Саджо и ее бобры

— Точно так, паренек, — подтвердил ирландец, сдвинув каску еще больше набок. — Я полисмен, да еще какой! С нами шутки плохи. Из нас, сыновей О'Рейли, никто еще в грязь лицом не ударил! Ба, что это у тебя в лубке? — вдруг спросил Пэт, услышав жалобный голосок Чилеви.

— Эмик11 — ответил Шепиэн по-индейски, поднимая крышку корзинки, чтобы показать бобренка. — Э-мик, — повторил он еще раз.

К большому удивлению Шепиэна, полисмен залился громким смехом:

— Ха-ха-ха! Хо-хо! Так он называет меня Миком!12 Сразу узнал, что я ирландец, быстро соображает, постреленок! Ты сказал, паренек, что я э-Мик, — правильно сказал, так оно и есть, я и в самом деле э-Мик.

Полисмен очень гордился тем, что он ирландец, и вообразил, что Шепиэн догадался об этом, когда употребил индейское слово «эмик», что на самом деле означает «бобр». Потомок О'Рейли был приятно удивлен такой догадливостью индейского мальчика; а Шепиэн, услышав, как полисмен несколько раз повторил, что он «эмик», пришел к заключению, что этот человек принадлежит к какому-то странному племени бледнолицых людей, величающих себя бобрами, а это очень почетное звание! Таким образом при первом же знакомстве установились хорошие отношения как с одной, так и с другой стороны.

— А куда вы направляетесь?

Шепиэн забыл не только английские слова, но и про письмо, которое дал ему Золотые Кудри, а теперь, вдруг вспомнив, вытащил его из-за пазухи и протянул ирландцу. '

Прочитав адрес, постовой сказал:

— Дело ясное. Если бы не дежурство, тотчас бы и пошли всей братией куда сказано. Сам Пэтрик О'Рейли сопровождал бы вас. Понятно? Работа, ничего не поделаешь. Придется подождать. Вот отбуду дежурство, сходим.

Пэт погладил Саджо по голове и попросил Шепиэна показать бобренка, — теперь только Шепиэн вспомнил английское слово «beaver» (бобр).

— Ишь, зверь-то какой! Хорош! Верное слово, хорош! — улыбаясь, добродушно проговорил ирландец. — Только уж больно велик, смотреть-то не на что! — добавил Пэт и залился громким смехом.

Никогда еще Чилеви не казался таким маленьким и беспомощным. Наверно, он решил, что настал конец света, и съежился весь, свернулся клубочком, подвернув под себя все четыре ноги, спрятав голову и хвост, чтобы стать как можно менее заметным.

Наши юные путешественники, немного успокоенные, присели на краю длинного ряда стульев. А блюститель порядка, находившийся в весьма приятном расположении духа, засыпал детей вопросами.

Шепиэн уже сумел кое-как рассказать на английском языке почти всю историю с бобренком, рассказал он и о приключениях в пути. Веселый ирландец, который все время смеялся, казалось, даже без всякого повода, вдруг стал серьезным и сказал, что он, Пэтрик О'Рейли, собственной персоной, проводит их к хозяину парка.

— И имейте в виду, — добавил ирландец, — всю правду в глаза скажу кому следует! Верное слово, скажу!

Пэта, видно, не на шутку взволновала история с бобренком, и он углубился в печальные размышления.

— Бедняжки! — бормотал он про себя. — Да тут человек с каменным сердцем слезы прольет, восковая свеча на елке расплавится! Что толковать!

