Глава 25

Хотя Полуорт с величайшей готовностью поспешил выполнить неожиданный приказ своей капризной красавицы, благосклонности которой так долго и, казалось, безуспешно добивался, он, приблизившись к дому на Тремонт-стрит, замедлил шаги, заметив, что в окнах тревожно мелькают огоньки свечей. На пороге он остановился и прислушался к беспрерывному хлопанью дверей — ко всем этих отчетливым и в то же время приглушенным звукам, возвещающим о том, что в жилище больного пожаловал мрачный владыка.

На стук в дверь никто не вышел, и капитану пришлось попросить Меритона провести его в маленькую гостиную, где он бывал частым гостем в более счастливые времена.

Там его ждала Агнеса, но с таким серьезным и озабоченным лицом, что у Полуорта мигом вылетел из головы пылкий комплимент, которым он собирался начать беседу, решив, что сердце девушки смягчилось — как истый солдат, он не желал упустить полученное им хотя бы небольшое преимущество. Однако сияющая улыбка сбежала с его лица, как только он взглянул на мисс Денфорт. Соболезнующим тоном, гораздо более подходящим для такого случая, он выразил сочувствие ее горю и спросил, чем может быть полезен.

— Смерть явилась к нам в дом, капитан Полуорт, — сказала Агнеса, — явилась нежданно-негаданно. И в довершение всех бед исчез майор Линкольн.

Говоря с капитаном, она не сводила с него глаз, словно пыталась прочесть на его лице разгадку непостижимого исчезновения новобрачного.

— Лайонел Линкольн не такой человек, чтобы бежать при приближении смерти, — ответил в раздумье Полуорт, — и мне трудно поверить, что он мог покинуть в такую тяжелую минуту прелестную женщину, с которой только что обвенчался. А не пошел ли он за врачом?

— Нет, этого не может быть! Из бессвязных слов Сесилии я поняла, что Лайонел и еще кто-то, мне неизвестный, последними оставались при бабушке. Очевидно, при них она и скончалась: ведь ее лицо было закрыто. Я нашла новобрачную в комнате, которую недавно занимал Лайонел, — дверь была распахнута настежь, и все говорило о том, что он и его таинственный спутник спустились по потайной лестнице, которая выходит в боковой проулок.

Моя кузина не в состоянии говорить, и на след ее супруга может навести разве только вот эта блестящая вещица — я обнаружила ее в камине, на золе. Мне кажется, что это расшитый золотом офицерский нагрудник…

— Да, верно! И владелец его, должно быть, попал в опасную переделку: смотрите, он пробит пулей. Бог ты мой! Да эта нагрудник Макфьюза! Вот и цифра «18», а здесь я узнаю пометки, которые бедняга делал на нем после каждого боя, — он никогда не расставался с этим украшением. И последняя пометка — самая горестная!

— Но каким образом этот нагрудник очутился в комнате майора Линкольна? Возможно, что…

— Да, в самом деле, каким образом? — перебил ее Полуорт и, вскочив, начал в волнении ходить по комнате со всей быстротой, какую позволяла ему деревянная нога.

— Бедный Деннис, кто бы подумал, что я найду здесь реликвию, которая напомнит мне о твоей смерти! Вы не знали Денниса? Этот человек, очаровательная Агнеса, самой природой был предназначен для жизни солдата: тело Геркулеса, сердце льва и желудок страуса! Но эту роковую пулю он не смог переварить и погиб, бедняга, погиб!

— А не поможет ли нам этот нагрудник напасть на след того, кто еще жив? — спросила Агнеса.

— Ба! — вздрогнув, воскликнул Полуорт. — Я, кажется, начинаю проникать в эту тайну! Тот, кто способен убить человека, с которым он вместе ел и пил, так же легко может и ограбить убитого. Вы говорите, очаровательная Агнеса, что нашли этот нагрудник в камине, в комнате Лайонела? — Да, он лежал на золе: то ли его хотели там спрятать, то ли в спешке швырнули туда.

— Теперь я понял, все уже понял! — пробормотал сквозь зубы Полуорт, сжимая кулаки. — Этот негодяй убил его, и убийце уже не уйти от правосудия. Слабоумный он или нет, но его вздернут на виселице, и он будет сохнуть на ветру, как вяленая говядина.

