за целый месяц в главной квартире. Конечно, это, вероятно, не мешает им иметь свои хорошие стороны, но не знаю почему, а только мы друг другу не по душе!