Так мы с Водилой в жилу настроились на одну волну! О чем этот симпатяга Ричард Шелдрейс даже и мечтать не мог в своей Англии. Он и не подозревал, что два обыкновенных, беспородных русских — Я и Водила — настолько расширят границы его теории.
      — На чем этот убивец должен за нами ехать? — спрашивал Водила и внимательно поглядывал по сторонам и в оба зеркала.
      «Микроавтобус „тойота“ с мюнхенскими номерами — „М-СН“...»
      — По-ихнему это «М-ЦеХа». А цифры запомнил?
      «Нет. С цифрами у меня с детства заморочки...»
      — Ну ты даешь, Кыся... Цифры же — самое главное! Что еще говорил Бармен?
      «Что это его последнее дело. Потом он уходит на покой».
      — Покой я ему, суке, гарантирую. А кто из двоих должен меня на тот свет отправить?
      «Или Лысый, или тот — из „тойоты“. Но тогда и Лысого с тобой вместе».
      — Ага... А они ху-ху не хо-хо? Бляди!
      «Как только они перегрузят кокаин — ты им больше не нужен...»
      — Я им уже не нужен, Кыся. Перевез «дурь» через границу — и ладушки... Когда в деле корячатся такие бешеные бабки и торчат такие крупные фигуры, как говорил Бармен, — кто же меня в живых оставит? Так что ты, Кыся, если что начнется — не высовывайся. Я и сам справлюсь...
      «Дурак ты, Водила! Мы с Шурой никогда своих не закладывали! Учти, те оба с оружием...»
      — Хер я положил на их оружие. Не боись, Кыся, — прорвемся. И еще шороху наделаем. И на ночевку в Нюрнберге пусть они не рассчитывают. Сейчас в Ганновере пообедаем с тобой, заправимся под завязку и почешем мимо Нюрнберга с песнями аж до Мюнхена. По дороге они с нами ни хрена не сделают. А там поглядим...
      «Сколько мы уже от Киля проехали?» — спросил я.
      — Километров двести пятьдесят. А что?
      «А до Мюнхена еще далеко?»
      — Примерно шестьсот с небольшим. Тебе-то это зачем?
      «Устанешь так, что они нас голыми руками возьмут...»
      — Не смеши меня, Кыся. Когда я работал на внутрисоюзных рейсах — я по полторы тыщи верст без сменщика и без отдыха шуровал по нашим советским колдоёбинам и выёбинам. И на чем?! На стошестидесятисильной «шкоде» с рефрижератором!.. А у нас с тобой почти четыре сотни лошадей вот под этим шведским капотом. И дорожка — лабораторная... Об чем ты, Кыся! Как говорят в Одессе — мне с вас смешно.
      «Ты тогда был моложе...»
      — Зато сейчас я умнее. Гляди, Кыся, как эта лайба ходит! — И Водила пошел на обгон грузовика Лысого. Я вообще-то ни хрена не понимаю в вождении автомобиля, но, по-моему, Водила это делал мастерски!
      Ах, как я в эту секунду пожалел, что с нами нет Шуры Плоткина! Во-первых, потому, что ВТРОЕМ мы наверняка бы нашли выход из создавшегося положения. А во-вторых, мне бы так хотелось, чтобы Шура увидел меня сейчас — мчащегося по роскошному германскому автобану в замечательном огромном шведском грузовике, запросто и на равных болтающего с Водилой этого грузовика, который вполне мог бы стать Шуриным приятелем...
      Но еще больше я пожалел, что рядом с нами нет Шуры, когда мы остановились на обед и заправку под Ганновером!
      Он же никогда не видел таких автозаправочных станций... Где, кроме бензина и дизельного топлива, Шура мог бы купить себе всё, что взбрело бы ему в голову — от немецкой бутылки водки с милым названием «Ельцин», и американской шапочки с большим козырьком и надписью «Я люблю Нью-Йорк» — до автомобильного аккумулятора и шин любого размера.
