– Она не из тех, кто пасует перед трудностями.

– Никоим образом. – Бабун выглянул в окно. – Пятьдесят пять килограммов отчаянной решимости.

– И ты все повторяешь, что надо было катапультироваться в начале второго штопора?

– Тысячный раз за сегодня.

– Почему же ты этого не сделал?

– Не мог.

– Почему? Потому что она твоя жена?

– Нет, – отрезал Бабун Таркингтон, сглотнув комок в горле. – Не в том дело. Несколько секунд я чувствовал, что снова лечу вместе с вами над Средиземным морем и вы говорите мне: «Держись, Бабун, держись крепче!» Вот я и держался, чтобы дать Рите этот шанс. Она просила об этом. И я сидел, смотрел, как стрелка альтиметра проваливается в бездну, и ждал, что ей удастся совершить чудо… И вот что получилось – я убил ее или оставил на всю жизнь калекой.

– Значит, это твоя вина, так?

– Черт возьми, да, КАГ.

– А если бы ты был на переднем сиденье, а она на заднем, как бы ты поступил?

– Так же, как Рита. Если бы я был пилотом такого класса, как она.

– Я немало летал на самолетах, Бабун, и должен тебе сказать, что правильных ответов не существует. Некоторые ответы лучше других, но в любом случае возникают непредвиденные повороты. Если бы ты нажал рычаг в начале второго штопора, когда еще было в запасе пять-шесть километров высоты, вы с Ритой потом всю жизнь казнились бы, что катапультировались слишком рано, что, продержись вы чуть дольше, можно было бы спасти машину. Мой отец называл это «между молотом и наковальней».

Бабун покачал головой.

– Много лет назад, во Вьетнаме, я понял, что нельзя быть уверенным в своей правоте. Ты всегда должен стараться поступать наилучшим образом, принимать лучшее решение за отпущенное тебе время – а оно, как правило, очень мало, – и потом всю жизнь переживать последствия, какими бы они ни были. В этом и состоит летная работа. А если иногда совершаешь ошибку, черт с ней. Это неизбежно. Все дело в том, чтобы не допустить роковой ошибки.

Джейк Графтон продолжал жестким тоном:

– Жизнь летчика – это не шахматы, не футбол и не шашки! Полет – вовсе не игра! Полет – это дистиллированная эссенция, абсолютно чистый спирт. И Рита это знает – она ведь летчик морской авиации. Она выбрала этот путь и вкалывала, как проклятая, чтобы заслужить право на сегодняшний полет. Она знает.

– Да, – согласился Бабун. – Она знает.

В три часа ночи он дозвонился до матери Риты в Коннектикут. Мать, видимо, только что проснулась.

– Это Бабун Таркингтон, миссис Моравиа. – Знаете, тот парень, что женился на вашей дочери. – Извините, что беспокою вас в такое время. Я пытался дозвониться раньше…

– Мы были в гостях. Все в порядке? – Видимо, она окончательно проснулась и начинала что-то понимать.

– Да вот не совсем. Потому я и звоню. Я думал, вам следует это знать.

Она изготовилась к бою, пока Бабун пытался собраться с мыслями.

Он прервал поток ее слов.

– Дело в том… мы с Ритой сегодня катапультировались из самолета, миссис Моравиа. Рита сейчас в госпитале.

Он слышал, как она переговаривается с мистером Моравиа. Голос у нее становился все пронзительнее.

– Как бы там ни было, Рита сильно ушиблась, и я думаю, вам следует об этом знать.

– В каком она состоянии?

– У нее кома, миссис Моравиа. Она ударилась о землю прежде, чем раскрылся парашют.

Молчание. Мертвое молчание. Бабун продолжал:

– Как бы там ни было, я с ней, и она получает лучшее лечение. Я позвоню вам, если что-то изменится.

Теперь трубку взял мистер Моравиа.

– Что говорят врачи, сынок?

– Она может умереть, мистер Моравиа. Состояние очень тяжелое.

– Нам стоит приезжать? – Он даже не знал, откуда Бабун звонит.

