Глава 6

Будильник прозвенел в шесть утра. Танос Лиаракос выключил его и перевернулся на спину. Спал он меньше часа. Вернувшись из госпиталя около трех, он проверил детей и прислугу – служанка, когда он позвонил ей в полночь, великодушно согласилась провести ночь с детьми. И служанка, и дети спали в одной кровати. Лиаракос настолько устал, что спать не хотелось. Последний раз, помнится, он смотрел на часы около пяти утра.

Он принял душ, побрился и оделся. На кухне оставил записку детям:

С мамой все в порядке. Она в больнице и еще спала, когда я от нее уезжал. В школу можете сегодня не ходить, оставайтесь дома с Марлой, если хотите.

Люблю вас обеих,

Папа

Выезжая из гаража, он заметил в конце дорожки, на тротуаре, телерепортера и оператора с камерой. Они что-то прокричали ему, когда он сдавал машину задним ходом, прямо на них. Два оператора. Один так и не уходил с дороги. Лиаракос, не останавливаясь, продолжал медленно сдавать назад. Репортер, женщина, держа микрофон у стекла, пыталась задавать вопросы.

– Альдана действительно угрожает американцам? Он больной? Сколько он вам заплатил?

В этом театре абсурда ответов от него она и не ожидала. Лиаракос знал. Вся суть этого представления заключалась в том, чтобы задавать риторические вопросы. Стремление быть первыми особенно отличало тележурналистов.

Задний бампер уперся в треногу камеры. Только тогда оператор убрался.

Лиаракос выехал на улицу, включил передачу и нажал на газ.

Утро было пасмурным. Ветер волнами гнал вдоль улицы сухие листья. То там, то здесь возникали небольшие смерчи, листья несколько секунд быстро кружились в хороводе, а затем разлетались в стороны.

Его жена все еще спала. Жалюзи в комнате были опущены, свет потушен. Не снимая пальто, Лиаракос тихонько присел в кресло для посетителей.

Через несколько секунд его дыхание успокоилось, они дышали в такт. Тело Таноса расслабилось.

Ему было под сорок, когда он понял, что способен смотреть на свою жизнь как сторонний наблюдатель, как на пьесу, которую видел неоднократно. Вся его жизнь проходила перед ним ежедневно, сцена за сценой. Он знал, как все это было и как должно было быть.

Бреясь каждый день перед зеркалом, он отчетливо представлял, как морщины станут еще глубже, щеки обвиснут, а волосы поседеют и начнут выпадать. Перед ним было немолодое, стареющее все больше и больше лицо.

В лечебницах, он знал, воспоминания использовали как своего рода ежедневный курс терапии. Медсестры поощряли пациентов, находящихся почти при смерти, к воспоминаниям, попыткам оглянуться на свою жизнь, выткать из ее разрозненных событий цельное полотно как учебное пособие для еще не родившегося поколения.

Танос Лиаракос прикинул, как это будет выглядеть, если посмотреть на свою жизнь со стороны. Все его успехи и достижения, которые он считал необычайно важными, при такой двойной перспективе безжалостно уменьшались. Победы в суде утрачивали сладость, а поражения не отзывались такой болью. Он нашел путь уживаться со своей жизнью, а может, это Господь подсказал ему его. Неважно. Только будущее имеет смысл.

Находясь в полудреме, Лиаракос перебирал цветные стекла своего внутреннего калейдоскопа прошлого и будущего. Его отец ступил на американский берег с палубы корабля, прибывшего из Греции, имея в кармане пятьдесят долларов и запасную рубашку, а превратил их в пять магазинов, торговавших сэндвичами, которые помогли ему отправить троих своих сыновей в колледж. Его мать растила детей, пока отец работал по двенадцать – пятнадцать часов в сутки. Эти горько-сладкие дни безвозвратно ушли. Они так же далеки, как день, когда Одиссей покорил Трою. Вот почему голос его матери казался ему голосом из прошлого, который он скоро утратит. Скоро-скоро он будет стоять у ее могилы и у могилы отца, чувствуя, как жизнь уходит, будто песок сквозь пальцы. Вот почему он так терпеливо относился к ее нравоучениям и нежно любил ее.