      Здесь же Шура мог бы сходить в неправдоподобно чистенький туалет без запахов мочи и кала; принять горячий душ; пообедать в очень красивом ресторане или (как мы с Водилой и Лысым) в столовой самообслуживания с невероятно аппетитной жратвой; тут же Шура мог бы снять уютную комнатку с ванной в мотеле и переночевать под телевизор с двадцатью шестью программами из Германии, Австрии, Америки, Англии, Франции, Италии и даже Турции, как сказал мне Водила.
      Вот что увидел я, и чего никогда, к сожалению, не видел Мой Шура Плоткин. Подозреваю, что и я все это увидел из-за экстремальности ситуации.
      Как говорится — не было бы счастья, да несчастье помогло: приехав на эту заправку, Водила не оставил меня в кабине, а посадил в сумку, ремень перекинул через плечо и потащил меня по всему этому сказочному придорожному раю, приговаривая тихо:
      — А хер их знает, может, они захотят взорвать нашу машину?.. Сейчас это очень даже модно. Мало ли что им в башку встрянет... Так что давай-ка, Кыся, порознь не гулять. Куда я, туда и ты. О’кей? С этой минуты мы оба на военном положении — только вместе! Приказ понял?
      Я чего-то муркнул ему в ответ, и Водила добавил:
      — А кроме всего, это тебе и поглядеть полезно. Такого у нас в России, к сожалению, еще лет сто не увидишь. А в Германии — на каждом шагу. Это их сильная сторона...
      То, что такие автозаправочные станции не просто «сильная», а ОЧЕНЬ сильная сторона немцев, я убедился, когда при входе в столовую вдруг увидел две пластмассовые миски на низких подставках. В одной миске были навалены аккуратненькие кубики тушеного мяса с какой-то пахучей подливкой, а в другой — чистая, свежая вода.
      Сверху, над мисками, было написано — «Хунде-Бар», что по-нашему, оказывается, —«Собачий Бар»! Так мне перевел Водила и объяснил, что проезжающие мимо Собаки могут тут бесплатно перекусить и утолить жажду.
      — Лопай, Кыся. Халява, — сказал мне Водила и поставил сумку со мной прямо у мисок.
      Не вылезая из сумки, я немного попил воды, а мясо есть не стал из-за подливы. Хека у них в этом «Хунде-Баре», конечно, не было. Их халява о нашем хеке даже представления не имела...
      Но несмотря на подливу, несмотря на то, что само название «Хунде-Бар» для меня звучало несколько оскорбительно: можно было вспомнить не только о Собаках, но и о Котах, разъезжающих по германским дорогам, — сама идея создания такой кормушки показалась мне просто превосходной!
      Лысый в Германии был всего второй раз, языка не знал ни словечка и поэтому не отставал от нас ни на шаг. А может, быть, и не только поэтому. Может, ему хотелось найти наиболее подходящий момент, чтобы поговорить с Водилой насчет кокаина, предложить ему те пять тысяч долларов и договориться насчет возможности перегрузки той «фанеры» в «тойоту», которой, кстати, почему-то все не было и не было...
      Я чувствовал, что Лысый в глубине души молится своему Господу Богу, чтобы мой Водила согласился на все его предложения и взял бы пять тысяч долларов. Чтобы Лысому не пришлось хвататься за пистолет с глушителем.
      На голове у Лысого красовался зеленый военный берет десантника, снизу обшитый тоненькой полоской коричневой кожи. Полностью закрывал лысину. Джинсовая куртка распахнута — и всему миру была предъявлена бьющая по глазам ярко-красная рубашка с выпущенным на куртку воротником. Я уж, грешным делом, подумал, что Лысый специально надел такую рубаху, чтобы тот Тип из «тойоты» с мюнхенскими номерами мог его сразу узнать.
      К слову сказать, я обнюхал Лысого со всех сторон и оружейного запаха не обнаружил. Наверное, на время пересечения границы Лысый заныкал пистолет в одну из коробок с водкой в своем фургоне.
      По логическому развитию событий, случай напрямую поговорить с моим Водилой представился Лысому в столовой самообслуживания, где мы втроем обедали.
      Я на секунду отвлекусь от всей этой сволочной криминальной истории, чтобы поведать о блюде, которого я никогда в своей жизни раньше не пробовал и узнал о его изумительном существовании только лишь на той автозаправочной станции под Ганновером.