– Сейчас не надо. Когда она выйдет из комы, это было бы неплохо. Но пока не стоит. Я буду держать вас в курсе.

– С тобой-то все в порядке?

– Замечательно, сэр. Ни единой царапины.

«Молодец, что спросил», – подумал Бабун.

– Мы будем молиться за нее.

– Да. И как можно больше. Я тоже это делаю.

Гарри Фрэнкс, руководитель программы фирмы TRX, стоял посреди ангара, отдавая распоряжения. Несколько рабочих раскладывали обломки по кучкам, следуя его указаниям. Они работали с раннего утра.

Он неохотно поздоровался с Джейком Графтоном.

– Дайте мне еще пять минут, и пойдем наверх, – сказал он, указывая рабочему на автокаре на кусок металла, выглядевший как кромка крыла.

Джейк и старшие офицеры медленно пошли к двери, стараясь не мешать.

Самолет взорвался и обгорел до неузнаваемости, так что все уцелевшие куски почернели и обуглились.

В кабинете на втором этаже инженеры из фирмы «Аэротек», изготовившей систему дистанционного управления, завершали сборку испытательного стенда. Вице-президент фирмы сидел на одном из немногих стульев и пил кофе, наблюдая за монтажом проводов, питавших и соединявших испытательные блоки. Вид у него был совсем не президентский – он прилетел со своей группой рано утром и спал всего несколько часов. Он встал и пожал руку Джейку.

Представившись друг другу, они сразу приступили к делу. Единственный уцелевший от разбившегося прототипа процессор осторожно извлекли из измятого, искореженного корпуса и разложили его платы. Специалисты рассматривали его с таким вниманием, как студенты-медики изучают человека с неведомой болезнью.

Джейк отошел подальше, чтобы не мешать им. Он очутился рядом с Гарри Фрэнксом.

– Расскажите мне еще, как работает дистанционное управление.

– Самолет обладает отрицательной устойчивостью, – начал Фрэнкс, заложив пальцы за пояс, воодушевленный темой. – Почти у всех современных боевых самолетов отрицательная устойчивость.

Джейк кивнул. Инженер продолжал:

– Человек не может управлять машиной с отрицательной устойчивостью. Это все равно, что пытаться удержать ворота гаража на кончике флагштока. Так что полетом управляют компьютеры. Благодаря этому мы можем иметь самолет с высокой маневренностью и оптимизировать элементы, делающие его незаметным, не заботясь о возможности для пилота осуществлять управление. А принцип работы очень красив.

Джейк слегка усмехнулся. Все инженеры называют удачные решения технических вопросов красивыми.

– Здесь три компьютера, – продолжал Фрэнкс. – Каждый из них замеряет высоту самолета и все прочие первичные параметры – плотность воздуха, температуру, воздушную скорость и так далее – сорок раз в секунду. Потом они сверяются с управляющим сигналом от пилота. Этот сигнал просто сообщает трем компьютерам, что намерен делать пилот. После этого компьютеры определяют, какие необходимы управляющие воздействия, чтобы выполнить приказ пилота, и сравнивают свои ответы. Голосуют. Если мнение двух компьютеров сходится, третий должен подчиниться. После опроса согласованный электрический сигнал подается на гидравлические цилиндры, которые приводят в действие исполнительные механизмы. Этот цикл операций производится сорок раз за секунду. Представляете?

– Думаю, что да. Но откуда компьютер знает, на сколько сдвинуть исполнительный механизм? В обычном самолете это делает пилот.

– Ну, конечно, компьютеру нужно подсказать. Эти данные помещаются в постоянное программируемое запоминающее устройство – ППЗУ. Поскольку оно электрическое, мы его называем ЭППЗУ. Бывают другие типы запоминающих устройств, скажем, оптические ППЗУ или…

Джейк поднял руку:

– Значит, когда Рита пожаловалась на чрезмерную чувствительность систем управления, вы заменили ЭППЗУ?

– Вот именно. Устройство выполнено на микросхемах, в которые и закладываются данные. Мы позвонили в «Аэротек», они изготовили несколько штук и прислали сюда самолетом. Вот и все.

