Тут же снова звонит телефон. Утеряв бдительность, Настя автоматически поднимает трубку:
      – Алло! – Лицо ее принимает жесткое, безразличное выражение, голос становится мерзко-металлическим: – Меня нет дома. Я на дискотеке. Вернусь поздно. И прошу мне не звонить. Вообще никогда.
      И Настя снова укладывается на диван.
      – Ты с ним поссорилась? – осторожно спрашивает Нина Елизаровна.
      – Мамуленька, разбирайся со своими делами, – покровительственно советует ей Настя. – Я смотрю, у тебя их невпроворот. А я уж как-нибудь сама. Договорились? И переключи, пожалуйста, на Бабушкину программу. Там уже началось.
      Нина Елизаровна покорно встает и включает «Спокойной ночи, малыши». И снова садится за швейную машинку.
      – И сдвинься в сторону, а то Бабушке из-за тебя ни хрена не видно, – говорит ей Настя и погружается в изучение журнала.

***

      Часам к двенадцати ночи Лида подходит к дому. У подъезда стоит Мишка с перевязанной головой. Лида в испуге шарахается, но тут же узнает его.
      – Господи, как ты меня напугал!.. Миша, что с тобой?
      – Да так, – криво усмехается Мишка. – Лидия Александровна, вы не могли бы…
      – Я не Александровна, а Викторовна.
      – Но вы же сестра Насти?..
      – Да. И тем не менее я – Викторовна.
      – А она Александровна… – ничего не понимает Мишка.
      – Это у нас такое маленькое семейное хобби – каждому свое отчество, – улыбается Лида.

***

      Когда Лида осторожно входит в совершенно темную квартиру, Нина Елизаровна говорит ей со своего дивана сонным голосом:
      – Доченька… Там в кухне – все на столе. Покушай, детка.
      – Спасибо, мамуля.
      Лида тихо пробирается к Настиной раскладушке, опускается на корточки и трогает Настю за плечо:
      – Настюхочка… Там Мишка внизу. Просит тебя на секунду выйти.
      Настя открывает глаза, свешивается с раскладушки и заглядывает под стол, чтобы убедиться, спит мать на своем диване или нет.
      И тихо говорит Лиде:
      – Лидуня, если тебе не трудно, спустись к нему и пошли его… – Настя берет Лиду за воротник, притягивает к себе вплотную и что-то шепчет ей на ухо.
      – Что?! Что ты сказала?! – в ужасе отшатывается Лида. И тогда Настя достаточно громко повторяет:
      – Я сказала, чтобы он пошел…
      Нина Елизаровна на своем диване зажмуривается и зажимает уши руками.

***

      На светящемся будильнике два часа ночи. Не спит Нина Елизаровна. Уткнулась глазами в спинку дивана…
      Настя не спит на своей раскладушке. Смотрит в закрытую дверь Бабушкиной комнаты, злобно вытирает взрослые слезы с детского лица.
      В маленькой комнате все ворочается и ворочается с боку на бок Лида. Тоже никак не может уснуть…
      Да и Бабушка – неподвижная, немая, почти не дышащая – вонзила открытые немигающие глаза в потолок, на котором вздрагивает отблеск уличного фонаря.
      И всплывают в остатках Бабушкиной памяти ее постоянные беззвучные черно-белые видения…

***

      …Тогда, в сорок девятом, она проснулась от звука подъехавших к дому машин. Тихо выскользнула из широченной постели, где на второй подушке сладко посапывал Друг, метнулась к окну и увидела «эмку» и «воронок» у подъезда…
      …Потом трясущемуся, растерянному Другу его помощник предъявлял ордер на арест, а еще один подавал Бабушке уже заранее заготовленные листы протоколов, и она, сидя за туалетным столиком в ночной рубашке, подписывала их с одной и другой стороны. Друг увидел, что Бабушка подписывает протоколы, закричал, забился в истерике, упал на колени, подполз к ней, стал целовать ей ноги, рыдая и умоляя не подписывать эти страшные листы.
      А Бабушка, боясь поднять на него глаза, поджимала босые ноги под банкетку и ставила одну подпись за другой…
      Помощник дал знак увести Друга. И когда дверь за ними захлопнулась, он подошел к Бабушке, намотал ее длинные волосы на правую руку, а левой стал расстегивать ширинку своих форменных галифе…