      Интересно, ел ли когда-нибудь Мой Шура Плоткин «татарский бифштекс»?! Не знаю, не знаю... А вот я — ел! Я его ел в центре самой богатой страны в Европе, как сказал мне мой Водила. А еще он сказал, когда принес мне «татарский бифштекс»:
      — Я, Кыся, поглядел у «Хунде-Бара» — ты тушенку с подливой не очень уважаешь. Может, тебе эта хреновина подойдет? Мне лично она жутко нравится.
      И показывает мне тарелку, на которой лежит такой довольно крупной лепешкой одуряюще пахнущий сырой мясной фарш! А вокруг него — кучка мелко нарезанного лука, горка порубленных в крошево соленых огурчиков и штук десять моих любимых оливок без косточек!
      — Етиттвоюмать! — удивился Лысый. — Ну ты даешь, парень!.. Так ты обе эти тарелки с сырым мясом коту взял, что ли?!
      — Нет. Одну — себе, а что?
      — Так они же по двенадцать марок!.. Я же видел...
      — Ну и что?
      — Как «что»?! Это же почти по девять долларов!..
      — А и хер с ним, — сказал Водила. — Лично мне — Кот дороже.
      Мне это так понравилось, что я даже об его ногу потерся. А Водила... Вот он иногда такой умный, такой сообразительный бывает, а иногда — мудак мудаком!.. Водила, видишь ли, подумал, что я так выражаю свое нетерпение скорей пожрать, и говорит:
      — Не торопись, Кыся, не торопись. Я вот только эти приправки себе ссыплю, а то ты их вряд ли есть будешь...
      И сгребает с моей тарелки в свою — лук, соленые огурчики и оливки. Вот когда он дошел до оливок — тут уж извините! Я пулей вылетел из сумки к нему на колени, мгновенно подцепил когтями пару оливок и быстренько отправил их себе в рот!
      За маслины и оливки я могу, по выражению Шуры Плоткина, «продать план родного завода». Шура считал, что такой гастрономический изыск — подтверждение моей яркой индивидуальности.
      С тех пор как Шура случайно обнаружил мою необъяснимую страсть к этому далеко не кошачьему продукту, он мне с каждого гонорара, с каждого аванса, с любой халтурки покупал банку консервированных оливок и первое время даже устраивал маленькие представления для своих друзей. Он брал самую большую оливку в зубы, опускался на ковер, становился на карачки и, оскалившись, тянулся ко мне. Я подходил и осторожно зубами вынимал изо рта Шуры эту оливку под шумные аплодисменты присутствующих.
      Если же гостей не было, а оливки имелись, то мы все равно частенько исполняли этот, как говорил Шура, «смертельный номер». Просто так. Друг для друга.
      Иногда, глядя на то, как я лопаю оливки или маслины, Шура вспоминал какую-то «чеховскую Кошку», которая жрала с голодухи огурцы. Долгое время я думал, что «чеховская Кошка» — название неизвестной мне кошачьей породы. Вроде «сиамской Кошки» или «сибирской». Но потом узнал от Шуры, что Чехов, вроде моего Плоткина, тоже был литератором, и Шура его очень любил и уважал. А вот как сам Чехов относился к моему Плоткину — об этом никогда разговора не было...
      ... Короче, жрал я этот потрясающий «татарский бифштекс», свежайший сырой мясной фарш, закусывал своими любимыми оливками, чем привел в немалое удивление и своего Водилу, и Лысого, который время от времени заглядывал ко мне под стол и говорил:
      — Ну и котяра... Вот это да!..
      — Кыся — что надо. Можно сказать — друг, товарищ и брат. А башковитый!.. Он про тебя счас такое понимает, что если бы ты, к примеру, узнал — сразу бы выпал в осадок, — вдруг сказал Водила.
      Я с перепугу даже есть перестал. Ну что за трепло?! Кто его за язык тянет раньше времени?! Ты подожди, когда Лысый сам расколется. Когда первым заговорит о деле...
      Но Лысый, слава Богу, не принял всерьез последнюю фразу Водилы. Он рассмеялся и, словно отвечая мне, сказал:
      — Слушай... Я все хотел с тобой об одном деле поговорить.
