* * *

Все это началось еще черт знает когда...

В те замечательные и навсегда оставшиеся в истории России советские времена, когда в результате заботливого и мудрого постановления партии и правительства во всей нашей необъятной родине – «...с южных гор до северных морей...» – очереди за водкой по своей протяженности обскакали знаменитые московские мавзолейные очереди, завивавшиеся мрачной гигантской анакондой по Красной площади – от входа в усыпальницу вождя мирового пролетариата и дальше, вдоль Кремлевской стены, аж до середины Александровского сада. А уже там хвост этой фальшиво-скорбной провинциальной рептилии терялся в чаще околокремлевских дубрав и неподкупных милицейских нарядов того времени...

В этот эпохальный для всей страны год киносценарист Сергей Александрович Мартов сидел в сорока километрах от Ленинграда, на берегу Финского залива, в поселке Репино, среди песка и сосен, бесстрашных белок и осторожных ежей, в конце улочки с древним названием – Новая, в Доме творчества Союза кинематографистов СССР.

Сидел он на втором атаже в своей постоянной комнате номер тридцать два и лудил очередные поправки к своему очередному сценарию.

В этом ремесле Сергей Александрович был человеком опытным.

К моменту постановления о насильственном внедрении трезвого образа жизни в сознание советского человека по сценариям Сергея Александровича было уже сделано десятка полтора больших художественных фильмов и штук тридцать коротких документальных.

Все эти сценарии, а также две книжки и одна пьесочка (по собственному же киносценарию) были сочинены и написаны Мартовым именно в Репино, именно в этом Доме, именно в его тридцать втором номере. Он приезжал сюда ежегодно и сидел здесь безвылазно месяцев по пять. А то и больше.

Только один сценарий Мартов написал в Болшево – подмосковном Доме творчества. Ленинградско-Репинский был в том году на ремонте. В Болшево Мартов тосковал по Репино, и работа у него шла там тяжко, нудно и неповоротливо...

Картина по этому сценарию получилась более чем посредственной. Расхожее утешение любого драматурга, что, дескать, «в начале было слово...» и это «слово» просто бездарно прочтено режиссером-постановщиком, не уберегло от обид и унижений, которыми Мартов сам себя накрутил до отказа. Это он умел делать превосходно.

Уже после выхода картины на экран Мартов как-то перечитал тот свой подмосковный сценарий и понял – сочиненьице-то слабенькое.

«В неволе – не размножаюсь, – подумал тогда Мартов. – Носа из Репино больше не высуну!» И с тех пор даже для «Мосфильма» сочинял сценарии только в ленинградском Доме творчества. В Репино.

Летом прикармливал знакомую отважную белку Фросю, которая нахально прыгала к нему на балкон с близко нависающей ветки дерева и лопала прямо у него с рук, а зимой, на свою беду, приваживал банду наглых и вороватых синиц. Синицам было глубоко наплевать на стук пишущей машинки, они ни черта не боялись, влетали через открытую форточку в комнату, склевывали все, что было съедобным, тырили и раздербанивали сигареты, а иногда и какали на рукопись, совершенно не смущаясь присутствием ее автора.

Мартову было сорок семь. Когда-то он женился на Юленьке Кошич – молоденькой балерине из Малого оперного театра. А спустя несколько лет, в киноэкспедиции на Алтае, где снималась картина по его сценарию, закрутил сумасшедший роман с одной польской актрисой и, вернувшись в Ленинград, во всем признался жене.

– Так будет честнее, – сказал тогда Мартов, внутренне восхищаясь собственной порядочностью. – Квартиру я, естественно, оставляю тебе, а машину... Не возражаешь?

– Ну о чем ты говоришь! – всхлипнула Юленька.

Речь шла о последней модели сорокатрехсильного «Запорожца», который по тем временам в небогатых кинематографических кругах имел статус сегодняшнего, прямо скажем, не самого дорогого «мерседеса».

Развод прошел тихо и элегантно, без взаимных претензий и имущественных споров, под нескрываемые симпатии всего состава народного суда Выборгского района города Ленинграда.

Спустя пару недель Юленька уехала с театром на гастроли во Францию, да там и осталась. Навсегда.

Жгучий роман Мартова с польской актрисой как-то иссяк сам по себе и мягко растворился в повседневной житейской суете. Тем более что сразу после Юленькиного побега последовал категорический запрет «компетентных органов» на любые зарубежные поездки бывшего мужа бывшей артистки Малого театра Кошич Ю.И. – уважаемого члена Союза кинематографистов и Союза писателей СССР, лауреата Государственной премии, кинодраматурга Мартова С.А.

Года через три титаническими усилиями двух творческих союзов этот запрет с Мартова был снят, и Сергей Александрович снова стал ездить во всякие заграницы, но с тех пор, да и в дальнейшем, ни разу не испытал даже малейшего желания хоть как-то изменить свое личное существование. Разве что поменял «Запорожец» на «Жигули» третьей модели. А спустя еще пару лет пересел на «девятку». Вот и все перемены.

Время от времени около него возникали разные молоденькие барышни студенческого размера, и тогда главным для Мартова было уследить за тем, чтобы эти девицы достигали нормального половозрело – «употребительного» возраста, а не уголовно-наказуемого, щенячьего. Ибо бурная акселерация последних двух десятилетий прошлого века могла ввести в заблуждение даже очень опытного ходока...

Итак, представлен наш первый Персонаж того далекого времени – сорокасемилетний, бездетный, холостой и достаточно преуспевающий кинодраматург Сергей Александрович Мартов.

Все по науке. Одновременно с представлением Персонажа начальной части этой истории...

...обозначено и Время Действия. Тогдашняя Эпоха: незабываемый государев указ о вреде пьянства, сразу же давший советскому народу грандиозный скачок благосостояния за счет резкого увеличения производства сивушного самогона во всех регионах нашей необъятной родины. Теперь его изготовлением счастливо занимались все слои советского общества – от вечно пьяных кочегаров пригородных котельных до умеренно пьющих действительных членов Академии наук. Причем академики гнали самогон намного качественнее, чем это делали кочегары...

По тем же незыблемым канонам сюжетосложения названо и Место Действия начала этой истории – бывший финский курорт Куоккала, с 1939 года переименованный в советский поселок Репино. Улица Новая, 2, Дом творчества Ленинградского отделения Союза кинематографистов СССР, второй этаж, в конец коридора, комната № 32...

...где за пишущей машинкой сидел киносценарист Сергей Александрович Мартов и покорно «обозначал» переделки ряда незначительных сцен второго варианта своего сценария, вызвавшего некоторое недовольство в рядах бдительной редактуры.

«Вы просите песен? Их есть у меня!» Вам нужны поправки к сценарию? А мне нужны деньги – пятнадцать процентов от договорной суммы, причитающиеся автору после принятия второго варианта. А уж если повезет и второй вариант примут как окончательный, и Госкино его утвердит, – то позвольте и окончательный расчетик получить. Тогда я на вас вообще болт забил!.. Вот мы в этой сценочке сейчас поменяем «Здрассте!» на «Здрассте вам с кисточкой!!!», перенесем действие из интерьера на натуру и будем считать, что эпизодик в корне переделан. Согласитесь, что в нем возникло совершенно иное звучание! Неужели сами не видите?..

Раздался стук в дверь. Мартов с удовольствием отодвинулся от письменного стола, потянулся и крикнул:

– Да, да! Входите!..

Дверь распахнулась. В проеме стоял сорокалетний крепыш, бывший военный моряк, ныне коммерческий директор какого-то очень крупного предприятия – Петя Каретников.

Никакого отношения к кинематографу Петя не имел, но был всегда и всем нужен и никому никогда ни в чем не отказывал. А мог Петя многое. И телефон поставить вне очереди, и с кооперативной квартиркой поспособствовать, и дубленочку прямо с базы получить, и осетринку горячего копчения, по его звонку, со стороны хоздвора Елисеевского вам вынесут...

Да что там осетринку! А скольким деятелям разных искусств Петя автомобильчики помог получить? Прямо из Горького или из Тольятти, с заводов. Как поговаривали, специальной экспортной сборки – с веберовскими карбюраторами, с мишленовской резиной...

Ну а уж когда весь актерский состав театра Товстоногова стараниями Пети Каретникова был автомоторизован, то, сами понимаете, на всех недоступных для простого люда спектаклях, а уж тем более премьерах на лучших местах восседал Петр Васильевич Каретников с супругой или с какой другой, не менее достойной дамой...

Это тому золотому времени принадлежит острота Ефима Копеляна, сказавшего, что отныне первая сцена страны будет называться – «Драмкружок при гараже Большого драматического театра»...

Вот почему Петя Каретников всегда был желанным гостем во всех сурово закрытых домах творчества – писательском, кинематографическом, вэтэошном, куда могли попасть только лишь члены этих творческих союзов. Здесь его все знали, здесь он был со всеми знаком, а с рядом очень известных личностей из мира искусств (особенно с теми, кто никогда ничего у него не просил – вроде Сергея Александровича Мартова) Петя Каретников искренне приятельствовал...

А еще Петя, помимо своей прямой работы, истово заседал в разных горкомовско-исполкомовских комиссиях, мило и ловко выкраивая для себя любимого кучу весьма ощутимых трофеев с боевых полей своей бурной общественно полезной деятельности...

– Мартов, обедать идешь? – спросил Петя, оставаясь в проеме двери.

– Заходи, не торчи в коридоре.

Мартов встал, открыл небольшой холодильник, вытащил оттуда полбутылки «Столичной»:

– Сейчас вот разомнемся по соточке и пойдем в харчевню. Очисти сырок плавленый и подели его по-братски. Закусим классикой жанра.

– Ты где обычно теперь водку берешь? – с интересом спросил Петя.

– Я ее обычно нигде не беру. Я ее покупаю в «Волне». Ресторанчик такой на берегу залива. Видел?

– Но там же дикая наценка! – с укором сказал бережливый Петя.

– А ты предлагаешь мне по нескольку часов давиться в магазинных очередях? – спросил Мартов и разлил водку по стаканам. – Давай!

Петя поднял стакан, зачем-то посмотрел сквозь водку на свет и задумчиво проговорил:

– Знаешь, старик, хоть и говорится, что связями не делятся, но... Я тебе дам один телефончик, позвонишь, скажешь, что от меня, и отоваришься без всяких очередей и наценок. Есть у меня один типчик по этой части. Из управления торговли. Будь здоров...

Каретников недавно вернулся из какого-то полукругосветного плавания на каком-то роскошном круизном лайнере. За тяжкую и очень твердую валюту это советское судно возило гулять по свету не стесненных в средствах западных немцев и англичан.

Петя же попал туда бесплатно, «по своим наработанным связям» – через Балтийское морское пароходство, собственное таинственное предприятие и наверняка Комитет государственной безопасности. Он даже был вписан в судовую роль, как «дублер второго пассажирского помощника».

Вот уже несколько дней Мартов развесив уши слушал симпатичные и остроумные рассказы Каретникова об этом круизе, разглядывал фотографии, привезенные Петей из путешествия по морям и океанам.

– Жаль, что я этого всего не видел, – завистливо вздохнул Мартов. – Хорошее кино можно было бы сделать...

– Не боись, Мартов, – сказал Петя, аккуратно разрезая треугольный плавленый сырок на ровные половинки. – Я тебя сведу с одним писателем – своим бывшим сослуживцем, – он как раз на таких пассажирских судах черт-те сколько помполитом плавал – первым помощником. Он тебе про морские дела столько наговорит!

– Ты это о чем? – удивленно спросил Мартов, разливая остатки водки по стаканам.

– Вместе напишете киносценарий про такой круиз. Он жутко хочет в кино прорваться! Я уже пару его рассказов кое-куда пристроил. Сейчас он повесть заканчивает. Мне сказали, что он просто прирожденный прозаик!

– Пошел ты, Петя, знаешь куда... Во-первых, я никогда не берусь сочинять с чужих слов и про то, чего не знаю, а во-вторых, я вообще не умею писать в соавторстве. Давай, Петро, маханем остатки водяры и пойдем в столовку. А то уже без четверти три, обед кончается, а я как поддам – так супчику хочу до смерти! Будь здоров, Петюня...