***

      В день Бабушкиного рождения утро, как всегда, началось с дикой суматохи: уже готовая к выходу из дома Лида мечется по квартире.
      – Где мои перчатки? Мама, ты не видела моих перчаток? Бабушка, с днем рождения! Прости меня, миленькая… Голова кругом… Ну где же мои перчатки?!
      Нина Елизаровна вынимает Лидины вещи из шкафа, стопкой складывает их на диван.
      – Лидочка! Паспорт, билет на самолет и деньги будут лежать вот здесь. Да! Бабушка подарила тебе к отпуску пятьдесят рублей!
      – Бабуленька, спасибо, родненькая… Господи, ну где же перчатки?!
      Настя в одних трусиках и короткой ночной рубашке убирает свою раскладушку.
      – Ты эту кофточку берешь с собой? – спрашивает Нина Елизаровна.
      – Мама, успеется с кофточкой! Я на работу опаздываю! Где мои перчатки?
      – Завтра в шесть утра тебе улетать! Когда ты думаешь собирать вещи? Сегодня весь вечер у нас будет народ!
      – Боже мой, еще вчера перчатки лежали перед зеркалом в прихожей! Настя, где мои перчатки?
      – В машине не можешь без перчаток? – спрашивает Настя.
      – Какая машина?! – орет Лида. – Он еще позавчера вечером улетел! Ну где же мои перчатки?
      – Слушай, ты с этими перчатками уже всех в доме заколебала! – Настя проходит в прихожую, вынимает Лидины перчатки из своей куртки. – На, подавись своими перчатками!
      – Мама, ты видишь?! Ты видишь, что это такое растет?! – кричит Лида, но в это время из Бабушкиной комнаты раздается сильный удар корабельной рынды.
      Бом-м-м!!! – несется по всей квартире.
      – Судно! Судно забыли вынуть из-под Бабушки! – кричит Лида.
      – Иди, иди уже со своими перчатками, – говорит ей Настя и проходит в комнату Бабушки. – Привет, Бабуля! Ну что там у нас?
      Она довольно ловко вытаскивает судно из-под Бабушки, морщит нос и вопит на всю квартиру:
      – Ура! Бабушка покакала!
      На вытянутых руках, отвернув голову в сторону, она проносит судно мимо сестры и матери в ванную.
      – Милости прошу! Вуаля! Какой цвет! А запах! Кристиан Диор!
      Она сливает судно и начинает его мыть щеткой.
      – Что ни говори, а в жизни всегда есть место подвигу! Да, Лида?
      – Дура малолетняя! Раз в жизни… И то умудрилась спектакль устроить! – почему-то обижается Лида и выскакивает за дверь.
      Настя выходит с чистым судном из ванной и уже без ерничества, спокойно просит мать:
      – Мамуль, подмой Бабушку сама. Мне, наверное, с этим не справиться.
      Нина Елизаровна берет Настю за уши, притягивает к себе и целует ее в нос…

***

      В теплой курточке, в джинсах, заправленных в резиновые сапожки, и в спортивной шапочке Настя стоит в кухне и записывает все, что говорит Нина Елизаровна:
      – Черный хлеб – целый. И два батона белого по двадцать две. Виктор Витальевич любит по двадцать две. И обязательно смотайся в «Прагу»! Там могут быть крутоны из ветчины. Помнишь, я к Новому году покупала? Так… Нас – трое, Виктор Витальевич – четыре, папа – пять, Евгений Анатольевич – шесть.
      – Что еще за Евгений Анатольевич?
      – Я тебе уже говорила. Возьмешь шесть штук. Ясно?
      – Да. А Бабушка будет опять овсянку жрать?
      – Настя!.. А бабушке там же купишь две куриные котлетки. – Нина Елизаровна лезет в шкафчик за деньгами и видит несколько трешек, лежащих отдельно. – А это что за деньги?
      – Стипуху вчера получила.
      – Очень кстати. А почему так мало?
      – Елки-моталки! – вспоминает Настя, открывает холодильник и достает из морозильной камеры смерзшийся пакет. – Я же к сегодняшнему дню языки достала! Шесть сорок за них отдала! Мамуля, их же нужно срочно разморозить!
      – Языки? Настя! Немедленно признавайся, где ты достала языки?
      – Мам, знаешь, есть такой анекдот: что такое «коммунизм»? Это когда у каждого советского человека будет свой знакомый мясник в магазине. Вот мы сегодня и заглянем в наше светлое будущее.
      – Это безнравственно, Настя! И отвратительно!
      – Зато вкусно! Давай деньги, я пошла. – Настя вынимает из рук матери деньги, берет сумку и уже в дверях говорит: – Ма, я заскочу на рынок? Папа очень любит кинзу. Куплю ему пучок?
      – Купи… – растерянно говорит Нина Елизаровна.