      Ох, елки-палки! Неужели я действую и на Лысого?! Потряс!!! Как же это обратить в нашу с Водилой пользу?..
      А мой Водила, засранец такой, не просек ответственности момента — заткнуться и слушать — и говорит Лысому:
      — Ты еврей или русский?
      Лысый обиделся, разозлился, разнервничался:
      — Да ты чё?! Белены объелся?! Нашел, бля, еврея!.. Да я русак чистейших кровей! Да я этих жидов!.. Ты чё? В своем уме?!
      — Ну все, все... Извини, браток, — говорит мой Водила. — Просто ты счас в столовке сидишь, кушаешь, а беретку свою не снимаешь, как положено по христианскому обычаю. Вот я и подумал — уж не еврей ли ты? Им то, как раз по ихней вере, положено за столом сидеть в такой шапочке — кипа называется...
      Лысый нехотя стянул берет с головы и обиженно произнес:
      — Ты тоже, знаешь, говори, да не заговаривайся. Я, может, стесняюсь здесь своей плешью отсвечивать. Вот и ношу беретку.
      — Госссподи!.. — виновато вздохнул Водила. — Да носи ты хоть шапку-ушанку, хоть с голой жопой ходи — кто тебе тут чего скажет? Не, правда, извини меня, корешок... Не хотел обидеть. Тем более что я лично евреев даже очень уважаю. Не обижайся. Давай я лучше тебе частушку хорошую спою, чтобы ты на меня зла не держал...
      И Водила тихонько запел:
 
Кудри вьются, кудри вьются,
Кудри вьются у блядей...
Ах, почему они не вьются
У порядочных людей?..
 
      Неожиданно чей-то молодой и приятный голос так же негромко продолжил:
 
Потому что у блядей
Деньги есть для бигудей,
А у порядочных людей
Все уходит на блядей!..
 
      Я сидел под столом со своей тарелкой и, кроме чужих ног в потрепанных джинсах и кроссовках на липучках, ни черта больше не видел. А сердце у меня уже тревожно кувыркнулось, дыхание перехватило, и последняя оливка встала поперек горла. Еле проглотил. Уж слишком от этого любителя частушек тянуло кисло оружейным металлическим запахом!
      — Здорово, мужики! — услышал я и на всякий случай вспрыгнул на один из двух свободных стульев у нашего столика.
      Мало ли... Чем черт не шутит? Может, и я пригожусь.
      У нашего стола стоял худенький, невысокий и по-человечески очень симпатичный паренек лет девятнадцати-двадцати. В руках он держал пластмассовый поднос с тарелками, стаканом апельсинового сока и большой кружкой кофе. Он открыто и обаятельно улыбался моему Водиле и Лысому, а увидев меня, удивленно поднял брови, рассмеялся и сказал:
      — Вот так Котик!.. Прямо громила с большой дороги! А я слышу — по-русски говорят, да еще и частушки поют. Что же такое, думаю? Это ж у нас тут не каждый день... Я и решил подойти. Ничего? Не помешаю?
      — Присаживайся, браток, — приветливо сказал ему мой Водила.

* * *

      Звали его Алик. Наш — ленинградец. Или — петербуржец? Теперь с этими ново-старыми названиями вечная путаница.
      Алик успел захватить и последний год Афганистана, и в Карабахе повоевал. Сначала на одной стороне, потом — на другой. Там стали платить больше. И не в рублях, а в долларах. Сейчас живет в Мюнхене, со старенькой еврейской мамой. Он у нее — поздний ребенок. Отец был эстонец. Умер уже давно. Сам Алик говорит и по-немецки, и по-английски. По-английски — хуже. А эстонский — совсем забыл. И лет ему, оказалось, двадцать девять. Хотя больше чем на двадцать он никак не выглядел!..
      — Помню, в кино «детям до шестнадцати» билет не продают, сигареты не отпускают, ну, а насчет выпивки — полный атас!.. По любому поводу приходилось паспорт предъявлять, — смеялся Алик.