Прошло немного времени, и Пэта сменил другой постовой, который добродушно пошутил, сказав, что Пэт обзавелся «семейством». Ирландец повел своих новых друзей тихими боковыми улицами. По дороге он говорил и шутил без умолку, стараясь развлечь детей. Шепиэн тоже принимал участие в беседе на своем ломаном английском языке. Саджо слушала напряженно, широко раскрыв глаза, но она так ничего и не поняла. Девочка теперь уже перестала бояться; ей казалось, что они в полной безопасности рядом с этим большим человеком в синей форме; а когда она думала о том, что Чикени здесь, в этом же городе, быть может даже на этой же улице, ей хотелось кричать от радости. Глаза у нее разбегались во все стороны. Сколько интересного было в городе! Лошади — о них она только слыхала, но никогда не видела раньше. Трамваи — как быстро они мчались, сами собой! Красивые дамы в нарядных платьях! Но лучше всего были чудесные витрины магазинов. Вот потянуло вкусным запахом обеда, и дети увидели за стеклом такие красивые пироги и пирожные, что не могли оторвать глаз; они стали шептаться по-индейски. Ирландец догадался, что его маленькие друзья голодны.

— Небось проголодались, на ногах еле держитесь? А я-то, старый дурень, болтовней занялся! Виданное ли дело, чтобы кто-нибудь из сыновей О'Рейли спокойно смотрел, как его друзья с голоду помирают, как говорится, прямо на пороге! Пошли обедать!

— Да, прошу, — сказал Шепиэн. — Уже давно сестренка кушай хочет.

Про себя Шепиэн ничего не сказал, хотя неизвестно, кто из них был более голоден.

Пэтрик провел детей в столовую. Когда Саджо и Шепиэн уселись за стол, ирландец поинтересовался, когда же они ели в последний раз.

— Еще поселка были, — ответил Шепиэн. — Мой нет страха. Сестренка много страха было. Много сидела — ничего не кушала. Мой старший, мой сестренка много бережет, не оставляет одну сестренку. Никто не кушала, говорю, только Чилеви кушала мало-мало хлебца.

— Молодчина ты, братец мой! Мы, О'Рейли…

Но как О'Рейли поступили бы в этом случае; так никто и не узнал: в дверях показался человек с подносом, уставленным дымящимися блюдами. Угощение выглядело таким соблазнительным и от него распространялся такой чудесный аромат, что дети даже растерялись, когда перед ними поставили тарелки с кушаньем. У Саджо от волнения закружилась голова. Но скоро водворилось молчание — теперь не до разговоров было, все занялись едой и ели, ели, ели. Во время этого вкусного обеда Саджо вспомнила, что Чилеви, должно быть, тоже голоден и отложила со своей тарелки в корзиночку бобренка кусочек хлеба с маслом, пирожок и еще кое-чего, так что теперь он был занят, как и другие, стараясь наверстать потерянное.

Они сидели в одной из тех маленьких столовых, которые обычно бывают при ресторанах, и, когда пир окончился и все были сыты и довольны, даже Чилеви не мог больше съесть ни кусочка, О'Рейли закурил сигару и пришел в такое хорошее расположение духа, что просто сиял, глядя на своих гостей. На голове у него не было каски, и Шепиэн имел возможность убедиться, что добродушный ирландец был не совсем прав, утверждая, что его «голова голехонька, как яйцо». На самом же деле широкая прядь волос, которая росла над одним ухом, была зачесана назад и тянулась до другого уха. Ничего подобного ни на одном яйце вы не увидите.

Саджо, как хорошая маленькая хозяйка, составила все тарелки аккуратно в одну сторону; ей нравилось держать в руках и притрагиваться к этим красивым и, как ей казалось, дорогим вещам. На самом же деле это была простая посуда, но бедная девочка никогда не видела таких тарелок, как она в этом призналась Шепиэну поздно вечером.

В комнате было тепло. Разогревшись после обеда, Саджо сбросила с головы шаль, и теперь ирландец увидел длинные черные косы и карие, сияющие добротой глаза. Залюбовавшись девочкой, он заявил, что с тех пор как покинул берега Ирландии, ни разу не видел такой красотки. И, когда Шепиэн перевел это сестренке на индейский язык, она смутилась, склонила головку и снова набросила шаль. Но никто не мог долго стесняться этого добродушного человека, и Саджо снова взглянула на Пэта. Тогда шаль опять соскользнула, и девочка громко смеялась вместе с братом над всем, что говорил веселый ирландец, хотя смысла она и не понимала. О'Рейли даже в пот бросило от смеха, так что ему пришлось расстегнуть немного свой мундир. Он вытащил красный платок из рукава и усердно вытирал лысину. Чилеви тоже подал свой голос, и Саджо начала шептаться с ним. А пока они шептались, Шепиэн стал обучать ирландца индейскому языку. Дело шло довольно туго, но в конце концов Пэту все-таки удалось запомнить одно слово: «кэгет», что значит «конечно», или «разумеется», или в «самом деле»; когда очень уверен в чем-нибудь, говорят «кэгет». С тех пор у ирландца все стало «кэгет»; он употреблял это слово на каждом шагу и, по-видимому, был очень доволен своими успехами.

