— Молодой бледнолицый имеет скальп!

Руфь не стала слушать дальше. С быстротой инстинкта все чувства ее души обострились до предела, и она ринулась вниз, чтобы предостеречь Марка против замысла столь страшного врага. Еще с минуту ее шаги слышались в пустых комнатах, а затем индейский мальчик, только что так недвусмысленно проявивший упорство и властность ради детей, вновь с прежним спокойствием принял свою задумчивую позу, словно не проявлял никакого дальнейшего интереса к страшным событиям этой ночи.

Положение гарнизона было теперь в самом деле до крайней степени критическим. Поток огня перекинулся с отдаленного края наружных построек на те, что стояли ближе всего к укреплениям. И по мере того, как здание за зданием плавилось под его неистовым натиском, частокол нагревался почти до точки возгорания. Тревога, созданная этой неминуемой опасностью, уже поднялась, и когда Руфь вышла во двор, одна из женщин побежала вслед за ней явно с каким-то поручением крайней важности.

— Ты видела его? — спросила запыхавшаяся мать, останавливая быстро идущую девушку.

— Нет, с тех пор, как дикари провели свою последнюю атаку. Но я ручаюсь, что его можно найти возле западного угла, где он приводит в порядок укрепления против врага!

— Значит, он не самый первый в драке! О ком ты говоришь, Фейс? Я спрашиваю тебя про Марка. Как раз сейчас один дикарь рыщет среди пикетов в поисках жертвы.

— По правде, я подумала, что вы спрашиваете про… А мальчик — с отцом и неведомым солдатом, который совершает прямо-таки геройские дела ради нас. Я не видела никаких врагов внутри частокола, мадам Хиткоут, с тех пор как пропустили человека, благодаря темноте ускользнувшего от мушкета Дадли.

— Похоже, эта беда минует нас, — резюмировала Руфь, вздохнувшая с облегчением, узнав, что ее сын в безопасности. — Или Провидение в гневе закрыло лицо свое?

— Мы держимся, хотя дикари прижали молодежь до крайности. Ах! Сердце радуется, видя, какие храбрецы наши защитники — Рейбен Ринг и другие вместе с ним. Я себе думаю, мадам Хиткоут, что все-таки скандалист Дадли настоящий мужчина! Правда, парень показал чудеса выдержки и выносливости? Двадцать раз этой ночью я боялась увидеть его убитым.

— А кто это лежит там? — спросила полушепотом встревоженная Руфь, указывая на то место возле них, где в стороне от толпы тех, кто все еще метался в сумятице схватки, вытянувшись на земле, лежал человек. — Кто убит?

Щеки Фейс побелели почти как простыня, которую, несмотря на суматоху, какая-то дружеская рука нашла время набросить с печальным достоинством на тело.

— Он! — запинаясь выговорила девушка. — Мой брат Рейбен, хоть раненный и в крови, наверняка удерживает проход на западном углу, и у Уиттала достаточно здравого смысла, чтобы остерегаться опасности. Это не может быть и незнакомец, ибо под прикрытием бруствера у потайной двери он держит совет с молодым капитаном.

— Ты уверена, милая?

— Я видела их обоих минуту назад. Слава Богу, слышен голос шумливого Дадли, мадам Хиткоут. Его крик радует сердце в такой ужасный момент.

— Откинь покрывало, — сказала Руфь с торжественным спокойствием, — чтобы мы знали, кто из наших друзей призван на высший суд.

Фейс медлила, а когда, столько же под влиянием тайного любопытства, как и послушания, сделав усилие, повиновалась, — то была решимость отчаяния. Когда простыню откинули, глаза обеих женщин остановились на бледном лице человека, пронзенного стрелой с железным наконечником. Девушка опустила простыню и голосом, в котором прозвучал взрыв истерического чувства, воскликнула:

— Да ведь это тот юноша, что недавно пришел к нам! Мы избежали потери кого-нибудь из старых друзей.

— Это человек, умерший ради нашей безопасности. Я бы отдала не жалея удобства мира сего, чтобы этой беды не случилось или чтобы больше времени было отпущено, дабы быть готовыми к Страшному Суду. Но мы не можем терять ни минуты для скорби. Поспеши, милая, и предупреди всех, что один дикарь скрывается внутри наших стен, чтобы нанести удар исподтишка. Пусть будут начеку. Если по пути тебе попадется молодой Марк, скажи ему дважды об этой опасности: у мальчика своевольный норов, и он может не прислушаться к словам, сказанным на ходу.

С этим напутствием Руфь отпустила девушку. В то время как та отправилась выполнять поручение, первая искала место, где, как она только что узнала, надеялась найти мужа.