«Ну, Петя – шустрила! Придет же такое в голову...»

Не хватало еще Мартову связываться с каким-то начинающим прозаиком. Мартов знал, что даже зубры советской романистики люто завидуют киносценаристам. Причина зависти четко поддавалась вскрытию при помощи всего двух самых примитивных арифметических действий – сложения и вычитания.

За семьдесят пять страниц сценария для полнометражного фильма киностудии платили от шести до восьми тысяч рублей. В зависимости от имени и заслуг сценариста. Когда же фильм выходил на экран, то сценаристу еще доплачивали и «потиражные» – примерно полтораста процентов от договорной суммы. А это еще минимум девять тысяч. А то и больше...

Итого за один сценарий – пятнадцать! При стоимости «Запорожца» в три с половиной тысячи рублей этот гребаный сценарист за одну свою тощенькую рукопись мог купить сразу четыре «Запорожца» или два с половиной «жигуленка»!

В издательствах же за роман в пятьсот машинописных страниц писателю платили от четырех до шести тысяч. Минус налоги, то, се, пятое, десятое, и что? Максимум – полтора «Запорожца»...

Отсюда и завистливо-презрительное отношение братьев-писателей к наглецам-сценаристам. Презрение, дивным образом уживающееся с неукротимым желанием тех же прозаиков жадно прильнуть к этой омерзительной, сладко и зазывно пахнущей кинокормушке...

Когда же такое все-таки случалось, почти всегда возникал скандал. Даже очень хорошие прозаики не умели писать киносценарии. Не умели мыслить экраном, не умели «монтажно» выстраивать сцену. Не понимали, что вместо длинного – в страницу, хорошо написанного, страстного монолога можно просто сплюнуть в сторону и это будет намного выразительнее и точнее...

Ну не могли братья-писатели уразуметь, что написание киносценария и сочинение романа – понятия абсолютно разные. Хотя и то и другое делается так называемыми литераторами. Это примерно то же самое, если попросить проктолога сделать офтальмологическую операцию – сменить в глазу помутневший хрусталик или снять катаракту. Вряд ли проктолог на это согласится. Если он, конечно, не полный идиот. А казалось бы – и тот врач, и этот...

Не могли они понять, что кино в то время приносило от восьмисот до тысячи двухсот процентов прибыли от затраченных на него средств. А посему гонорар автору сценария – жалкая капля в океане тех денег, которые потом киносценарист принесет в советскую казну своим тоненьким сочиненьицем в семьдесят пять страничек! Даже если картина в итоге окажется полным дерьмом...

– Слушай, Серега... А откуда у тебя такая редкая для русского человека фамилия – Мартов? – уже в столовой спросил Петя Каретников. – Не от тех Мартовых, ну... который... «левое крыло меньшевиков» и так далее? Или Мартов – твой псевдоним?

– Ты хочешь узнать – не еврей ли я? – ухмыльнулся Мартов.

– Да ну перестань!.. Как ты мог подумать?!

– Мартов действительно псевдоним. Только не мой, а того меньшевика, ярого противника Великой Октябрьской и «красного террора» – Юлия Осиповича Цедербаума. Это ты знал?

– Естественно! – Петя был хорошо образованным членом партии с интеллигентными предками.

– Ну конечно! Чего это я спрашиваю?.. – рассмеялся Мартов. – Так вот, помер он, бедняга, где то за бугром в двадцать третьем... А мы, Петро, Мартовы исконно-посконные. Дед по отцу – протоиерей был, настоятель храма в Рыбинске. За что его с колоколенки и спихнули в девятнадцатом. Мамочка покойная – ярославско-купеческих кровей... А у тебя какие-то претензии к иноверцам?

Петя тонко и почти искренне сыграл возмущение:

– Прекрати сейчас же! Да у меня почти половина друзей... Я, к примеру, в этом круизе познакомился с одним совершенно потрясающим мужиком – главный доктор судна Витя Раппопорт... Виктор Семенович. Двадцать лет плавает! Я ему вот просто завтра же позвоню! Он приедет – ты увидишь. Судно сейчас в Бремерхафене на ремонте, а он в Ленинграде мается. Рейса ждет... Мужик, каких поискать! – Тут Петя на мгновение забыл о своем радужном интернационализме и по запарке добавил: – Хоть и еврей.

Приезд в Репино «потрясающего мужика» доктора Вити Раппопорта сыграл серьезную роль в дальнейших событиях.

Накануне его визита Мартов смотался к заливу в ресторан, закупил бутылку «Столичной» с расплывшимся чернильным штампом на этикетке – «Ресторан „Волна“» и выпросил у знакомого шеф повара полстакана красной икры. Для представительства. Чтобы не ударить в грязь лицом перед главным врачом круизного лайнера.

– Я тебе буду что-то должен? – деловито спросил Петя, показывая на водку и граненый стакан с икрой. – Могу упасть в долю.

– Да Бог с тобой... – поморщился Мартов.

– Хорошо, – быстро согласился Каретников. – Тогда я немного финской колбаски притащу и баночку крабов. У вас в Союзе писателей продовольственные заказы дают?

– А хрен его знает... Наверно, дают.

– Почему же ты не получаешь? Ты же член...

– Член, член. Но во-первых, я один. Как говорится, «...ни любви, ни тоски, ни жалости – даже курского соловья...» А во-вторых, я же почти всегда здесь – в Репино, на всем готовом. На кой мне хрен за сто верст киселя хлебать?

– А в Союзе кинематографистов такие продуктовые заказы есть?

– Понятия не имею, – сказал Мартов. – Ты, Петя, давай вали на станцию, встречай своего доктора, а я схожу на кухню, попрошу девок приготовить чего-нибудь вкусненького...

С подачи уважаемого в широких деловых кругах человека – Петра Петровича Каретникова, водоплавающий доктор Виктор Раппопорт приготовился к знакомству с известным сухопутным киносценаристом Сергеем Мартовым самым серьезным образом.

Из старого, потертого и неподъемного докторского портфеля под нервный смешок Каретникова были извлечены почти фантастические по тому времени бутылка шотландского виски «Лонг Джон», бутылка английского джина «Бифитер», французский коньяк «Наполеон» и литровая емкость советской экспортной водки «Золотое кольцо».

К алкогольному параду прилагались два лимона и поразительная по своей красоте квадратная банка испанской консервированной ветчины. Последним и ударным номером в этом санта-клаусовском представлении была стеклянная баночка черной зернистой икры иранского происхождения!..

– О черт!.. – тихо проговорил Мартов, глядя на все эти роскошества. – А я тут со своим жалким пузырем «Столичной»...

– Так прекрасно же, Сергей Александрович! – радостно воскликнул доктор Раппопорт. – Все равно не хватит! Поверьте опыту.

И оказался прав.

... Трехдневный загул в Доме творчества проходил «под большое декольте»!

В комнате номер тридцать два накурено было так, что при полностью включенном освещении в туалет нужно было перемещаться на ощупь.

Время от времени безвылазная пьянка комнатного разлива перемежалась периодическими и нетвердыми походами к берегу Финского залива в ресторан «Волна», массовой закупкой «Столичной» с чернильными штемпелями на этикетках, душераздирающим хоровым исполнением старых песен типа «Гремя огнем, сверкая блеском стали...» и «От Москвы до Бреста нет такого места...», а также разными мелкими безумствами в виде попыток подледного плавания брассом в замерзшем заливе и настойчивыми телефонными призывами каких-то барышень быстрого употребления...

И замечательными рассказами Виктора Семеновича Раппопорта о морском житье-бытье, о дальних странах, об островах и штормах, о печальной и постыдной необходимости советских морячков торговать заграничным ширпотребовским барахлом – иначе не проживешь.

Об обязательных презентиках и взятках в Балтийском пароходстве... О стукачестве, возведенном в категорию доблести и служебного роста... О пустяковой и трусливой контрабанде судовой команды – от мала до велика... И о массовом воровстве ни черта не боящихся береговых флотских начальников.

... В конце третьих суток, когда тайфун загула явно пошел на убыль из-за полного отсутствия каких-либо денег и физических сил, Петя Каретников могучим волевым напором «потянул одеяло на себя». Он заявил, что сейчас подгонит свою машину и отвезет Виктора Семеновича Раппопорта в Ленинград к его постоянному и трезвому месту жительства. Сдаст Витю жене и снова вернется в Репино. Где уже без малейшей капли алкоголя, просто под столовский супчик, они спокойно обсудят возможности Сережи Мартова попасть в такой вот круиз для создания киносценария о работе нашего советского лайнера в чуждых ему капиталистических водах Мирового океана...

Раппопорт и Мартов переглянулись, не сообразили, о чем это так бодро вещает Петя, и только спросили – не боится ли видный ленинградский деятель Петр Васильевич Каретников садиться за руль после такой замечательной трехсуточной гомерической пьянки?

– Для меня – двухсуточной, – спокойно поправил их Петя. – Со второй половины вчерашнего дня я капли в рот не брал.

Мартов и Раппопорт вгляделись в Петю и поняли, что тот глаголет святую правду. В отличие от Виктора Семеновича и Сергея Александровича Петр Васильевич Каретников был чисто выбрит, свеж, бодр и весело напорист.

– Какого же хрена ты вчера вечером вместе с нами валялся в снегу и вопил: «От Москвы до Бреста нет такого места...»? – плохо соображая, спросил тяжко похмельный Мартов.

– Да... почему? – с заметным усилием произнес все еще сильно нетрезвый морской доктор Витя Раппопорт.

На что Петя обаятельно улыбнулся и ответил им легко и незатейливо:

– С волками жить – по-волчьи... Что?

Когда Каретников благополучно отвез доктора Витю в Ленинград и вернулся в Репино, он разбудил спавшего мертвецким сном Мартова и рассказал ему, о чем они с ним – с Мартовым, оказывается, договорились за эти последние три дня.

Из давней симпатии к творчеству Сергея Александровича Мартова Каретников, как бывший профессиональный моряк, а ныне – человек с неограниченными связями, будет поставлять Мартову материал и консультантов. У него уйма знакомых капитанов дальнего плавания, и они могут порассказать Мартову столько, что тому покажется, будто он сам по морям, по волнам обогнул весь земной шар раз двести... И Мартову останутся пустяки – всего лишь свести все это в одну сюжетную историйку, которая и ляжет в основу сценария. Кроме всего, какое-то время превосходным консультантом может быть и Витя Раппопорт! Он все равно будет болтаться в Ленинграде еще месяц в ожидании своего очередного рейса. Тем более что они с Мартовым так понравились друг другу...

Это – раз. Второе. Еще до появления доктора Раппопорта в Репино Мартов заявил, что он никогда не будет писать о том, чего сам не видел. И Петя такую принципиальную позицию очень даже уважает.

Поэтому сейчас Мартов набросает только трехстраничную заявку на киносценарий, чтобы у «Ленфильма» были все основания заключить с ним договор. Завтра же Мартов берет в двух творческих Союзах – писательском и киношном – рекомендательные письма для Балтийского морского пароходства, а Каретников договаривается там с кем надо, чтобы в один из таких круизных рейсов (за бесплатно – на халяву) пошел бы известный киносценарист, лауреат Государственной премии, автор таких-то и таких-то фильмов – Сергей Александрович Мартов!

Тогда он своими глазами увидит все то, что увидел на таком судне Петя Каретников, и многое из того, о чем рассказывал ему Витя Раппопорт. И, вернувшись из круиза, напишет замечательный киносценарий!

Да, кстати!.. Виктор Семенович Раппопорт может вот еще где пригодиться: чтобы отправиться в плавание, Мартову все равно придется проходить медицинскую комиссию на Фонтанке, в лечебном центре Балтийского морского пароходства... Обязательное условие для получения загранпаспорта моряка. А у Вити в этом центре все схвачено. Как говорится, без проблем.

Но вот тут в травмированном трехсуточной поддачей мозгу Сергея Александровича Мартова возникло слабое подобие целой бури противоречивых чувств.

