Все группы вместе со своими «воспитателями» и тренерами заняты обучением и тренировками.

Первая учится плести альпинистские узлы манильскими тросами...

...вторая вынесла из щитового барака длинные столы – собирает на них и разбирает заново короткий немецкий автомат «шмайсер»...

...третья – лазает по шестам и канатам, осваивает веревочную лестницу...

...четвертая группа бросает тяжелые десантные ножи в два щита из толстых досок, прислоненных к задней стенке штабного домика. На щитах силуэт человека в натуральную величину. Силуэт, как плакат с мясной тушей в довоенном гастрономе, разделен на части и пронумерован. От попадания ножа в ту или иную часть тела зависит оценка...

...пятую десятку пацанов два немца и переводчик обучают сверлению шурфов в скале для закладки взрывчатки...

Тяпа и Котька-художник в одной группе. Занимаются лазаньем по подвесным шестам и канатам...

Худенький, маленький Тяпа все никак не может забраться по канату выше, чем на полтора-два метра. Обессилев, падает на землю.

Костя Чернов и еще пара пацанов, словно обезьяны, взлетают по шестам и канатам на пятиметровую высоту!..

– Почему это они могут, а ты нет?! – рявкает тренер на Тяпу.

– Ну, Жора, ты даешь! – говорит Тяпа. – Да потому...

– Я тебе, сопляку, не Жора, а Георгий Николаевич! – тренер за шиворот поднимает Тяпу с земли. – Твои же кореша могут...

– Сравнил жопу с пальцем, – спокойно говорит Тяпа. – Они «форточники» и «скокари». Они привыкши по стенкам в окна лазить. А у меня, Георгий... как там тебя... Николаич, – другая специальность. «Щипач» я, понял?

– Ты мне мозги не пудри! – строго говорит тренер. – Ты по «убойной» статье шел и за «групповуху»...

– Это я так, просто за компанию, за Котькой увязался...

– Ладно! Один хрен, – Георгий Николаевич берет Тяпу за пояс: – Давай подсажу...

– Зачем?

– Чтобы влезть тебе помочь, чудило! Давай-давай!..

– Ну, на... Бери. – Тяпа отстраняется от тренера, протягивает ему его же документы, фотографии.

– Что это?.. – растерялся тренер.

– Ксива-то твоя. Фотки какие-то... Держи, Георгий Николаевич. А то – «мозги не пудри». Не разевай варежку! Теперь дотямкал, что такое «щипач»? – спрашивает Тяпа тренера, держа левую руку за спиной.

Тренер рассовывает по карманам документы, фотографии. Группа пацанов, особенно Котька-художник, ржут в голос – видят, что спектакль еще не окончен.

Тяпа осторожно оглядывается по сторонам – не смотрит ли кто-нибудь из взрослых – и тихо говорит:

– Эй, Жорик... Волыну-то забери. Тебя ж без пушки никто бояться не будет.

И протягивает тренеру его же пистолет.

Тренер в ужасе хватается за расстегнутую кобуру, вырывает пистолет из Тяпиной худенькой ручонки, потрясенно шепчет:

– Ну, сволочи!..

...Потом Котьку-художника и Тяпу вместе с их группой два немца и переводчик обучают сверлению шурфов в скальной породе. Переводчик синхронно переводит слова двух немцев:

– Хочешь обрушить двухсотграммовой шашечкой тола карнизик тонн на триста – сверли вот под таким углом...

Немец показывает, под каким углом нужно сверлить шурф. Костя просверлил первым. Взмок от усталости, шапка в кармане, стаскивает с себя ветровку...

Немец ему что-то говорит, переводчик повторяет по-русски:

– Возьми другой коловорот и расширь отверстие.

– И так полезет, – отмахивается Костя и палкой начинает заталкивать в отверстие цилиндрическую толовую шашку.

Немец сердито отбрасывает Костю от шурфа. .

– Ах ты фашистяра сраная! Фриц недобитый!.. – огрызается Костя и замахивается палкой на немца.