— О ком это вы говорите так грозно? — спросила Агнеса вкрадчивым голоском, власть которого она, как и все представительницы ее пола, отлично знала и умела ею вовремя воспользоваться.

— Да об этом ханже, лицемере, нечестивце, по имени Джэб Прей, в ком совести не больше, чем мозгов, а мозгов не больше, чем чести! Гнусный урод! Сегодня он сидит с вами за одним столом, а завтра перережет вам горло ножом, взятым с вашего же стола. И такой подлый пес сгубил красу и гордость Эрина!

— Наверно, это произошло в честном бою, — возразила Агнеса. — Хоть Джэб и слабоумный, но он воспитан в понимании добра и зла.

— Значит, плохо воспитан! Какой же добрый христианин, разделив с вами трапезу, через минуту после такого важного дела решится поднять на вас руку?

— Да, но при чем тут Лайонел?

— Все это доказывает, что Джэб Прей был в его комнате после того, как погас камин, иначе не вы, а кто-нибудь другой нашел бы этот нагрудник.

— Это доказывает, — промолвила задумчиво Агнеса, — что Лайонела и дурачка действительно связывали какие-то странные отношения. Но это еще не проливает свет на исчезновение майора. Ведь моя кузина в своих отрывочных речах упоминала о каком-то старике!

— Готов поклясться, очаровательная Агнеса, что проводником майору, когда сегодня ночью он так таинственно скрылся из дому, служил тот молодой бездельник.

Я часто видел, как они оживленно беседовали друг с другом.

— Ну, если Линкольн так безрассуден, что, послушавшись слабоумного, мог столь бессердечно покинуть такую женщину, как моя кузина, он не стоит того, чтобы о нем беспокоиться! — вспыхнув, сказала Агнеса и оборвала этот разговор, видимо глубоко задетая оскорблением, нанесенным Сесилии.

Положение в городе и отсутствие близких родственников-мужчин заставили мисс Денфорт прислушаться к словам капитана, и в конце концов она согласилась принять помощь, которую он ей настойчиво предлагал. Они беседовали так долго, что, когда Полуорт собрался уходить, на небе уже заалели первые лучи утренней зари. О Лайонеле все еще не было ни слуху ни духу, и, так как нечего было и думать, что он собирается возвратиться, капитан решил сам заняться устройством похорон. Вместе с Агнесой они заранее все подробно обсудили, и ему оставалось лишь приняться за дело. Оба они пришли к заключению, что из-за осадного положения города и явных приготовлений гарнизона похороны нельзя откладывать ни на минуту сверх того, что требовалось крайней необходимостью.

Агнеса отдала распоряжение открыть родовой склеп Лечмиров на кладбище Королевской церкви, а затем в дом покойной был доставлен пышно убранный гроб — последняя дань земной суетности. Тот самый священник, который накануне благословил вступившую в брак внучку, должен был сегодня совершить печальный обряд отпевания над бабкой. Немногочисленным друзьям покойной, еще не покинувшим Бостон, разослали обычные траурные приглашения.

Недолгие приготовления к погребальной церемонии уже закончились, когда солнце начало садиться за амфитеатр гор, на гребнях которых то и дело появлялись солдаты, неутомимо строившие укрепления. Пророчество Ральфа сбылось, и, по местному обычаю, двери одного из лучших домов в городе раскрылись для каждого, кто хотел туда войти. Похоронная процессия, хотя и весьма внушительная, была далеко не такой величественной, как если бы дело происходило в прежние времена гордого процветания Бостона. Катафалк провожали самые пожилые и уважаемые представители немногих семейств, связанных с покойной узами отдаленного родства или давнего знакомства. Однако среди провожающих не было ни бедняков, ни слуг, ибо миссис Лечмир была слишком черствой и себялюбивой, чтобы заслужить признательность простых сердец. От дома на Тремонт-стрит и до самого кладбища процессия двигалась спокойно, чинно и важно, но никто не обнаруживал и тени скорби.

Сесилия заперлась у себя в комнате со своим горем, а дальней родне, собравшейся на похороны, не составляло труда сдерживать свои чувства в рамках самых строгих приличий.