Он всегда-то не переваривал тщательно выстроенные планы, попахивающие элементарным, расчетливым торгашеством. А уж после такой глобальной пьянки, когда внутри измученного алкоголем организма все дребезжит и умоляет о немедленной опохмелке, стратегически четкая разработка П. Каретникова проникновения С. Мартова на круизное судно показалась ему несвоевременной и отвратительной. Как он, сукин кот, вообще смеет предлагать ему, Мартову, подобное?! В смысле – халявный круиз на их говняном лайнере...

Стоп, стоп, стоп!.. «Ямщик, не гони лошадей... Нам некуда больше спешить...»

И вот так – каждый раз. Как только Мартов в какой-либо ситуации, требующей от него сурового и принципиального решения, начинает надувать щеки и гордо выпячивать грудку, выясняется, что сам он уязвим не меньше тех, в кого направлены его справедливые и высоконравственные стрелы.

Ну, не получается, как в старом анекдоте: «вокруг все в дерьме, а Сергей Александрович Мартов – весь в белом...» А все почему? Во-первых, как всегда, – система, а во-вторых – слаб человек. И этому слабому человеку сейчас жутко хочется в кругосветное путешествие! По чужим морям и океанам в далекие города и страны, а вокруг иноземная речь, пальмы и золотая текила на раскаленном берегу, а на корабле вечерние коктейли, зовущие глаза молодых женщин...

Воображение, резко истощенное алкоголем, рисовало Мартову этих женщин только в двух вариантах: или почему-то лишь в каком-то танцевальном салоне, в длинных скользящих платьях, или – полутемная каюта, за иллюминатором плеск волны, полураздетая барышня, высокие каблуки, чулочки, кружавчики там разные... И все! И понеслась по проселочной!..

Но для того чтобы примитивные подростковые видения сорокасемилетнего Мартова стали осязаемой реальностью, другого пути попасть на это валютное судно, кроме того, который рассчитал и предложил Петя Каретников, не было.

– Выпить нету?.. – хрипло и неуверенно спросил Мартов.

– Обижаешь, начальник! – победительно хохотнул Петя и вытащил из кармана куртки «маленькую».

Спустя две недели сценарная заявка была написана.

Художественный совет одного из творческих объединений киностудии «Ленфильм» эту заявку принял, и с Мартовым был заключен договор на написание киносценария для полнометражного художественного фильма под условным названием «Обыкновенный круиз».

Мало того, ему даже был выплачен аванс, который Мартов достаточно быстро прогулял вместе с Петей Каретниковым и его приятелями дальнего плавания.

Петя пахал не покладая рук: он таскал к Мартову в Репино знакомых капитанов, первых помощников, штурманов, главных судовых механиков. Мартов принимал всех этих водоплавающих в своем тридцать втором номере Дома творчества Союза кинематографистов.

Отлично одетые мужики с простоватыми и умными физиономиями приезжали в Репино уже «затаренными» – каждый примерно с таким же представительско-джентльменским набором, с каким впервые заявился к Мартову и Виктор Семенович Раппопорт.

Морские мужики дальнего плавания умеренно и с любопытством выпивали с Мартовым и Каретниковым и со слегка отстраненной осторожностью отвечали Сергею Александровичу на все его заранее заготовленные вопросы.

Эти игры «спрашивайте – отвечаем» Мартов беззастенчиво выстраивал по точной схеме сэра Артура Конан Дойла, у которого «доктор Ватсон сознательно задавал идиотские вопросы мистеру Шерлоку Холмсу, чтобы тот мог на них умно отвечать».

Одновременно с вот таким, пока теоретическим, погружением Мартова в неизвестный ему материал шла и чисто организационно-административная работа – подготовка киносценариста Сергея Александровича Мартова к выходу в заграничные моря и океаны. Тут Петя Каретников просто превзошел самого себя!

Стандартные письма Союза писателей и Союза кинематографистов с просьбами «...разрешить Мартову С.А., лауреату... заслуженному деятелю... одному из ведущих кинодраматургов... быть зачисленным в состав экипажа такого-то судна для изучения тяжелого и благородного труда советских моряков и последующего написания киносценария, который ляжет в основу будущего фильма...» стараниями Пети Каретникова попали в нужные решающие руки хозяев Балтийского морского пароходства и, возможно, других организаций, которые отвечали за чистоту рядов советских граждан, стремящихся за любые границы своей родины...

Одновременно с движением писем по административной спирали Сергей Александрович Мартов при помощи Виктора Семеновича Раппопорта прошел необходимую медицинскую комиссию и получил «добро» на выход в море.

Остались пустяки – формальное собеседование в обкоме партии, получение «паспорта моряка» и представление капитану судна. И как можно тщательнее подготовиться к трехмесячному плаванию по доброй половине акватории земного шара. А уж там-то!..

А море Черное, курорт и пляж,

Там жизнь привольная чарует нас...

Там море синее, морская гладь,

Тебя так часто я там буду вспоминать.

– время от времени теперь мурлыкал Сергей Александрович.

Других морских песен Мартов не знал, а эту сладкую, щемящую, пахнущую магнолиями песенку привез несколько лет тому назад из Гагр, поразившись отважной и неординарной поэтической находке зарифмовать «пляж» и «нас».

Через три недели непрерывной деловой гульбы с капитанами Мартову позвонили из иностранной комиссии Союза писателей и сообщили, что в получении «паспорта моряка» ему отказано.

– Кем? – спросил Мартов.

– Не знаем. Кажется, обкомом.

Беспартийный Мартов пришел в ярость и по совету знающих людей отправил большое возмущенное заказное письмо в Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза.

Скорее всего это письмо не успело выйти даже за пределы Ленинградской области. Так как дня через четыре Мартова уже вызвали в областной комитет партии к инструктору обкома с фельетонно-искусственной фамилией Исправников.

Мартов надел костюм, повязал галстук, который никогда не носил, а на лацкан пиджака нацепил золотую медаль лауреата Государственной премии, предназначавшуюся в основном для совращения половозрелых барышень.

Исправников оказался инструктором, прямо скажем, невысокого полета. Он сидел третьим в большой и светлой общей комнате Смольного. Что, как ни странно, к стыду Мартова, еще более усилило его обиду. На мгновение ему показалось, что он достоин разговора с более высоким партначальником и в отдельном кабинете...

Потом, еще много лет, его буквально передергивало от омерзения, когда он вспоминал себя в тот момент – в галстуке, с медалью на пиджаке, огорченного тем, что его, Мартова, приняли на ранг ниже, чем он есть на самом деле!

На столе Исправникова лежало проштемпелеванное письмо Сергея Александровича в Центральный Комитет КПСС. Какие-то строчки (Мартов никак не мог разобрать какие) были аккуратно подчеркнуты тонким красным фломастером.

Не поднимая глаз от стола, Исправников задушевно объяснил Мартову, что отказано ему в такой долгой и дальней командировке лишь в силу искренней заботы партии и правительства о его драгоценном здоровье.

Дескать, у вас, Сергей Александрович, уже была одна операция на правой почке – камушки оттуда добывали... А вдруг и левая почечка камень начнет исторгать? Да еще в открытом море!.. А он у вас там есть. Камень. В левой почке. Что тогда? Знаете, сколько стоит такая операция за границей? Валютой!

– Откуда это вам все про мои почки известно? – с ненавистью спросил Мартов.

И тут впервые Исправников поднял на него глаза и негромко, тоном участкового, презрительно и отчетливо произнес:

– Положено.

Сергей Александрович Мартов закрылся на три месяца в своем любимом тридцать втором номере репинского Дома творчества и написал другой сценарий. За счет чего и погасил авансовый долг по несостоявшемуся «Обыкновенному круизу».

Сдал сценарий художественному совету студии, сел за баранку своего автомобиля и надолго уехал в Керчь, в мосфильмовскую киноэкспедицию, где снималась картина по его сценарию и по ходу съемок режиссеру были необходимы кое-какие сценарные переделки.

... А потом настали и вовсе другие времена.

В Западной Германии была издана книга коротких повестей Сергея Мартова. На самом деле это были его обычные киносценарии, написанные упругой, емкой и лаконичной прозой, как писали тогда почти все приличные сценаристы одной шестой части мира, обозначенной на советских географических картах красным цветом.

На Западе книга имела хорошую и шумную прессу – она попала в тот самый переломный момент, когда Европа ждала вывода советских войск из Германии и все русское было притягательно и похвально. Под этот всеобщий прилив доброжелательности немецкий издатель сумел продать книгу Мартова в два десятка стран, где ее перевели на все мыслимые языки.

Издатель прислал Мартову приглашение в Гамбург на так называемые публичные чтения, и Сергея Александровича неожиданно легко отпустили в эту поездку. Что-то за это время, видимо, все таки изменилось. Приоткрылись некогда наглухо запертые створки, многое перестало быть «государственным»; рассеялось казавшееся незыблемым; где-то растворились Исправниковы...

Кстати! А ведь прав был тогда этот инструктор обкома с фельетонной фамилией, проявив глубокую урологическую осведомленность: пошел-таки камень у Мартова из левой почки! И именно за границей! Да с такой чудовищной почечной коликой, что Сергея Александровича прямо с какого-то его очередного выразительного «чтения» под тоскливый и монотонный немецкий перевод отправили в знаменитую университетскую клинику, почти в бессознательном состоянии от болевого шока.

Но в одном верный боец партии товарищ Исправников тогда ошибся – он пророчил Мартову, что это произойдет с ним через месяц после разговора в обкоме и в открытом суровом море-океане. А случилось это только лишь через четыре года на замечательной северогерманской суше.

И еще. Говоря о том, каких огромных валютных денег может стоить такая операция за границей, товарищ Исправников даже и вообразить себе не мог, что это может стоить ТАК дорого!

Правда, все расходы по операции и пребыванию Мартова в клинике на себя любезно взяла организация под нескончаемо длинным названием – «VERWELTUNGSGESELLSCHAFT WORT». Или сокращенно «VG WORT». Что-то вроде советско-российского «Управления по охране авторских прав»...

С тех пор вот уже двенадцать лет Сергей Александрович постоянно живет в Гамбурге.

Живет холостяком, с каждым годом все чаще и чаще меняя приятельниц. И чем Мартов становится старше, тем его барышни оказываются все моложе и моложе...

С российско-эмигрантской диаспорой Сергей Александрович почти не общается. Нет времени. Да и желания... Пишет книжки. Издался уже во многих странах на самых разных языках.

Заканчивает книгу, отсылает ее в издательство и на пару месяцев улетает куда-нибудь из Гамбурга. То в Калифорнию, где у Мартова полно друзей, а оттуда на Гавайские острова, то в Испанию – в привычное местечко Ла-Мата, под Аликанте... Или в Париж, к Лильке Хохловой и ее сыну Андрюше Гуревичу – вдове и пасынку своего покойного корешка кинооператора Саши Чечулина, который снимал несколько картин по сценариям Мартова. А то и просто в Нью-Йорк, к старому другу, знаменитому Георгию Вайнеру, одному из братьев Вайнеров – основоположников советского детектива хорошего интеллигентного писательского качества...

Дважды в год Мартов прилетает недельки на две, на три в Москву или Петербург, заключает договор с каким-нибудь издательством или продюсерской кинокомпанией и снова улетает в Гамбург – сочинять и отписываться. Как когда-то уезжал в Репино.

На вопросы журналистов, желающих взять у Сергея Александровича интервью (а таких с каждым годом становится все меньше и меньше...) – почему Мартов живет в Германии, Сергей Александрович иронично-кокетливо выдает за экспромт давно придуманную остроту, говоря, что Гамбург – это его последний Дом творчества...

А пару лет тому назад у бензозаправочной станции «Aral», неподалеку от дома, в котором он уже одиннадцатый год снимал небольшую двухкомнатную квартирку, Мартов познакомился с двумя заезжими ленинградцами.

Был поздний холодный осенний вечер.

«Тойота» с российско-петербургскими регистрационными номерами стояла в стороне от бензиновых колонок, а ее хозяева внимательно всматривались в карту Гамбурга, разложенную на капоте машины, и время от времени оглядывались по сторонам, чтобы понять, где они находятся.