Переводчик вырывает у него палку, орет:

– Заткни пасть, сукин сын! Хорошо, что это муляж, а не настоящая толовая шашка! Где бы ты был, художник гребаный?!

– Кот! Я и не думал, что ты такой тупарь!.. – удивляется Тяпа.

Костя понимает: не прав. С интересом спрашивает:

– А что, она может и без взрывателя ебнуть?

– А ты как думал?! Еще как еб... – Но тут переводчик спохватывается: – У тебя других слов, кроме матерных, нету?!

– Они все равно по-русски ни хера не тянут, – говорит Костя.

– А меня уже стесняться не надо?

– А чего мне тебя стесняться?

– Не тебя, а вас! – разозлился переводчик. – Я тебе кто – сват, брат?!

– А хрен тебя знает – кто ты... – отвечает ему Костя.

Темнота непроглядная...

Освещен только штабной домик. Да еще в одной палатке, в отделении, где живет воспитатель группы, теплится слабый свет от аккумулятора...

...В этой палатке, из своего воспитательского закутка, тренер Жора заглядывает в общее отделение, где в спальных мешках спят десять пацанов его группы.

Вглядывается, вслушивается, брезгливо сплевывает и начинает раздеваться, чтобы тоже улечься.

Но поднимается полог закутка, и появляется седая голова бронзово-загорелого кладовщика Павла Петровича.

– Жорка, – тихо говорит Павел Петрович. – Давай к полковнику.

– Что стряслось, дядя Паша?

– Маленькая летучка для дальнейших размышлений...

Небольшая комнатка забита усталым народом – тренерами, инструкторами, хозяйственниками...

Сам Вишневецкий сидит на собственной койке.

Над койкой довоенная фотография: он, жена и маленький мальчик стоят в теплой воде Черного моря и хохочут. Солнце, брызги, вдали белый теплоход...

– Все? – Вишневецкий посмотрел на старого кладовщика.

– Так точно.

Вишневецкий помолчал, посмотрел в изнуренные, усталые лица, простенько спросил:

– Ну как?

Все молча и тяжело вздохнули.

– А я и не обещал вам легкой жизни, – сказал Вишневецкий.

Тренер по рукопашному бою проворчал:

– Общую физическую укреплять им надо. Почти все – доходяги какие-то... За редким исключением.

– Так не из санаториев брали. С камерной баланды не нажируешь. Я вчера выбил особое разрешение Главка – нам утвердили усиленную пятую летную норму, как истребителям! Отожрутся, – сказал Вишневецкий.

– Если успеют, – заметил кто-то.

– Доктор! Жидкость против «формы двадцать» получили?

– Как у нас все любят засекречивать! – всплеснул руками доктор. – Как вшивость, так сразу же «форма двадцать»! Интересно, под каким номером, к примеру, триппер зашифровать?.. Получили мы эту дрянь, Антон Вячеславович, получили. Мажем. И утром мажем, и вечером. Хотя, по мне – остричь бы всех наголо, и все!

– Они должны выглядеть как обычные мальчишки, а не как солдаты первого года службы, доктор! Так что извольте их мазать, а через неделю доложите, что ни вшей, ни гнид у них нету. Ясно?

– Так точно, Антон Вячеславович! – Доктор явно сник.

– Что еще? Есть какие-нибудь особые наблюдения?

Поднялся воспитатель и тренер Жора. Георгий Николаевич.

– Разрешите, Андрей Вячеславович?

– Что у вас?

Жора стыдливо помялся, с трудом выговорил:

– Дрочут, Андрей Вячеславович!.. Виноват. В смысле – онанизьм чуть ли не поголовный...

– И мои тоже! – подхватил второй воспитатель.

– Точно! – подтвердил воспитатель третьей группы. – Ночью, не поверите, палатка так ходуном и ходит!

Все рассмеялись. Кроме полковника Вишневецкого и двух немцев. Переводчик тихо переводил им, а немцы серьезно качали головами.

– Фактов мужеложества не наблюдали? – спросил Вишневецкий.