Однако, когда нужно было сговориться относительно следующего дня, Пэт вернулся к английскому языку и пробовал для ясности подражать ломаной речи Шепиэна.

— Парк, — сказал ирландец, — крышка: закрыт нынче. — И, чтобы сделать свою речь более понятной, он закрыл дверь. — Завтра парк открывай, клади деньги, давай бобра.

При этих словах Пэт широко распахнул дверь и привычным движением вытянул руку вперед, словно ждал, что целый отряд бобров двинется по свободному пути.

Потом он вытащил из кармана письмо и, постукивая пальцем по адресу, сказал Шепиэну:

— Мой прийдет сюда. Завтра. Ты ждешь. Кэгет!

Шепиэну трудно было удержаться от улыбки. Пэтрик недооценивал его знания английского языка и искренне порадовался, когда мальчик сказал, что понял его. Сам же О'Рейли остался очень доволен своим уроком индейского языка и считал, что начинает уже кое-что смыслить в этом языке.

Ирландец проводил детей по указанному адресу до самых Дверей, познакомил их с управляющим домом и передал ему письмо от его друга миссионера. Пэт еще раз повторил, что завтра он придет сюда, чтобы они обязательно дождались его и ни в коем случае никуда не уходили без него.

Человек, которому было адресовано письмо, радушно встретил своих гостей — он знал об их приезде, его предупредили телеграммой.

Устроив детей на ночь, он вышел, чтобы и самому послать телеграмму в ответ. Почти в это же время Пэтрик позвонил по телефону из своей скромной квартиры и долго с кем-то разговаривал о детях. В Поселке Пляшущих Кроликов тоже многие беспокоились о них. Приключения трех маленьких путешественников взволновали всех, но сами виновники ничего об этом не знали.

Дети тихонько перешептывались. Им было не по себе на верхнем этаже, в просторной комнате с белыми стенами. Они чувствовали себя такими маленькими и ничтожными, как два мышонка, которые прокрались в кладовую или в церковь. Шепиэн снял через голову мешочек из оленьей кожи, который висел у него на шее, на шнурке, вытащил оттуда долларовые бумажки и стал бережно расправлять их на столе. Саджо стояла рядом, кивая черной блестящей головкой, словно хотела сказать: «Вот видишь, что мой сон наделал!»

Детям очень хотелось узнать, сколько там было денег, Саджо даже наклонилась, приложила палец к губам и смотрела так умно, как будто она все понимала. А Шепиэн морщил лоб, терялся в догадках, рассматривая в отдельности каждую бумажку. Но цифры ничего не сказали детям, и им пришлось отказаться от своей попытки сосчитать деньги. Ясно было только одно: денег здесь так много, как им никогда еще не приходилось видеть.

Шепиэн бережно свернул доллары, сунул их обратно в мешочек и спрятал на груди, под рубашкой.

Это был выкуп за свободу Чикени, и эти деньги должны быть у него все время под рукой.

А на полу Чилеви наслаждался купанием в лоханке. У бобренка было еще другое торжество в этот вечер: он досыта наелся хлебом, который ему дал управляющий. Недоеденные куски превратились в мягкую липкую массу, и поверьте мне, что ковер, покрывавший пол, не стал от этого более красивым.

В ту ночь никому из них не спалось. Маленькому бобренку — потому, что было слишком много интересных вещей под кроватью и в разных углах комнаты, дети же были взволнованы как никогда ожиданием завтрашнего дня — самого замечательного дня в их жизни, ради которого они пошли навстречу опасностям, испытали так много лишений и которого так долго ждали.