Его дочери – это все, что он может предложить человечеству, будущему, его бесконечным возможностям, Богу и всему тому великому и неизъяснимому, что есть в Роду человеческом. Девочки как девочки, ничего особенного и выдающегося, они просто люди. И они, и их дети будут работать и любить, выйдут замуж или женятся, когда Танос Лиаракос и греки из бутербродной давным-давно превратятся в пыль. Поэтому он их очень любил.

Элизабет. Ах, милая Элизабет, с материнским сердцем, пустыми желаниями и страстями...

Женщину любят по разным причинам. Когда молод, она кажется богиней. Но в конце концов понимаешь – она из такой же обычной плоти, как и ты сам, с недостатками, страхами, тщеславием, глупыми мечтами и маленькими пороками. Поэтому ее любишь и лелеешь еще больше. С возрастом становишься к ней все ближе и держишься за нее все крепче. Она превращается в твою вторую половину. Шероховатость ее кожи, морщины на лице, широкая талия и обвислые груди – все это уже не имеет значения. Ты любишь ее за то, чего в ней нет, так же сильно, как и за то, чего в ней в избытке.

Элизабет, твои пороки не так уж безобидны. Ты закладываешь душу за этот белый порошок. Он доведет тебя до могилы, опустошит твоего мужа, который любит тебя, отнимет у детей мать, которой ты обещала им быть, когда дала им жизнь.

В комнату вошли две медсестры и включили свет над кроватью. Танос Лиаракос окончательно проснулся и искоса наблюдал за двумя фигурами, облаченными в белое, которые склонились над Элизабет. Они приподняли ей веки и пощупали пульс. Полная медсестра приготовилась мерить давление. Элизабет застонала, но ничего не сказала. Она все еще находилась под действием наркотика.

– Повезло. – Пробормотала одна из сестер, проверяя капельницу. – На этот раз пронесло.

Лиаракос посмотрел на часы. Почти восемь. Через открытую дверь доносились голоса персонала, дребезжание тележек и звуки работавшей аппаратуры. Он встал со стула и подождал, пока сердце, не ожидавшее такой быстрой смены положения, успокоится.

Когда сестры ушли, он все еще стоял у спинки кровати.

Она выглядела постаревшей. Без косметики, с непричесанными волосами, Элизабет, казалось, вот-вот готова свести счеты с жизнью. Больше не будет тепла от общения с детьми, не будет страстных "я люблю тебя", не будет уюта тех вечеров, когда в камине потрескивает огонь, а в доме звучит детский смех. Она выглядела смертельно усталой, сгоревшей дотла.

Лиаракос провел рукой по лицу, – интересно, почему он не плачет? Ах, да, это же чертова двойная перспектива. Он уже прожил все это раньше.

Но ему следовало бы поплакать. Действительно следовало бы. В этом месте полагалось плакать.

"Ключ от преисподней" – гласил заголовок на первой полосе утреннего выпуска "Пост". Большие черные слова напечатаны во всю ширину первой страницы. Редактор поместил фотографию Альданы, сделанную в тот момент, когда он, закованный в наручники, со свирепым видом выходит из самолета на авиабазе ВВС Эндрюс. Под материалом стоят имена Оттмара Мергенталера и Джека Йоука. А рядом – колонка Мергенталера.

Джек прочел колонку Отта – четыре дюйма напечатаны на первой полосе, а остальное – на двенадцатой. Федеральное правительство и американский народ, писал Мергенталер, не могут позволить, чтобы Чано Альдана запугивал их. Альдана определенно пытается использовать здесь те же методы, которые с переменным успехом применял у себя в Колумбии. Если он считает, что американский народ смирится с терроризмом и вымогательством, то Альдана недооценивает американский народ.

Йоук хмыкнул и швырнул газету на стол. Пожалуй, стоит подарить Отту мыльницу на Рождество.

Зазвонил телефон.

– Джек, звонит репортер из далласской газеты. Он хочет поговорить с тобой о твоем вчерашнем интервью с Альданой.

– Я не отвечаю на вопросы. Я задаю их.

– Это значит нет?

– Да.

Просматривая почту, Йоук сунул в карман куртки блокнот и карандаши. Придется сделать все эти звонки, может, сегодня вечером. Перекинув пальто через плечо, он отправился на поиски своего редактора. Может, пойти к зданию суда с остальными репортерами и покрутиться там, пока Альдану приводят в порядок?