– Никак нет, – ответили воспитатели.

– Тогда ничего страшного, – сказал Вишневецкий. – Подрочут и перестанут. Тренерско-преподавательский состав! Максимально загрузить их общефизической и специальной подготовкой. Ни секунды свободной! А когда начнем с ними горнолыжную, скалолазанье, восхождение с полной выкладкой, взрывные работы, парашютные – дневные, ночные – они так будут умудохиваться, что сами перестанут свои пиписьки лапать! Хорошо еще, если сил хватит вытащить их из штанов, когда отлить захочется... А то, что пока они дрочат, повторяю, ничего страшного. Когда же еще дрочить, если не в четырнадцать или пятнадцать лет? Не в старости же!..

– Ну, до старости они вряд ли догребут... – усомнился кто-то.

У штабного домика стоят Вишневецкий и седой кладовщик... Смотрят в спины расходящимся в темноту сотрудникам.

– Ключи от «виллиса» у тебя, Паша?

Павел Петрович порылся в карманах, вытащил ключи:

– Держи.

– На кой черт нужно было американцев улучшать? Так было удобно – нажал на тумблер, и все!.. – сердито сказал Вишневецкий.

– Я специально поставил туда замок зажигания от нашего ГАЗона, чтобы твой «виллис» никто не реквизировал.

– Ладно. Я скоро вернусь.

– Погоди, Антон... Поговори со мной. А то мне не с кем и словом перекинуться...

– Не прибедняйся, Паша. Мне уже стукнули, что ты тут двух пацанов прикармливаешь.

– Интересно, кто же у нас такой «крот»?

– Каждый третий, – усмехнулся Вишневецкий. – А что за пацаны?

– Занятные парнишки. Кот и Тяпа.

– Очень занятные! Один – вор-рецидивист, второй – малолетний убийца!.. – покачал головой Вишневецкий.

– Все мы убийцы, Антон, – тихо сказал кладовщик Паша.

– Тоже верно.

– Кстати, одного из них, маленького, Валентином зовут. Как Валюшку нашего... звали. То есть – вашего...

– Нашего, нашего, – грустно поправил его Вишневецкий. – Ты и свадьбу нам на Тянь-Шане когда-то устраивал, и на Памир в экспедицию в тридцать седьмом увез от греха подальше... И с Валюшкой нянькался не меньше нашего...

– Ага! Давай считаться – кто кому больше должен...

– Ладно. Иди спать. Я скоро вернусь.

– Успеешь. Постой тут, – приказал Павел Петрович. И исчез в темноте. Слышно было только, как отпирал двери склада, потом запирал. Вышел из темноты со «шмайсером».

– Держи... Береженого Бог бережет.

– Как говорила моя польская бабушка – «щаженего пан Буг щеже». Спасибо, Паша. – Вишневецкий закинул на плечо автомат.

– А вот это Машеньке передай. – И Павел Петрович вытащил из кармана консервную банку. – Пусть чайку попьет. Хорошая сгущенка – лендлизовская.

– Паша!.. Ну она же в батальоне на полном довольствии...

– В этом говняном батальоне, который нас стережет, такой сгущенки отродясь не видели!..

Осторожно ползет «виллис» Вишневецкого. На фарах – «бленды» с узкими щелочками для света.

Неожиданно дорогу перекрывает тяжелый железный шлагбаум. «Виллис» останавливается. Из темноты голос:

– Документы.

Вишневецкий достает удостоверение из кармана штормовки.

Вспыхивает сильный ручной фонарь с одной стороны, и сразу же – второй фонарь с другой стороны машины.

Один фонарь обшаривает лучом кузовок «виллиса», другой упирается в удостоверение, затем в лицо Вишневецкого.

Чья-то рука возвращает ему документ. Голос говорит:

– Проезжайте, товарищ полковник.

Шлагбаум поднимается, «виллис» трогается с места...

...Второй шлагбаум в ночи этой дороги:

– Документы!

И снова – один фонарь, другой...