Завтра они получат Чикени.

Ни один из них, казалось, не задумался над тем, что хозяева парка могут отказать, что они не отдадут бобренка, поскольку он попал в их руки и они считают его своим. У Шепиэна, быть может, и возникали какие-то сомнения, но Саджо, уверенная, что ее сон сбывается, ни на минуту не теряла надежды и все время повторяла:

— Завтра мы будем с Чикени, я это знаю!

Глава XV. СБЫЛАСЬ МЕЧТА

На следующее утро Пэтрик О'Рейли, как и обещал, зашел за Саджо и Шепиэном. Дети думали, что ирландец сразу поведет их в зоопарк к бобренку, но оказалось, что сначала нужно зайти в большой дом, в контору владельца парка.

По дороге, боясь, как бы чего-нибудь не случилось с деньгами, Шепиэн все время нащупывал мешочек, который висел У него на груди, под рубашкой; он им очень скоро понадобится, поэтому, естественно, мальчик беспокоился. В другой руке он нес корзинку с Чилеви. Рядом еле поспевала за братом Саджо, закутанная в пеструю шаль.

В контору они поднялись на быстром лифте, но детям лифт не очень понравился. Потом они вместе с Пэтом очутились перед письменным столом, за которым сидел человек. От него зависела судьба бобренка.

Саджо, так непоколебимо верившая в свой сон, вдруг задрожала как листок: что делать, если он не отдаст Чикени? Девочке захотелось закричать и убежать. Но она не пошевелилась, решив, что останется до конца, что бы ни случилось.

У молодого человека за письменным столом было бледное, длинное лицо и маленький подбородок. Он неприятно прищуривал один глаз, чтобы в него не попал дым от папиросы, которая торчала сбоку изо рта, так что смотреть он мог только одним глазом, и поэтому казалось, будто он косой. Молодой человек разговаривал, не вынимая папиросы, и в упор уставился на детей тем глазом, который смотрел. Очень бесцветный и неприветливый был этот глаз.

— Что вам нужно? — резко спросил бледный человек.

На минуту водворилось молчание, гнетущее, напряженное молчание. Саджо и Шепиэн, казалось, даже перестали дышать. А потом…

— Сэр, — раздался голос ирландца, — вчера я звонил мистеру Нельсу, беседовал с ним насчет этих детей, моих друзей. Мы договорились встретиться здесь, чтобы обсудить небольшое дельце насчет…

— Можете доложить ваше дело мне, — прервал его молодой человек официальным тоном. — Мистер Нельс в настоящий момент занят.

Он взглянул на дверь, которая вела в соседнюю комнату и была полуоткрыта.

— Ну-с, дело-то у нас такого рода… — снова заговорил Пэт, в то время как молодой человек взглянул на часы и еще раз прервал его:

— Нельзя ли поживей? Мне сегодня некогда.

Пэт, немного покраснев, снова начал свою речь, на этот раз удачно. Это была речь, над которой он долго трудился накануне вечером, рассказ, который, по мнению ирландца, должен был тронуть до слез даже человека с «каменным сердцем». Но надо думать, что у молодого человека не было и каменного сердца, потому что он не пролил слез, а только несколько раз взглянул на часы, пока говорил Пэт, и прикурил новую папиросу от своего окурка. Ирландец почувствовал себя обескураженным, но все-таки закончил свой рассказ довольно торжественно:

— Эти маленькие граждане желают купить у вас свою скотину, и, осмелюсь сказать, вы сотворите доброе дело, если уступите им бобренка.

Сделав все, что было в его силах, Пэт замолчал и стал вытирать пот с лица своим большим красным платком. Молодой человек поправил бумаги на столе и откинулся на спинку стула.

— Это все? — сухо спросил он.

— Да, — растерянно ответил Пэт; у него уже закрадывались опасения, что его красноречие пропало попусту.

