... ЛЕНИНГРАДСКИЙ КРЕМАТОРИЙ

Только что, под слегка скрипящий шум механизмов, тихое гудение электромоторов и печальную, похрипывающую старенькими динамиками магнитофонную мелодию, – гроб с телом Натана Моисеевича Лифшица опустился в преисподнюю одного из крематорских залов.

Створки постамента, где еще несколько секунд назад стоял гроб, начали сдвигаться и готовиться к приему нового усопшего.

Молоденький служитель похоронного культа в черном траурном костюмчике уже внимательно читал следующую бумажечку-наряд – учил наизусть имя очередного покойного. Чтобы, не дай Бог, не перепутать...

Любовь Абрамовну выводили из прощального зала под руки. С одной стороны – дочь Фирочка, с другой – любимый зять Серега Самошников.

Сзади ковылял на протезе старый друг – Ваня Лепехин. А за ним и другие работники ателье, где Натан Лифшиц проработал больше тридцати лет...

Выйдя на свежий воздух, все направились к черному закрытому похоронному автобусу, на котором сюда и приехали.

Ваня Лепехин подошел к водителю, дал ему много денег, сказал:

– Всех развезешь по адресам. Кто куда скажет. Понял?

Водитель пересчитал деньги, удивленно хмыкнул:

– Чего ж тут не понять? Все будет в ажуре, хозяин.

– Я проверю, – пригрозил ему Ваня.

Обошел автобус, сказал своим сотрудникам:

– Залезайте, рассаживайтесь и называйте свои адреса. И не вздумайте ничего платить – я уже вперед рассчитался...

– А вы? – спросил его кто-то.

– А я на своей тачке Любочку... в смысле, Любовь Абрамовну с детями домой повезу.

ВНУТРИ ПОХОРОННОГО АВТОБУСА

Из медленно ползущего похоронного автобуса всем было видно, как на автомобильной стоянке для частников хромой Ваня Лепехин помогает Сереге усадить Любовь Абрамовну в свою старую «двадцать первую» «Волгу».

Шофер автобуса глянул в зеркало заднего вида на сидящих в салоне, показал на «Волгу» Вани Лепехина, сказал осторожно:

– Строгий у вас хозяин.

– Никакой он не хозяин... – печально сказала женщина в черном. – Он лучший мужской закройщик в городе. К нему очередь на год вперед расписана!.. Двое их было таких. Одного только что похоронили...

Похоронный автобус выбрался на широкий, забитый трамваями, троллейбусами и грузовиками проспект, влился в общий транспортный поток и растворился в нем...

КВАРТИРА ЛИФШИЦЕВ-САМОШНИКОВЫХ

... Поминали Натана Моисеевича узким семейным кругом – Любовь Абрамовна, с провалившимися, выжженными глазами...

...красивая седеющая Фирочка, жестко взявшая бразды правления в семье в свои руки...

...тихий и верный Серега Самошников, зорко следящий за Любовью Абрамовной – чтобы вовремя подать нашатырь или валерьянку...

...и старый-старый друг Натана Моисеевича, знаменитый закройщик из того же ателье – одноногий Ваня Лепехин.

Когда отплакались, помянули, пожелали Натану Моисеевичу «землю – пухом», старый Ваня Лепехин с трудом встал из-за стола, заботливо поправил кусочек черного хлеба на полной до краев рюмке, стоявшей напротив опустевшего места Натана Моисеевича, и надрывно сказал:

– Я, конечно, извиняюсь... Я еще со вчерашнего вдетый. Не судите меня, ребятки... Любушка, подружка моя... Мать честная!.. Фирка! Да сядь ты, ради Бога!.. Не колготись – всего хватает... Серега, сынок! Налей девочкам...

Он поднял большую рюмку с водкой, скрипнул зубами и посмотрел на пустое место Натана-старшего.

– И ты, Натанка, слушай... Не прощу!!! Мы с им, с корешочком моим, за их воевали!.. Я, блядь, ноженьку свою за их отдал, а они, суки, крестничка моего... ребеночка нашего Толиньку, дедушку своего любименького погребсти – не отпустили!.. Что же это за власть такая блядская?! Мать честная... И на Лешку я в обиде. Хоть он и артист, хоть и в ГэДээРе сейчас представляет! Мог бы, засранец, объявиться, когда у нас тут такое... А за Толика-Натанчика, за внученьку нашего, сердце у меня на куски, блядь... Вот я тут все думал, думал... Дом у меня есть. На черный день покупал. Хороший дом. Четырнадцать соток при ем. Полста километров от города – не боле... Чего я решил?.. Толянчику нашему дом этот! Завтра и отпишу! Потому как... Натан! Натанка, друг мой сердешный... Ты там без меня особо-то не тоскуй... Не кручинься. Я к тебе скоренько прибуду. Недолго тебе ждать-то меня осталось... Вот на Толика дом оформлю и... привет, Натан Моисеевич! Это я – Ваня Лепехин, кореш твой фронтовой, преставился!.. Наливай, Натан, чего смотришь, бля?! Встречай гостя, мать честная!..

ГАРАЖ ЛИФШИЦЕВ-САМОШНИКОВЫХ

Серега выгнал «Запорожец» из гаража, пылесосит внутри...

Пылесос так воет, что Серега и не слышит, как к гаражу подошли Фирочка и Любовь Абрамовна.

В руках у Фирочки две туго набитые сумки, Любовь Абрамовна держит большой «деловой» конверт.