***

      Троллейбусная остановка точно напротив Лидиной работы.
      Лида выскакивает из троллейбуса, перебегает тротуар и плечом толкает старинную роскошную стеклянную дверь своего учреждения.
      И тут же, в тамбуре, перед второй, тоже прозрачной дверью, Лиду останавливает молодая печальная женщина с пятилетним мальчиком.
      – Простите, пожалуйста. Вы – Лида?
      – Да. А собственно…
      – Я Надя. Жен? Андрея Павловича.
      Лида зажмуривается, нервно трет руками лицо.
      – Простите меня, Лидочка,– с трудом говорит Надя. – Но мне сейчас просто не к кому…
      – Что вы, что вы… Это вы меня простите… Это я… – сгорая от стыда, бормочет Лида.
      – Вы уже знаете? – горестно спрашивает Надя.
      – Что-нибудь с Андреем Павловичем?!
      Маленький мальчик крепко берет Лиду за руку, поджимает ноги и пробует качаться, держась за руку матери, а второй – за руку Лиды.
      – Они уехали вместе на юг. С вашей подругой. С Мариной…
      – Нет! Нет! Нет! – в отчаянии кричит Лида. – Это ошибка! Этого не может быть!
      Все сильнее раскачивается мальчик.
      – Она вылетела вчера. Вслед за ним.
      – В Адлер? – зачем-то спрашивает Лида.
      – В Ялту. Он в последний момент поменял билет на Симферополь.
      Мальчик раскачивается все сильнее и сильнее. Обе женщины уже еле стоят на ногах…
      – Лидочка… Вы не могли бы как-нибудь с ней связаться? Попросите ее не делать этого! Двое детей… Второму – десять месяцев. Он с моей мамой сейчас… Костя! Отпусти тетину руку! Ты же видишь, как ей тяжело!
      – Ничего, ничего… Он легкий, – говорит Лида.
      – Если он от нас уйдет… У меня даже специальности никакой. Помогите мне, Лидочка! Умоляю вас… – плачет Надя.

***

      За внутренней стеклянной дверью военизированная охранница с булыжным рылом проверяет пропуска. У служебного люда… А за внешней – бежит, торопится, плетется, едет, мчится, тормозит и снова срывается с места осенняя утренняя Москва…