Женщине было не больше тридцати двух – тридцати пяти, мужчина лет на восемь постарше. Джинсы, кроссовки... На ней – дорогая теплая парка с капюшоном, отороченным мехом норки, на мужчине поверх свитера крупной вязки – видавшая виды старая кожаная куртка.

Мартов поставил свою гамбургскую «мазду» рядом с питерской «тойотой», заглушил двигатель и вылез из теплой машины на промозглый ветерок. И негромко по-русски спросил петербургских тойотовладельцев:

– Помочь? На правах общей симпатии к японским автомобилям.

Мужчину звали Тимур Петрович Ивлев. Он был судовым врачом какого-то русского пассажирского судна. Его жена Таня на этом же корабле служила переводчиком. С английского и немецкого. Но немецкий язык для Тани был основным.

В Гамбург их пригласил в гости один старый потомственный немецкий доктор – владелец небольшой наследственной частной хирургической клиники. Несколько лет тому назад они познакомились и подружились с ним в одном из рейсов их судна, которое совершало этакое «полукругосветное» туристическое путешествие с несколькими сотнями немецких и английских пассажиров на борту.

В прошлом году, именно в это же самое осенне-штормящее время, когда судно стояло в Швеции, в тралеборгских ремонтных доках, на очередной профилактике и почти вся команда в количестве трехсот человек (за исключением десятка инженеров и техников) была отпущена в плановый отпуск, немецкий старик доктор гостил у Ивлевых в Санкт-Петербурге.

В этом году, в такое же мертвое предзимнеотпускное время, Ивлевы своим ходом – на собственном автомобиле – приехали на пару недель в Мюнхен.

Сейчас они возвращались из Ганновера. Тане очень хотелось побывать на знаменитой Ганноверской выставке... Старик поехать с ними не мог – слегка прихворнул, вот они без него и заблудились.

– Выехали из Гамбурга по одной дороге... – сказал Тимур.

– ...а вернулись совсем по другой! – закончила за него Таня.

– Наверное, где-то проворонили съезд с автобана и въехали в город совершенно с другой стороны.

– Ничего страшного, – улыбнулся Сергей Александрович. – Называйте адрес.

– Розенштрассе, семь. Это в самом центре, – сказала Таня.

– Рядом с Ратхаузом... – добавил Тимур.

– Да знаю я, где эта Розенштрассе, – улыбнулся Мартов. – Садитесь в свою машину и поезжайте за мной. А я постараюсь поаккуратнее двигаться, чтобы вы меня в темноте не потеряли.

Тимур и Таня воспротивились:

– Что же это мы вас так напрягать будем, Сергей Александрович! Ну неловко же, ей-богу... Вы нам только покажите по карте, а уж потом мы сами как-нибудь выгребемся.

– Дольше объяснять и показывать, – рассмеялся Мартов. – Садитесь, садитесь в свою «тойоточку»...

Потом совсем не по-немецки, а совершенно по-российски до начала третьего ночи сидели вчетвером на Розенштрассе в огромной прекрасной квартире старого хирурга, доктора медицины Зигфрида Вольфа.

Приканчивали литровую бутылку двенадцатилетнего «Чиваса», за которой Мартов, собственно, и заезжал на автозаправочную станцию, так как все магазины к тому времени уже были закрыты. Благодаря чему случай и свел его – поначалу с Ивлевыми, а позднее и с доктором Вольфом.

Разговор шел вперемешку на трех языках: с Мартовым Тимур и Таня говорили по-русски, с Вольфом Тимур разговаривал по-английски, Мартов на своем среднем немецком пытался поддерживать светскую беседу с хозяином дома, а Таня почти синхронно, очень вовремя помогала им сохранять живость непринужденной беседы...

Выяснилось, что Таня и Тимур плавают на «Федоре Достоевском», где когда-то в одном из круизов и познакомились с доктором Зигфридом Вольфом, пребывавшем в то время на борту русского судна в качестве немецкого пассажира.

– Погодите, погодите! – воскликнул Мартов. – Но на «Достоевском» главным доктором был Витя Раппопорт!.. Он, помню, даже ко мне в Репино приезжал...

– Ну что вы, Сергей Александрович! Виктор Семенович еще в девяностом ушел из пароходства, когда все только начало разваливаться, – улыбнулся Тимур Ивлев. – Теперь на «Достоевском» я служу...

– Господи... Вот ведь как в жизни бывает, – вздохнул Мартов.

Это оказался тот самый круизный лайнер, куда почти полтора десятка лет тому назад Ленинградский обком партии так и не пустил лауреата Государственной премии, заслуженного деятеля искусств, члена Союза писателей и члена Союза кинематографистов СССР Сергея Александровича Мартова в трехмесячное плавание для сбора материала к киносценарию «об отважной и благородной работе советских моряков международного пассажирского флота»...

Правда, и Таня, и Тимур появились на этом судне значительно позже, спустя несколько лет после того исторического решения партии, но тем не менее общность темы очень оживила новое гамбургское знакомство, вылившееся в обычную ленинградско-московскую ночную посиделку. Тем более что рейс, в котором Таня и Тимур познакомились и подружились со старым немецким хирургом, был для них более чем памятными, не боясь пышности выражения, чрезвычайно знаменательным для всех троих...

Ибо этот рейс коренным образом отличался от всех предыдущих, да и последующих круизных рейсов.

И так уж получилось, что Сергей Александрович Мартов, прихлебывая виски, с усмешкой, достаточно иронично, поведал Тане, Тимуру и доктору Вольфу историю давних лет – своей неудачной попытки совершить круиз на легендарном тогда «Федоре Достоевском».

А доктор Вольф, Таня и Тимур, в свою очередь, нещадно перебивая друг друга, рассказали Мартову про тот самый чрезвычайный рейс, который доктор Зигфрид Вольф очень образно назвал «путешествием на тот свет».

Может быть, по-немецки фраза доктора звучала менее роскошно, но Таня так уж перевела слова Вольфа на русский.

Сергей Александрович выслушал эту историю с таким нескрываемым волнением и любопытством, что вдруг неожиданно встрепенулся, словно старая, застоявшаяся в деннике боевая кавалерийская лошадь, внезапно услышавшая резкий призывный раскат нервной распевной команды эскадронного трубача!..

«Вот из чего, черт подери, нужно делать сценарий!!! – завертелось в голове у Мартова. – Вот что могло стать бы настоящим кино!.. И название-то какое шикарное!.. Правда, слегка излишне претенциозное, зато, по сегодняшним рыночным меркам, очень даже кассовое – „Путешествие на тот свет“...»

Наверное, не очень крупным и примечательным событием будет псевдофилософское открытие стареющего человека, что с возрастом время так пугающе увеличивает скорость проживания, а каждый промелькнувший день твоего земного существования, каждый промчавшийся галопом час твоего бытия, каждая сверкнувшая и пролетевшая мимо «твоя» минута неумолимо становятся все дороже и дороже. Скорость исчезновения их в вечности катастрофически увеличивает стоимость следующих дней, часов и минут!.. И никаких твоих жизненных сил и накоплений явно не хватает для того, чтобы побороть эту чудовищную и неотвратимую инфляцию! Как бы ты ни надувал щеки и ни изнурял себя утренними зарядками, пробежками трусцой, бассейном, диетами и нетяжелыми гантелями.

И все-таки, и все-таки...

Больше полугода, почти семь драгоценнейших месяцев своей уже немолодой шестидесятидвухлетней жизни, истратил Сергей Александрович Мартов на то, чтобы по крохам, разбросанным по всему миру, собрать сведения и подробности о том самом круизном рейсе, о котором ему так живописно рассказали Таня и Тимур Ивлевы и старый немец – доктор медицины Зигфрид Вольф.

Но Таня и Тимур, да и доктор Вольф (еще в меньшей степени, чем Тимур и Таня), смогли поведать Мартову всего лишь внешнюю оболочку происшествия того незабываемого рейса (где они все трое в какой-то степени были участниками и свидетелями событий, происходивших тогда на борту лайнера...

А Мартову было чрезвычайно важно понять, что же в то время творилось, как говорится, «за бортом» круизного судна! То, чего ну никак не могли знать ни шестьсот англо-германских пассажиров, ни триста человек русской команды «Федора Достоевского»!

Свое собственное расследование Сергей Александрович начал, как и водится теперь, с Интернета, который, как ни странно, ни в коей мере не оправдал его ожиданий и надежд. Было десятка два сообщений о том, что произошло несколько лет тому назад с русским теплоходом «Федор Достоевский» у берегов Новой Зеландии, но сообщения эти были столь невразумительны и разноречивы, что всерьез принимать их во внимание было бы непростительной ошибкой.

Нужен был контакт с людьми, которые непосредственно занимались тогда этим делом, – членами каких-нибудь экспертных комиссий по различным морским происшествиям, руководителями круизных фирм, которые фрахтовали русское судно, Интерполом, в конце концов...

Кто-то же этим происшествием занимался вплотную?! И захотят ли эти люди разговаривать с ним – с Мартовым? С частным лицом, литератором, который представляет всего лишь самого себя.

В давние советские времена в таких случаях можно было бы сотворить внушительные письма от Союза писателей и Союза кинематографистов, из которых сразу становилось ясно, что ты не кустарь-одиночка, пытающийся что-то там разнюхать, а представитель могучего клана советской творческой интеллигенции, интересы которой игнорировать не так уж просто, а иногда и опасно...

Вот так-то! А говорят, что при Советской власти все было плохо.

Хотя если попытаться четко воссоздать в памяти события прошлых лет, то в свое время два таких письма на роскошных бланках образца начала восьмидесятых так и не помогли Мартову попасть в «халявный» круиз именно на этот таинственный теплоход...

Но будем справедливы: кто тогда преградил путь беспартийного Мартова к трапу «Федора Достоевского», наплевав на те замечательные письма? Это была Коммунистическая партия всего Советского Союза в лице инструктора Ленинградского обкома товарища Исправникова. Более сокрушительной силы в то время не существовало. Не то что компартия нынешняя – жалкие лилипутские свары и тайные съезды на московских задворках.

Однако Мартову с чего-то нужно было начинать.

Ивлевы рассказали, что у сегодняшней России собственного государственного международного пассажирского флота нет. Все было разворовано и утрачено еще в начале девяностых. Осталось два судна, которые тогда буквально за копейки перешли во владение к двум очень неглупым мужикам, бывшим сотрудникам Министерства морского флота СССР – Юрию Филипповичу Краско и Льву Анатольевичу Берману. Они и создали частную морскую российскую туристическую компанию «Посейдон» и даже умудрились восстановить не только суда, одним из которых был «Федор Достоевский», но и стародавние партнерские отношения с такими знаменитыми на весь мир морскими круизными фирмами, как английская «RBI» – «Роял-бритиш-интернэшнл» и немецкая «Оушн-тур-райзен».

Мартов отыскал в компьютере московский рекламный сайт «Посейдона», выписал оттуда все телефоны фирмы и стал названивать в Москву. Назвал секретарям и помощникам руководителей фирмы несколько наиболее популярных фильмов прошлых лет, к которым он когда-то писал сценарии, представился автором пары своих самых шумных книжек, переизданных только в России раз по десять – пятнадцать, и наконец получил доступ к «главному телу». Им оказался один из совладельцев фирмы – Краско Юрий Филиппович.

– Прилетайте, – сказал Краско. – Но если серьезно браться за эту тему, я подозреваю, что вам будет недостаточно разговоров только со мной и Берманом. Очевидно, вам придется связаться еще и с нашими партнерами по бизнесу в Лондоне и Бремене. Но тут уже мы со Львом Анатольевичем представим вас в лучшем виде. Ваша старая книжка про двух «чайников», которые уплыли на яхте из Союза в Израиль, у нас в «Посейдоне» уже давно стала настольной. Гостиницу забронировать?

– Нет, спасибо, это мои проблемы, – ответил Мартов.

Он снова позвонил в Москву и заказал себе номер в «Пекине», где останавливался всегда, когда его просили прибыть в издательство или какую-нибудь кинокомпанию.

На следующий день Мартов вылетел в Россию.