В полутемном кабинете – третья дверь от зала заседания – Танос Лиаракос примостился в кресле напротив стола, за которым сидел прокурор округа Уильям Л. Бейдер.

Бейдер славился своей агрессивностью и педантизмом при подготовке дел. Поговаривали, и в этом была большая доля правды, что он очень амбициозен. Но Лиаракос не ставил ему это в вину. Бейдер чертовски хороший юрист.

– Я заглянул к вам поговорить о тех ухищрениях, к которым прибегли ваши люди, чтобы дело моего клиента попало к судье Снайдеру.

– Какие ухищрения? – брови Бейдера взметнулись вверх.

– Можете не строить из себя саму невинность. Со мной это не проходит. Люди из канцелярии проболтались.

– Что же, вы предпочитаете оказаться перед Максималистом Джоном или Висельником Джеком?

– Бросьте, вы знаете, как это делается. Моему клиенту выпало бы счастье попасть к судье Уорту, если бы все не было подстроено против него. – Судья Уорт был известен тем (возможно, это преувеличение), что всегда занимал сторону защиты, стараясь уязвить обвинение при каждой возможности.

– Что же вы тогда сидите здесь и жалуетесь? Судебные слушания начинаются через двадцать минут. Идите, жалуйтесь судье.

– Я не думаю, что оглашение этой информации в печати вам на руку, Уилл. Люди могут подумать, что правительство мстит Альдане, пытаясь сделать из него козла отпущения. Я полагал, что вы сможете пойти мне навстречу, а я возьму на себя судью Снайдера.

– Что?

– Подайте ходатайство, пусть суд вынесет постановление о наложении запрета на открытое обсуждение дела. Для обеих сторон. Включая обвиняемого.

Бейдер бросил взгляд на номер "Пост", что лежал на углу стола. Несколько секунд он смотрел на него, не отрываясь, затем откинулся на спинку кресла и рукой потер нос. Это был большой нос, но он хорошо смотрелся на широком квадратном морщинистом лице.

– Вам нужен суд или цирк? – спросил Лиаракос.

– Этот придурок сам затягивает петлю на собственной шее. Ему же хуже, если он собирается проводить пресс-конференции по два раза на дню и угрожать убить каждого восточнее Питтсбурга.

– Вы не можете знать, чем все это кончится, и я не знаю, – сказал Танос Лиаракос. – Что мы знаем, так это то, что мы оба – судебные чиновники. Поэтому давайте стремиться к честному суду, чтобы он не превратился во что-либо типа представления Джеральдо Риверы.

Бейдер иронично хмыкнул.

– Мы должны остановить этого психа, пока он нам все не испортил, – уже мягче произнес Лиаракос. – Что, если ни один человек с коэффициентом умственного развития выше пятидесяти не согласится войти в жюри присяжных? Что, если один или двое из жюри побоятся вынести обвинительный приговор?

– Я позабочусь, когда к этому пойдет дело. Он ваш клиент, черт побери! Хотите, чтобы он молчал, заткните ему глотку.

– Дайте мне время, мать вашу, Уилл.

Бейдер скривил губы и помассировал бровь. Лиаракос догадывался, что Бейдер пытается сообразить, как посмотрит судья Снайдер на промашку обвинения с требованием о запрете открытого обсуждения, если подзащитный по-прежнему будет занимать все первые полосы газет со своими скрытыми угрозами. Танос Лиаракос чувствовал, что одержал верх. Он откинулся в кресле и положил ногу на ногу.

– Хорошо, хорошо. – Бейдер вызвал секретаршу и начал диктовать ходатайство. – Вы довольны? – спросил он, закончив.

Защитник предложил кое-какие изменения, которые усиливали аргументы прошения. Он по памяти сослался на материалы дела. Бейдер согласно кивнул и указал секретарше на печатную машинку.

– Могу также добавить, – сказал Бейдер, – пока вы в хорошем настроении и расположении духа, – я готовлю сегодня ходатайство о конфискации всего имущества Альданы. Все, чем он владеет, включая деньги, из которых он оплачивает ваши услуги, – они все имеют преступное происхождение. Каждый дайм[12].

Оба прекрасно осознавали значение такого ходатайства. Лишившись всего своего имущества, обвиняемый не сможет платить адвокату. Конечно, суд назначит ему замену, но в этом случае защита будет ограничена теми скудными средствами, которые по закону предоставляет государство для оплаты адвоката. В результате, конфисковав имущество обвиняемого в порядке гражданского иска, государство может значительно повысить свои шансы на выигрыш дела. Такие ходатайства находят поддержку у судей, поскольку трудно отрицать, что преступник не имеет права использовать средства, добытые преступным путем, на то, чтобы избежать наказания за эти свои преступления.

Критики – в основном адвокаты защиты – противились тому, чтобы государство ставило телегу впереди лошади: конфискация имущества обвиняемого до вынесения приговора сводит презумпцию невиновности на нет. Проблема заключалась в том, что доходы от преступной деятельности имели реальное выражение – вы могли подержать эти деньги в руках, – а презумпция невиновности представляла собой юридическую фикцию, и в девяносто девяти процентах случаев она таковой и являлась – фикцией. Обвиняемый виновен, и все, кроме жюри присяжных, прекрасно это знали. Поэтому государству удавалось прибирать такое имущество к рукам.

Лиаракос, конечно, предвидел подобный шаг. Вопрос заключался в том, когда его предпринять. Он отлично знал все аргументы за и против, потому что сам неоднократно пользовался таким приемом. В некоторых случаях выигрывал, а в некоторых проигрывал. Он прочистил горло.

– В свою очередь, должен вам также сказать, что мой клиент нанял фирму, которая будет представлять его интересы в деле о конфискации имущества. Не для протокола, полагаю, что вам удастся конфисковать некоторое имущество, но не все.

– С миру по нитке, – улыбнулся Бейдер. – А что касается дефицита средств у государства, то приятно видеть, как люди, подобные Альдане, вносят свою лепту. На следующей неделе мы проведем допрос, а через неделю, пожалуй, снимем письменные показания.

– Это не ко мне. Обращайтесь к нему, а он вас отправит к той фирме, которую нанял.

Если у Альданы возникнут проблемы, подумал про себя Лиаракос, надо подождать, пока появится протокол допроса. Каждый его ответ может обернуться против него в уголовном деле. В большинстве случаев дела с конфискацией возникают именно по этой причине. Независимо от того, как пойдет уголовный процесс, Альдана вернется в Колумбию – если вернется – гораздо беднее, чем был.

Это не очень тревожило Лиаракоса.

Джек Йоук стоял у стены, с обеих сторон сдавленный плечами других корреспондентов, и делал заметки в своем блокноте. В зале судебного заседания их набралось дюжины три. "Зал забит... толпа возбуждена ожиданием..."

Джудит Льюис, помощница защитника Таноса Лиаракоса, уже сидела за столом, отмеченным небольшой табличкой. Справа, на значительном удалении от нее, сидел мужчина в коричневом спортивном пиджаке и брюках. Их разделяли несколько пустых стульев. Йоук спросил шепотом у соседа, кто это.

– Переводчик.

За столом обвинения сидела другая женщина, как предположил Йоук, тоже помощник. Он опять пошептался с соседом. Уильда Родригес-Эррера. Сосед повторил ее имя по буквам, пока Йоук записывал. Интересно, подумал Йоук, почему у большинства нынешних знатных мэтров помощники женщины? Обеим женщинам было под тридцать, ну, может, чуть больше тридцати. На таком расстоянии трудно определить. И обе для престижа одеты в платья консервативного покроя, стоившие им, должно быть, недельной зарплаты. Джек Йоук набросал еще несколько слов.

Альдана появился в сопровождении двух маршалов. На нем был темный костюм и темно-бордовый галстук. Закованные в наручники руки он держал впереди себя. Пока один из маршалов снимал наручники, Альдана быстро осматривался вокруг, не пропустив ни одного лица. Все взгляды в комнате обратились к нему. Кругом стало так тихо, что даже слышалось позвякивание наручников, когда их снимали с запястий Альданы.

Обвиняемый сел за стол защиты между Джудит Льюис и переводчиком. Один из маршалов тут же занял стул позади него, за барьером, а другой сел у стены, чтобы видеть своего подопечного и толпу, не поворачивая головы.

Льюис что-то тихо сказала Альдане. Тот не ответил, даже не посмотрел на нее. Лицо его ничего не выражало. Теперь переводчик шептал ему в ухо. Альдана ответил, не поворачивая головы, всего несколько слов. Он посмотрел на судебного пристава, но тот отвел глаза. Затем Альдана повернул голову, слегка наклонился вперед и несколько секунд, не отрываясь, смотрел на помощницу прокурора Родригес-Эрреру, занятую каким-то документом, который лежал на столе перед ней.