***

      После курсов Евгений Анатольевич прибегает в свой гостиничный номер переодеться. В руках у него уже поздравительный тортик.
      Вместо пожилого туркмена с «Панасониками» соседом его оказывается здоровенный молодой мужик в одних кальсонах.
      – О! У меня новый сосед? – радушно говорит Евгений Анатольевич. – Здравствуйте, здравствуйте.
      Сосед внимательно смотрит на Евгения Анатольевича:
      – Слава Богу! Я-то думал, придет сейчас какой-нибудь старый хрыч – с ним и каши не сваришь. Здоров! – Он протягивает руку. – Дмитрий Иванович! Можно просто – Митя.
      – Евгений Анатольевич.
      – Порядок! Значит, так… Тебе сколько, Жека?
      – Чего?
      – Лет.
      – А… Пятьдесят четыре.
      – Ладно. Скажем – сорок пять. Ты выглядишь – зашибись! Объясняю: заклеил двух телок. Придут к пяти. У меня – две бутылки самогона, баночка килек и… вот твой тортик. Одна, чернявенькая, тебе. Не то евреечка, не то армянка. Они, знаешь, какие заводные? Только туда рукой, а ее уже всю трясет! А вторая, беленькая, мне. Годится? После захочешь – махнемся. Они, по-моему, на что хошь подпишутся! И главное – потом не надо три дня на конец заглядывать. Одна в судомойке, вторая на раздаче в каком-то пищеблоке. А там, сам знаешь, осмотр за осмотром. Так что и тут порядок в танковых войсках! Учись!
      – Видите ли, Митя, дело в том, что я вряд ли смогу…
      – Главное, не тушуйся, Женька! Я ж с тобой! Сели, по стакану, килечка-шмилечка, две-три дежурные хохмы, гасим свет, и… понеслась по проселочной!
      – Вы меня не поняли, Дмитрий Иванович. Я сегодня приглашен в гости. На день рождения.
      – Вот так уха из петуха! – растерянно чешет в затылке Митя. – Что ж мне с двумя-то делать?..
      Евгений Анатольевич оглядывает здоровенного Митю и говорит:
      – Да вы и с двумя справитесь.
      – Я не за себя боюсь. Я и трех до мыльной пены загоню. Лишь бы они из-за меня не перецарапались… Мне сейчас эта гласность совершенно ни к чему.
      – А вы надолго? – вежливо спрашивает Евгений Анатольевич и начинает переодеваться.
      – Да нет! Всего-то на пару дней. Специально на сутки раньше выехал – погулять…
      – Командировка?
      – На партактив вызвали, будь он неладен! Будто мы там у себя в горкоме все пальцем деланные! Да, Евгений, подвел ты меня. Сильно подвел!

***

      От холодного ветра Мишка прячется в телефонной будке, стоящей неподалеку от Настиного дома, и неотрывно следит за проездом, откуда должна появиться Настя.
      Но вот и Настя. Тащит тяжеленную сумку. С перевязанной головой под «адидасовской» шапочкой Мишка выползает из своего укрытия и неверными шагами идет Насте навстречу.
      Увидев Мишку, Настя останавливается у своего подъезда, улыбается и приветливо говорит ему:
      – А я уж думаю, куда ты подевался! Хорошо, что встретила…
      И тогда Мишка бежит к ней радостно и раскрепощенно.
      – Тихо, тихо, тихо, – останавливает его Настя. – Я тут для тебя одну любопытную книжечку достала. Как будущему юристу…
      Настя вытаскивает из накладного кармана продуктовой сумки небольшую книжку с бумажной закладкой в середине.
      – Называется «Уголовный кодекс РСФСР». Вот слушай… – Настя открывает кодекс в месте закладки и начинает читать вслух: – «Статья сто девятнадцатая. Половое сношение с лицом, не достигшим половой зрелости, наказывается лишением свободы до трех лет. Те же действия, сопряженные с удовлетворением половой страсти в извращенных формах…» На это у тебя, слава Богу, ума не хватило, так что, думаю, трех лет вполне достаточно. Держи!
      Она сует Мишке за пазуху кодекс и добавляет без всяких улыбок:
      – И учи это наизусть, сволочь. Если еще ко мне хоть один раз приблизишься – сидеть тебе от звонка до звонка! Понял, дерьмо собачье? И вали отсюда, чтобы я тебя больше никогда в жизни не видела! «Малыш»…
      И Настя входит в свой подъезд.

***

      Бабушка лежит под свежим пододеяльником. На ней какой-то пестрый праздничный халатик, головка тщательно причесана.
      В комнату входит Нина Елизаровна:
      – Мамочка, я хочу прикрыть к тебе дверь. Там на кухне такое! Настя, дуреха, во все чеснок сует. Шурует – просто загляденье! Я ее, по-моему, такой еще в жизни не видела!
      Бабушка в упор, не мигая, смотрит в лицо дочери.
      – Тебе что-то нужно? – не понимает Нина Елизаровна.
      Но старуха отводит глаза, и Нина Елизаровна закрывает дверь.
      Теперь взгляд Бабушки скользит по стене с фотографиями и останавливается на старом снимке начала пятидесятых. Бабушка тех лет сидит на гнутом венском стуле, а сзади, обняв ее за плечи, стоит двенадцатилетняя Нина с ровненькой челочкой над бровями.
      Бабушка все вглядывается и вглядывается в эту фотографию, и лицо дочери заполняет остатки ее сознания…