— Что ж, благодарю вас, — снова заговорил служащий. — Должен сообщить вам, — его слова звучали так, словно куски льда падали на стеклянное блюдо, — что этого бобра мы купили за наличный расчет, и не от этих оборванцев, а от уважаемого представителя американской меховой фирмы. Мы заплатили за него пятьдесят долларов — эта сумма значительно превышает действительную стоимость такого ничтожного зверька — и согласились бы перепродать его только в том случае, если бы получили изрядную прибыль на этом деле. — Делец посмотрел на маленьких индейцев. — Судя по тому, как выглядят твои краснокожие друзья, я сильно сомневаюсь, чтобы они располагали такими деньгами, — добавил он.

Пэт покраснел еще гуще, но, догадываясь, что только одни деньги могут убедить этого крепколобого, толкнул Шепиэна вперед и хрипло прошептал ему:

— Деньги… Дай ему деньги!

Шепиэн понял почти все. Взволнованный и подавленный, он вышел вперед, порылся с минуту в мешочке и выложил на письменный стол маленькую пачку денег — все свое состояние.

Делец взял бумажки, пересчитал их и процедил сквозь зубы:

— Здесь только четырнадцать долларов. — Он протянул деньги обратно. — Ничего не выйдет. — И, для того чтобы всем стало ясно, добавил: — Не годится. Нет.

Все поняли его. Все до одного.

Никто не говорил. Никто не шевелился. И Шепиэн почувствовал, что все кончено. Тишина словно навалилась на него. Бледное лицо человека за письменным столом становилось все больше и больше и быстро поплыло у него перед глазами. Пол пошатнулся под ногами у Шепиэна. Неужели он потеряет сознание, упадет в обморок, как девочка?.. Он закрыл глаза, чтобы не видеть бледного, злого лица, не видеть этих холодных глаз, стиснул зубы, сжал кулаки, выпрямился и принял привычную гордую осанку… Обморочное состояние прошло, но Шепиэн чувствовал озноб и дрожал, как в лихорадке.

Между тем взволнованный и растерявшийся ирландец вытирал лысину красным платком и бормотал про себя хриплым голосом:

— Жалость-то какая! Обида! А я, старый дурень, надеялся и детишкам-то голову вскружил! Что станешь теперь делать?

А Саджо? В мучительном ожидании она следила за каждым движением, и глаза ее метались от одного лица к другому, как две испуганные птички в клетке. Она все поняла. Ей можно было ничего не объяснять. Все пропало. В две минуты все кончилось.

Девочка тихонько подошла к Шепиэну.

— Я все знаю, брат, — сказала она совсем спокойным и таким странным голосом, что Шепиэн в изумлении взглянул на сестру и обнял ее.

Она подняла глаза на брата и продолжала:

— Теперь я знаю. Он не отдаст нам Чикени. Я неправильно разгадала свой сон. Мы должны были приехать в город не для того, чтобы взять отсюда Чикени, нет, мне кажется, мы должны были привезти к нему Чилеви. Наверно, это мне хотела сказать мама. Они должны быть вместе, чтобы больше не тосковать. Правда, Шепиэн? — Ее детский голос дрогнул и перешел в шепот, черная головка опустилась. — Скажи этому человеку: я… даю ему… Чилеви. Пусть берет.

Девочка поставила корзинку с бобренком на стол и отступила назад. Ее лицо стало совсем бледным, а широко раскрытые глаза горели лихорадочным огнем.

О'Рейли прервал свои причитания и замер. Что же произойдет теперь?

— А это еще что? — сердито воскликнул служащий.

— Еще одна бобр. Чилеви, — ответил ему Шепиэн. — Братишка будет. Братишка нет — Чикени плохо. Бери Чилеви. Такие слова сестренка сказала. Моя… — Голос его оборвался, он не мог больше говорить.

— Вот как? — сказал делец, улыбнувшись в первый раз, хотя улыбка не украсила его лица. — Это другой разговор! Ну что ж, давайте покончим скорее эту сделку. — И он потянулся за пером.

— Нет! — вдруг воскликнул ирландец громовым голосом и ударил кулаком по столу, что было силы.