Теперь его взгляд задержался на судебном обозревателе "Пост" в дальнем углу зала, который изучал его через театральный бинокль, установленный на треноге. Впервые что-то изменилось в лице Альданы: верхняя губа дрогнула, изображая подобие ухмылки, а глаза превратились в щелочки.

Мгновение – и лицо вновь обрело безразличное выражение. Альдана снова повернулся и посмотрел вперед, в сторону кресла судьи. Он развалился на стуле, устроившись поудобнее и начал разглядывать флаги позади судейского кресла. Затем скрестил ноги. Через секунду вернул их в первоначальное положение.

Нервничает, решил Йоук, и сделал еще несколько заметок в своем блокноте. Старается не показывать, но нервничает. Человек все-таки, как-никак.

Шло время. Среди публики раздавались покашливание и шепот, Альдана налил себе воды в чашку из кувшина, стоявшего рядом, пролив при этом немного на стол. Не обратив на это внимания, он сделал несколько глотков, поставил чашку перед собой и больше к ней не притрагивался.

Глядя на Альдану, Йоук вспомнил, что ему приходилось слышать об обвиняемом. Выходец из предместья Медельина, Чано Альдана, по общему мнению, проложил себе дорогу к верхним этажам местной кокаиновой индустрии, обводя вокруг пальца и убивая своих противников. Он был проворен как крыса и в два раза безжалостнее. По слухам, он лично убил более двух дюжин человек и приказал убить сотни других, включая кандидата в президенты Колумбии. Непримиримый враг государства в борьбе за контроль над Колумбией, он отдавал приказы взрывать самолеты и универмаги, убивать судей, терзать полицейских.

Однако этому монстру было не чуждо и человеческое. Он любил футбол и контролировал несколько команд в центральной лиге Колумбии. Арбитров и ведущих игроков из команд соперников убивали по его приказу. В конце концов правительство приостановило действие лиги из-за коррумпированности ее руководства.

Последние два года Альдана будто бы скрывался где-то в Амазонии. Его схватили правительственные войска, когда он, решив, что энергия преследователей истощилась, отправился к своей любимой проститутке. Ему каким-то образом удалось остаться живым в перестрелке, в которой шестеро его телохранителей погибли. Крысиное счастье.

Альдана производил впечатление – этакий латиноамериканский Аль Капоне, приправленный некоторыми худшими повадками Гитлера. Глядя на этого слегка располневшего латиноамериканца средних лет с черными вьющимися волосами и тонкими аккуратными усиками, Джек Йоук понял, что историей с дьяволом людей трудно будет заморочить. В самом деле, невероятно. Даже вчерашнее представление Альданы на пресс-конференции не сможет преодолеть естественного стремления принимать его за обычного человека. Йоук попытался представить Альдану пожирающим змеиное и обезьянье мясо в джунглях – и не смог.

Перед прокурором Уильямом Бейдером стояла геркулесова задача – убедить двенадцать американских работяг в том, что Чано Альдана – Эль падрино – крестный отец.

Йоук возбужденно продолжал писать, когда дверь открылась и в зал вошел мужчина в голубой форме морского офицера.

Капитан Джейк Графтон. Разноцветье наградных колодок на левой стороне его мундира и четыре золотых кольца на каждом рукаве выглядели необычно среди гражданских костюмов.

Йоук видел, как Графтон, оглядев ряды сидевших в зале и не найдя свободного места, остановился у стены около двери. Их глаза встретились. Графтон кивнул и перевел взгляд на Чано Альдану, который повернулся, чтобы посмотреть на вновь вошедшего. Затем Альдана опять обратил лицо к креслу судьи.

Некоторые зрители, шепчась, внимательно разглядывали капитана, но вскоре оставили его в покое.

Джейк Графтон? Почему он здесь? Йоук нацарапал в блокноте имя и поставил три знака вопроса.

Спустя несколько минут в глубине зала открылась дверь и вошел Бейдер, следом за ним шел Танос Лиаракос. Бейдер взглянул на Альдану, на публику и сел рядом с Родригес-Эррерой.