– Здравия желаю, товарищ полковник! Проезжайте...

И шлагбаум поднимается...

На белой стене фотография мальчика Вали Вишневецкого, скончавшегося всего полтора месяца тому назад от брюшного тифа...

Висит она, словно иконка, в изголовье постели, в которой лежит молодая красивая пьяненькая женщина – мать этого покойного мальчика, жена полковника Вишневецкого, капитан медслужбы Маша Вишневецкая, мастер спорта СССР по альпинизму.

Разбросана повсюду ее форма с узенькими белыми капитанскими погонами. На табуретке, рядом с ее постелью, – большой медицинский флакон с притертой пробкой и остатками спирта.

А еще на табуретке – огрызки хлеба, вскрытая консервная банка, графин с водой, два стакана, половинка большого яблока «аппорт»...

– Что же нам делать, Тошенька?.. – плачет пьяненькая Маша. – Что же нам теперь делать, родненький мой?! Нету сыночка нашего...

Вишневецкий сидит рядом с ней на койке, одевается. Взял Машину руку, целует в ладонь, приподнимает Машу с подушки, прижимает к себе, гладит по голове, целует мокрое от слез лицо жены, смотрит в никуда... Только желваки на скулах шевелятся.

– Налей мне еще немного, – сквозь слезы просит Маша.

– Может быть, хватит, Машуня?

– Налей, Тошенька. Только не разбавляй. Я водичкой запью...

Вишневецкий наливает из флакона в стаканы понемногу спирта. Себе разбавляет, Маше подает чистый.

– Господи... – всхлипывает Маша. – За что ты нас, Господи?.. Валечку-то зачем?.. Сыночка нашего...

Вишневецкий не выдерживает, залпом опрокидывает стакан.

Закрыв опухшие от слез глаза, Маша цедит чистый спирт маленькими глотками.

Потом берет двумя руками графин с водой, пьет прямо из горлышка: вода течет по подбородку, льется на рубашку, на постель...

Вишневецкий забирает графин из ее рук, ставит на табурет.

– Как дальше-то жить, Антошенька?..

– Не знаю, – глухо говорит Вишневецкий.

Встает, натягивает на себя свитер, штормовку. Нащупывает в кармане штормовки банку со сгущенным молоком, протягивает ее Маше:

– Паша тебе прислал... Пусть, говорит, Машуня, чай там пьет.

Маша смотрит на банку, говорит почти трезвым голосом:

– У тебя хоть Паша там есть. А я здесь совсем одна...

– Жора! Жорик!!! Георгий, бляха-муха, Николаич!.. Ты посмотри, где я!!! – слышится восторженный крик Тяпы. _

Георгий Николаевич поднимает голову и на высоте пяти метров видит Тяпу, сидящего на перекладине конструкции, куда можно забраться только по гладкому шесту, канату или по веревочной лестнице.

– Молоток, Тяпа! – кричит тренер. – Теперь главное – не шваркнуться оттуда!

– Не боись, Жорик! – И Тяпа счастливым голосом, в ритме плясовой, начинает петь, дирижируя двумя руками: – «...Как умру, похоронят, похоронят меня и никто-о-о не узна-ает, где могилка моя-а-а!» Кот! Котяра, ё-мое!!! Гляди – я без рук могу!..

– Не выделывайся, шмакодявка! – кричит ему Котька-художник и перепрыгивает с каната на шест, переворачивается вниз головой и в таком положении соскальзывает с шеста на землю...

...Группы взмыленных и уже измученных пацанов заканчивают тренировку в одном виде, переходят к другому...

Только что он всаживал с лету тяжелый нож в расчерченный силуэт на дощатых щитах...

...как уже на скорость вяжет мудреные альпинистские узлы – «булинь», «беседочный», «ткацкий», «прямой», «узел проводника»...

Только что отстрелялся в тире из «шмайсера» и девятимиллиметрового парабеллума или «борхард-люгера» – оружие только немецкое!.. Сдал на склад дяде Паше и вот уже...