      — Это все уже древняя история, — сказал Водила. — Сейчас наши «цветы жизни» и куревом, и водкой, и порнухой, и наркотой — чуть не с детсада начинают задвигаться. Малолетние проституточки — от восьми до двенадцати лет, смех сказать, — у Дворца пионеров — угол Фонтанки и Невского, кучкуются. Или в Гостином дворе промышляют... Вот так-то, Алик. Приезжай, не пожалеешь. Давно в Союзе не был?
      — В России, — поправил Лысый Водилу.
      — Один хер. Сколько лет, как ты уже дрыснул оттуда? Если я тебя правильно понял, — сказал Водила и в упор посмотрел на Алика.
      — Приятно иметь дело с понятливым человеком! — весело рассмеялся Алик. — Вот уж пятый год здесь кручусь. А в Питер ехать, честно скажу, неохота. Говорят, у вас там беспредел, бандитизм...
      — Устарелые сведения, сынок, — сказал Водила. — Раньше — да, было. Захочешь дельце организовать, к тебе тут же бандюги с пушками, гранатами: «Плати бабки!» А ты еще ни копья не заработал. Они тебя и за ноги подвесят, и раскаленным утюгом по причинному месту, а то и вовсе в твоей же ванне тебя и утопят... А счас все культурненько. У тебя юрист и бухгалтер, и у них — юрист и бухгалтер. Да еще покруче твоих. В конце каждого месяца — пожалте документацию... Хочешь иметь «крышу» — чтобы тебя больше никто не трогал, — десять процентиков с чистого дохода! Bce по-божески. Так что не боись, Алик! Посети нашу колыбель уже четырех революций. А то с этими немцами — тоска одна...
      — Не в немцах дело, мужики. Я ведь в основном с нашими, с русскими работаю. Всю дорогу в разъездах... То в Америку лечу на один день, то на три-четыре часа в Италию, то в Швейцарию. Последнее время очень много приходится в Испанию ездить. А недавно даже в Австралию летал на сутки!..
      — И это все за свой счет?! В Австралию, в Америку?.. — ошарашенно спросил Лысый.
      — Что ты, что ты! Нет, конечно. Все переезды за счет заказчика, — успокоил Лысого добродушный Алик.
      — Что же это за работа такая?! — не мог уняться Лысый.
      — Чисто юридическая, — симпатично улыбнулся Алик.
      Мы с Водилой видели, что от зависти и жадности Лысый даже багровыми пятнами покрылся:
      — И сколько же тебе плотют за эту работу?..
      — Ты даешь, паря, — сказал мой Водила Лысому. — Кто же теперь такие вопросы задает?
      — Нет, почему же? — мило возразил Алик. — Я свою работу люблю, делать ее стараюсь толково, и платят мне очень неплохо. Хотя и каждый раз по-разному. Тут учитывается, и дальность расстояния, и сложность исполнения, и, как всегда, сжатые сроки... Словом, любое такое задание слегка попахивает нашей родной совковой штурмовщинкой. Но главное, конечно, — Клиент! Кто он, что он, сколько стоит? И само собой, срывы там, ошибки — абсолютно исключены. Иначе я могу вылететь с этой работы так далеко, что лучше об этом даже не думать... А платят вполне прилично — хватает и на хлеб с маслом, и на кусок очень хорошей ветчины.
      Водила снял меня со стула и посадил к себе на колени. Положил свою огромную лапищу мне на загривок, и я тут же услышал его вопрос:
      «Ты все понял, Кыся?»
      «Еще бы! Я это понял, как только он допел твою дурацкую песенку, — ответил я. — От него же просто несет пистолетом! Неужели ты не чувствуешь на нем запаха оружия?!»
      «Нет, — сказал Водила. — Зато я чувствую все остальное».
      «Пожалуйста, спроси его, куда и на чем он едет. Нам нужно исключить какие-либо сомнения».
      — А сейчас куда, Алик? — тут же спросил Водила.
      — В Мюнхен.
      — На чем?
      Алик повернулся к окну, показал пальцем на стоянку легковых автомобилей и сказал:
      — А во-о-он моя «тойота»... Белый микроавтобусик видишь? Номера — «эМЦеХа семьдесят четыре - двадцать шесть». Это и есть мой катафалк!.. — И Алик весело и внимательно посмотрел на Лысого.
      У Лысого самым натуральным образом отвалилась нижняя челюсть. Таким растерянным я его еще ни разу не видел...
      — Все, ребятишки, — решительно сказал мой Водила и встал со стула, — Кончили травить. Еще пилить черт-те сколько. А перед дорожкой надо и Кысю выгулять, и самому вдумчиво отлить. Еще и в лавочку заскочить... Занимай свое место, Кыся!
      Я впрыгнул в сумку, и мы вышли из столовой. У «Хунде-Бара» пританцовывал какой-то пуделек. Почуяв меня, он стал тревожно оглядываться по сторонам и даже чего-то вякать. Однако как только мы вышли на свежий воздух, пуделек тут же вернулся к миске с той отвратительной подливкой и тушеным мясом.
      Было отчетливо видно, что Лысый все еще не может прийти в себя. Никак он не ожидал, что «исполнителем», профессиональным убийцей может оказаться этот невысокий, худенький мальчик с беленькими вьющимися волосиками. Такой улыбчивый, смешливый и умненький. Ни дать ни взять — десятиклассник, отличник и комсомолец из недавнего советского прошлого...
      — Что, земляки, в Мюнхен вместе пойдем? — весело спросил Алик.
      — Дак... Вот как напарник скажет... — Лысый совсем смешался.
      — А чего!.. — беспечно сказал Водила. — Ежели вы нас с Кысей подождете — найн проблем. Нет вопросов. Айда, Кыся, вон к тем кустикам.
      У кустов Водила вытряхнул меня из сумки, сел на скамейку у мусорного бака и закурил сигаретку. Рядом присели Лысый и Алик.
      — Давай, Кыся, не задерживайся! — крикнул мне Водила. — Я лучше потом остановлюсь и еще раз тебя выпущу!..
      Я юркнул в кусты, быстренько сделал все, что требовалось, зарыл, забросал все свежим песочком, отряхнул лапы, подмылся и только собрался было вылезать на свет Божий, как вдруг увидел поверх кустов пожилую даму в больших темных очках, которая говорила по-французски:
      — Лола, дорогая... Ну, сделай пи-пи!.. Мамочка умоляет тебя, Лола!.. Пис-пис, пис-пис... Ну, пожалуйста, Лола!..
      Затем я услышал шорох, и прямо на меня выползло какое-то ну совершенно небесное создание!.. Это была Кошка такой неземной красоты, какой я в жизни еще не встречал...
      На ее пушистой шейке красовался очаровательный голубенький бантик, и Кошечка была на поводке. Но не с ошейником, а с такой системой ремешочков, очень похожей на парашютную подвесную систему. Я как-то смотрел по телевизору соревнования парашютистов на точность приземления и отметил для себя, что особо драгоценные породы Кошек и маленьких Собачек, типа Дженни, непременно одевают вот в такие сбруйки. У этой красотки Лолы поводок крепился именно так.
      Второй конец поводка этой фантастической Кошечки уходил через кусты наверх — в руки Хозяйки, которая буквально не закрывала рта:
      — Лолочка, детка! Ну, не стесняйся, сделай пи-пи... Умоляю! Ты же всю машину уже загадила, стерва!!! Там же дышать невозможно!.. Лола, пупсик, ну, пожалуйста!..
      Красотка Лола увидела меня, и глаза ее мгновенно зажглись совершенно бесовски-блядским светом! Изображая внезапно нахлынувшее на нее сумасшедшее желание, она разинула рот, сладострастно облизнулась и, прикрывая глаза в любовном томлении, мордой потянулась ко мне...
      От такой откровенной прямолинейности я несколько опешил. За свою долгую, бурную и не всегда разборчивую сексуальную жизнь я впервые столкнулся с таким четким исключением из каких-либо Кошачье-Половых правил — ложного «сопротивления», фальшивого «нежелания», притворной «боязни» забеременеть и тому подобного, — что так свойственно нашим российским Кошкам...
      — Ты что же это, гадишь в машине? — строго спросил я ее, чтобы скрыть свое замешательство.
      — Ненавижу автомобили! Это моя форма протеста... — прошептала она и тут же недвусмысленно стала задирать хвост вверх и чуть вбок, подворачивая под меня свой задик. — Ну!.. У тебя есть другие предложения?
      — О черт!.. — на секунду растерялся я.
      Оставляя свой задранный хвост у самого моего носа, Лола изогнулась так, что сумела повернуть свою наглую, сытую, холеную рожицу дорогой потаскухи ко мне и спросить, глядя мне прямо в глаза:
      — А может быть, ты — кастрат?..
      — Вот я тебе сейчас покажу, какой я кастрат, шалава французская! — рявкнул я и показал этой Лоле все, на что я был способен.
      Выяснилось, что на нервной почве я был способен на многое. Достаточно сказать, что я затрахал эту красотку с бантиком так, что в руках ее Хозяйки, которая совершенно не понимала, что там в кустах происходит с ее Лолочкой, чуть не лопнул поводок! А он мне, кстати, изрядно мешал. Если бы не поводок, я бы ей вообще «показал небо в алмазах»! Я не очень представляю себе, что это такое, но в сходных ситуациях так всегда говорил Шура Плоткин. А Шура, как известно, знает толк в таких штуках...
      Я первым выдрался из этих кустов, подбежал к скамейке, где сидели Водила, Лысый и Алик, и сам впрыгнул в сумку.
      — Ай да Кыся!.. Ай да умница... — ласково сказал Водила и очень трогательно погладил меня своей шершавой огромной лапой.
      Уже из сумки я видел, как Хозяйка вытащила Лолу за поводок из-под кустов к мусорному баку. Но, Боже мой, в каком виде?! Бывший бантик, теперь мокрая, измочаленная моими зубами, драная грязно-голубая ленточка неопрятно свисала до самой земли, роскошная белая шубка свалялась и была вся забита каким-то пересохшим мусором, у сбруйки поводка лопнул один из ремешочков, сбруйка перекосилась, съехала Лоле на морду, и она, лежа на спине, пыталась содрать ее с себя всеми четырьмя лапами. Поэтому из кустов Лолу удалось вытащить только волоком. Хозяйка была в ужасе!..
      Но мне на это было уже наплевать. Уж слишком эта французская говнюшка была целенаправленна! Слишком механистична. Вот уж точно — «ни любви, ни тоски, ни жалости...», как говорил Шура. И потом, это гнусное свойство, которое я ненавижу и в Кошках, и в Котах в равной степени. Когда во время ЭТОГО думают только о себе, только о своих ощущениях. Будто партнер для них — всего лишь бездушная трахательная машина.
      Ну, хорошо — я ЭТО всегда могу. А попадись ей другой Кот? Да у него от такого хамского напора и наплевательского отношения вообще на эту Лолу не встал бы никогда! Несмотря на ее внешнюю привлекательность.
      Поэтому сейчас, с легким сердцем и пустыми яйцами, я с удовольствием покачивался в сумке, которую нес на своем широком плече мой Водила, и все дальше и дальше удалялся от тех кустов, откуда слышался голос Лолиной Хозяйки:
      — Так ты сделала наконец это свое «пи-пи» или нет, я тебя спрашиваю, лахудра?!

* * *

      Туалеты находились рядом с прозрачным магазином, сквозь широкие стекла которого просматривалась почти вся стоянка грузовиков и заправочные колонки под уютными навесами.
      Водила снял с плеча сумку и протянул ее Алику и Лысому:
      — Подержите Кысю, ребята. Я схожу отолью и заскочу в лавочку — чего-нибудь попить в дорожку прихвачу. А ты, Кыся, слушай все, что дяди будут говорить, — потом мне доложишь.
      Алик и Лысый рассмеялись, но как только Водила скрылся в туалете, Алик тут же засунул руку ко мне в сумку, тщательно обшарил ее и с улыбкой сказал Лысому:
      — Киса — кисой, а диктофончик тоже мог оказаться в сумочке. Ты уже разговаривал с ним?
      — Да вы что?! Когда? Вы бы видели, что у нас в порту было!
      — Я видел, — спокойно сказал Алик. — Вы этого кота должны под хвост целовать, идиоты. То есть не вы идиоты, а те, кто придумал такой способ транспортировки. Инструмент от Бармена получил?
      — Какой инструмент?..
      — Который пиф-паф делает.
      — А... Да, получил.
      — Я так и думал. Вот и засунь его себе в задницу. Или выброси к чертям собачьим. Один кретин дал, второй кретин взял. Когда же вы наконец все поймете, что тут вам не Россия-матушка — с пистолетами разгуливать. Здесь полиция не шутит и в лапу не берет.
      — А если он не захочет?.. Как же...
      — Никак. Все, что надо будет, я сам сделаю.
      В это время мой Водила вышел из туалета.
      — Сейчас, мужики! Секунду. Только в лавку заскочу еще... — И распахнул перед собой стеклянную дверь магазина. Прямо из сумки я видел через широкие окна, как Водила стал набирать разные продукты в маленькую корзиночку, которую он взял у входа.
      — Бармен сказал, что пакет нужно перегрузить к вам в машину во время ночевки в Нюрнберге, — почтительно произнес Лысый и показал на Водилу.
      — А он и не собирается ночевать в Нюрнберге, — усмехнулся Алик, а у меня мороз пошел по коже. — Ты не видел, сколько он солярки заправил в оба бака? А я видел. И сейчас, смотри, он запасается питьем и едой до самого Мюнхена. С одной стороны, это неплохо — чем дольше товар будет у него в машине, тем меньше риска...
      Ну надо же! Как этот молоденький сукин сын все просекает?!
      Вот уж действительно Профессионал.
      А еще я чувствовал, как Алик смотрит на Лысого и холодно прикидывает, когда удобнее всего будет переселить Лысого с этого света на другой — до перегрузки или сразу же после? Ибо теперь нужды в Лысом уже почти не было. Все, что мог, он уже сделал — обеспечил погрузку товара в машину моего Водилы, проследил за отправкой, а вот самое важное — поговорить с Водилой, попытаться его купить, дать возможность «фирме» всегда иметь под руками такого Водилу — мужика крепкого и авторитетного и, судя по всему, к сожалению, очень неглупого, — Лысый так и не смог сделать. То ли перетрусил, то ли упустил подходящий момент для такого разговора, а может быть, и решил сэкономить для себя те пять тысяч зеленых, которые предназначались моему Водиле...
      Теперь этот глуповатый и алчный лысый человек представлял собой очень опасное свидетельское звено в этой и без того бездарной цепочке. А это звено нужно было еще на корабле отсечь самым безжалостным образом! Там это сделать было так удобно...
      Все это дерьмо теперь должен своими руками разгребать Алик — человек тонкий, интеллигентный и глубоко порядочный в своем деле. За достаточно серьезный куш, однако не избавляющий от целого ряда омерзительных ощущений, не говоря уже о прямом риске.
      — Сколько весит этот пакет с фанерой?
      Ответ Лысого сразу же продлил ему жизнь почти до Мюнхена:
      — Сто семьдесят килограммчиков. Полтора метра на полтора. Сам грузил...
      Алик понял, что одному ему такой пакет не перегрузить, а Водила вряд ли будет ему помощником, и милостиво сказал Лысому:
      — Ладно. Поживем — увидим. Тормознем его у самого Мюнхена.

* * *

      — Не боись, Кыся. Уж какую-нибудь козу мы им обязательно заделаем! — успокоил меня Водила, когда на подъезде к Касселю я закончил рассказ о том, что говорил и про что думал наш новый знакомый Алик.
      Наверное, Водиле показалось, что такого слабого заверения для меня явно недостаточно, и он добавил в своей обычной манере:
      — И на хитрую жопу есть хуй с винтом, Кыся...
      Водила это добавил с такой святой убежденностью, что, несмотря на тревожность ситуации и нависшую над нами опасность, я тут же живо представил себе, как может выглядеть «хитрая жопа» и «хуй с винтом»!
      Это показалось мне таким смешным, что я расхохотался по-своему и от хохота свалился со спинки пассажирского кресла прямо на сиденье. Глядя на то, как я валяюсь на спине и от смеха дрыгаю всеми четырьмя лапами, Водила тоже развеселился. И даже спел, как говорит Шура, «ни к селу ни к городу»:
 
Ах, не гляди, тетя, в окошко,
Твоя щучья голова,
Твоя дочка согрешила —
Мне на праздничек дала!