Совладельцы «Посейдона» Юрий Филиппович Краско и Лев Анатольевич Берман были моложе Мартова всего лет на десять, но выглядели такими подтянутыми и ухоженными, что больше сорока ни одному из них дать было невозможно. Казалось, что они старательно и весьма успешно олицетворяют сегодняшний тип московских деловых людей с очень высоким уровнем ответственности и дохода.

... Две предыдущие встречи Мартова с Краско и Берманом проходили в их роскошном офисе на Большой Пироговской, где Мартов с разрешения хозяев фирмы все их рассказы писал на цифровой диктофон. А третья – заключительная – встреча, уже без каких бы то ни было записей, – в одном из самых дорогих ресторанов Москвы, в ЦДЛ – Центральном доме литераторов.

К Союзу писателей этот ресторан теперь (слава Богу!) не имел никакого отношения.

Когда-то, в советские времена, когда на «Мосфильме» снималась очередная картина по сценарию Мартова, он здесь бывал достаточно часто (хотя откровенно предпочитал уютный ресторан Дома кино) и отчетливо помнил роскошные облезлые и потрескавшиеся деревянные панели на стенах, затянутые клубами сине-серого сигаретного дыма; громкие, пьяные выяснения отношений братьев-литераторов – «Кто гениальней?..»; пожилых хамоватых и неопрятных официанток, которые служили при этой кормушке лет по двадцать и поэтому позволяли себе говорить завсегдатаям «ты» и нещадно их обсчитывать...

Сегодня это был один из лучших и, как теперь стало модно говорить, «пафосных и престижных» ресторанов страны. Старый, знакомый деревянный зал отреставрирован с отменным вкусом. Удобная элегантная мебель, еда – превосходная, обслуживание – на высочайшем уровне, цены – чтобы не пугать посетителей чудовищными рублевыми цифрами, не то в у.е., не то в долларах...

– Нам, Сергей Александрович, сейчас трудновато восстановить в памяти все то, что и как рассказывали тогда наши английские и немецкие партнеры... – сказал Лев Анатольевич Берман, с наслаждением уплетая крохотные пирожки с телячьими мозгами под добротный глоток «Русского стандарта».

– Вот поэтому-то я и предложил вам непосредственно повидаться с ними, – добавил Краско. – Еще рюмочку?

– С удовольствием, – ответил Мартов.

– Когда мы вас рекомендовали им, мы взяли из Интернета перечень ваших основных работ и... о, счастье! Один из наших англичан читал какую-то вашу книгу в английском, естественно, переводе...

– Оцените, Сергей Александрович! – рассмеялся Берман. – Чтение чего-либо не имеющего отношения к круизному бизнесу у наших партнеров, прямо скажем, не самая сильная сторона их жизни и деятельности...

– Что отнюдь не умаляет их деловых качеств, – тут же заметил Краско. – А наш немецкий партнер знает даже два ваших фильма, которые, оказывается, шли у них по телевидению.

– Господи! – удивленно воскликнул Берман. – Неужели он еще успевает включать телевизор?! Мне всегда казалось, что, кроме работы, он занят исключительно сменой личных секретарей и их непрерывным тестированием. Чтоб не сказать хуже...

Краско укоризненно посмотрел на излишне развеселившегося Бермана и сказал Мартову:

– Тем не менее и в Лондоне, и в Бремене вас ждут с искренним интересом. Кстати, как у вас с английским, Сергей Александрович?

– Спасибо, хреново, – ответил Мартов. – В смысле – почти никак.

– А с немецким?

– Пристойно.

– Уже неплохо, – улыбнулся Берман. – Юра, не откажи в любезности, передай мне солонку... Надо предупредить Лондон о хорошем переводчике.

– Не проблема. – Краско подал соль Берману и спросил у Мартова: – У вас, конечно, немецкий паспорт?

– Нет, конечно, – ответил Мартов. – Российский. Но у меня бессрочная шенгенская виза. И многократная американская...

– Это не имеет значения, Сергей Александрович, – мягко заметил Берман. – Англичане, со своей пресловутой пятисотлетней хартией вольности, тупо требуют собственное въездное визирование. Но это не должно вас волновать. Да, Юра? – улыбнулся Берман.

– Вне всяких сомнений, – четко подтвердил Краско. – Сколько вы еще собираетесь быть в Москве, Сергей Александрович?

Мартов оглядел почти пустынный зал ресторана, и его вдруг нестерпимо потянуло домой в Гамбург – к своей тахте, своим книжкам, любимым картинкам на стенах, фотографиям, безделушкам на стеллажах. К Эльке, наконец! Если она кем-нибудь уже не занята в эту неделю...

– Я хотел бы улететь завтра. Вы мне дали столько материала, что я должен срочно привести свои записи в порядок и покумекать над ними, – ответил Мартов.

– У вас паспорт с собой? – спросил Краско.

– Естественно.

Краско разлил остатки водки по рюмкам и сказал Берману:

– Левушка, забери у Сергея Александровича его паспорт и, пожалуйста, сделай так, чтобы Сергей Александрович завтра улетел в Гамбург уже с английской визой. На кой леший ему самому этим заниматься?

В Гамбурге Мартов в первый же вечер после прилета вызвонил свою почти постоянную барышню Эльку – Эльжбету Конвицку, гражданку Польши, временно и нелегально (уже четвертый год!) проживающую в Германии.

Тяжким трудом уборщицы богатых домов в аристократических районах Гамбурга, не брезгуя симпатичной и очень целенаправленной полупроституцией, умная, бережливая и упорная Элька зарабатывала здесь себе на философский факультет Варшавского университета и небольшой домик, который должен будет находиться от ее храма науки на расстоянии не более получаса езды на автомобиле.

На этот самый автомобиль – недорогой, подержанный, но крепенький «фольксваген-гольф» Элька уже заработала и теперь на любой призыв мобильного телефона выезжала на собственной машине.

У Мартова с Элькой все тоже когда-то началось с невинной весенней уборки и мытья окон. Двухкомнатная квартирка Мартова в блочном доме не могла идти ни в какое сравнение с богатыми особняками. Зато Мартов с удовольствием платил пани Эльке «за все» намного больше, чем прижимистые владельцы богатых особняков...

Кто три года тому назад порекомендовал ему эту ироничную, ладненькую и очень хорошенькую уборщицу-польку, Мартов сейчас и не припомнит. Тогда ей вообще было всего лишь лет семнадцать...

В три часа ночи Элька приподнялась на локте, уставилась на Мартова и на хорошем русском языке, с неистребимым польским акцентом, мягко проглатывая букву "л", томно проговорила:

– Наверное, в Москве тебя кормили только виагрой.

– Ты мне грубо льстишь, – рассмеялся Мартов.

– Не, взаправду!

– Наплевать, даже если не «взаправду»! Ты говори, говори...

Элька вылезла из постели, голая пошлепала на кухню. Вернулась оттуда с куском холодной пиццы и бутылкой сухого мартини.

– Будешь? – спросила она у Мартова.

Тот не ответил ей. Лежал, смотрел в низкий потолок.

Элька поставила тарелку с пиццей и бутылку на столик у тахты, наклонилась, заглянула Мартову в лицо и пощелкала пальцами перед его носом:

– Эй, ты где?

– Что?.. – Мартов судорожно вздохнул, посмотрел на Эльку.

– Я спрашиваю – где ты есть?

Мартов улыбнулся, тихо ответил:

– В море.

– В каком? – спросила практичная Элька.

Но тут Мартов уже совсем очнулся, облапил Эльку, опрокинул ее на себя и прошептал ей на ухо:

– Понятия не имею!

Неделю Мартов разбирался в своих московских диктофонных записях: перевел их в компьютер, а потом распечатал на принтере – с белого листа бумаги Сергей Александрович Мартов воспринимал любой текст значительно легче, чем с дисплея.

А еще Краско и Берман подарили Мартову настоящую морскую карту, с проложенным на ней тем самым злополучным рейсом «Достоевского», о котором он впервые услышал от Тани и Тимура Ивлевых и их приятеля – старика хирурга, доктора Зигфрида Вольфа.

Мартов вчитывался в свои записи, до одури разглядывал карту – все пытался представить себе, что же в действительности произошло тогда с этим круизным лайнером, и безуспешно старался нащупать хоть какую-нибудь сюжетную ниточку, за которую можно было бы ухватиться, потянуть, а там, глядишь, и само бы пошло...

Но сколько бы он ни всматривался в эту строгую, расчерченную параллелями и меридианами карту доброй половины земного шара, в голову ничего не приходило. Не хватало очень многих звеньев в этой цепи, и как-то вечером Мартов позвонил в Нью-Йорк Георгию Вайнеру.

– Жорик, насколько я понял, в двух своих замечательных книжечках – «Утоляющий печаль» и «Райский сад дьявола» – ты явно консультировался с Интерполом. Не так ли, мой далекий американский друг? – спросил Мартов.

– Старичок, не только консультировался, но с человеком, который занимался непосредственно русскими делами, дружен и по сей день, – с удовольствием ответил Вайнер.

– А по-нашенскому он говорит?

– Как мы с тобой. А еще по-французски, по-немецки и по-испански с итальянским. Это помимо своего родного английского.

– А не смог бы ты меня представить ему?

– Естественно, старичок. Но учти, он уже года два, как отошел от дел и находится, как когда-то говорили у нас, «на заслуженном отдыхе».

– Если всего лишь два года – ничего страшного. События, которые меня сейчас занимают, произошли несколько лет тому назад. Ты не будешь возражать, если недельки через полторы я появлюсь в твоем нью-йоркском поле зрения?

– Сообщи дату вылета и номер рейса, – сказал Вайнер. – Мы тебя встретим.

Наутро Мартов позвонил в туристическое бюро «Sicher Reisen», принадлежавшее, пожалуй, единственным друзьям Мартова в Гамбурге, русской Вике Ницше и ее мужу – немецкому инженеру Уве. С утра Уве работал на «Siemens» каким-то начальником, а вечерами как простой техник обслуживал полтора десятка компьютеров фирмы собственной жены. Хозяйкой бюро была именно четкая, деловая и напористая Вика.

– Викуля! Я сейчас на пару дней уезжаю машиной в Бремен, а потом мне сразу понадобятся билеты по маршруту Гамбург – Лондон...

– Сережа, учти, с твоим русским паспортом в Англию нужна виза! – предупредила Вика.

– Виза есть. В Лондоне – дня три. А оттуда в Нью-Йорк. Там – неделя, и обратно прямиком в Гамбург... Сколько это будет стоить?

– Откуда я знаю? Перезвоню минут через тридцать.

Через полчаса Вика позвонила:

– Все о'кей. Но из Гамбурга в Лондон пересадка в Амстердаме. Ничего?

– Нормально.

– Тогда готовь три тысячи евро с копейками. Это уже со сборами и страховкой. По Европе – бизнес-классом, а в Америку и обратно – экономическим. Годится?

– Спасибо, Викуля! Кредитную карту «Чейза» возьмешь? А то у меня нет таких наличных.

– Возьму. Приезжай ужинать. Я сегодня в русском магазине у Запрудских отоварилась пельменями и малосольными огурчиками и купила твою новую книжку. Заодно и подпишешь.

– Ну и дурочка. Могла бы не покупать. Я только что в Москве в издательстве получил десяток авторских экземпляров...

Сейчас, оглядываясь назад, на этот марафон, Гамбург – Москва – Гамбург, Гамбург – Бремен – Гамбург – Лондон – Нью-Йорк – Гамбург, в поисках подробностей того случая с русским круизным лайнером, так неожиданно и запоздало разбередившего душу Сергея Александровича, помимо неоценимой помощи людей, встречи с которыми Мартов и планировал заранее, поразили его лишь какие-то косвенные детали, не имеющие к существу дела, казалось бы, никакого отношения.

Ну, например...

В Москве – знакомство с двумя поистине новыми русскими, которые до удивления не втискивались ни в один из анекдотов, рассказываемых об этом удивительном нынешнем сословии. И поразительно вкусные, крохотные – с половину мизинца – пирожки с телячьими мозгами по доллару за штуку в ресторане бывшего Центрального дома литераторов.

Бремен потряс его совершенной и призывной красотой феерически сексуальной помощницы главы немецкой круизной фирмы Клауса фон Вальтершпиля...