Преподобный Литурджи встретил гроб, как полагалось, на паперти церкви. В возвышенных и трогательных выражениях он говорил об усопшей так, словно ее праведная жизнь на земле была залогом обретения блаженства на небесах. Благоговейное молчание, с которым все столпившиеся у гроба слушали священника, придавало его взволнованному голосу какую-то особенную торжественность.

В этой небольшой толпе можно было кое-где заметить и военные мундиры: несколько офицеров, водивших знакомство с миссис Лечмир еще в мирные времена, не преминули отдать ей последний долг.

Короткая служба закончилась, и гроб на руках понесли к месту вечного упокоения. На похоронах, где мало опечаленных и совсем нет плачущих, не бывает неожиданных промедлений. Не прошло и нескольких минут, как тесное обиталище, скрывшее останки женщины, еще так недавно обуреваемой греховными страстями, опустили в склеп, и тело ее оставили тлеть рядом с теми, кто раньше ее сошел во мрак могилы. Пожалуй, из всех присутствующих только Полуорт из сочувствия к Агнесе испытывал некоторое волнение. У всех же других на лицах было то холодное безразличие, какое всю жизнь отличало самое миссис Лечмир.

Не успели могильщик и его помощник задвинуть обратно камень, закрывавший вход в склеп, как самые почтенные участники похорон начали расходиться, показывая пример всем остальным. Осторожно ступая между могилами по мерзлой кладбищенской земле, они небрежно обменивались замечаниями о возрасте и болезнях женщины, с которой только что простились навек. Эти люди, которые сами уже стояли на краю могилы, были глухи к грозному предостережению, таящемуся в каждой внезапной смерти. О покойной говорили без всякого сожаления, столь естественного в такие минуты, и, хотя кое-кто вслух прикидывал, каким образом старуха распорядилась своим богатством, никто не посетовал, что она уже больше не может им воспользоваться. Скоро они заговорили о самих себе и за воротами кладбища уже подшучивали над следами, которые время оставило на их лицах; каждый старался держаться молодцевато — не только затем, чтобы скрыть от собеседников свою старческую немощь, но чтобы, если это только возможно, обмануть и самого себя.

Когда старики наконец ушли, а за ними не мешкая скрылись и все остальные, у склепа никого не осталось, кроме Полуорта да еще каких-то двух человек. Капитан, как близкий друг семьи покойной, немало потрудился, чтобы соблюсти все приличия, и теперь на мгновение задержался, желая пропустить запоздавших вперед, а затем уже самому удалиться с кладбища. Заметив, однако, что те двое в молчаливом ожидании не двигаются с места, он посмотрел на них с любопытством и недоумением.

Ближе к Полу орту стоял мужчина; и по одежде и по всему его облику было видно, что он не принадлежит к высшему сословию, а нищенское рубище женщины, сопровождавшей его, говорило о том, что она занимает в обществе еще более низкое положение.

Несколько утомленный тяжелым хлопотливым днем и свалившимися на него непривычными обязанностями, наш достойный капитан с чрезвычайной учтивостью прикоснулся пальцами к шляпе и сказал:

— Благодарю вас, добрые люди, что вы почтили память нашей дорогой усопшей; но теперь, когда мы отдали ей последний долг, пора уходить.

Видимо ободренный добродушным и вежливым тоном Полуорта, незнакомец подошел к нему еще ближе и, почтительно поклонившись, спросил:

— Мне сказали, что я присутствовал при погребении миссис Лечмир?

— Вам сказали правду, сэр, — ответил капитан, медленно направляясь к кладбищенским воротам. — Вы присутствовали при погребении миссис Присциллы, вдовы Джона Лечмира, дамы, происходившей из знатного рода, и, надеюсь, никто не станет отрицать, что ее похоронили с подобающими почестями.

— Если это и есть та самая дама, которую я имею в виду, — продолжал незнакомец, — она действительно принадлежала к знатному роду. Ее девичья фамилия была Линкольн, и она приходилась теткой баронету из этой же семьи, владельцу больших поместий в Девоншире.

— Как! Вы знаете Линкольнов? — вскрикнул Полуорт и остановился, устремив испытующий взор на своего собеседника. Заметив, однако, как грубы черты его лица и как поношена его одежда, капитан пробормотал:

— Может быть, вы и слыхали о них, друг мой, но вряд ли так хорошо знали их, чтобы пить и есть с ними за одним столом.