– Но самолет разбился.

– Да, – оправдывающимся тоном произнес Фрэнкс, – но мы еще не знаем…

– Что-то пошло совсем не так, как надо. Это-то мы знаем, – отрезал Джейк Графтон. – Самолет трижды срывался в перевернутый штопор. Рита пыталась справиться с ним, и два раза ей это удалось.

– Может быть, она…

– Нет уж. Она точно знала, что делает. В школе пилотов-испытателей она столько раз выходила из штопора, что вы не можете себе даже представить.

Их беседу прервал подошедший к ним вице-президент «Аэротек»:

– Не знаю, как это могло случиться, но в микросхемы заложены ошибочные данные.

У вице-президента «Аэротек» было круглое лицо херувима. Теперь же, всего через час, лицо это выглядело так, будто его два дня выдерживали на тропическом солнце.

– Как это могло быть? – ошеломленно спросил Джейк.

Тот лишь пожал плечами:

– Мы проверяем все данные трижды; понятия не имею, как это могло произойти, но данные для ЭППЗУ на этой микросхеме полностью неправильные. – Он растянул длинную распечатку. – Видите вот эту строку? – Он зачитал число в этой строке, просто число. – Теперь смотрите сюда. Вот данные на микросхеме.

Его палец показал на другую распечатку, ту, что на глазах Джейка только что сошла с принтера. Джейк присмотрелся. Там стояло другое число.

– Как это могло случиться? Я считал, что вы, ребята, проверяете такие вещи.

– Да, проверяем. После изготовления микросхемы мы проверяем каждое вонючее число. Не знаю… просто не знаю, что и сказать.

– Это только одно ППЗУ, – заметил Гарри Фрэнкс. – Их было три. Может быть, это как раз единственное с дефектом.

– Точно мы уже никогда не узнаем, – протянул Джейк Графтон, вглядываясь в лица собравшихся и пытаясь распознать их реакцию. – Остальные блоки разбились и сгорели. Этот единственный, который уцелел.

– Не знаю, что и сказать, – повторил вице-президент «Аэротек».

Джейк Графтон вышел из помещения в поисках телефона.

Луис Камачо слушал по телефону адмирала Генри и рисовал в блокноте. Сейчас у него получались домики, разумеется, в правильной перспективе. «Крышу и фундамент я определяю верно», – подумал он.

– Так, значит, «Аэротек» продала вам дефектную микросхему для ЭППЗУ. Или две, или три. Подавайте в суд на этих гадов. При чем тут ФБР?

– Я получил распечатку базы данных управления самолетом с нашего компьютера. В ней ошибки. Так вот, я не знаю, введены в микросхемы «Аэротек» эти данные или нет, но то, что заложено в компьютер Пентагона, – ложно. И я позвонил специалисту по компьютерам из Агентства национальной безопасности, который курирует нас, Клейнбергу. Фреду Клейнбергу. Он поработал со своими сверхсекретными программами, о которых мне не положено знать, и сказал, что последний, кто вносил изменения в эту базу данных, был Гарольд Стронг.

Камачо продлил линии от крыши, карнизов и фундамента дома, пока они не сошлись в какой-то точке перспективы. Конечно, дом Олбрайта обсажен кустарником, а если учесть еще забор и прочее, он выглядит совсем не так.

– Вы слушаете, Луис?

– Слушаю.

– Я хочу, чтобы вы и ваши люди занялись этим.

– В ВМКР вы обращались? – Это была военно-морская контрразведка.

– Нет. Потому что вы единственный человек в пределах столичной кольцевой дороги, который знает, что за всем этим кроется. Я хочу, чтобы следствием занялись вы.

– Следствием о чем?

– О подделке базы данных в компьютере, шпион вонючий. Прототип стоимостью в четыреста миллионов долларов, который должен был быть «черным», как пиковый туз, превратился в кучку пепла, а пилот лежит при смерти. Данные в микросхемах, которые управляют самолетом, ложные. Тот, кто вводил эти данные, убит. Значит, кто-то где-то совершает преступление против федеральных законов. Так поднимите же свою жирную задницу и выясните, не пролез ли «Минотавр» или какая-то другая сволочь в мою программу! Черт возьми, что мне делать? Позвонить директору ФБР? Поговорить с президентом? Дать объявление в «Вашингтон пост?»