***

      …Плохо и скудно одетая девочка Нина – самая старшая среди полутора десятка маленьких ребятишек, закутанных в какое-то немыслимое тряпье.
      Нина учит малышей играть в «классы», сама скачет с ними на одной ноге, кого-то утешает, кому-то вытирает нос, помогает крутить скакалку…
      Вокруг ни деревца, ни кустика – только вытоптанный сотнями ног земляной плац… А потом Бабушкино сознание расширяется, и она уже видит за плацем бараки, а впереди – высокий бетонный забор с металлическими штангами, загнутыми внутрь зоны…
      И туго натянутую колючую проволоку между этими штангами…
      И вышки с часовыми по углам забора… Вот и сама Бабушка… Она стоит в общем сером замершем строе женщин-зечек. А за спиной этого строя играют в «классы», прыгают, смеются и плачут их дети. Дети, живущие в лагере со своими заключенными матерями…
      Но вот строй по команде поворачивается и становится колонной.
      Конвой берет оружие на изготовку. Распахиваются ворота зоны, и женскую колонну уводят на работы за пределы лагеря. Девочка Нина с челкой из-под платка смотрит вслед колонне – ждет, оглянется мать или нет…
      Оглянулась! Да еще и рукой помахала!.. И счастливая улыбка озаряет лицо голодной одиннадцатилетней Нины.
      Остаются на плацу только Нина да десятка полтора заключенных ребятишек – от трех до восьми лет…

***

      На Ленинградском проспекте, в аэровокзале, Лида протаптывается к кассовому окошку и робко спрашивает:
      – Вы знаете, у меня на завтра, шесть десять утра, билет «Москва – Адлер»… Я не могла бы его поменять?
      – На что? – слегка раздраженно спрашивает кассирша.
      Лида вздыхает, проглатывает комок, собирается с силами и говорит:
      – На деньги…

***

      Она открывает дверь квартиры, когда Нина Елизаровна и Настя уже вовсю готовят на кухне разную еду к Бабушкиному дню рождения.
      – Ой, как здорово! – в восторге кричит Настя. – Лидуня пришла!
      – Тебя пораньше отпустили? – радуется Нина Елизаровна.
      – Да, мои родные! Да, мои хорошие! – Лида выгружает из сумки бутылку водки, бутылку коньяка, роскошную яркую бутылку «Чинзано». – Оказывается, меня еще вчера отпустили и вообще заменили!
      Несмотря на то что последнюю фразу Лида произносит с очаровательной ироничной непосредственностью, Настя и Нина Елизаровна успевают тревожно переглянуться.
      – Откуда это, Лидочка? – осторожно спрашивает Нина Елизаровна.
      Но Лида пропускает вопрос матери мимо ушей и звонко, чуточку излишне нервно предлагает:
      – Девушки вы мои любимые! Давайте, пока никого нет, шлепнем по разминочному рюмашу просто так – друг за друга! Я – водку.
      – Я – коньяк, – говорит Нина Елизаровна.
      – Я – капельку этой штуки… – Настя показывает на «Чинзано».
      – Это «Чинзано», дурашка! – кричит Лида.– Италия! Напиток богов!
      Каждая открывает «свою» бутылку, наливает, чокаются, и Лида одним махом выпивает полную рюмку водки, Нина Елизаровна – половину рюмки коньяку, Настя отпивает самую малость.
      Она видит на бутылочных этикетках чернильные печати.
      – Ресторанные?
      – Сколько же это стоит?! – пугается Нина Елизаровна.
      – Девочки! Кисаньки вы мои! – В голосе Лиды уже появились хмельные интонации. – Плюньте! Какая разница – сколько? Откуда? Пусть наш дом будет полная чаша!
      Тут Лида не выдерживает нервно-веселого напряжения и, разрыдавшись, падает на стул, обхватив руками голову.
      Нина Елизаровна и Настя бросаются к ней, но в эту секунду раздается звонок в дверь.
      – Боже мой! Кого черт несет раньше времени?! – Нина Елизаровна силой поднимает Лиду, тащит ее в ванную. – Доченька… Любимая, успокойся, маленькая моя… Успокойся, девочка… Настя!!! Открой дверь! Займи как-нибудь…