В Лондоне владельцы «RBI» – Джек Бредшоу и Боб Стаффорд преподнесли Мартову роскошную, жаркую, солнечную погоду и весело уложили на лопатки вечные хрестоматийно-литературные представления о сыром, дождливом и туманном Альбионе...

А в Нью-Йорке отличный русский писатель Георгий Вайнер, отец троих московских детей и дедушка двух американских внуков, познакомил Мартова с бывшей легендой Интерпола – невысоким, худеньким пожилым человечком – Солом Гринспеном.

Сол был невероятно не похож на могучих голливудских красавцев, представляющих кинематографический Интерпол на экранах мира! Поначалу Сергей Александрович подумал, что Вайнер и вот этот старый маленький шибздик его просто-напросто разыгрывают.

Но потом...

– Это дело рук Фриша, – говорил Сол, прихлебывая пиво. – Отто Фриша. Такой международный гангстерский синдикат. Принимает заказы на насильственную компрометацию и физическое устранение конкурирующих фирм и концернов. Никаких симпатий и антипатий, никаких религиозных убеждений, никаких политических пристрастий. Только деньги. Кто первый заключит контракт, кто больше заплатит. Отделения синдиката Фриша разбросаны почти по всему свету и превосходно организованы. Он располагает высококлассными специалистами практически в любой области. Года четыре тому назад я со своей командой занимался этой вашей морской историей...

И еще.

Когда, нафаршированный записями, копиями документов, картами Мирового океана с пометками развития тех событий, Сергей Александрович Мартов по небу возвращался из своего кругового турне, то из девяти часов полета, положенных на перелет Нью-Йорк – Гамбург, последние три часа он проспал. И перед самой посадкой ему приснился странный сон.

Он увидел, как по большой профессиональной морской штурманской карте, пересекая ровную черную сетку параллелей и меридианов, движется игрушечный белый теплоход. И откуда-то Сергей Александрович знает, что это и есть «Федор Достоевский»...

Мало того, ему известно, что он, сценарист Мартов С.А., вопреки решению Ленинградского обкома Коммунистической партии тоже находится там – на этом теплоходе! Тем забавнее ему со стороны наблюдать, как по бумажной карте, поверх обозначения всех глубин и широт, лавируя между нарисованными островками, продвигается белый теплоход с ним, с Мартовым, на борту!..

И ах как страшно было увидеть, когда вдруг неожиданно этот теплоход начинает запутываться в напечатанной на бумаге сетке... Бывшие прямые линии, строго оттиснутые на большой морской карте, словно гигантские змеи опутывают небольшой белый пароходик и беспощадно тянут его куда-то вниз – под карту, под карту!..

Пробудился Мартов испуганный, мокрый от пота, с гулко и часто стучащим сердцем. К счастью, стюардессы разносили на подносах горячие салфетки, пропитанные пахучей парикмахерско-освежающей жидкостью. Мартов вытер этой салфеткой лицо и шею и стал постепенно приходить в себя.

– Пристегнитесь, пожалуйста, сэр, – по-английски сказала ему стюардесса. – Мы идем на посадку.

Мартов застегнул на себе ремни безопасности и, стараясь унять пугающее сердцебиение, подумал о том, что, если когда-нибудь он все-таки начнет сочинять сценарий или повестушку о том случае с «Федором Достоевским», эта приснившаяся ему морская карта с движущимся пароходиком сможет стать своеобразным монтажным рефреном при смене эпизодов.

Это – при сочинении сценария. А если же он попытается написать небольшую повесть, то эта же карта, так жутковато возникшая в его сне, вполне может сыграть роль приема, отделяющего одну главу от другой...

Два года тому назад, когда Сергею Александровичу Мартову исполнялось шестьдесят, он собрал в югославском ресторанчике нескольких своих гамбургских знакомых и друзей. Естественно, что административную часть вечера взяли на себя самые близкие – Вика и Уве Ницше.

На скромный юбилей Мартова неожиданно и трогательно приехали из Парижа Лилька Хохлова с сыном Андрюшей и подругой Флорой – молодой красивой бабешкой, страстной почитательницей творчества Мартова. А из Берлина явились собственные корреспонденты двух самых главных телевизионных каналов России. Приехали с женами, на своих машинах, отмахали по триста верст, чтобы поздравить Мартова с юбилеем. Когда-то и тот и другой брали у Сергея Александровича интервью для каких-то своих программ, подружились с ним, и с тех пор на встречу каждого Нового года Мартов уматывал к ним в Берлин – минимум на неделю. Устраивал себе вот такие новогодние каникулы...

Парижская Лилька была в каком-то головокружительно сверкающем вечернем платье и под ласково-ироничным взглядом своего взрослого сына плясала и кокетничала со всеми мужиками без устали. Она же весело зачитывала поздравительные послания юбиляру. И все с удовольствием аплодировали каждому письмецу, каждой открытке...

Но самый большой успех выпал на поздравительную телеграмму из Москвы от Союза кинематографистов. Это была звездная минута Лильки Хохловой! Она читала эту телеграмму под всеобщий нескончаемый хохот. Наверное, в Москве кто-то из руководителей Союза поручил своему помощнику или секретарю составить юбилейное послание Мартову, и тот ни на шаг не отступил от старосоветского стиля официальных поздравлений.

Восторженный стон вызвали строки: «...все Ваши произведения, снискавшие заслуженную популярность, как у нас на Родине, так и за ее рубежами, а также фильмы, сделанные по Вашим киносценариям, были пронизаны подлинной гражданственностью, во главе которой всегда мощно стоял человеческий фактор»...

... Под утро тридцатидвухлетняя киевская парижанка Флора Либерман с тревогой сказала Мартову:

– Для твоего возраста у тебя просто-таки опасная, нездоровая потенция... Тьфу-тьфу, шоб не сглазить! Шоб еще cто лет у тебя так же мощно стоял этот «человеческий фактор»!..

Кстати, о «человеческом факторе»...

Не в понимании парижаночки Флоры, а в подлинном значении этого современного уродливого словосочетания: просто – «про людей». Вот «про людей» во всей этой таинственной истории с теплоходом «Федор Достоевский» Сергей Александрович Мартов, к сожалению, еще почти ничего не знал.

Спустя три месяца от начала собственного «расследования» он обладал настоящими картами с тщательно проложенным тем роковым маршрутом русского судна, перечнем стоянок, копиями записей вахтенного журнала... Всеми материалами о технических параметрах судна, фотографиями и видеокассетами, в подробностях запечатлевшими его семь палуб, рестораны, бары, музыкальные салоны, пассажирские каюты, спортивный зал и каюты обслуживающего персонала – команды.

Он выучил названия всех навигационных приборов на капитанском мостике; знал, как расположены гигантские двигатели в машинном отделении; как выглядят судовые спасательные средства, продуктовые и технические кладовые, кухни, мастерские электриков; где находится бюро переводчиков и как выглядит медицинская часть теплохода...

Мало того, из Америки Сергей Александрович даже привез совершенно секретные для того времени распечатки радиоперехватов и прослушки разговоров «целого ряда крайне заинтересованных в этом деле лиц».

Так сказал тогда приятель Георгия Александровича Вайнера – щупленький Сол Гринспен, легенда Интерпола, ушедшая на покой в сумерки славной истории организации, которой мистер Гринспен отдал последние тридцать лет своей хрупкой жизни.

Технически Сергей Александрович был оснащен великолепно.

Вот только не хватало во всей этой истории «человеческого фактора»... А без этого какими бы волнующими и глобальными нам ни казались религиозно-экономически-политические проблемы, ежесекундно обрушивающиеся на человечество, без этого самого «фактора», который Просто Про Людей, никуда не денешься! Даже, как говорил Зощенко, в «маловысокохудожественном произведении».

Можно, конечно, было бы придумать чью-то личную линию, выстроить вязь взаимоотношений, прочертить характеры, наметить какие-то столкновения, неожиданные повороты, сюжетные «перевертыши». В конце концов, Мартов этим занимался всю свою сценаристскую жизнь.

Но вплетать в подлинные события четырехлетней давности ловкое и профессиональное сочинительство Мартову не очень хотелось.

Он подозревал, что в то время на судне наверняка происходило что-то драматически настоящее, о чем Мартов пока ни хрена не ведает...

Когда девятьсот человек черт знает какого количества национальностей и вероисповеданий три месяца находятся в замкнутом пространстве длиной в 175,8 метра и шириной в 24 метра, с высотой бортов 16,2 метра, осадкой – 8,16 метра и водоизмещением в 18 820 тонн и движутся по нескончаемой воде через полмира со скоростью в 20,5 узла, – ну не может быть, чтобы в один прекрасный момент там не прорвался бы наружу самый что ни на есть настоящий «человеческий фактор»!

Да вот взять хотя бы тех же Ивлевых – доктора Тимура и переводчицу Таню. Они сами говорили, что женаты всего четыре года. Значит, начиналось у них все именно тогда, когда ЭТО произошло с судном? Значит, была у них до этого какая-то другая, прошлая, жизнь? И наверное, не такая уж простая и гладкая. Недаром они так поздно нашли друг друга...

Ивлевы только вчера звонили из Петербурга.

Пришли из рейса, звали в гости. Предлагали посмотреть судно, пощупать все своими руками. Вроде бы и капитан уже предупрежден, что Сергей Александрович может явиться с визитом. Откуда это известно? А что скроешь на судне? Болтают, что была радиограмма из «Посейдона», еще когда Гибралтар проходили...

Мартов взял телефон, набрал номер хозяйки «Sicher Reisen»:

– Викуля, не могла бы ты сотворить мне билетик в Петербург на завтрашний вечерний рейс?

– О Господи!.. Неугомонный. На сколько?

– На пару недель.

«Ай да Мартов! Ай да молодец!..» – похваливал себя Сергей Александрович за решительность, с которой он вылетел в Петербург.

Ну конечно, и за Ивлевыми, и почти за всеми, кто их окружал на судне в то время, так любопытное Мартову, – словно пенный бурун за кормой, вился клубок страстей человеческих!..

Может быть, если посмотреть на эти страсти со стороны холодным и оценивающим глазом, они покажутся мелковатыми и вторичными. Однако каждая, даже самая, казалось бы, незначительная встряска судьбы одного человека, именно для этого человека, – всегда уникальна! Грех не отнестись к этому с вниманием и сочувствием. Не будешь ведь приводить ему в пример греческие трагедии Софокла или шекспировского «Короля Лира».

А человек и не сможет поверить в то, что подобное происходило с очень многими до него и будет разрывать на части людские души и через сотни лет. Человеку всегда будет казаться, что Такое могло произойти только с ним...

Очень был доволен собой Мартов!

Он почти все время проводил с Ивлевыми – принимал их у себя в своей полумертвой квартире, с уймой оставленных книг и пустыми стенами с темными квадратными пятнами на обоях от любимых фотографий, эскизов, картинок, карикатур – всего того, что теперь украшало мюнхенское жилище Сергея Александровича.

А то завлекал их в какой-нибудь вкусный ресторанчик...

...то Ивлевы таскали его по всему «Федору Достоевскому», стоявшему в порту в ожидании очередного рейса.

Передвигался по городу Мартов или в «тойоте» Ивлевых, или, когда оставался наедине с самим собой, просто поднимал руку и любой частник на «Жигулях» за сто пятьдесят рублей вез его в любой конец города. По немецким расчетам, это обходилось Мартову в четыре евро. В Гамбурге он заплатил бы в такси за это же расстояние не меньше двадцати пяти...

Ездил по городу, хихикал над глуповато-забавной англизированностью вывесок строительно-хозяйственных магазинов вроде – «Евровагонка», «Кафель-холл», «VIP-паркет»!

Радовался остроумным объявлениям в рекламной газетке «Экстра-Балт». Так, например, магазин для толстяков назывался теперь «Салон одежды „Великие люди“»... А «Магазин мужского достоинства» никакого отношения к искусственным членам и вибраторам не имел. В нем продавались очень хорошие электрические дрели и любые инструменты для домашних поделок!..

С искренним огорчением Мартов узнал, что Пети Каретникова, с которого по существу-то и началась вся эта морская история, сейчас нет в городе и вернется он не раньше чем недельки через три.