– Я вам перезвоню попозже.

Адмирал бросил трубку так, что у Камачо зазвенело в ушах. Агент спокойно положил свою трубку и пошел к двери.

– Дрейфус! Зайдите ко мне.

В три часа того же дня по столичному времени Ллойд Дрейфус и еще два агента ФБР вылетели из Национального аэропорта в Детройт, где их встретил сотрудник местного отделения бюро. Прямо с аэродрома они должны были направиться в штаб-квартиру «Аэротек» в пригороде.

Агенты еще находились в воздухе где-то над Пенсильванией, когда Бабун Таркингтон приехал в госпиталь авиабазы Тонопа. Он зашел в комнату медсестер.

– Как она?

Дежурила та же медсестра, что и вчера, когда привезли Риту. Она была в звании капитана ВВС. Сестра сочувственно взглянула на Бабуна.

– Без изменений, лейтенант. Извините.

– Врач тут?

– Только вырвался перекусить. Будет через полчаса.

– К ней можно?

– Конечно.

Дежурная в реанимации кивнула, и Бабун придвинул стул к кровати Риты.

Грудь у нее все так же ритмично поднималась и опускалась, иглы от капельницы впивались в тело, зеленая линия на экране сердечного монитора дрожала – она лежала в том же положении, что и вчера, и сегодня утром, когда он заезжал сюда.

Иглы были воткнуты в левую руку, поэтому он взял правую и нежно погладил.

На секунду он сжал два ее пальца.

– Рита, я Бабун. Если ты меня слышишь, сожми мне руку.

Кисть оставалась обмякшей.

– Постарайся, Рита.

Никакой реакции.

– Еще попробуй.

Он оставил эти попытки и лишь легонько перебирал ее пальцы.

Кровать стояла у окна. Раздвинув шторы, он увидел голубые горы вдалеке. Над острыми пиками собирались облака.

Как несправедлива жизнь. Хорошее достается плохим людям – и наоборот, как будто достоинства и пороки тех, кому достаются тягости, не учитываются в уравнениях гигантского небесного компьютера. Бабун глядел в окно и размышлял о превратностях судьбы. Как получилось, что ему удалось выпрыгнуть целым и невредимым, а Рите нет. Не потому же, что он такой хороший, что он образец добропорядочного поведения или безупречной веры. Просто ему повезло, вот и все.

А Рита разбилась, потому что удача ей изменила. Но может быть, это спасение стоило ему чего-то более ценного, чем жизнь.

Удача не вечно будет сопутствовать тебе, Таркингтон. Настанет день, Бабун, он придет. Независимо от того, как ты ведешь себя и выполняешь ли данные обещания, этот день придет, и удача покинет тебя. Ты не будешь этого знать ни утром, ни в полдень, но это будет тот самый день. И в этот день ты потеряешь ее навсегда.

Он опустился на стул. Тяжко смотреть на Риту, всю в бинтах, а на капельницы, дыхательный аппарат и сердечный монитор – и того горше. Он ерзал на стуле, пытаясь устроиться поудобнее и не находя себе места.

Кто-то каким-то образом вывел из строя ЭППЗУ в компьютерах дистанционного управления. Он слышал разговор на эту тему. Как это могло случиться? Почему, несмотря на двойные и тройные проверки на заводах TRX и «Аэротек», на их хваленые системы управления качеством, все в один миг пошло прахом?

Настанет день, черт побери! Да она может умереть сегодня или завтра. Или послезавтра. Ты можешь потерять ее в любой день.

Он снова взял ее руку и ласково погладил. Наконец осторожно поместил ее под одеяло. Он наклонился над Ритой и поцеловал крохотный кусочек лба, свободный от бинтов.

– Держись крепко, Рита. Держись крепче.