Все вздрогнули. А на столе подпрыгнула чернильница, разлетелись в стороны карандаши и ручки. Даже бледнолицый человек подскочил на своем стуле, побледнел еще больше и выронил папиросу изо рта.

— Нет, этого не будет! — бушевал Пэт. — Ни один из сыновей О'Рейли не допустит, чтобы при нем обирали малых ребят! Грязная твоя душа! Мерзавец! — ревел он. — Я блюститель порядка! Я арестую тебя за оскорбление, за грабеж, за насилие, за…

Хрипя от гнева, Пэт наступал на бледнолицего человека, который в испуге пятился к дверям соседней комнаты.

Саджо и Шепиэн стояли с вытаращенными от изумления глазами.

Но что намеревался предпринять неистовый потомок О'Рейли, так и осталось неизвестным: дверь из соседней комнаты открылась, молодой человек наткнулся на кого-то, путь к отступлению был отрезан.

— Прошу прощения, — раздался спокойный голос, и в комнату вошел худой высокий человек с седой головой.

Он остановился и стал смотреть поверх своих очков на присутствующих.

— Извините, если я помешал, — кашлянув, снова заговорил он, а затем добавил вежливо: — Прошу сесть.

Пэт все еще продолжал рычать на человека, которому грозил арестом и который не совсем был уверен в своей невиновности, потому что руки его дрожали, когда он, отвернувшись, закуривал еще одну папиросу.

— Прошу вас сесть, джентльмены, — снова предложил седовласый человек.

Все сели.

Это был сам владелец зоологического сада — мистер Нельс.

— Ну-с, теперь давайте потолкуем обо всем, — сказал он, сначала взглянув на ирландца, потом на служащего, затем на детей и снова на ирландца. — Вчера, когда вы звонили мне по телефону, я обещал выслушать вас. Теперь я знаю все — мне все было слышно в той комнате. Пожалуй, даже хорошо, что я не присутствовал здесь, ибо при мне вряд ли пошли бы те разговоры, которые мне довелось услышать. Я узнал, какой далекий путь проделали эти дети, сколько лишений перенесли, чтобы отыскать своего четвероногого товарища. Однако из осторожности, опасаясь обмана и не понимая их языка, я решил проследить за их поведением, прежде чем вмешаться в это дело. Теперь мне все ясно, и, должен сказать, я считаю положение вещей очень трудным — для себя.

При этих словах своего шефа служащий окинул присутствующих самодовольным взглядом, будто говоря: «Ну что, разве я не говорил об этом?»

Мистер Нельс тоже взглянул на окружающих, и, постукивая очками по колену, продолжал:

— Надеюсь, все слушают меня? Не так ли?

Ни для кого не оставалось сомнения, что этот человек привык, чтобы его внимательно слушали. Он поднял очки (это было пенсне) и, придерживая их большим и указательным пальцами на тонкой переносице, снова посмотрел на всех по очереди.

Его взгляд показался детям каким-то неприятным, пронизывающим.

— Итак, — сказал он, убедившись, что все его слушают (Саджо не понимала ни слова из того, что он говорил, но он приковал ее внимание своими напыщенными манерами и плавной речью), — эти индейские дети предлагают отдать другого бобренка, чтобы зверьки не были одиноки. Это похвально. Но здесь следует подумать о моих интересах. Как Жорж уже сказал, бобра мы купили за наличный расчет, и он стоил мне изрядную сумму денег. Я не могу решить подобный вопрос опрометчиво. Больше того: нехорошо, когда люди, и особенно дети, беспрепятственно получают все, что им только захочется. Другое дело, если они расплачиваются за это собственным трудом…

И он довольно строго посмотрел на детей сквозь очки, которые опять надел себе на нос.

— Ну, и чего же вы хотите? Что вы думаете делать, сэр? — вмешался О'Рейли, с нетерпением ожидая, чтобы старик бросил свои фокусы с очками и перешел к делу.

Но мистер Нельс обратился теперь к управляющему:

— Ты хороший делец, Жорж. Иногда мне кажется — даже чересчур хороший.

— Это мой долг! — с гордостью ответил служащий.