— Между людьми самых различных сословий часто существует еще более тесная близость, — возразил незнакомец, и на губах его мелькнула насмешливая и какая-то загадочная улыбка, выражавшая гораздо больше, чем мог бы заметить поверхностный наблюдатель. — Однако всякий, кто знает Линкольнов, согласится, что род их поистине знатен. Если эта дама принадлежала к их семье, она имела право гордиться своим происхождением.

— А вы, как я вижу, не заражены революционными идеями, мой друг, — ответил Полуорт. — Она была также в родстве с очень уважаемой местной семьей Денфорт. Вы знаете Денфортов?

— Совсем не знаю, сэр, я…

— Вы не знаете Денфортов! — воскликнул Полуорт, опять останавливаясь, чтобы еще раз взглянуть на незнакомца. Помолчав немного, он кивнул, словно в ответ на свои мысли, и добавил:

— Да, конечно, я ошибся, откуда вам знать Денфортов?

Незнакомца, казалось, ничуть не задело это высокомерное замечание, и он все с той же предупредительностью старался примениться к неровной походке капитана.

— Я, правда, не знаю Денфортов, — сказал он, — но могу похвалиться короткими отношениями с Линкольнами.

— Эх, если бы вы могли нам сказать, что сталось с наследником их рода! — невольно воскликнул Полуорт.

Незнакомец, в свою очередь, в удивлении остановился и спросил:

— Разве он не служит в королевской армии и не сражается с мятежниками? Разве он не здесь?

— Не здесь, и не там, и неизвестно где. Говорю вам, он пропал!

— Пропал? — повторил незнакомец.

— Пропал! — тихо произнес женский голос где-то совсем рядом с Полуортом.

Его собственные слова, прозвучавшие, как странное эхо, заставили капитана очнуться от рассеянности, на миг овладевшей им. Спеша по дорожке к выходу с кладбища, он, сам того не замечая, шел чуть впереди женщины и, оглянувшись на горестный возглас, увидел ее встревоженное лицо. Одного взгляда было достаточно для наблюдательного капитана, чтобы заметить следы замечательной красоты, которые не могли уничтожить ни возраст, ни нужда. На бледном, отцветшем лице женщины ярко горели умные черные глаза, правда утратившие мягкое и нежное выражение юности. Черты ее поражали своей правильностью, хотя давно потеряли прелесть, которая даруется только чистотой души.

Но печать нищеты, а быть может, и порока, лежавшая на этом лице, не могла оттолкнуть галантного капитана Полуорта: слишком велико было его преклонение перед красотой, даже когда от нее оставалась только тень. Ободренная его благожелательным взглядом, женщина решилась спросить:

— Я не ослышалась, сударь, вы сказали, что майор Линкольн пропал?

— Боюсь, моя милая, — ответил капитан, опираясь на палку с железным наконечником, которая помогала ему пробираться по обледенелым улицам Бостона, — боюсь, что бедствия осады оказались для вас особенно тягостными. Если я не ошибаюсь — а в этом деле я кое-что смыслю, — ваш организм не получает того, что ему положено природой. Вам нужно досыта есть, и боже упаси, если я откажу своему ближнему в малой доле того, что составляет основу всякой жизни. Вот вам деньги!

По исхудалому лицу женщины пробежала внезапная судорога. На мгновение ее загоревшийся взгляд остановился на серебряных монетах, но потом на побледневших щеках выступил слабый румянец, и она ответила:

— Как ни тяжки мои лишения и моя нужда, я еще, благодарение богу, не опустилась до того, чтобы стать уличной попрошайкой. Уж лучше бы мне лежать здесь, в мерзлой земле, чем дожить до такого черного дня. Но простите, сударь, мне показалось, вы что-то сказали о майоре Линкольне?

— Да, я говорил о нем, но что же из этого? Я сказал, что он пропал, и это чистая правда, ибо то пропало, чего нельзя найти.

— А миссис Лечмир скончалась прежде, чем он скрылся, или после? — спросила женщина, в волнении делая шаг к Полуорту.