***

      …Без пиджака, в женском фартуке с оборочками, Евгений Анатольевич сидит на кухне и чистит картошку.
      Настя нарезает хлеб, великосветски прихлебывает «Чинзано».
      – Ах, Евгений Анатольевич! Вы уж извините, что я вас так напрягаю, но когда собираются, как сказала мама, только свои…
      – Что вы, Настенька! Наоборот, мне очень приятно…
      Шумит вода в ванной, доносятся до кухни всхлипы, какое-то неясное бормотание. Настя осторожно прикрывает ногой застекленную дверь кухни и говорит с преувеличенной экзальтацией:
      – Обожаю «Чинзано»! Италия… Напиток богов! Правда, сейчас, когда я готовлюсь стать матерью…
      – Как? – улыбается Евгений Анатольевич.
      – Я говорю, приходится ограничивать себя перед родами.
      – А-а! – Евгений Анатольевич весело смеется и тут же включается в игру: – И когда же это должно произойти?
      – Месяцев через семь, через семь с половиной… Шум воды прекращается, и слышен голос Нины Елизаровны:
      – Настюша, у нас кто-нибудь есть?
      – Все нормально, мамуля! Только свои.
      – Иди, Лидочка, одевайся, я пол подотру, – слышится голос Нины Елизаровны.
      Дверь ванной распахивается, и оттуда с мокрой головой, почти голая, выходит зареванная Лида.
      Увидев незнакомого мужчину в фартуке с оборочками, Лида взвизгивает, прикрывает грудь руками и скрывается в комнате с криком:
      – Идиотка малолетняя!!!
      Настя спокойно приканчивает рюмку с «Чинзано» и спрашивает у смущенного и растерянного Евгения Анатольевича:
      – Как по-вашему, Евгений Анатольевич, Бермудский треугольник действительно существует или это так – трепотня, чушь собачья?..