— А, долг, да, — пробормотал мистер Нельс. — Ладно, не в этом дело.

— Но что же вы намерены делать сэр? — снова спросил Пэт, сгорая от нетерпения.

— Что делать? — сказал словоохотливый старик. — Что делать? Ах, да. Мне кажется, я уже решил, что делать. Вот что! — Он взял корзинку с Чилеви и протянул ее детям. — Возьмите, — сказал хозяин приветливо. — Вот ваш маленький друг. А теперь, — он вдруг принял строгий, деловой вид и стал писать что-то на листке бумаги, — теперь отправляйтесь в сад вместе с мистером О'Рейли и возьмите другого. Вы заработали свободу для маленького бобренка.

Он протянул Пэту свою записку.

Шепиэн смотрел на него во все глаза, полуоткрыв рот. Не обманул ли его слух? Так ли он понял этого странного бледнолицего человека? Или, быть может, это был еще один сон Саджо? Или, может быть, его собственные сновиденья?

Но Саджо не спала, она схватила из рук хозяина корзинку с бобренком и воскликнула:

— Шепиэн, Шепиэн, что он сказал? Что он сказал?

Видя, что дети не совсем поняли, в чем дело, мистер Нельс хотел было заговорить снова, но Пэт опередил его. Ему так хотелось первым объявить радостную весть.

— Прошу прощения, сэр, я объясню им по-индейски, — сказал он и обратился к Шепиэну на своем ирландском жаргоне. — Этот человек, — торжественно заявил О'Рейли, хлопнув мистера Нельса по спине с такой силой, что тот еле удержался на ногах, очки же его, к общему удовольствию, слетели с носа, — хороший парень! Он, — тут Пэт ткнул владельца зоосада кулаком в грудь, — знатный вождь, очень добрый. Кэгет! Кэгет, мои малыши! Слышите, кэгет — говорит вам О'Рейли! — При этих словах ирландец с торжествующим видом обернулся к старику и подмигнул ему: — Ведь поняли, а? Должен признаться, сэр, у всех у нас, О'Рейли, природный дар к языкам.

— Вижу, вижу, — сказал мистер Нельс, с улыбкой провожая своих гостей к дверям.

Потом старик потер руку об руку, словно он заключил выгодную сделку, и сказал сам себе:

— Забавные ребята. Не беда, что я остался в проигрыше.

Вряд ли Саджо и Шепиэн видели что-либо на своем пути в зоологический сад. Но вот наконец Пэт показал им ворота, видневшиеся уже невдалеке. И тогда Саджо пустилась бегом. Ее щеки раскраснелись, глаза сверкали радостным блеском, шаль спустилась с головы, за спиной метались две черные косички, а маленькие мокасины все быстрее неслись по мостовой. За ней бежал Шепиэн. С корзинкой, в которой Чилеви просто неистовствовал, пытаясь вырваться на свободу, мальчику было нелегко угнаться за сестрой. А за детьми, красный как кумач, без каски, вытирая красным платком лысину и пыхтя, как буксир, который слегка страдает от астмы, спешил Пэт О'Рейли.

Один раз он крикнул:

— Эй, куда вы так несетесь?

Но дети продолжали бежать. Вряд ли они слышали окрик. Ирландец ворчал про себя:

«Ах, бесенята эдакие! Насмерть загоняют старика! Ишь, как жарят!»

Но он все-таки продолжал свой путь, не замедляя шага.

Несколько прохожих остановились и с недоумением смотрели на бегущих маленьких индейцев в их лесном одеянии, очевидно преследуемых постовым. Они слышали и пронзительные крики бобренка, которому, по-видимому, совсем не нравилась тряска и вся эта гонка по городу.

Прохожие повернули обратно и присоединились к странной процессии, во главе которой со всех ног мчалась маленькая девочка с черными косами.

А вслед за ними — далеко-далеко позади — показался еще один человек, высокий, меднокожий. Он продвигался легкой поступью, очень быстро. Этот человек выглядел таким суровым и мрачным, что люди невольно отступали в сторону, давая ему дорогу, и спрашивали друг друга:

— Кто он такой? Что это за человек?

Но он даже не взглянул на них.

У входа произошла некоторая задержка. Сад еще не был открыт для посетителей. Однако О'Рейли быстро сообразил, как выйти из трудного положения, и показал свой служебный билет. Его пропустили вместе с детьми. Но как только открылись ворота, в сад хлынула толпа.

Служитель, который впустил наших друзей, был не кто иной, как Элек-смотритель. Пэт обменялся с ним несколькими словами. Оказалось, что смотритель уже обо всем знал и получил распоряжение от мистера Нельса. Хозяин сада тоже пришел сюда и теперь стоял в толпе. Он кивнул головой, и Элек повел Саджо к клетке бобра.

Вдруг девочка побледнела: ей казалось, что она бежит по огромному пустому пространству, а вдали, далеко-далеко, темнеет безобразная решетка. А потом… потом она уже видела, что там, за этой решеткой, сидит маленький пушистый зверек — он ли это? Может ли это быть? Да, это он, Чикени!!

Саджо уже больше не робела, она ни на кого не обращала внимания, забыла про шумную толпу и про все на свете. Она видела только маленькое пушистое тельце, теперь уже совсем близко. Подбежав к решетке, Саджо опустилась на колени, просунула руки между железными прутьями и закричала:

— Чикени! Чикени! Чи-ке-ни!!!

Бобренок, видно, не веря своим глазам и ушам, сидел совершенно неподвижно и только смотрел на нее.

— Это я, Саджо! О Чикени! — со слезами в голосе воскликнула девочка.

Неужели он забыл ее?

Еще с минуту бобренок оставался неподвижным и, склонив набок свою круглую головку, казалось, весь обратился в слух. Саджо позвала опять:

— Чи-ке-ни-и-и-и!!!

Пролепетав что-то потешное, бобренок засеменил как только мог быстро на своих коротких ножках прямо к решетке.

Люди заволновались, в толпе раздались возгласы. Элек-смотритель подошел к решетке и, открыв маленькую железную дверцу, сказал:

— Сюда, мисс… мамзель… э-э… сеньорита!

Он не знал, как надо величать индеаночку.

Саджо вбежала в клетку. Опустившись на колени, она схватила Чикени, которого так давно не видела, и наклонилась к нему. Оба притихли. Пестрая шаль скрыла все. И ни вы, ни я, никто никогда не узнает, что произошло между ними в то чудесное, незабываемое утро.

Убеленный сединами хозяин сада вынул носовой платок и стал громко сморкаться. У Элека-смотрителя вдруг запершило в горле и он закашлял:

— Хумф! Хурумф!

— Еще бы! — воскликнул Пэт выразительно, хотя смотритель ничего не сказал.

Но теперь должно было произойти самое замечательное — встреча Чилеви и Чикени. Они были совсем близко друг от друга, всего лишь на расстоянии десяти футов, но даже не подозревали об этом.

Что это была за радость!

Как сильно билось сердце у Саджо и Шепизна, когда они внесли корзинку в клетку! Дети так волновались, что пришлось вдвоем открывать крышку — одному ни за что не открыть бы ее. Они вытащили Чилеви, посадили его напротив Чикени и, затаив дыхание, стали ждать, что будет.

В первый момент ни один из бобрят не пошевелился — они только смотрели друг на друга. Потом, видно, проблески правды забрезжили в их сумеречном сознании, и зверьки поползли навстречу друг другу, страшно вытаращив глаза, насторожив уши, прислушиваясь, принюхиваясь. Затем они пошли шагом, побежали мелкой рысцой — теперь они уже знали, что нашли друг друга, — помчались галопом и со всего размаху стукнулись лбами. Оглушенные ударом, они не двинулись с места, только встали на задние лапки, с пронзительным визгом вцепились друг в дружку и вот на глазах у всей публики начали бороться.

Бесконечные безнадежные поиски, жуткие страхи, дни разочарования, горя и тоски, ужасные томительные ночи — все кончилось.

Маленькая Крошка и Большая Крошка были снова вместе.