— Неужели вы думаете, добрая женщина, что такой благородный человек, как майор Линкольн, мог скрыться после кончины своей родственницы, предоставив чуть ли не постороннему человеку все хлопоты о ее похоронах?

— Да простит нам господь все наши прегрешения, вольные и невольные! — пробормотала женщина и, закутавшись поплотнее в свой изодранный плащ, повернулась и, больше ничего не сказав, исчезла в глубине кладбища.

Удивленный таким неожиданным бегством, Полуорт проводил ее взглядом, потом сказал незнакомцу, все еще стоявшему возле него:

— Эта женщина помешалась из-за недостатка питательной пищи. Сохранить умственные способности, когда желудок находится в небрежении, так же невозможно, как и ожидать, что из ленивого мальчишки выйдет ученый. — Уже позабыв, с кем он говорит, достойный капитан оседлал своего любимого конька и продолжал философствовать:

— Детей посылают в школу, чтобы познакомить их со всеми полезными изобретениями, кроме умения питаться, а ведь умение питаться — я хочу сказать, питаться с толком — такое же изобретение, как и всякое другое. Любой проглоченный кусок подвергается четырем операциям, и о каждой из них можно сказать, что она является важнейшей для нашего тела.

— Позвольте мне помочь вам переступить через эту могилу, — сказал незнакомец, услужливо предлагая Полуорту руку.

— Благодарю вас, сударь, благодарю! Вот печальный комментарий к моим словам, — ответил капитан с грустной улыбкой. — Было время, когда я служил в легкой пехоте, но когда человек лишается симметрии, он годится разве лишь для гарнизонной службы… Да, так о чем я говорил? Первая операция — это выбор; вторая — жевание; третья — глотание и последняя — Переваривание пищи.

— Совершенно справедливо, — с легким нетерпением сказал незнакомец, — нет ничего лучше для работы мозга, чем диета и легкие блюда.

— Диета и легкие блюда пригодны лишь на то, чтобы растить карликов и слабоумных, — с жаром возразил капитан. — Повторяю вам, сударь…

Тут незнакомец резко прервал рассуждения капитана о соотношении материального и духовного, спросив:

— Если пропал наследник такого знатного рода, неужели никто не попытается разыскать его?

Раздосадованный тем, что его перебили, едва лишь он начал развивать свою излюбленную тему, Полуорт снова остановился и, не отвечая на вопрос, уставился в лицо незнакомцу. Однако добродушие и беспокойство за Линкольна взяли верх над неудовольствием, и капитан сказал:

— Я бы ни перед чем не остановился, ни перед какой опасностью, лишь бы выручить его из беды.

— В таком случае, сударь, судьба свела двух людей, которые хотят взять на себя одну и ту же задачу. И я готов на все, лишь бы отыскать его. Я слышал, что у него есть друзья в колонии. Нет ли у него близких родных, у кого мы бы могли навести справки о нем?

— У него нет никого ближе жены.

— Жены? — с удивлением спросил тот. — Так он женат?

Наступило долгое молчание.

Незнакомец глубоко задумался, а Полуорт стал еще пристальнее разглядывать его.

Очевидно, капитану не очень понравилось лицо незнакомца: покачав головой с явным неодобрением, он решительным шагом направился к выходу. Он уже усаживался в сани, когда незнакомец догнал его и сказал:

— Если бы я знал, где найти его жену, я предложил бы ей свои, услуги.

Полуорт указал на дом, хозяйкой которого стала теперь Сесилия, и, когда лошадь уже тронулась с места, несколько свысока заметил:

— Она живет здесь, любезнейший, но ваши старания бесполезны.

Незнакомец взглянул на дом и, улыбнувшись, с самоуверенным видом пошел в сторону, противоположную той, куда укатили сани капитана.

Глава 26

Добрейший Полуорт редко принимался за какое-нибудь дело с такими злобными намерениями, как сейчас, когда он погнал свою лошадь в сторону Портовой площади. Он давно знал, где проживает Джэб Прей: по дороге из своего дома, расположенного неподалеку от Бикон-Хилла, благодушный эпикуреец, отправляясь в более фешенебельные кварталы, частенько оборачивался, чтобы кивнуть головой и улыбнуться бесхитростному почитателю его кулинарного искусства. Однако на этот раз, когда его сани спустились с Корн-Хилла на хорошо знакомую ему площадь, капитан посмотрел на низкие, мрачные стены пакгауза далеко не ласковым взглядом.