***

      Намазанные, приодетые и причесанные Нина Елизаровна, Лида и Настя, а также Евгений Анатольевич, в фартуке с оборочками, заканчивают накрывать праздничный стол в большой комнате.
      – Ты почему в джинсах? – шипит Нина Елизаровна на Настю.
      – Мне так удобнее, мам. Евгений Анатольевич, будьте добры, принесите, пожалуйста, блюдо с языком. Оно в кухне на подоконнике.
      – Один момент! – И Евгений Анатольевич с удовольствием бежит в кухню.
      – Какой еще язык? Откуда у нас язык? – удивлена Лида.
      – Анастасия – добытчица. Волчица! – отвечает Нина Елизаровна.
      – Ох, как я не люблю этого! Все эти дела торгашеские…
      – А жрать любишь? – в упор спрашивает Настя.
      – Очень. Но…
      – Вот и заткнись, – говорит ей Настя.
      – Девочки! – Нина Елизаровна показывает глазами на входящего с блюдом Евгения Анатольевича. – Девочки!
      Раздается несмелый короткий звонок.
      – Твой пришел, – говорит Нина Елизаровна Насте.
      Настя бросается в переднюю. Евгений Анатольевич поспешно снимает фартук, но запутывается в завязках на спине. Нина Елизаровна подходит к нему сзади, помогает развязать тесемки:
      – Да не нервничайте вы так, Женя… В прихожей Настя повисает на отце:
      – Папуля! Ура!.. А я тебе кинзу купила! Александр Наумович смущенно улыбается – руки у него заняты кларнетом в футляре, огромным букетом цветов, туго набитой сумкой. Он чмокает Настю в макушку:
      – Ну погоди, погоди, дочура…
      Через голову Насти он печально-влюбленно смотрит на Нину Елизаровну, видит рядом с ней незнакомого мужчину и тут же говорит быстро и сбивчиво:
      – Лидочка! Здравствуй, детка… Настюхочка, возьми пакет… Тут тебе ужасно семитские кроссовки и… Нинуля! Ниночка, поздравляю тебя с днем рождения мамы! Мои прислали еще и лекарства для нее из Тель-Авива… Самое эффективное средство для послеинсультников! Буквально чудодейственное! Патент на это лекарство у Израиля закупили буквально все страны мира. Ну, кроме нас, естественно…
      Лида и Нина Елизаровна целуют Александра Наумовича, Настя помогает отцу снять пальто.
      – Сашенька, познакомься, пожалуйста, это Евгений Анатольевич – мой друг. Евгений Анатольевич, а это мой второй муж – отец Насти.
      – Гольдберг, – представляется Александр Наумович. – Не против?
      – Что?.. – не понимает Евгений Анатольевич.
      – Это папа так бездарно шутит, Евгений Анатольевич. Не обращайте внимания, – говорит Настя. – Неудавшийся вундеркинд, вечная запуганность, три класса церковно-приходского хедера…
      – Что же вы так о папе, Настенька?.. – огорчается Евгений Анатольевич.
      Но Александр Наумович весело смеется, удивленно и гордо разглядывая Настю, и говорит:
      – Девочки, распатроньте сумку до конца. Я там ухватил какой-то продуктовый заказик в нашем театре. Ничего особенного. Вы же знаете, оркестру, как всегда, в последнюю очередь и что останется.
      Но тут раздается второй звонок. Он совершенно не похож на звонок Александра Наумовича – долгий, требовательный и, кажется, даже в другой тональности.
      – А это – твой, – говорит Лиде Нина Елизаровна. Появление Виктора Витальевича категорически отличается от прихода Александра Наумовича.
      Никакой суетливости, никакого смущения. Каждое движение его крупного тела, облаченного в дорогой костюм, исполнено самоуважения и достоинства.
      – Здравствуй, Лида. – Он подает дочери горшочек с цикламенами и небольшой электрический самовар, расписанный хохломскими узорами. – Это Бабушке. Как она?
      – Спасибо, папа.
      – Как жизнь, Настя? – И, не ожидая ответа, протягивает Нине Елизаровне бутылку дорогого коньяка. – Здравствуй, Нина. Поставь на стол, пожалуйста.
      – Здравствуй, Витя, раздевайся.
      Виктор Витальевич еле кивает Александру Наумовичу и вопросительно поднимает брови, глядя на Евгения Анатольевича.
      – Это мой близкий друг Евгений Анатольевич, – с легким вызовом говорит Нина Елизаровна. – Познакомьтесь, Женя. Виктор Витальевич – мой первый муж.
      – Очень приятно, – радушно улыбается Евгений Анатольевич.
      Но Виктор Витальевич сразу же делает попытку определить разницу положений:
      – М-да… Забавно. Ну что ж. Вы знаете, я только что с заседания президиума коллегии…
      – Это наверняка безумно интересно, – безжалостно прерывает его Нина Елизаровна. – Но если ты поможешь расставить стулья…

***

      Сильно хмельной Мишка сидит в детском «Кафе-мороженом».
      А вокруг – мамы с маленькими ребятишками, бабушки с внуками, за угловым столиком – здоровый парняга с двухлетним сынишкой на руках, с женой и детенышем в складном креслице на колесиках.
      Допивает Мишка шампанское, отыскивает мутным глазом официантку:
      – Еще фужер!..
      – Уже четвертый, – говорит официантка и кладет Мишке счет.
      – Не считай. Неси! – Мишка бросает двадцать пять рублей на стол и неожиданно для самого себя говорит: – Я за вас кровь в Афгане проливал!
      Официантка приписывает к счету, дает сдачу и приносит Мишке шампанское.
      Отхлебывает Мишка полфужера, обводит соловым взглядом столики, и начинает ему казаться, что за каждым столом сидит Настя!..
      За одним – Настя кормит с ложечки годовалого…
      За другим – Настя с двумя близнецами!.. За третьим – Настя с грудным младенцем на руках!..
      За четвертым, в углу, – Настя с малышом в складном креслице, а рядом с Настей – молодой, здоровый парняга с двухлетним сынишкой на руках…
      Мишка залпом допивает фужер и кричит истошно на все кафе:
      – Настя!!! Настя!.. – И роняет голову на стол.
      В испуге начинают плакать дети. Молодой здоровенный парень передает жене сына и… выезжает из-за стела в инвалидной коляске. Он подкатывает к Мишке и трогает его за плечо:
      – Не шуми, браток. Дети пугаются.
      Мишка поднимает тяжелую голову, тупо смотрит на парня:
      – А ты кто такой?
      – Да никто я. Не шуми.
      – Я Афганистан прошел! – кричит Мишка и начинает сам верить в то, что воевал в Афганистане.
      – Один? – спрашивает парень.
      – Чего «один»?..
      – Один прошел, что ли?
      – Я душу свою там оставил!
      – А я – ноги. Чего же теперь, детей пугать? Уходи отсюда.
      – Извини… Извини, корешок, – лепечет Мишка.