...как Котька с Тяпой, перешел на учебную скальную стенку...

А она высотой метров сорок – не меньше.

До самого верха в гранитные расщелины вбиты скальные крючья с кольцами и карабинами для страховочных веревок.

Несколько пацанов лезут по отвесной стене, обвязавшись страховочным концом, продетым сквозь кольцо скального крюка. На земле их страхуют два тренера и наиболее сильные и крупные пацаны.

– Две руки – одна нога! Или – две ноги, одна рука!.. – орет тренер, задрав голову вверх. – Чтобы обязательно было три точки опоры!!! Сто раз уже говорил!.. Ты что делаешь, Заяц?! Ты чего на пальцах повис сволочь?!! Убиться хочешь?.. Ногу, ногу ставь, раздолбай!!! Вот так... Молодчик. И не гони картину... Помедленней.

– Бабай! Бабай, кому говорю?! – орет второй инструктор. – Не отклячивай жопу, мудила!.. Прилипни к стенке! Что, очко играет?! На земле-то вы все храбрые!..

– А мы и здесь – не хрен собачий! – орет со стенки паренек с лукавой рожей. – Гляди!!!

На высоте пятнадцати метров он нахально отстегивает от страховочного пояса карабин с веревкой:

– Я по водосточным трубам на пятые этажи лазал, и меня никто не страховал, да еще с «помытым» шматьем вниз спускался!.. А уж тут-то – в гробу я всех видел и в белых тапках!!!

– Кончай, Матаня! Пристегнись немедленно!.. Спустишься, уши надеру, как щенку, сукин ты сын!!! – орет в испуге тренер, в руках у которого провисла отстегнутая страховочная веревка Матани.

Котька прилип к стене на метр выше Матани. Говорит ему тихо:

– Не дури, сучонок. Нашел место хлестаться, говнюк...

Матаня смотрит на Котьку снизу голубыми глазами, ухмыляется:

– А вот заложимся – кто быстрее до верху доскачет?! Ты же вор авторитетный, проиграть не захочешь – люди смотрят...

– Я потому и авторитетный, что с дураками в очко не играю, – отвечает ему Котька и осторожно начинает лезть выше.

– Обвирзался, да?! – кричит Матаня. – Гляди, сявка!!!

Ловко и быстро Матаня карабкается по отвесной скале без страховки...

– Ну, гад... – в ужасе шепчет тренер. – Пронеси, Господи!..

Матаня уже почти поравнялся с Костей Черновым, как неожиданно кусок скальной породы под его ботинком выкрашивается из отвесной стены, и...

...Матаня срывается вниз с пятнадцатиметровой высоты!.. Глухой и хлюпающий удар худенького мальчишечьего тела о жесткое, каменистое плато, и в ту же секунду...

...один из тренеров и двое пацанов-страховщиков оказываются обрызганными кровью Матани...

– Держать страховку!!! – кричит второй тренер. – Всем вниз! Медленно... Никакой торопливости!.. Выбирайте слабину троса... Витя! Посмотри, что с Матаней... Доктор!!! Доктор!!!

Второй тренер подходит к неловко скрюченному телу Матани. Открытые голубые глаза веселого «форточника» застыло смотрят в далекую снежную вершину. Из-под затылка расползается черная лужа.

– Готов Матаня, – говорит второй тренер.

А вокруг уже стоит толпа измученных пацанов и тренеров, немцы с переводчиком, кладовщик Паша, повар и Вишневецкий...

– Та-ак... – говорит Вишневецкий. – Кто следующий?..

У щитового барака – курилка. Деревянные скамейки вокруг врытой в землю бочки с водой. В воде плавают окурки, мусор...

Десяток пацанов сидят обессиленно, покуривают.

Чернявый паренек в наколках фальшиво тренькает на гитаре, а Тяпа теперь уже совсем тоскливо поет:

– «...Как умру, похоронят, похоронят меня... И никто-о не уз-на-ает, где могилка моя-а... И никто не узнает, и никто не придет, только ранней весно-ою соловей пропоет...»

Котька-художник приделывает к концу десятиметровой альпийской веревки старую кожаную варежку. Вкладывает в нее для тяжести небольшой круглый камень, накрепко привязывает варежку к концу веревки...

Все такие выпотрошенные, что и разговаривать нету сил.

Мимо проходит Вишневецкий. Услышал заунывного Тяпу, спросил:

– Тяпкин! У тебя других песен нету?

– А как же, гражданин начальник! – дурашливо восклицает Тяпа. – Для вас? Сделаем-с!!!

Тяпа мгновенно вскакивает на скамейку, заламывает руки и, обращаясь к чернявому с гитарой, томно просит:

– Маэстро, музычку!..

И, не дожидаясь первого аккорда, грассируя «под Вертинского», очень неплохо поет:

– «...и тогда с потухшей елки тихо спрыгнул Ангел желтый и сказал: „Маэстро, бедный, вы устали, вы больны... Говорят, что вы в притонах по ночам поете танго!.. Даже в нашем светлом небе были все удивлены...“

– Откуда это у тебя? – прерывает его Вишневецкйй.

– От одной очень жалостливой эвакуированной бляди. Она кобеля себе приведет, меня за дверь, эту пластиночку на патефончик и... понеслась по проселочной!.. А я под дверью слушаю и запоминаю. Спеть дальше?

– Не надо. И в качестве кого же ты у нее жил?

– А вроде домашней собачки. То принеси, это... Карточки отоварь... За винцом сбегай – не видишь, мама устала?..

– Так это была твоя мать?..

– А кто ж еще!

– Ну а потом? – Вишневецкйй с интересом разглядывает Тяпу.

– А потом – суп с котом. Ее мусора замели, а меня – под жопу!

– За что замели?

– За полный букет – от мягкого триппера до твердого шанкера. Она в больничке себе вены перерезала, и... общий привет!

– А отец?.. – настороженно спросил Вишневецкий.

– Отец?! А что такое отец, гражданин начальник?

Уж на что пацаны были уставшими, а и те заржали в голос.

– Я – Антон Вячеславович, а не «гражданин начальник». Понял?

– Чего ж тут не понять? Не пальцем деланный.

Вишневецкий повернулся к Котьке-художнику:

– Художник! Откуда у тебя трос альпийский?

– Дядя Паша дал.

– И что ты там мостыришь?

– «Закидуху», Антон Вячеславович.

– У «закидухи» на конце «кошка» должна быть. Якорек такой.

– Пока и эта сгодится, – отвечает Костя.

– Ну-ну... – И Вишневецкий ушел к штабному домику.

Что-то дожевывая на ходу, из столовой вышел крупный парень в окружении трех мелковатых пацанов.

– Вова Студер со своими шестерками... – с опаской проговорил один, сидящий у бочки.

– И где он себе ксивы закосил на малолетку? – удивился другой паренек.

– Когда вышак будет корячиться – любые ксивы найдешь.

– Пацаны трекали, что ему семнадцать еще в прошлом году было...

– Счас опять начнет права качать – «я там чалился, я здесь срок мотал, у меня три ходки в зону! Я весь такой медякованный!..»

Подошел Вова Студер со своей компахой.

– Закурить! – приказал Вова.

Один из сидевших протянул ему пачку «Звездочки». Вова вытащил одну тоненькую папироску, пачку спрятал себе в карман, прикурил от зажигалки, сделанной из винтовочного патрона,

– Ты что, Студебеккер?.. Папиросы-то отдай, – заныл пацан.

– Какие еще папиросы?! – сказал Вова. – Ты знаешь, с кем говоришь? Ты еще на свет не вылез, а я уже срока мотал, по тюрьмам чалился!.. Да у меня только в зону уже пять ходок было!..

– Четыре, – сказал чернявый паренек в наколках и с гитарой.

– Чего-о-о?! – повернулся к нему Вова Студебеккер.

– Вчера говорил, что четыре ходки, – спокойно сказал чернявый и тренькнул на гитаре.

Котька-художник сделал вид, что его это толковище не касается. Встал со скамейки, отошел шагов на десять, крикнул:

– Тяпа! Возьми веревку, растяни во всю длину!..

Тяпа взялся за конец с варежкой и камнем, отошел еще дальше Котьки-художника. Расправил веревку, выровнял...

– Хорош! – крикнул ему Костя. – Отпускай!..

Тяпа отпустил веревку и оказался на большом расстоянии от назревающего скандала. А Костя стал аккуратно сворачивать веревку.

Никто не придал этому никакого значения, потому что Вова Студер уже переключил внимание на чернявого с гитарой:

– А ты, сука, считал мои ходки?!

– Сядь, Студер, отдохни. А то небось замаялся – там чалился, здесь сидел, в зону – пять ходок... Получается – за что бы ты ни взялся, тебя сразу за сраку и на парашу. Надо же, уркаган в законе, и такой невезучий. То ли с талантом у тебя слабовато, то ли – лапша на уши, а? Или ты просто от фронта косишь под малолетку? – усмехнулся чернявый.

– Меня сейчас для фронта готовят, подлючий твой рот!..

– А мы все здесь на экскурсии, да? – рассмеялся чернявый.

– Да ты знаешь, что я сейчас с тобой сделаю?!!

– Кончай напрыгивать, Студер, – сказал ему Костя.

– Кто это тебе так хлебало разрисовал? – спросил Студер Костю.

– Такая же сволочь, как и ты, – ответил Костя.

– Ладненько, я потом тебя с другой стороны распишу, – мирно проговорил Студер. – А пока вот с этим черножопеньким разберусь.

И спросил, глядя прямо на чернявого:

– Ты – жид или армяшка?

– И то и другое, – скорбно покачал головой чернявый.

– Значит, жид! – Студер нехорошо ухмыльнулся. – Обрезанный?

Перетрусившие поначалу пацаны очухались, зашумели:

– Кончай, Студер!..

– Чего вяжешься?

– Сказали же тебе!

Студер оглянулся – нет ли поблизости начальников:

– Цыть, сявки обосранные! Жить надоело? А ты, жидяра пархатый, отвечай – обрезанный или нет?

– Нет, – спокойно сказал чернявый.

– Ай-ай-ай! – рассмеялся Студер. – Как же тебе не стыдно? Жид – и не обрезанный. Сейчас мы это поправим!..

Из-за высокого горного ботинка Студер вытащил заточку и приказал чернявому:

– Вынимай болтяру!

– Погоди, штаны спущу, – покорно сказал чернявый.

– Кончай, Маэстро! Не делай этого!

– Что, евреи – не люди?! – зашумели пацаны.

Но Студер даже внимания не обратил на их крики.

И еще Студер не увидел, как чернявый по кличке Маэстро, делая вид, что расстегивает штаны, достает из-под куртки... велосипедную цепь – страшное оружие налетчиков сорок третьего...

– Вынимай, вынимай свою мотовилу, жидяра необрезанная, – ласково говорил Студер. – Сейчас мы вернем тебя в настоящую соломоно-хаимовскую веру...

Но в эту секунду раздался звонкий голос Котьки-художника:

– Эй, Студер вонючий! Глянь-ка сюда!..

Костя резко взмахнул своей «закидухой», и тяжелый конец веревки с кожаной варежкой и камнем внутри мгновенно обвился вокруг толстых ног Вовы Студера.

Последовал резкий рывок, и Вова Студер с размаху шлепнулся на землю, ударившись головой о край скамейки. Да так и остался лежать неподвижно...

Костя подошел, смотал свою «закидуху» в кольца, наклонился на Студером, сказал удивленно:

– Живучий, гад...

Чернявый Маэстро тихо сказал Косте:

– Напрасно ты встрял... Я бы его и сам уделал. – И показал Косте велосипедную цепь с кожаной петлей для руки.

– Выброси. А то за нее еще «вниз» спустят, – сказал Костя.