С той минуты, как Полуорт узнал об исчезновении своего друга, он не переставал ломать голову, тщетно пытаясь объяснить себе поступок новобрачного, покинувшего молодую жену сразу после венца, да еще в такую тяжелую для нее минуту. Но, чем упорнее размышлял капитан, тем больше терялся в догадках, и теперь он с радостью ухватился за мелькнувшую перед ним путеводную нить, которая казалось, могла его вывести из этого лабиринта. Читатель уже знает, какие мысли пришли Полуорту при виде нагрудника Макфьюза; нам остается лишь показать, с какой завидной находчивостью он использовал эту улику.

Полуорта всегда удивляло, почему такой человек, как Лайонел, столько времени проводит в обществе дурачка.

Не укрылось от капитана и то, что их отношения были окутаны какой-то тайной.

Накануне Полуорт случайно услышал хвастливый рассказ Джэба о смерти Макфьюза, а пробитый пулей нагрудник, найденный в камине, у которого любил прикорнуть дурачок, подтверждал истинность его слов. Полуорт любил Макфьюза лишь немногим меньше, чем своего друга юности. И вот, узнав подробности гибели ирландца, капитан заподозрил, что и Лайонела заставил забыть свой долг все тот же злокозненный негодяй. Составить себе какое-нибудь мнение значило для нашего последователя естественной философии тут же уверовать в его справедливость. Когда он стоял у гроба миссис Лечмир, выполняя важную роль главного распорядителя похорон, он все время мысленно подбирал доводы в пользу своей догадки.

В конце концов ход рассуждений капитана привел его примерно к такому силлогизму: Джэб убил Макфьюза; с Линкольном случилась беда; следовательно, виноват в этом тоже Джэб.

Когда капитан выехал на площадь, быстрая езда, усилившая его обычно спокойное кровообращение, впечатление от недавних похорон, воспоминания, теснившиеся в мозгу, — все это окончательно укрепило его в принятом им решении. У него тут же созрел десяток планов, как захватить Джэба, вырвать из его уст признание, а затем наказать его.

Вечерние тени уже спустились на город. Холод давно разогнал по домам тех немногих продавцов мяса и зелени, которые продолжали торговать в своих наполовину пустых лавках. Меж обезлюдевших рядов бродила теперь лишь какая-то нищая, держа за руку своего заморыша-ребенка: они рылись в отбросах, ища остатки съестного, которые могли бы послужить им скудным ужином. Но, в то время как на рынке все было пустынно и мертво, дальняя часть площади являла собой совершенно иную картину.

Вокруг пакгауза бесновалась толпа солдат, и опытный взгляд Полуорта сразу заметил, что они затевают какое-то беззаконие. Одни с яростью врывались в помещение пакгауза, вооруженные всем, что попало им под руку, другие выбегали оттуда, оглашая воздух угрозами и криками.

Из темных переулков, выходящих на площадь, непрерывным потоком стекались все новые солдаты, а стены здания были облеплены людьми, которые заглядывали во все окна и подстрекали тех, кто находился внутри, рукоплесканиями и одобрительными возгласами.

Когда Полуорт приказал Ширфлинту остановиться, до него донеслись неясные обрывки фраз, и, прежде чем капитан успел разглядеть в сумерках мундиры участников шумного сборища, его ухо уловило характерный говорок гренадеров Ирландского королевского полка. Догадка, словно молния, сверкнула у него в мозгу, и, вытащив из саней свое дородное тело так проворно, как он только мог, капитан смешался с толпой, охваченный противоречивым чувством, в котором жажда мести боролась С добротой.

Но и самые превосходные люди порой утрачивают свойственное им человеколюбие, поддавшись влиянию разбушевавшейся черни.

Пока капитан с трудом пробивался в темное помещение склада, гнев его так разгорелся, что он позабыл и о своих нравственных правилах, и о своем чине. Он даже с невыразимым удовольствием прислушивался к яростным крикам, сотрясавшим все здание, как вдруг сообразил, что злоба, охватившая солдат, может погубить один из его планов и помешать розыскам Лайонела. При этой мысли Полуорт принялся энергично расталкивать солдат и вскоре выбрался на место, где мог начать действовать, невзирая на окружающую сумятицу.