***

      В большой комнате за накрытым столом все сидят полукругом, лицом к распахнутой двери Бабушкиной комнаты, а Виктор Витальевич стоя произносит тост:
      – «…коня на скаку остановит, в горящую избу войдет!..» – настоящая русская женщина, прошедшая вместе со своей страной, своей Родиной, тяжелый и славный путь, сумевшая сохранить и твердость характера, и нравственную чистоту своей души. Да, да! Души!.. «Души прекрасные порывы» старейшины этой семьи в трудные годы стагнации дали возможность ее дочери, моей бывшей жене, закончить исторический факультет Университета имени Михаилы Васильевича Ломоносова, а нашей дочери Лидии получить диплом Института Плеханова! Смею надеяться, что и младшая ее внучка – Анастасия, если сумеет избежать нынешнего тлетворного и разлагающего влияния некоторых, «родства не помнящих» сил, пытающихся сегодня ошельмовать и принизить весь пройденный нами более чем семидесятилетний путь, тоже станет полезным членом общества. И, перефразируя строки одного из лучших поэтов нашей эпохи, так и хочется пожелать вам, уважаемая виновница сегодняшнего торжества: лет до ста расти вам без старости! Год от года цвести вашей бодрости!..
      Виктор Витальевич заглядывает в Бабушкину комнату и приветственно поднимает рюмку:
      – Стоя! Стоя! За Бабушку все пьем стоя!
      Все послушно встают. Лида бросает взгляд на отца и даже глаза прикрывает от стыда и злости…
      Евгений Анатольевич, ошарашенный тостом Виктора Витальевича, смотрит на Нину Елизаровну. Та успокоительно берет его за руку и говорит прямо в маленькую комнату:
      – С днем рождения тебя, мамочка! Поправляйся!
      – Привет, Бабуля! – кричит Настя и толкает отца коленом.
      С трудом сдерживая смех, Александр Наумович подмигивает Насте и залпом выпивает рюмку водки.
      Все стоящие у стола тянутся бокалами в сторону Бабушкиной комнаты, а Бабушка неподвижно лежит в своей старинной кровати красного дерева и очень смахивает сейчас на покойницу: глаза закрыты, количество и расположение поздравительных цветов, окружающих ее сухонькое, бездыханное тельце, совершенно соответствуют погребальным.
      Так как это приходит в голову одновременно всем, то и оцепенение тоже становится всеобщим и жутковатым…
      Длится оно, к счастью, всего несколько секунд, потому что Бабушка вдруг приоткрывает один глаз и чуть подрагивает пальцами правой руки.
      Все облегченно вздыхают, шумно садятся за стол и начинают быстро закусывать…
      – Неужели это настоящий язык?! – в восторге восклицает Александр Наумович. – Откуда?! Я уже забыл, как он выглядит!

***

      В вагоне метро пьяный Мишка нависает над сидящим молоденьким сержантом милиции. У сержанта слипаются глаза от усталости.
      – Слушай, друг… Я с дежурства. Сутки не присел. Понял? Отвяжись ты от меня, ради Христа!
      – А если она скажет, что мы… это самое… Вернее, она… Так сказать, добровольно? – спрашивает Мишка.
      – Все едино – сидеть тебе как кролику.
      – А если я люблю ее?
      – Вот и люби. Сидя. И тебя там, в колонии… любить будут.
      – Как это?
      – Как, как! Через задницу – вот как! Там, кто за малолетку попал – сразу оприходуют!
      – Так я и дался!