Владелец одного из самых крупных банков Санкт-Петербурга, близкий друг Президента России – всемогущий и баснословно богатый Петр Васильевич Каретников после тяжкого гипертонического криза проходит курс реабилитации в специальной кардиологической клинике где-то под Стокгольмом. Там же находится вся его семья и личный домашний доктор – профессор... Фамилию профессора Мартов даже не расслышал, так ему стало жалко Петьку.

Наконец с дачи вернулся капитан «Федора Достоевского» Николай Иванович Потапов. Приехал в город специально познакомиться с Мартовым.

Ивлевы тут же представили Сергея Александровича капитану. Мартов был приглашен Потаповым (как потом объяснили Ивлевы) на серьезное и торжественное, по морским укладам, мероприятие – на капитанский обед в его личных судовых апартаментах.

Как связующее звено на этом обеде присутствовали и главный врач судна Тимур Петрович Ивлев с супругой Таней – руководителем бюро переводчиков этого же теплохода. Капитан был один, без жены, сославшись на то, что она сейчас вынуждена на даче пасти внуков.

Но дело было, наверное, не только в этом. Потому что после первой же рюмки ледяной водки под копченого угря капитан сказал Мартову:

– Я вчера разговаривал с Москвой – с «Посейдоном». Так вот Юрий Филиппович Краско и Лев Анатольевич Берман просили меня ответить на все ваши вопросы, Сергей Александрович. Если они, конечно, у вас возникнут...

– Не то слово! – рассмеялся Мартов. – Я просто переполнен ими.

– Тогда сразу – конструктивное предложение, – сдержанно проговорил капитан. – Продолжаем трапезу и одновременно начинаем играть в такую старую радиоигру: «Спрашивайте – отвечаем». Помните?

– Еще бы... – усмехнулся Мартов. – Вас диктофон не смутит?

– На борту этого судна меня ничто смутить не может, – спокойно ответил капитан.

... Гамбург встретил Мартова теплым дождем и десятком телефонных записей на автоответчике.

Звонили из издательства, с «Мосфильма»...

Из Парижа звонила Флора – хотела приехать, весело и достаточно остроумно просилась замуж.

Сразу же за звонком Флоры следовала запись Элькиного звонка. У нее возникли какие-то проблемы с полицией, и она срочно уезжает...

Мартов набрал номер ее мобильного телефона. Через десять секунд:

– Слухам, Эльжбета Конвицка!

– Что случилось, Элька? – с тревогой спросил ее Мартов.

– А ниц грознего, – по-польски ответила ему Элька и тут же перешла на свой русский язык с очаровательно мягким произношением буквы "л". – Я оттых проблем утекла в Варшаву. В тым моменте сижу с пшиятюлкой в кафе на Маршалковской...

Теперь, после Петербурга, Мартов был так настроен на немедленное начало работы, что даже обрадовался тому, что Элька не в Мюнхене, а в Варшаве! Кстати, и Флора пусть пока остается в своем Париже.

И вообще, в ближайшие два-три месяца – никаких баб! У любого литератора когда-то должна наступить своя Болдинская осень... В смысле, период, когда нерастраченная (и, к сожалению, уже изрядно потрепанная) половая энергия сублимируется в могучий творческий выброс, рождающий бессмертные строки!

Ну, насчет «бессмертных строк» Мартов явно погорячился. Хорошо, если напишется нормальная нестыдная повестушка. Или пристойный киносценарий. На телевизионный сериал эта историйка не потянет.

Нет, конечно, – повесть! Именно повесть, а не сценарий. Сценарий будет слишком дорог в производстве, и любой мало-мальски соображающий продюсер тут же просчитает ориентировочный бюджет будущего фильма и откажется от такого сценария к свиньям собачьим!.. А Мартову, в его возрасте, сочинять «в стол» не имеет ни малейшего смысла. Добро бы – для потомков, так и потомков-то ведь нет ни хрена!

«Зато свободен как птица. Куда хочу – туда и лечу...» – подумал Мартов и с грустью поймал себя на том, что привычно фальшивит и потомков все-таки иметь не мешало бы...

Итак, с чего начать?

Может быть, действительно со штурманской карты, приснившейся ему, когда он возвращался из Нью-Йорка в Гамбург? Или с простой, обычной географической карты мира? Ибо профессиональная карта судоводителя будет только отвлекать Мартова россыпью своих обозначений – широт, глубин, течений, ветров, магнитных склонений, цифрами температур и еще черт знает чем...

Вот сейчас же разобрать все, что он нарыл в Питере; немедленно отыскать записи репинских разговоров пятнадцатилетней давности с капитанами – приятелями Пети Каретникова и обязательно составить хотя бы примерный «поэпизодный план»!

Тщательно систематизировать все материалы, полученные в результате своего чуть ли не кругосветного вояжа и перегнать с диктофона на бумагу. Развесить эти листочки на стенке перед письменным столом и с завтрашнего утра, поглядывая на обычную карту мира и большую рекламную фотографию теплохода «Федор Достоевский», начать с чистого листа бумаги писать то, что впоследствии будет называться «Путешествие на тот свет»...

И дать себе полную сочинительскую волю!

В конце концов, Сергей Александрович Мартов – писатель, имеющий право на собственные представления о том, что когда-то произошло в действительности, а не журналист, которому положено отражать одни только факты, факты и факты.

Однако любые его литераторские фантазии ни в коем случае не должны заслонять подлинные события. Они могут лишь сопровождать и иллюминировать ту самую историю. Не больше.

Тут Мартов вспомнил свой визит к Джеку Бредшоу и Бобу Стаффорду и почему-то решил завтра начать с Лондона...

Утро Мартова – три традиционные «венские» сосиски, несколько ломтиков итальянской мацареллы и маленький заварной чайничек крепкого китайского зеленого чая с жасмином.

Вот такой многонациональный завтрак Мартов сочинил себе лет десять тому назад и отступал от своего спартанского утреннего меню только в тех случаях, когда у него ночевала какая-нибудь дама.

Позавтракав, Мартов отключил телефон, сел за компьютер, заглянул в свой «поэпизодный план» и уставился в большую географическую карту, прилепленную скотчем к книжному стеллажу еще с вечера.

Если бы он писал киносценарий, он наверняка начал бы так:

Весь экран заполняет огромная карта мира.

На фоне карты пойдут титры нашего фильма.

К концу титров камера начнет стремительно наезжать только на одну точку карты, и...

...через несколько мгновений название этой точки заполнит весь экран:

ЛОНДОН...

Но это должен был быть не сценарий, а просто большой рассказ о почти забытом происшествии...

Тут Мартов вспомнил недавний ослепительно солнечный день в Лондоне и подумал, что, если он представит себе, будто четыре года тому назад в Лондоне был почти такой же – не классически дождливый, а светлый и радостный день, он не сильно погрешит перед истиной...

И появилась первая строка:

... Несколько лет тому назад в Лондоне стоял прелестный солнечный день...

А потом – нервно, туго, со скрипом, с длиннющими паузами в поисках нужного слова, с перманентным подсматриванием в свои рабочие записи – стали рождаться и следующие фразы...

... В деловой части Лондона, на карнизе большого углового дома, сверкали огромные красные буквы – «RBI», а сверху вниз, до самого первого этажа, сбегала полная расшифровка аббревиатуры этой знаменитой старинной морской туристической фирмы – «ROYAL BRITICH INTERNATIONAL».

Большой и светлый кабинет семидесятилетнего Джека Бредшоу – одного из совладельцев «Роял-бритиш-интернэшнл», был отделан в староанглийском стиле. Стены на высоту человеческого роста укрыты темными резными деревянными панелями, потолок мореного дуба, а на старых подлинных гравюрах – древние парусники среди чудовищных волн, гигантские морские змеи, безжалостно топящие трехмачтовые суденышки; застекленные морские карты пятнадцатого века, времен Магеллана и Америго Веспуччи...

А на широких мраморных подоконниках двух высоких арочных окон – трехсотлетние медные корабельные рынды, неуклюжие, но очень красивые старинные компасы, астролябии, почтенные и наивные навигационные морские приборы и инструменты первых отважных мореплавателей.

И тут же, среди всего этого бесценного мореходного антиквариата, на роскошном рабочем столе в стиле чиппендейл конца позапрошлого столетия, абсолютным диссонансом, как вынужденная дань времени – компьютер самой что ни на есть последней модели и куча разной современнейшей кабинетной техники: от каких-то фантастических дыроколов до прибора спутниковой космической видеорадиосвязи...

Находился в кабинете и еще один стол – круглый, низкий. Вокруг него в мягких, глубоких и удобных креслах бежевой кожи сидели четверо. Семидесятилетний Джек Бредшоу, его постоянный бизнес-партнер и совладелец компании Боб Стаффорд и два посетителя.

Боб Стаффорд был всего на полтора года моложе Джека, но именно это обстоятельство еще в самом начале их союза четко и неукоснительно определило роли каждого из них во время любых деловых переговоров.

Если все вокруг считали, что Джек Бредшоу – сдержанный, мудрый, но в достаточной степени занудливый старик, то Боб Стаффорд производил на всех впечатление человека крайне легкомысленного и случайного в таком серьезном бизнесе. В самые ответственные моменты Боб оставался ироничным, насмешливым и казался удивительно поверхностным, что зачастую у людей, знавших Джека и Боба недостаточно, вызывало законное недоумение – как это мудрый Джек уже тридцать лет терпит около себя такого партнера?

На самом же деле вечные маленькие клоунады Боба Стаффорда лишь хорошо прикрывали его истинное лицо – железобетонного, несгибаемого прагматика и великого знатока своего дела, без согласия которого Джек Бредшоу не принимал никаких важных решений...

Одним из посетителей, сидящих за круглым столом, был сорокавосьмилетний Стенли Уоррен – опытный судоводитель, бывший старший помощник капитана на одном из судов, когда-то арендовавшихся Бобом и Джеком. Потом, несколько лет спустя, Стенли оказался уже капитаном очень большого океанского нефтеналивного танкера, а потом...

Потом Стенли Уоррен плюнул на судовождение и стал хорошо оплачиваемым сотрудником большой судовладельческой пассажирской компании одной из испаноговорящих стран. Поговаривали, что Стенли числится еще и консультантом по морским делам в одном сомнительном международном синдикате. Однако никаких подтверждений этим слухам не было. Иначе Боб Стаффорд и Джек Бредшоу просто никогда не согласились бы ни на какие переговоры.

Четвертым в кабинете Джека Бредшоу сидел безликий молчаливый молодой человек восточного типа с явно не принадлежащим ему интернациональным именем Чарли. На нем были модные узконосые туфли, дорогие «вытравленные» джинсы, белая майка и светло-серая лайковая курточка. Стенли представил Чарли сотрудником той же фирмы, на которую теперь работает и он сам.

Боб и Стенли прихлебывали виски, Джек – остывший чай с молоком, перед Чарли на столе стоял высокий стакан с минеральной водой.

По всей вероятности, разговор уже несколько затянулся, потому что Стенли, не сдерживая легкого раздражения, говорил:

– ...а так как мы с Чарли теперь представляем совершенно новую пассажирскую судовладельческую компанию с ближневосточной ориентацией, то наш шеф предлагает вам самое тесное сотрудничество с нами. Короче – нам нужна вывеска вашей старой и уважаемой круизной компании. Мы отдаем вам во фрахт свои суда, вы нам – своих пассажиров и солидное партнерство.

Финансово вы только выигрываете. Нам хорошо известны параметры вашего контракта с русскими. В случае вашего согласия начать переговоры мы можем гарантировать вам минимум двадцать безналоговых процентов сверх того, что вы имеете от сегодняшнего сотрудничества...

Старый Джек Бредшоу отставил стакан с остывшим чаем в сторону и поднял свои голубые, уже слегка выцветшие от возраста глаза на Уоррена.

– Нет, Стенли, – негромко проговорил Джек. – Вы не хуже меня знаете, что такое внезапно поменять делового партнера, с которым ты был связан очень много лет...