Контент и незнакомец действительно держали совет по поводу опасности, угрожавшей разрушением их самых главных средств обороны. Сами же дикари как будто понимали, что пламя работает на них, ибо их натиск заметно ослабел, и, уже потерпев значительный урон в своих попытках досадить гарнизону, они отступили в укрытия и ждали момента, когда их испытанная хитрость подскажет, что они могут с более благоприятными видами на успех снова ринуться в атаку. Краткое объяснение ознакомило Руфь с неминуемым риском положения осажденных. Под влиянием чувства более ужасной опасности она забыла о своем прежнем намерении и с хмурым и скорбным взглядом бессильно и беспомощно стояла, как и ее спутники, оцепеневшим зрителем процесса разрушения.

— Солдат не должен растрачивать слова в бесполезных сетованиях, — заметил незнакомец, сложив руки, как тот, кто сознает, что человек не в силах больше ничего сделать. — Кроме того, скажу вам, жаль, что те, которые возводили вон ту линию частокола, не подумали об использовании рва.

— Я соберу работниц у колодцев, — сказала Руфь.

— Это нам не поможет. Стрелы их достанут, к тому же смертные не смогут долго выдерживать жар этой пылающей печи. Видишь, бревна уже дымятся и чернеют от ее прожорливого огня.

Незнакомец еще продолжал говорить, когда небольшой дрожащий язык пламени заиграл в углах частокола, находившихся ближе всего к горящей опоре. Стихия затрепетала волнообразной линией по краям накалившегося дерева, а потом охватила всю поверхность бревен от их более широкого основания до заостренной верхушки. Словно то был сигнал к сокрушению всего и вся, пламя вспыхнуло в десятках мест одновременно, а затем распространилось по всей длине частокола со стороны пожара. Победный вопль разнесся по полям, и туча стрел, нацеленных точно на укрепления, возвестила о злобном нетерпении тех, что смотрели, как усиливается пожар.

— Нас загонят в блокгауз, — сказал Контент. — Собери своих женщин, Руфь, и быстро подготовь все для отступления в последнее убежище.

— Иду. А ты не рискуй жизнью в тщетном усилии задержать огонь. У нас еще будет время сделать все, что требуется для нашей безопасности.

— Не знаю, — торопливо заметил незнакомец. — Атака приобретает новый поворот.

Руфь остановилась. Взглянув вверх, она увидела предмет, породивший это замечание. Небольшой и яркий шар взвился со стороны полей и, описав дугу в воздухе, пролетел над их головами и упал на деревянную кровлю здания, составлявшего часть квадрата, который образовывал внутренний двор. То был полет стрелы, выпущенной из лука с далекого расстояния, чей путь обозначился длинным хвостом света, летевшим вслед за ней, словно сверкающий метеор. Эта пылающая стрела была послана с хладнокровным и выверенным расчетом. Она упала на горючий материал, который воспламенялся почти так же легко, как ружейный порох, и глаз едва успевал проследить за ее падением, а яркое пламя уже растекалось по раскаленной крыше.

— Еще и битва за наши дома! — воскликнул Контент, но рука незнакомца твердо легла на его плечо. В это мгновение дюжина таких же похожих на метеоры шаров взмыла в воздух и упала во множестве различных мест на уже наполовину подожженное скопление зданий. Дальнейшие усилия были бы бесполезны. Оставив надежду спасти свою собственность, все стали думать теперь о безопасности людей.

Руфь оправилась от кратковременного шока и поспешила исполнить свою хорошо знакомую обязанность. Затем наступили минуты напряженных усилий, пока женщины перетаскивали все необходимое для жизни и не припасенное в блокгаузе заранее в свою маленькую цитадель. Яркий свет, проникавший в самые темные переходы между строениями, не позволял делать это незаметно. Вопль призвал их врагов к новой атаке. Стрелы густо заполнили воздух, и важные обязанности невозможно было выполнить без риска, которому в какой-то мере подвергались все, передвигаясь сюда и туда, нагруженные необходимыми вещами. Однако сгущающийся дым служил до некоторой степени заслоном, и вскоре Контент получил долгожданное известие, что он может дать своим молодым людям команду отступить от частокола. Раковина прогудела нужный сигнал, и, прежде чем у врага было время понять его значение или воспользоваться тем, что укрепления остались без защитников, все люди внутри них невредимыми достигли дверей блокгауза. Все же спешки и сумятицы было больше, чем того требовала их безопасность. Однако те, кому это было поручено, энергично заняли места у бойниц и стояли в готовности обрушить огонь на любого, кто дерзнул бы подойти на расстояние выстрела, в то время как некоторые еще задержались во дворе проследить, чтобы ничто необходимое для сопротивления или для безопасности людей не было забыто. Руфь была первой в этом деле и теперь стояла, прижав ладони к вискам, как человек, у которого голова идет кругом от собственных усилий.

— Наш павший друг! — сказала она. — Разве мы бросим его останки на растерзание дикарям?

— Конечно нет. Дадли, твою руку! Мы отнесем тело вниз. Ба! Смерть поразила еще одного из наших.

Тревога, с которой Контент сделал это открытие, быстро дошла до каждого, кто его услышал. Было совершенно очевидно по очертаниям простыни, что под ее складками лежат два тела. Обеспокоенные и быстрые взгляды перебегали с лица на лицо, чтобы выяснить, кого недосчитались. А затем, сознавая риск дальнейшей задержки, Контент поднял простыню, чтобы наверняка развеять все сомнения. Первым медленно и осторожно было открыто тело павшего жителя пограничья. Но даже самые крепкие среди зрителей отпрянули в ужасе, когда его лишенная волос и пахнущая кровью голова доказала, что рука дикаря исполнила свою безжалостную волю над беспомощным телом.

— Второй! — с усилием выговорила Руфь, и лишь когда ее муж уже наполовину снял простыню, она успела произнести: — Берегись второго!

Предостережение было небесполезным, ибо простыня с силой заколыхалась, приподнявшись под рукой Контента, и угрюмый индеец прыгнул в самый центр оцепенелой группы. Широко размахивая вокруг себя рукой, сжимающей оружие, дикарь прорвался сквозь расступившийся круг и, издавая устрашающий вопль своего племени, неистово ринулся в открытую дверь главного жилого здания, чтобы полностью пресечь любую попытку преследования. Руфь судорожно протянула руки в том направлении, в котором он исчез, и была готова ринуться как безумная по его следам, когда рука мужа остановила ее порыв.

— Станешь ли ты рисковать жизнью, чтобы спасти какой-нибудь не имеющий цены пустяк?

— Муж, пусти меня! — возразила жена, едва не задыхаясь в муке. — Голос природы уснул во мне.

— Страх ослепляет твой разум!

Тело Руфи прекратило борьбу. Все безумие, которое дико сверкало в ее глазах, утонуло в остановившемся взгляде почти противоестественного спокойствия. Собрав всю свою душевную энергию в одном отчаянном усилии овладеть собой, она повернулась к мужу и, в то время как ее грудь переполнял ужас, казалось, не дававший ей дышать, сказала голосом, способным внушить страх:

— Если у тебя сердце отца, пусти меня! Мы забыли о наших детях!

Рука Контента ослабила хватку, и в следующую минуту фигура его жены исчезла из виду в том же направлении, которое избрал удачливый дикарь. То был злосчастный момент, выбранный врагом, чтобы воспользоваться своим преимуществом. Злобный взрыв воплей возвестил о натиске атакующих, а залп из всех амбразур блокгауза достоверно оповестил находившихся во дворе, что наступление неприятеля было теперь направлено в самое сердце обороны. Все вооружились, кроме нескольких, задержавшихся исполнить печальный долг перед умершим. Их было слишком мало, чтобы оказать достойное сопротивление, и в то же время слишком много, чтобы решиться оставить обезумевшую мать и ее отпрысков без помощи.

— Входи! — сказал Контент, указывая на дверь блокгауза. — Мой долг — разделить судьбу тех, кто ближе всего мне по крови.

Незнакомец ничего не ответил. Своими сильными руками он решительно втолкнул почти окаменевшего мужа внутрь нижнего этажа дома, а потом быстрым жестом сделал знак всем окружающим следовать за собой. После того как вошел последний, он приказал заложить запоры двери, сам оставшись, как он думал, в одиночестве снаружи. Но когда беглым взглядом он заметил еще одного человека, вглядывавшегося с тупым страхом в лицо убитого, было слишком поздно исправить ошибку. Теперь вопли доносились из клубов черного дыма, кругами расходившихся от раскаленных зданий, и было ясно, что всего несколько футов отделяют их от преследователей. Подозвав кивком человека, не укрывшегося в блокгаузе, суровый солдат бросился в главное жилое здание, пока что едва поврежденное огнем. Руководимый скорее случаем, чем знанием поворотов здания, он вскоре очутился в жилых комнатах. Теперь он был в растерянности, не зная, куда идти. В эту минуту его спутник, которым был не кто иной, как Уиттал Ринг, указал дорогу, и в следующее мгновение они оказались у дверей потайного помещения.

— Тсс! — произнес незнакомец, поднимая руку, чтобы призвать к молчанию, когда вошел в комнату. — Наша надежда — в сохранении тайны.

— Но как же нам выбраться, чтобы нас не обнаружили? — спросила мать, указывая на предметы вокруг себя, освещенные таким сильным светом, что он проникал во все щели неумело сооруженного здания. — Полуденное солнце не намного ярче, чем это ужасное пламя!

— Господь проявляет себя в стихиях! Его направляющая рука укажет путь. Но здесь нам нельзя оставаться, ибо огонь уже на кровле. Следуйте за мною и не разговаривайте!

Руфь прижала к себе детей, и вся группа покинула жилую мансарду в полном составе. Они быстро спустились в нижнее помещение, не обнаружив себя. Но здесь их предводитель задержался, ибо положение дел снаружи было таково, что требовало величайшей крепости нервов и серьезного раздумья.

Индейцы к этому времени захватили все владения Марка Хиткоута за исключением блокгауза, и поскольку их первым делом было дать доступ огню туда, куда он еще не добрался, то гул пожара теперь слышался со всех сторон. Однако залп мушкетов и крики сражающихся, усиливавшие ужасающий шум этой сцены, возвещали о несломленной решимости тех, кто удерживал цитадель. Окно комнаты, которую они заняли, позволяло незнакомцу подробно наблюдать за тем, что происходило снаружи. Двор, освещенный как днем, был пуст, ибо возрастающий жар пламени, не меньше, чем залпы из бойниц, все еще удерживал осторожных дикарей в их укрытиях. Была слабая надежда, что пространство между жилым зданием и блокгаузом еще можно преодолеть, избежав опасности.

— Надо было попросить придерживать дверь блокгауза вручную, — пробормотал Смиренный. — Было бы смертельно опасно промедлить хоть на миг при этом жутком свете, да у нас и нет способа…

Кто-то коснулся его руки, и, обернувшись, он увидел темные глаза пленного мальчика, упорно глядевшие ему в лицо.

— Ты хочешь сделать это? — спросил незнакомец тоном, показывавшим, что он сомневается, хотя и надеется.

Красноречивый жест согласия был ответом, а затем фигура парня спокойно выскользнула из комнаты.

Еще мгновение, и Миантонимо появился во дворе. Он шел неторопливо, как человек, уверенный в своей полной безопасности. Одна его рука была поднята в направлении амбразур, как бы выражая дружелюбие, а дальше, опустив руку, он направился в самый центр площади. Здесь мальчик остановился во всем блеске пожара и поочередно неспешно обратил лицо на все стороны вокруг себя. Этим поступком он показал, что хочет привлечь к себе всеобщее внимание. В ту же минуту прекратились вопли в окружающих укрытиях, свидетельствуя об одинаковом общем чувстве, разбуженном его появлением, и риске, которому подвергся бы любой другой, делая себя мишенью в этом страшном эпизоде. Когда этот акт чрезвычайного доверия был исполнен, мальчик приблизился ко входу в блокгауз.

— Пришел ли ты с миром или это еще одна уловка индейского вероломства? — спросил голос через отверстие в двери, оставленное специально с целью переговоров.

Мальчик поднял ладонь одной руки в направлении говорившего, а другую с жестом доверия положил на свою голую грудь.

— Ты можешь что-нибудь предложить в отношении моей жены и детей? Если золото послужит как выкуп, назови свою Цену.

Миантонимо не составило труда понять смысл этих слов. С готовностью человека, чьи способности рано прошли выучку изобретательности в обстоятельствах чрезвычайных, он сделал жест, который сказал больше, чем даже его образная речь, когда ответил:

— Может ли женщина из бледнолицых пройти сквозь дерево? Стрела индейца быстрее стопы моей матери.

— Мальчик, я верю тебе, — ответил голос изнутри амбразуры. — Если ты обманешь столь слабые и невинные существа, небеса попомнят неправое дело.

Миантонимо снова сделал знак, показывая, что следует проявить осмотрительность, а затем пошел обратно таким же спокойным и размеренным шагом, как и пришел. Вопли смолкли еще раз, выдавая интерес тех, чьи жестокие глаза на расстоянии следили за его движениями.

Возвратившись к группе в жилом здании, юный индеец повел их, не замеченных притаившейся бандой, все еще медлившей в дыму окружающих строений, к месту, с которого был виден весь их короткий, но опасный маршрут. В эту минуту дверь блокгауза наполовину приоткрылась и снова захлопнулась. Незнакомец все еще колебался, ибо видел, как мало шансов на то, что все смогут невредимыми пересечь двор, а попытки пройти через него повторно, как он знал, были невозможны.

— Мальчик, ты, сделавший так много, можешь сделать еще больше. Попроси милосердия для этих детей как-нибудь так, чтобы тронуть сердца твоих соплеменников.

Миантонимо покачал головой и, указывая на мертвые тела, лежавшие во дворе, холодно ответил:

— Краснокожие отведали вкус крови.

— Значит, надо сделать отчаянную попытку! Не думай о своих детях, преданная и отважная мать, а позаботься лишь о собственной безопасности. Этот безрассудный юноша и я возьмем на себя заботу о невинных.

Руфь отмахнулась жестом руки, прижав свою онемевшую дочь к груди и тем самым показывая, что решение принято. Незнакомец сдался и, повернувшись к Уитталу, стоявшему возле него с видом человека, который, забыв обо всем остальном, целиком занят созерцанием пылающих груд и ожиданием некой опасности для себя лично, попросил его позаботиться о безопасности второго ребенка. Двинувшись вперед, он был готов предложить Руфи такую защиту, какую позволял случай, как вдруг окно с внутренней стороны дома с треском рухнуло, возвещая, что враг ворвался внутрь и грозит неминуемая опасность, что путь к бегству будет перекрыт. Нельзя было терять времени, ибо теперь стало ясно, что только одна-единственная комната отделяет их от врага. В Руфи пробудилась ее благородная натура и, выхватив Марту из рук Уиттала Ринга, она отчаянным усилием, в котором преобладало скорее чувство, чем какой-то разумный мотив, попыталась прикрыть обеих девочек своей одеждой.

— Я с вами! — взволнованно шептала женщина. — Тише, дети, тише! Ваша мать здесь!

Незнакомец вел себя совсем иначе. В тот момент, когда послышался звон разбитого стекла, он бросился назад и тут же схватился с так часто упоминавшимся дикарем, который действовал как проводник дюжины жестоких и вопящих соплеменников.

— К блокгаузу! — крикнул не дрогнувший солдат, сильной рукой задерживая своего противника в тесноте узкого прохода и преградив телом врага путь шедшим вслед за ним. — Ради жизни и детей, женщина, к блокгаузу!

Пугающий призыв достиг ушей Руфи, но в этот момент крайней опасности она потеряла присутствие духа. Крик повторился, и лишь тогда обезумевшая мать оторвала свою дочь от пола. С глазами, все еще устремленными на сцену жестокой борьбы у себя за спиной, она прижала дитя к сердцу и пустилась бежать, приказав Уитталу Рингу следовать за собой. Парень повиновался, и, пока она пересекала половину двора, было видно, как незнакомец, по-прежнему удерживая дикаря как щит между собой и врагами, старается избрать то же направление. Вопли, дождь стрел и залпы мушкетов подтверждали, насколько велика опасность. Но страх придал сверхъестественную силу членам Руфи, и даже стрелы едва ли пронзали раскаленный воздух быстрее, чем она влетела в открытую дверь блокгауза. Уитталу Рингу повезло меньше. Пока он пересекал двор, неся ребенка, доверенного его заботе, стрела вонзилась ему в тело. Обожженный болью, незадачливый парень обернулся в ярости, осыпая бранью руку, которая нанесла рану.

— Вперед, глупый парень! — крикнул незнакомец, пробегая мимо него и все еще подставляя тело дикаря, извивавшегося у него в руках, как мишень для стрел. — Вперед, ради своей жизни и жизни ребенка!

Приказ прозвучал слишком поздно. Рука одного из индейцев уже схватила невинную жертву, и в следующее мгновение ребенок болтался в воздухе, в то время как острый топор, сопровождаемый отрывистым выкриком, взлетел над его голо-вой. Выстрел из бойницы уложил чудовище на месте. Девочку мгновенно подхватила другая рука, и когда индеец со своим трофеем невредимым влетел в дом, в блокгаузе все голоса повторяли: «Миантонимо!» Два других индейца воспользовались наступившим мигом ужаса, чтобы наложить руки на раненого Уиттала и втащить его в пылающее здание. В ту же минуту незнакомец отбросил не сопротивлявшегося более дикаря навстречу оружию его сотоварищей. Индеец принял на себя удары, целью которых была жизнь солдата, а когда зашатался и упал, его могучий победитель уже исчез в блокгаузе. Дверь маленькой цитадели была мгновенно заперта, и дикари, в ярости обрушившиеся на вход, услышали, как запоры обезопасили его от их атак. Раздался сигнал к отступлению, и в следующую минуту двор остался во власти мертвых.