Маэстро почти незаметно утопил велосипедную цепь в бочке с водой и окурками, сказал ошеломленным пацанам:

– Чего стоите? Тащите этого барана в санчасть!.. Скажете – упал Вова Студер. Споткнулся и упал.

– Видать, торопился куда-то, – соболезнующе вздохнул Тяпа.

– И куда спешил?.. До занятий еще полчаса, – сказал Костя.

Пацаны взялись было поднимать Вову, но Костя неожиданно остановил их:

– Погодите!

Залез в карман куртки Вовы Студера, вытащил оттуда пачку папирос «Звездочка», отдал ее пацану – хозяину этой пачки:

– На высоте и так с трудом дышится, а вы, засранцы, еще и курите!.. Ну, чего уставились?! Волоките эту сволочь в медпункт, а то в натуре подохнет...

Вову понесли в медпункт.

Маэстро тренькнул на гитаре, попросил Тяпу:

– Потом напоешь мне еще раз про этого... Ну, как его?.. Про «желтого ангела»? Я, может, мотивчик подберу. Ладно?

– Ладно, – сказал Тяпа. – А ты и вправду – еврей?

– А черт его знает... На всякий случай числюсь молдаванином.

На первое восхождение шли тремя группами по десять человек.

Первую вел сам Вишневецкий, замыкал доктор.

Ниже метров на пятьдесят – вторая группа. Ведущий – кладовщик дядя Паша, замыкающий – тренер по рукопашному бою.

А еще ниже – третья группа. Ее ведет переводчик, замыкают два немца из соединения «Эдельвейс»...

Высоко и холодно... Уже ни кустика, ни травинки. Под ногами скальная порода, осыпь каменного крошева...

Идти очень трудно. Тем более что на каждом пацане – груз непосильный!

Обычный «джентльменский» набор альпиниста – ледоруб, молоток для скальных крючьев, крючья, запасной трос, стальные «кошки» для льда, связка страховочных карабинов, ледовые крюки, туго набитый рюкзак – дополнен...

...короткоствольным автоматом «шмайсер» с запасными рожками, брезентовым поясом с толовыми шашками от 75 до 250 граммов, а в нагрудном кармане в узеньких прострочках – взрыватели ТАТ-8... Не дай Бог, ударишься обо что-нибудь грудью – так сердце и вырвет!

На поясе еще висят бухточка бикфордова шнура и тяжелый десантный нож...

Пацаны покрупнее тащут на себе свернутые перкалевые палатки.

А на ногах пудовые горные окованные ботинки с «триконями» – трезубчатыми стальными шипами на толстых подошвах!..

Кто-то еще и коловороты для взрывных шурфов несет...

...Потом был короткий привал. Измученные мальчишки валились на землю, жадно глотали разреженный горный воздух широко открытыми ртами.

– Не лежать! Сесть немедленно – опорой на рюкзак!..

– Поправить снаряжение!

– Короткий, спокойный вдох, длинный выдох!..

– Перешнуровать обувь!..

– Сколько раз повторять: никаких резких движений, никакой болтовни на переходе! Ногу – на всю ступню!.. Ступни – параллельно, под ноги смотреть обязательно!.. – раздавались негромкие приказания ведущих и замыкающих.

– Пятнадцать секунд считаем свой пульс! – кричит доктор. – По отмашке начинаем, по отмашке заканчиваем. Умножаем на четыре...

Доктор смотрит на секундомер, поднимает руку:

– Внимание! – Резкий взмах. – Начали!..

Пацаны считают свой пульс...

– Стоп! – Доктор выключает секундомер. – Калуга?

Молчание...

– Калуга?! Оглох, что ли? – . рявкает доктор. Белесый паренек тоскливо смотрит вдаль на снежные вершины.

– Митька!.. Калуга... Тебя спрашивают, – толкает его Котька.

– А-а... Сорок! – спохватывается Калуга. – Сто пятьдесят!..

– Сто шестьдесят! – поправляет его доктор. – Студер!

– Сорок пять. Не помножить... – У Вовы перевязана голова.