Тусклый свет угасающего дня еще позволял разглядеть Джэба Прея: он полулежал на своем жалком ложе посреди склада. По-видимому, он так ослабел, что не мог уже сидеть, но страх заставил его все-таки слегка приподняться. Большие красные пятна, покрывавшие его лицо, и воспаленные глаза ясно говорили о том, что бедный юноша, ставший предметом исступленной ярости солдат, не избежал роковой болезни, уже давно свирепствовавшей в городе. Вокруг несчастной жертвы нищеты и недуга собралось лишь несколько отчаянных смельчаков — большей частью оставшиеся в живых гренадеры 18-го полка, — а их более хладнокровные и осмотрительные товарищи изливали свой гнев на приличном расстоянии от больного.

Синяки и кровь на теле дурачка свидетельствовали о том, что его мучители уже начали сводить с ним счеты, но они, на его счастье, не имели при себе оружия, а то бы он давно был убит. Хотя Джэб совсем обессилел и опасность угрожала ему со всех сторон, он с какой-то тупою покорностью смотрел своим врагам прямо в лицо.

Полуорт при виде этого отталкивающего зрелища значительно поостыл и попытался перекричать пятьдесят орущих глоток, но никто не обратил на него внимания — бесполезно увещевать невежественных людей, объятых жаждой мести.

— Стащите его с этого тряпья! — кричал один. — Это не человек, а дьявольское отродье в человеческом обличье!

— И такая тварь сгубила лучшее украшение британской армии! — вопил другой. — Его оспа — не что иное, как гнусная уловка нечистого, чтобы вызволить его из беды!

— Да уж, конечно, никто, кроме дьявола, не мог придумать такую пакость, — перебил третий, которого даже в минуты ярости не покидало чувство юмора. — Но берегитесь, ребята, он может нас всех наградить этой хворью, а заодно и избавить от расходов на прививки.

— Перестань балагурить, Теренс! Как ты можешь шутки шутить, когда капитан еще не отомщен! Подложите углей в эти тряпки, ребята, и спалим их вместе с негодяем!

— Углей, углей, поджарим дьявола! — подхватило около двадцати солдат, с жадностью внимавших этому варварскому совету.

Полуорт снова попытался заставить себя выслушать, но все так же безуспешно; и, только когда десяток человек разочарованно объявили, что во всем доме нет ни огня, ни топлива, шум наконец улегся.

— Посторонитесь, эй вы, посторонитесь! — заорал гигантского роста гренадер; его тяжелый гнев все время разгорался подобно вулкану перед началом страшного извержения. — У меня найдется огонь, чтобы уничтожить эту, пакость! Дьявол он или святой, ему полезно бы сейчас помолиться!

С этими словами великан поднял ружье, и участь Джэба, задрожавшего от страха, была бы в одно мгновение решена, если бы Полуорт не ударил палкой по оружию и не стал между дурачком и его врагом.

— Не стреляй, приятель! — сказал капитан, осторожно выбирая средний тон между начальственным окриком и дружеским советом. — Не по-солдатски так торопиться.

Я хорошо знал и любил нашего покойного командира; но, прежде чем наказать этого малого, мы сначала его допросим. Ведь, может быть, другие повинны в этом преступлении больше, чем он.

Солдаты свирепо посмотрели на непрошеного заступника: очевидно, им пришелся не по вкусу его совет, а чин не внушал уважения.

— Кровь за кровь! — звучали кругом голоса.

Мгновенное молчание, наступившее после слов капитана, не предвещало для него ничего хорошего, но тут, по счастью, какой-то ветеран, несмотря на полумрак, признал в нем одного из друзей Макфьюза. Едва лишь солдат поделился своим открытием с товарищами, как поднявшийся было гул возмущения стал снова затихать, и порядком испуганный капитан с облегчением услышал, что его имя передается из уст в уста, сопровождаемое дружескими восклицаниями вроде: «Его старый друг!.. Офицер легкой пехоты!.. Тот, кто потерял ногу в бою с бунтовщиками!»

Когда все разобрались, в чем дело, раздался дружный крик: