Другая жизнь

Вопрос этот прозвучал настолько нелепо, что она даже улыбнулась дрожащими губами.

— Неплохо, насколько это возможно.

— Голова не кружится?

— Н-нет. Вот только нога болит.

— Покажите где.

Джинсы на коленке были разорваны, сквозь дыру сочилась кровь.

— Не волнуйтесь. Все будет хорошо. Я немного разбираюсь в этом.

Она еле заметно вздрогнула.

— Сева, аптечку, быстро. И бутылку минералки из багажника.

Вадим достал из кармана перочинный нож.

— Извините, но джинсами придется пожертвовать, — сказал он, взрезая ткань. — Превратим их в модные шорты, а джинсы за мной.

— Ну что вы, Вадим Петрович! — запротестовала она.

— Ни слова больше. Возражения не принимаются. Я во всем виноват, мне и отвечать.

Вернулся Сева с аптечкой и водой. Он пристроился было рядом, но Вадим нетерпеливо махнул рукой.

— Подгони машину поближе, а то, не дай Бог, еще врежется кто-нибудь.

Он быстро промыл рану. Ссадина была большая, но неглубокая. Он щедро залил ее перекисью водорода и принялся шарить в аптечке в поисках бинта.

— Надо же, а перевязать-то и нечем. У вас есть платок? Маша извлекла из кармана что-то воздушное и крошечное, в цветочек. Вадим усмехнулся:

— Н-да-а-а. Это нам вряд ли поможет. Годится только для такого носика, как у вас, да и то для декоративных целей. Если не возражаете, воспользуемся моим. Стерильность гарантирована.

Он присыпал рану антисептическим порошком и ловко перевязал.

— Ну вот, по-моему, очень недурно.

В голосе его звучала такая неподдельная гордость, что Маша не выдержала и рассмеялась.

— Вы имеете в виду, что получилось даже лучше, чем было? Вадим смутился и, чтобы скрыть неловкость, быстро перевел разговор на другую тему:

— А что вы делали здесь так поздно?

— Заезжала в усадьбу посмотреть, как идут дела. Мне сказали, что ждут вас сегодня. Вот я и задержалась немного, чтобы вас поздравить. Получается просто великолепно.

— Я очень рад, что мы встретились.

— Я тоже, — ответила Маша, скосив глаза на перевязанную коленку.

Только тут он понял всю двусмысленность сказанного.

— Простите меня. Уж не знаю, что и сказать. Простите. Я так глупо увлекся. — Он помог ей встать. Лицо ее исказила гримаса боли. — Сейчас мы отвезем вас домой.

Видя, что девушка не может сделать и шагу, он легко подхватил ее на руки, прижал к груди и взбежал к машине.

— А знаете, — сказал он, усаживаясь рядом с ней на заднее сиденье, — у меня есть идея получше. Не согласитесь ли вы поужинать со мной сегодня? Насколько мне известно, левый флигель уже совсем готов.

— Нет, нет, я не могу. Мама будет волноваться.

— С мамой мы все уладим. Вы напишете ей записку, а Сева отвезет. Что скажете?

— Я…

— Скажите просто «да», и я пойму, что прощен.

— Да.

1860 год

— Посиди со мной, нянюшка, — попросила Маша.

Старушка, кряхтя, опустилась на пуфик подле кровати, сложила на коленях сухонькие ручки. От ее крохотной, сгорбленной фигурки, морщинистого лица, похожего на печеное яблочко, веяло уютом детской, старыми сказками и вишневым вареньем. Никто не умел варить варенье так, как она, и все самые вкусные пенки неизменно доставались Маше, ее любимице.

— У меня сегодня радость, — проговорила старушка. — Правнучка родилась. Марфой решили назвать, как меня.

— Нянюшка, голубушка, счастье-то какое! — Маша выпростала из-под одеяла руку и прильнула щекой к старческой ладони, пахнущей мятой и сухой травой.

— Кабы была ты у нее крестной матерью, я и умерла бы спокойно.

— Конечно, нянюшка, с радостью.

— Так я поговорю с барыней?

— Завтра же. Я сама ей скажу. Старушка ласково, погладила ее волосы.

— А ты все хорошеешь, Маша. Замуж тебе пора.

— Замуж? Это за кого же?

— Так ведь ездит все этот, лобастый. Давеча вон тоже приезжал. Уж так сокрушался, что тебя не застал. Барыне все ручки целовал, с барином в кабинете заперся. До-о-олго толковали. Ты все пропадаешь где-то. Смотри, как бы не сговорили тебя за глаза.

Маша вспыхнула. Она сразу поняла, о ком толкует ей няня. «Лобастым» она прозвала Антона Викентьевича Трегубовича, здешнего помещика, за выпуклый лоб и рано наметившуюся лысину. Он больше жил в Москве, в имение наезжал лишь изредка. Но после знакомства с Машей зачастил в деревню, переделал все в своей усадьбе по последней моде, не считаясь с расходами, и свел короткое знакомство с Машиным отцом. Он был очень богат, импозантен и обходителен, и Маша понимала, что его предложение будет встречено с восторгом. Отец был от него без ума, да и маменька тоже. При их более чем скромном состоянии о такой блестящей партии для дочери они могли только мечтать.

Все это пугало Машу. В его присутствии она чувствовала себя неловко, краснела и смущалась под его откровенно оценивающим, влажным взглядом. Она всегда вздрагивала, когда он прикладывался к ее руке своими пухлыми пунцовыми губами, не в силах подавить гадливое чувство, будто по коже проползла гусеница. Она невольно примеряла на себя полные сладкой истомы рассказы кузины Сонечки, которая недавно вышла замуж и жила теперь с мужем в Москве. Она вся расцветала, когда говорила о нем, об их сказочных ночах, о том, как поет под его руками ее тело. Маша слушала ее, замирая от сладостного томления. Да, да, это непременно должно быть именно так. Взаимопроникновение, взаимопостижение, взаимооткрытие.

И тут она вспоминала Трегубовича. Как это непостижимое блаженство может быть с ним, если не то что прикосновение, один взгляд его вызывает холодок омерзения?

Сонечка объяснила это просто:

— Не он. Ищи другого.

И она, кажется, нашла. Или он ее нашел. Или они нашли друг друга. Маша не знала, да и не хотела ничего знать.

С каждой новой встречей она чувствовала, как крепнет связывающая их нить, как притягивает друг к другу.

Не успевал Вадим на своем вороном Цезаре скрыться за деревьями, как ей хотелось видеть его снова, смотреть в его голубые, слегка насмешливые глаза, смеяться его шуткам, просто слышать его голос. Какое это было неповторимое наслаждение — спрыгнуть со Звездочки прямо в его сильные, красивые руки, которые, как заметила Маша, с каждым разом все дольше задерживались на ее талии, а ей все казалось, что этого мало. Он очень галантен, остроумен, тре шарман[1]. Она, несомненно, увлечена им. Нет, это словечко для непосвященных. «Зачем мне лукавить перед собою?» — подумала Маша.

— Я влюблена, — вдруг сказала она вслух и сама вздрогнула от неожиданно произнесенных слов.

— О-хо-хо, — вздохнула няня. — Мне-то, голубка моя, могла бы и не говорить. Я и так вижу.

— Как? Ты знаешь? Откуда?

«Не может быть, — подумала Маша. — Я же только что самой себе призналась».

— Все ездишь куда-то одна.

— Но я и раньше…

— А возвращаешься светлё-о-о-хонька, хоть свечки от тебя затопляй.

Маша невольно улыбнулась словам няни. Никто не умел говорить, как она, округло и певуче.

— А кто еще знает, кроме тебя?

— А почитай, никто. Никому и дела нет. Имеющий глаза да не увидит.

— Вот и слава Богу. — Маша истово перекрестилась.

— А что, хороший ли человек?

— Очень хороший, нянюшка.

— Тогда что в дом не зовешь?

— Не знаю. Не хочу пока.

— Ну и ладно, если человек хороший. Успеешь еще.

Маша и сама не до конца понимала себя, но что-то ее удерживало. Вадим тоже не заговаривал об этом. Наверное, им и так было хорошо, и посторонние глаза были не нужны.

— Слыхала ль ты, Маша, что Колька-конюх пропал? — спросила вдруг няня.

Маша так и подпрыгнула на подушках.

— Как пропал?

— Так и пропал. На конюшне сегодня не появился, а мать его, Пелагея, говорит, что ночью еще из дома ушел и с тех пор не ворочался.

— Что же могло случиться?

— Небось в бега подался.

— Да с чего же?

С того самого дня, когда он осмелился… Нет, ей решительно не хотелось вспоминать об этом. С того дня она ни разу не ходила на конюшню, посылала за Звездочкой слугу и Николая не видела. Отцу она ничего не сказала.

— А кто его знает? У них в семье все мужики такие, со странностью. Ты слыхала ль про отца его, Афанасия?

— Нет, а что?

— То-то, что нет. Давно это было. Почитай, лет двадцать тому. Колька еще только-только народился. А отец его, ему тогда лет сорок было, не дитя уж, борода лопатой, стал ходить к колдунье одной, ведьме, Понырихой звали. Она одна на болотах жила. То ли приворожила она его, то ли что еще, но совсем мужик взбесился. Из дому, говорит, ухожу, не могу без нее. Да и то, — няня покачала головой. — Красивая она была, что и говорить, кому чернявая красота по душе. Никто и знать не знал, откуда она пришла. Стороной ее обходили, боялись сглаза.

Няня перевела дух, поправила свечку и продолжала:

— Так и ушел бы, да Пелагея, жена его, Колькина-то мать, ему и говорит, мол, уйдешь от нас — а у ней семеро по лавкам, Колька на титьке болтается, — барину в ноги брошусь, все про тебя, супостата, расскажу. А барин-то наш всегда крут был, если что не по совести. Ну, Афанасий и сник, остался вроде.

— И что, что дальше было?

От нетерпения Маша не смогла усидеть в постели и спустила босые ножки на пол.

— Забирайся под одеяло, Маша, простынешь.

— Ах, няня, не томи. Рассказывай дальше.

— А дальше на коров в деревне мор напал, — продолжала няня почему-то шепотом. — Почти все пали. Ни одного двора беда не миновала.

— Ой! — Маша тоже зашептала. — Она?

— А то кто же? Вестимо, она. Мужики к ней и пошли, кто с топором, кто с вилами. Так — и порешили ее, прости Господи души их грешные, и в большом пруду утопили. Его потому Ведьминым и зовут.

— Господи помилуй! — Маша перекрестилась на икону. — А что Афанасий?

— На другой день утопился в том же пруду. Так что Колька, почитай, без отца вырос. Дядья ему за отцов, а сам весь в Афанасия пошел, такой же малахольный.

Маша вспомнила его белесые глаза, устремленные прямо на нее, тонкие хищные губы, как у хорька, подстерегающего дичь, и на мгновение почувствовала облегчение. Слава Богу, что он пропал. Она не увидит его больше. Слава Богу!

Вадим придвинул к креслу маленький пуфик, чтобы Маша могла поудобнее устроить больную ногу. Он отпустил рабочих на выходные, поэтому, за исключением водителя Севы, они были в доме совсем одни.

Тот уже успел сгонять с запиской к Машиной матери и теперь занимался сервировкой незатейливого ужина.

— Что она сказала? — полюбопытствовала Маша.

— Ничего. По-моему, даже не удивилась. Про аварию уж я не стал ей говорить.

— Спасибо. — Маша улыбнулась, давая понять, что по достоинству оценила его тактичность.

Вадим сел напротив и зажег свечи. В их мерцании волосы Маши отливали старым золотом. Ее тонкий профиль, изящный носик с легкой горбинкой, мягкая линия подбородка так и просились на холст. Почувствовав на себе его внимательный взгляд, Маша подняла глаза.

— Что вы так смотрите?

— Да вот подумал, что, будь я художником, попросил бы вас позировать мне для портрета. К вам не обращались с подобным предложением?

— Нет.

— Странно.

— Отец когда-то пробовал меня нарисовать, но у него ничего не вышло.

— Ваш отец был художником?

— Д-да. — Маша замялась. — Что-то вроде того, Мы ведь недавно здесь живем.

— Вот как? А я думал, что вы здесь родились, или по крайней мере ваши предки. Что же вас привело…

Маша сделала импульсивный, предостерегающий жест рукой, и Вадим понял, что расспрашивать об этом не надо. Только тут он заметил, что Сева нерешительно переминается с ноги на ногу, явно пытаясь привлечь к себе внимание. Вадим что-то совсем забыл о нем.

— Что, Сева?

— Вадим Петрович, если я вам сегодня больше не нужен, может быть, я пойду к себе?

— Конечно, конечно. Отдыхай.

Когда Сева вышел, Вадим повернулся к Маше.

— Вы так таинственны.

— Ну что вы, Вадим Петрович, ничуть. Просто это невеселая история, и я не люблю о ней вспоминать.

— Да я и не настаиваю. Только не зовите меня Вадим Петрович. Пусть будет просто Вадим. Я могу называть вас Машей?

— Да, конечно. — Она обвела взглядом просторную комнату, обшитую свежими дубовыми панелями. — Здесь так красиво. Гораздо лучше, чем я себе представляла.

— А как вы себе все представляли? Маша на минуту задумалась.

— Ну, не знаю. Более современно, что ли.

— Вячеслав Михайлович знает свое дело. Он сначала сопротивлялся. Очень дорожил своим проектом. Но потом проникся вашей идеей и разработал соответствующие интерьеры. На мой взгляд, очень удачные. Вот посмотрите, когда все будет закончено и отделано. Правый флигель будут занимать комнаты для гостей, а в центре — гвоздь всей композиции, главный зал для приемов, если таковые, конечно, здесь будут.

— Там раньше устраивали балы и музыкальные вечера, — сказала Маша. — Это был веселый, открытый дом, до тех пор пока, пока…

— Пока что?

— Я вам потом как-нибудь расскажу, — смутилась вдруг Маша. — Я еще сама не во всем разобралась.

— Значит, вам удалось что-то узнать об истории этого дома? — спросил Вадим, пригубив шампанское. — Превосходно. Как раз нужной температуры, — заметил он, прищелкнув языком.

— Вы, я вижу, ценитель.

— Да, в этом я немного разбираюсь.

— А есть ли что-то в этой жизни, в чем вы бы не разбирались? — насмешливо спросила Маша.

Она подтрунивала над ним чисто механически. На самом деле ей нравилась его уверенность в себе. «Я в этом разбираюсь». Простая констатация факта, ни тени бахвальства.

— Таких вещей на свете очень много, — спокойно заметил Вадим. — Но я стремлюсь, чтобы их все время становилось меньше. Так вам удалось что-нибудь узнать для меня?

Маша поняла, что ей придется что-то ответить. Он упорный, так просто не отстанет. Но что сказать ему? Что здесь больше ста лет назад жила девушка, похожая на нее, что она, Маша Антонова, чувствует себя здесь пугающе свободно и непринужденно, как нигде, что в жизни той Маши тоже неожиданно возник человек по имени Вадим, что ее пугают и завораживают непонятные совпадения, заполнившие ее жизнь с того момента, как она открыла дневник Маши Апрелевой…

— Я еще не дочитала его до конца. Вадим удивленно вскинул брови.

— Дневник, — пояснила Маша и, спохватившись, добавила: — Дневник Маши Апрелевой.

— А-а, так у вас есть дневник хозяйки этого дома. — Вадим заинтересованно наклонился к ней. — Что ж, давайте прочтем его вместе.

Затейливая игра света и теней на ее вдруг вспыхнувшем лице. Отголоски затаенных переживаний. Длинные ресницы занавесили ее глаза. Он не смог прочесть в них ответа.

— Согласитесь, что я имею на это право.

— Право хозяина?

— Я не это хотел сказать.

Он и сам толком не знал, что имел в виду. Просто вдруг почувствовал, что его что-то связало с этой девушкой, что-то давнее, тайное, пленительное, о чем ему непременно нужно узнать.

— Маша, — позвал он. — Маша.

Она не отозвалась, даже не взглянула на него. Вадим протянул руку и осторожно прикоснулся к ее пальцам. Они были холодны как лед. Он бережно сжал ее руку, пытаясь отогреть, почувствовал шелковистость ее кожи и вдруг ясно понял, что все это уже было с ним. Свечи, потупленный взор, золото волос.

— Маша, — проговорил он вдруг охрипшим голосом. — Мы были знакомы когда-то?

Ресницы ее дрогнули. Она наконец посмотрела на него, не таясь, глаза в глаза.

— Да, — эхом отозвалась она. — В прежней жизни. Тишину разорвал рев моторов, визг тормозов, оглушительный стук в дверь. Они вздрогнули и расцепили руки. Топот ног.

В комнату ввалилась шумная компания. Первым вошел Арсен, размахивая бутылкой виски. За ним Лиля и еще несколько человек.

Вадим встал им навстречу, изо всех сил пытаясь изобразить радушную улыбку. Сразу стало суматошно, тесно, как-то неуютно. Комната будто уменьшилась в размерах.

— Привет, старик! — Арсен подошел к Вадиму и обнял его за плечи, с интересом поглядывая на Машу. — Что это вы сидите тут впотьмах?

Кто-то щелкнул выключателем. Вадим зажмурился от залившего комнату яркого света.

— Как романтично! — воскликнула Лиля, скользнув в кресло, где только что сидел Вадим. — Ужин при свечах! Какая прелесть! Не то что твой паршивый ресторан.

Она выловила из пиалы маслинку и, положив ее в рот, облизнула пальчики.

— Что пьем? О-о, шампанское! — Она игриво прищелкнула пальцами. — Налей-ка девушке, Вадик. Вечно тебе напоминать приходится.

Вадим склонился над бокалом. Обращение «Вадик» неприятно царапнуло его. Она никогда его так не называла и прекрасно знала, что он этого не любит.

— А вы кто такая, позвольте спросить?

— Я — Маша.

— Маша! — Лиля заливисто рассмеялась. — Прелесть какая! Маша! А скажите, Маша, у вас в деревне все так ходят, в одной штанине? Или у вас другая нога кривая, а может, волосатая?

— Лиля! — предостерегающе сказал Вадим.

— А что я такого сказала? Подумаешь! Не хочет, может не отвечать! — Лиля капризно передернула голыми плечиками и вызывающе посмотрела на Вадима.

— Совсем не обязательно хамить незнакомым людям, — заметил он.

Арсен подошел к Маше, вытирая платком вдруг вспотевшую лысину.

— Здравствуйте, Маша. Я — Арсен, друг Вадима. Сколько ни учу его хорошим манерам, все, как видите, безрезультатно. Даже представить людей друг другу по-человечески не может. И что бы вы без меня делали, ума не приложу. — Он сокрушенно покачал головой. — Итак, с Лилей вы уже познакомились. — Он еле заметно улыбнулся. — Это — Петр, Саша, Катерина. А вон тот, что гремит бутылками, не подумайте, что пьяница, вполне достойный человек, Алексей. Мы все, — он обвел присутствующих широким жестом, — сбежали с моего собственного дня рождения, чтобы составить вам компанию.

— У вас сегодня день рождения? Поздравляю.

— Спасибо.

— А как же остальные?

— Оттягиваются по полной программе в «Паласе». Ничего, они уже имели сегодня доступ к моему телу. Не волнуйтесь, я не забыл заплатить по счету. — Он вдруг расхохотался. Видно, какая-то мысль позабавила его. — Вот был бы прикол, если бы мы уехали просто так и оставили их в объятиях официанта! Со мной завтра пол-Москвы разговаривать бы перестали.

Он смеялся так заразительно, что все невольно поддались его веселости, даже мрачный Вадим.

— А что это у вас с ногой? — спросил Арсен, отсмеявшись.

— Пала жертвой Вадима и его роскошного автомобиля, — ответила Маша.

— Что-то на жертву она не слишком тянет, — процедила сквозь зубы Лиля.

Проигнорировав ее замечание, Арсен повернулся к Вадиму.

— Что я слышу? Сева совсем квалификацию потерял?

— За рулем был я. Слегка увлекся и сшиб Машу на ее велосипеде. Слава Богу, что все обошлось. Велосипед, правда, восстановлению не подлежит.

— Что за беда? Купишь ей новый, — заметила Лиля и язвительно продолжала: — А моральный ущерб с лихвой возмещен ужином с шампанским. Так что все улажено.

Арсен почувствовал, что атмосфера снова накаляется, и решил резко переменить тему:

— Старик, не стой так. Веди смотреть дом. Мы еще ничего толком не видели.

Он подхватил Лилю под локоть и повел к двери. Остальные потянулись за ними. Лиля оглянулась на Вадима.

— Ты идешь?

— Сейчас.

Когда они скрылись за дверью, Вадим подошел к Маше и опустился перед ней на колени.

— Как нога?

— Все в порядке.

— Я скоро вернусь.

— Мне уже пора.

— Останься, прошу тебя. — Он сам не заметил, как перешел на ты.

Маша чуть заметно покачала головой.

— Не обижайся на нее. Она…

— Я понимаю.

— Останься. Я не хочу, чтобы ты ушла. Посидим, познакомитесь поближе. Они совсем неплохие ребята.

Поддавшись порыву, Маша легко провела пальцами по его щеке. Он задержал ее руку.

— Останься, пожалуйста.

— Не надо. Я совсем с другой звезды.

Он нежно прикоснулся губами к ее ладони. Дверь резко распахнулась, и на пороге возникла Лиля.

— Вадим, куда же ты пропал? Мы тебя…

Голос ее прервался, будто она с размаху налетела на стену. Она глотала воздух раскрытым ртом, как рыба, вытащенная из воды.

Вадим неторопливо поднялся.

— Маша уезжает. Я отвезу ее домой и вернусь.

— У тебя же гости. Сева прекрасно справится с этим важным и ответственным делом. — Голос ее сильно отдавал ядом.

— Лиля права, — неожиданно сказала Маша, с трудом поднимаясь из кресла.

— Это сделаю я! — голосом, не терпящим возражений, отрезал Вадим, подхватил Машу на руки и, не обращая внимания на возмущенный возглас Лили, понес девушку к машине.

Она притулилась на его груди, как птичка. Проходя мимо притихших гостей, Вадим бросил через плечо:

— Подождите меня. Я скоро. Толкнул дверь ногой и вышел.

Ночь стояла тихая, безоблачная. На небе ярко горели звезды. Машина неторопливо вырулила на дорогу. Маша первой нарушила затянувшееся молчание:

— Почему ты с ней так?

— В какой-то момент это перестало иметь значение.

— Но не сегодня?

— Нет. Почему, ты думаешь, я приехал сюда один?

— Ты меня спрашиваешь?

— Хм… Я приглашал ее с собой, хотел что-то исправить, наверное, но она предпочла Арсенову тусовку. Не поняла или не захотела понять, как это важно для меня.

— Ты не прощаешь даже таких мелочей?

— Из мелочей складывается главное. И таких мелочей набралось слишком много. Рано или поздно, но это должно было произойти.

— Я все равно чувствую себя виноватой, — тихо сказала Маша.

— Не надо. — Вадим помолчал. — Ты знаешь, все складывается само собой. Не считай меня кровожадной скотиной, но я даже рад, что помог тебе разбить коленку. Иначе я, может быть, никогда бы не узнал, что люблю носить тебя на руках.

Маша хихикнула. Как странно, она подумала о том же.

— Мы уже почти приехали. Следующий поворот, второй дом слева.

Машина остановилась у ворот. Вадим потушил фары и повернулся к ней.

— Нам еще предстоит обсудить все, что мы сегодня сказали друг другу. Завтра я заеду за тобой в одиннадцать.

Маша сидела не шевелясь. Ее мерцающие в темноте глаза были совсем близко. Вадим наклонился к ней.

— Я весь вечер хотел поцеловать тебя. Можно?

— Ты всегда спрашиваешь разрешения?

— Раньше никогда.

Он легко коснулся губами ее губ, будто пробуя на вкус. Они слегка отдавали черешней и еще чем-то свежим, терпким и таким сладостным, что у него закружилась голова. Язык тонул в нежной влажности ее рта. Так не бывает, пронеслось у него в мозгу. Не может быть так хорошо.

Маша закрыла дверь и, стараясь не шуметь, задвинула засов. Прислушалась. Удаляющиеся шаги, скрип калитки, рычание отъезжающей машины. Уехал. Уехал, чтобы вернуться за ней завтра. Нет, уже сегодня. Как хорошо, что уже сегодня. Не так долго ждать.

Его поцелуй еще цвел на ее губах. Маша провела по ним языком, едва дыша, чтобы не спугнуть волшебное ощущение. Еще никто не целовал ее так. Неведомые доселе чувства всколыхнулись в ней, завладев всем ее существом. Бурные события этого дня обрушились на нее так стремительно, что она не успела толком понять, как все это с ней произошло. Но сейчас это не имело никакого значения. Она чувствовала, что не в силах ничего изменить. Позови ее Вадим, и она пойдет за ним куда угодно. Себе она уже не принадлежит.

Маша обессиленно прислонилась спиной к стене и закрыла глаза. Все вокруг было полно его незримым присутствием. Ей вдруг померещилось, что он не ушел, а стоит здесь, рядом, совсем близко. Она чувствует его легкое дыхание на своем лице, стоит лишь пошевелиться, и их губы снова встретятся.

Трепетное возбуждение охватило ее. Кровь пульсировала в висках, сердце колотилось, грудь под рубашкой напряглась, даже прикосновение ткани было болезненно невыносимым. Дрожащими пальцами она расстегнула пуговки и провела ладонью по затвердевшему соску. Волна сладостной боли пробежала по всему ее телу.

«А если бы это была его рука? — подумала, замирая, Маша. — Почему я дала ему уйти, почему не удержала? Ведь я… я…»

— Я хочу тебя. Вернись, — прошептала Маша.

Не в силах оторвать рук от своего ставшего вдруг таким незнакомым тела, она прислушивалась к новым упоительным ощущениям, рождающимся под ее пальцами, нет, его пальцами. Только он может избавить ее от сосущей тяжести между ног, от этого безумного, неистового желания. «Где ты, — кричало все ее существо. — Я так хочу тебя!»

Маша вздрогнула и прислушалась. Все тихо. Она действительно закричала или ей только показалось? Трясущимися пальцами она провела по своему пылающему лицу. «Я схожу с ума, — подумала она в смятении. — Как хорошо, что он ушел». Она быстро привела в порядок свой костюм и пригладила волосы.

Тьма окутала дом своим бархатным покрывалом. Половицы тихо поскрипывали под ногами. Прихрамывая, Маша добралась до лестницы. Хорошо, что никто не видит ее сейчас. У нее, наверное, все так ясно написано на лице.

Под дверью матери вдруг засеребрилась полоска света.

— Маша! — раздался ее знакомый, слегка задыхающийся голос. — Зайди ко мне, Маша!

Маша нехотя отворила дверь. Мать лежала на высоко взбитых подушках, пристально вглядываясь в нее широко открытыми глазами. Ни тени сна на усталом лице, беспокойный шелест пальцев по простыне.

— Почему ты так поздно? Молчание.

— Да говори же, ради Бога, не мучь меня. Что случилось?

— Ничего.

— Ничего? Как же ничего? Одежда вся разодрана. Нога… Что. с ногой?

— Пустяки. Просто неудачно упала с велосипеда. Коленку разбила. Вадим как раз проезжал мимо, отвез к себе, перевязал.

— Надо же, Вадим. Уже и Вадим. Это который записку привез?

— Нет, это его шофер. Сева.

— Шофер. Подумать только! Приехал, сунул твою бумажку, ничего толком не объяснил и укатил. Я и опомниться не успела.

Она сжала ладонями виски, отчего лицо ее стало узким и маленьким, как у ребенка.

— Да не переживай ты так, мама. Я дома. Все хорошо.

— Ты на себя только посмотри. Глазищи на пол-лица. Маша, милая, ты не должна с ним больше встречаться. Обещай мне!

— Я не могу, мама, — тихо сказала Маша. Ужас промелькнул в глазах матери.

— Ты… Он… У вас что-то было?

Маша неуверенно покачала головой. Как назвать то, что возникло сегодня между ними? Как объяснить?

— Это мне кара за то, что воспитала тебя такой, — простонала мать. — Тургеневской девушкой. Ты мечтаешь о чистой, неземной любви, а он совсем не этого ищет.

— Откуда ты знаешь? — взволнованно сказала Маша. — Ты же его никогда не видела.

— Маша, ты умница. Рассуди здраво. Он богат, много перевидал в своей жизни, все ему доступно. Встретил наивную дурочку, у которой от фантазий только что крылья за спиной не растут, и решил позабавиться на досуге.

— Не говори так, не надо! — вскричала Маша, затыкая уши руками.

Слова матери хлестали, резали, жгли нестерпимо. Все очарование этой ночи разбилось вдребезги о ледяную жестокость этих фраз. Маша вдруг вспомнила, как резко обошелся Вадим с Лилей. Ее бледное, окаменевшее лицо встало перед глазами. Он был жесток с ней и ничуть не сожалел об этом. Ни тени тепла, сострадания, жалости. Значит, он может быть таким. А ведь их явно что-то связывало. Рано или поздно, но это должно было произойти, сказал он ей. А может быть, он прав и все кончается именно так, холодной жестокостью? Ледяной холод охватил ее. Что будет, если когда-нибудь он поступит так же и с ней? Нет, нет, не может быть!

— Вот ты уже и кричишь на меня, — удрученно произнесла мать.

Маша посмотрела на нее невидящими глазами. Прошлое, о котором она так упорно старалась забыть, встало перед ней, скалясь прямо в лицо.

— А ты забыла, почему мы здесь? — прошептала Маша и сама не узнала своего голоса.

Это произошло три года назад. Мама тогда работала в ПТУ учительницей русского языка и литературы. Он учился в ее классе. Коля Клюев, худой, сутуловатый паренек с бледным круглым лицом и стриженными неровным ежиком волосами. Нелюдимый и замкнутый, он был парией среди сверстников. Над ним вечно издевались, беспощадно и жестоко, как это нередко бывает среди подростков. Ей часто приходилось вступаться за него. Он жил со старой бабушкой и, судя по убогой одежде, сильно нуждался. Родители бросили его еще ребенком и вовсе не заботились о судьбе сына.

Учился он скверно, и его не раз собирались отчислить, но Машина мать всякий раз отстаивала его. Нельзя такого выбрасывать на улицу, доказывала она, покатится по наклонной плоскости, а так хоть худо-бедно, а профессию получит.

Однажды после уроков она зашла зачем-то в класс и увидела на последней парте нахохлившуюся, сгорбленную фигурку.

— Коля, — удивленно сказала она, — почему ты не идешь домой?

Он долго отмалчивался, но потом ей наконец удалось выяснить, что его обещали избить по дороге из училища. Кто и за что, он так и не сказал.

— Пойдем со мной, — решительно сказала она. — Никто тебя не тронет.

Как-то так само собой вышло, что она пригласила его к себе на обед. Она довольно часто приглашала учеников домой, позаниматься или просто так, и Машу это никогда не смущало. Но на этот раз все было иначе.

За все время, пока он был у них, Коля не проронил и десятка слов, обходясь в основном мимикой, кивками, а чаще неопределенным пожатием плеч. Это было бы ничего, если отнести подобную неловкость за счет незнакомого общества, природной стеснительности и недостатка воспитания. Но Маше чудилось, что дело вовсе не в этом, хотя, безусловно, присутствовало и первое, и второе, и третье.

Ее не покидало чувство, что он пристально следит за ней и отделывается односложными ответами, просто чтобы не отвлекаться. Его белесые, слегка прищуренные, узкие глаза чем-то напоминали волчьи, и Маша вдруг почувствовала себя дичью, которую выслеживает хищник.

Она попыталась отогнать неприятное ощущение, посмеяться над своими вдруг возникшими страхами, но у нее ничего не вышло. Стоило ей лишь взглянуть в его сторону, и под ложечкой возникал неприятный холодок, будто предупреждение об опасности.