А Боб Стаффорд одним глотком прикончил виски в стакане. Подлил себе еще, бросил в стакан пару кубиков льда и весело рассмеялся:

– Это так же нелепо, как уйти от старой и верной жены, которая привыкла прощать тебе все грехи, и жениться на молоденькой официантке из кафе напротив!

Чарли закурил длинную тонкую коричневую «сигарил-лос», демонстративно поклонился Бобу и процедил сквозь зубы:

– Хорошо, что вы сравнили нас с молоденькой официанткой, а не с портовой шлюхой.

Боб мгновенно изобразил сожаление от «неловко» сказанной фразы и торопливо произнес:

– Ради Бога, простите меня, мистер...

Оборвал себя, сделал вид, что забыл, как зовут собеседника, и в ожидании подсказки вопросительно посмотрел на него.

– Просто Чарли, – поторопился сказать ему Стенли Уоррен.

Джек Бредшоу тут же «потянул одеяло на себя». Это был старый фирменный прием, когда один из партнеров играет роль этакого бесшабашного простака, способного вызвать неловкость за свое «непродуманное» поведение, а второй его партнер, в данном случае Джек, в противовес «простаку» будет олицетворением мягкой и интеллигентной мудрости...

– Еще раз простите, Чарли, – виновато произнес Джек. – Боб сегодня не в форме. Обычно он острит лучше. Вероятно, он хотел сказать, что сейчас у нас нет достаточных претензий к русским, чтобы разрывать с ними деловые контакты, наладившиеся после долгого перерыва с таким большим трудом. Там теперь у них весь этот бизнес, несмотря на серьезные потери, наконец-то вывернулся из-под государства и перешел в хорошо знакомые нам частные руки. И у нас снова появились достаточно веские гарантии...

И вот тут Боб Стаффорд беспардонно перебил своего партнера.

Это был тоже один из хорошо отрепетированных спектакликов, где авторами, режиссерами и исполнителями уже тридцать лет были одни и те же персоны – Боб Стаффорд и Джек Бредшоу. Все эти «представления» давали им возможность в любой момент перехватить инициативу даже в самых тяжелых случаях...

– Кстати, Стенли! – громко оборвал Джека Боб. – А под каким флагом вы хотели предложить нам свои круизные суда?

Чарли мгновенно выпрямился в своем кресле, быстро переспросил:

– А под каким флагом вы хотели бы? Либерия? Панама? Эмираты? Выбирайте!

От резкого движения его лайковая курточка слегка распахнулась, и Боб случайно углядел, что под левой подмышкой Чарли прячется большой автоматический пистолет.

Боб ухмыльнулся и махнул рукой:

– Нет-нет... Это я просто так, из любопытства.

Тут Стенли Уоррен совсем вышел из себя.

– Мы деловые люди, Джек! – жестко проговорил он. – И вы, Боб... Вы оба не можете не понимать, что сегодня Россия со своими кавказскими проблемами занимает чуть ли не самое одиозное положение в мире! В конечном итоге ваш трогательный альянс с русскими...

– Слушайте, Стенли, – укоризненно и мягко сказал Джек, – вы так хорошо начали: «Мы деловые люди...» И вдруг вас потянуло на политику. Стоит ли мешать все в одну кучу?

А Боб Стаффорд откровенно насмешливо добавил:

– Я смотрю, что лавры миссис Ванессы Редгрейв вам просто не дают покоя! Ну у нее с тех пор, как ее перестали снимать, наступил период прочеченского климакса. А с вами-то что произошло, ребята?!

Чарли левым локтем придержал полу своей курточки, чтобы та не распахивалась, и холодно спросил у Боба:

– Вы не боитесь, что ваше неиссякаемое остроумие может сильно повредить вашему бизнесу?

Но тут уже Джек Бредшоу даже рот не дал открыть своему партнеру:

– Стенли, пожалуйста, попросите своего коллегу, уважаемого мистера «просто Чарли», выбрать другую тональность ведения деловых переговоров. И потом, не скрою, нас не очень устраивает ваша нынешняя «ближневосточная ориентация», – тихо сказал старый Джек.

Стенли и Чарли встали из кресел. Поднялись и Джек с Бобом. Это означало конец переговоров.

Уже в дверях, пропустив Чарли перед собой, Стенли на секунду задержался и, недобро усмехнувшись, сказал:

– Я смотрю, Джек, вы хотите жить по одну сторону забора, а обедать – по другую.

Джек и Боб переглянулись. Ответил Боб:

– Видите ли, мистер Уоррен, за нами – британцами – стоит пятьсот лет хартии вольности. Это дает нам право жить и обедать там, где МЫ этого хотим.

– Тэ-э-экс... – вслух сам себе сказал Мартов. – Лиха беда начало.

Он точно помнил, что, по недавним рассказам владельцев русского «Посейдона» и английской «Роял-бритиш-интернэшнл», Стенли Уоррен и Чарли тогда прямо из Лондона отправились в Бремен к главе «Оушн-тур-райзен»...

Мартов уставился на географическую карту мира, пододвинулся поближе к ее европейской части (в последнее время он стал хуже видеть – от компьютера, что ли?), отыскал север Германии, а потом долго и тупо никак не мог найти Бремен.

Наконец при помощи старого атласа автомобильных дорог Германии Сергей Александрович отыскал злополучный Бремен совсем не там, где пытался найти его на карте мира. Сопоставил крупномасштабную карту атласа с географической и, слава Господу, обнаружил унизительно крохотную точку – Бремен. Хотя твердо помнил, что это вполне респектабельный европейский город.

Мартов перечитал запись своего разговора с шефом «Оушн-тур...» и так далее – Клаусом фон Вальтершпилем и... пошел поужинать в соседний греческий ресторанчик.

А на следующее утро, умяв три традиционные сосиски и мацареллу с зеленым чаем, сел за компьютер и просто УВИДЕЛ, как все это было четыре года тому назад...

... Кабинет фон Вальтершпиля коренным образом отличался от кабинета Джека Бредшоу. Никакого антиквариата, никакой старинной мебели, никаких гравюр над деревянными панелями старого английского мореного дуба.

Все предельно сухо и рационально. Очень дорогой, но тоскливо деловой модерн, по-немецки называющийся одним словом – «Buromobel».

Одна стена целиком закрыта гигантской картой Мирового океана с десятками тончайших пунктирных линий, опутавших чуть ли не весь земной шар, – туристическими маршрутами фирмы.

На другой стене в толстой, безвкусной, но богатой золотой раме с завитушками – большой, очень посредственный портрет маслом какого-то предка главы фирмы, от которого он и наследовал эту компанию.

И не только компанию. Но и замок в Баварских Альпах, и несколько превосходных домов, разбросанных по всей Европе, и серьезный пакет акций пары успешных американских корпораций.

Сам же Клаус – высокий, сухопарый, спортивный, всегда строго и превосходно одетый – к своим пятидесяти семи годам активно приумножил доходы фамильной морской туристической фирмы и даже умудрился войти в бурно развивающийся южнокорейский электронный бизнес, что принесло ему еще несколько десятков миллионов долларов, тщательно укрытых от налогов в самых солидных швейцарских банках.

При всем при том Клаус фон Вальтершпиль был потомственно скуп. Он и это качество получил по наследству. Или даже не скуп, а чисто по-немецки, генетически предельно расчетлив и бережлив. Он мог сорок минут потратить на поиски уличной бесплатной автомобильной стоянки, чтобы оставить свою машину на полчаса, вместе того чтобы загнать ее в платный гараж за два с полтиной евро в час. Из тех же соображений жесточайшей экономии в его компании работало в три раза меньше сотрудников, чем в компаниях его английских и русских партнеров.

Но одна страстишка Клауса сметала со своего пути любые наследственные преграды!

Ко всем чертям в тартарары летела генетика древнего германского рода фон Вальтершпилей, когда Клаус в очередной раз отыскивал самую красивую молодую женщину – не старше двадцати пяти лет, ростом не менее ста семидесяти, с тонкой талией, роскошными ногами, полной грудью и знанием английского языка. Тогда легендарная скупость фон Вальтершпиля взрывалась адреналиново-гормональным бунтом, и красотка, обладательница необходимых Клаусу параметров, получала от него все!

Все, что втаких случаях считал необходимым Клаус. Часы от Гуччи, бриллианты от Картье, автомобиль ручной сборки от «Ламборджини», наряды лучших парижских и итальянских кутюрье...

И уютный домик в пределах города, но максимально удаленный от родового гнезда фон Вальтершпилей, патриархально заселенного верной женой, взрослыми детьми и многочисленными внуками.

В этом домике в объятиях молоденькой красотки (к тому времени, чтобы никогда не разлучаться, она уже станет секретарем Клауса) сухой, предельно деловой и сдержанный фон Вальтершпиль будет проводить самые лучшие бездумные и раскованные часы своей жизни до...

...до встречи со следующей юной красавицей тех же размеров.

Если, конечно, она будет знать английский язык, так необходимый в сегодняшних деловых взаимоотношениях.

Тогда история повторится, и Клаус будет снова беспредельно счастлив. А его компания получит нового секретаря своего шефа.

Иногда Клаус подолгу смотрел на портрет своего далекого предка в толстой некрасивой золотой раме и думал – а не от него ли он, нынешний Клаус фон Вальтершпиль, унаследовал этакое сексуальное вольтерьянство? Он точно знал – ни его дед, ни его отец такого себе никогда не позволяли...

Принимая Стеши Уоррена и Чарли, фон Вальтершпиль даже не потрудился пересесть из-за своего огромного письменного стола за небольшой стеклянный стол для переговоров, вокруг которого стояли несколько очень современных и неудобных кресел.

Стенли и Чарли попросту сидели по другую сторону рабочего стола напротив фон Вальтершпиля. Разговор шел по-английски.

– Мы прекрасно понимаем, что, как только мы покинули Лондон, здесь в Бремене раздался звонок из «RBI», – говорил Стенли Уоррен. – Судя по вашему упрямству, создается такое впечатление, что и вы, и они в какой-то степени зависите от этих русских!

– И это две старинные уважаемые фирмы... – покачал головой Чарли.

– Бред, – холодно произнес фон Вальтерщпиль. – Все ваши предположения о нашей зависимости от русских смехотворны. Мы работаем не только с русскими. Еще со времен Советского Союза мы были связаны с двенадцатью судоходными компаниями мира. Мы предлагали нашим клиентам пятьсот пятьдесят четыре морских путешествия по двадцати трем маршрутам. А у русских мы даже тогда фрахтовали всего одиннадцать пассажирских судов. А сейчас и того меньше...

Стенли криво усмехнулся:

– Это потому, что почти весь их флот арестован в разных портах планеты за неуплату долгов по ремонтам, снабжению, топливу и обслуживанию! А вы продолжаете за них цепляться...

– Расторгните договор с русскими, и мы своими судами полностью перекроем ваш дефицит, – мгновенно подхватил Чарли.

Фон Вальтершпиль даже не посмотрел на него. Сказал скучным голосом, словно ему надоело повторять и втолковывать очевидное:

– С тех пор как они начали становиться на ноги, у нас нет оснований терять верного коммерческого партнера.

Услышав это, Стенли Уоррен прямо взвился!

– У вас нет оснований?! У страны, четыре года воевавшей с Россией?!! Да вся европейская часть их территории – одна могила для миллионов ваших солдат! Там через каждый метр – истлевший труп немца! И после всего этого вы... – начал было Стенли.

Но фон Вальтершпиль его резко прервал:

– Заткнитесь, Уоррен. Нельзя шестьдесят лет спекулировать на том кровавом политическом балагане, который кому-то был очень выгоден.

– А Чехословакия? А Венгрия?.. А Афганистан?.. А сегодняшние чеченцы? – вкрадчиво понизив голос, спросил Чарли и вынул из кармана куртки пачку длинных коричневых «сигариллос» и зажигалку.

– У меня не курят, – ледяным тоном произнес фон Вальтершпиль. – Вы очень хотите, чтобы я тут же противопоставил этому Фолклендские острова, Вьетнам, «Бурю в пустыне», Югославию, Ирак, наконец, да? Но я этого делать не буду. Мой бизнес – хороший отдых людей любой страны. И их спокойствие во время этого отдыха. А для этого русские мне подходят. Они превосходные судоводители.