– Сережа!.. – негромко говорит Любовь Абрамовна.

Серега не слышит, пылесосит.

– Серый! – окликает его Фирочка.

Не слышит Сергей Алексеевич Самошников...

Фирочка ставит сумки на землю, наклоняется и выключает пылесос.

Удивленный Серега вылезает из машины, видит жену и тещу.

– А я для вас машину прибираю, – говорит он. – Вы пряники мятные ему купили?

– Не волнуйся, купили все, что надо. Ты посмотри, что за пакет нам пришел! – И Любовь Абрамовна протягивает ему большой конверт.

– Фирка, притащи мне очки из куртки. Там – в гараже висит...

– Ладно, не мучайся. Я тебе сама прочту.

Фирочка вынимает из конверта несколько официальных бумаг с грифами и печатями. Быстро проглядывает и читает с середины:

– Тэ-экс... Ля-ля-ля и тру-ля-ля... Ага, вот! «...в настоящее время осужденный по статье сто восемь, части второй, Самошников Анатолий Сергеевич официально вступает в права владения жилым домом общей площадью в сто тридцать четыре и две десятых квадратного метра, а также прилегающим к нему земельным усадебным участком в четырнадцать соток непахотной земли, не состоящей на балансе у сельского Совета деревни Виша, а являющейся собственностью владельца дома – Самошникова Анатолия Сергеевича. Копии договора дарения с уже оплаченными нотариальными и налоговыми сборами, предусмотренными статьями двести тридцать девятой и двести пятьдесят шестой Гражданского кодекса РСФСР, зарегистрированы в исполнительном комитете сельского Совета депутатов трудящихся...» Ну и так далее. Как тебе это нравится?

– Это дядя Ваня учудил? – спокойно спросил Серега.

– Ну а кто же еще?! – Фирочка стала загружать сумки в машину.

Любовь Абрамовна сказала со вздохом:

– Лет пятнадцать тому назад Ваня один раз возил нас туда с папой. Мы еще Лешеньку с собой брали. Он, кажется, в четвертом классе тогда учился... Убей Бог, ничего не помню... Только какую-то кошмарную вымершую деревеньку, старух пьяных помню... И туалет такой будочкой во дворе. А в двери туалета – сердечко насквозь выпилено. Помню, папа с Лешенькой тогда очень над этим сердечком смеялись!..

Убирая пылесос, Серега сказал:

– Знаете, мама, по-моему, дядя Ваня Лепехин был влюблен в вас всю свою жизнь!..

– Я это знаю, Сереженька. К величайшему сожалению... Ни семьи не завел, ни детей не родил.

Фирочка села за руль «Запорожца», завела двигатель, крикнула:

– Садись, мам! Серый, тебя до дома подбросить?

– Спасибо, Фирка, не надо. Я пройдусь пешочком. Мне еще на работу нужно вернуться. Что вам на ужин приготовить?

– Не возись. Вернемся – сами приготовим.

– Поцелуйте пацана. Скажите, что в первый же родительский день буду у него.

– Обязательно скажем, – улыбнулась Любовь Абрамовна.

Серега вытер руки ветошью, убрал пылесос, надел куртку и стал закрывать ворота гаража.

Но только Фирочка собралась было тронуть машину с места, как вдалеке, в самом начале проезда между гаражами, на велосипеде показалась Лидочка Петрова – любимая девочка Толика-Натанчика.

– Стойте, стойте!.. – кричала она, отчаянно крутя педали. – Тетя Фирочка!.. Подождите меня!!! Я с вами!..

– Тормозни, Фира. – Серега постучал по капоту «Запорожца», рассмеялся: – Невестка мчится...

Лидочка на всем ходу резко затормозила у гаража, спрыгнула с велосипеда, крикнула:

– Тетя Фирочка! Возьмите меня с собой... Дядя Сережа! Можно я у вас свой велосипед оставлю?

– Ты же вроде была у него недавно? – удивилась Фирочка.

– Ну, когда это было?! И потом я туда с папой ездила, – запыхавшись сказала Лидочка, деловито затаскивая велосипед в гараж. – Папа для понта – в форме, при погонах, я – при папе, ни на шаг в сторону, с Толькой лишним словом не перемолвиться... С папой куда-нибудь ездить – одно мучение: не туда посмотрела, не то сказала...

– А с нами проще? – улыбнулась Фирочка.

– Ну, вы даете! Какие могут быть сравнения?!

Любовь Абрамовна открыла было дверцу машины, чтобы пропустить Лидочку на заднее сиденье...

– Сиди, мама. – Фирочка сама вышла из «Запорожца», наклонила спинку своего сиденья.

– Заваливайся назад, Лидуня. Сумки поставь под ноги...

Лидочка юркнула на заднее сиденье, переложила, сумки с тюремной передачкой вниз и благодарственно помахала Сереге рукой.

Фирочка села за руль, и они поехали...

ЗАГОРОДНОЕ ШОССЕ

В этом направлении и в Ленинград, и от Ленинграда машин было мало, и «Запорожец» Лифшицев-Самошниковых вольготно катился по выщербленному асфальту, осторожно притормаживая и объезжая наиболее обширные дорожные проплешины...

... Внутри машины, не отрывая глаз от плохой дороги, Фирочка сказала:

– Мамуля... Пока я была на работе, Леша не звонил?

– Ты уже два раза спрашивала, и оба раза я отвечала тебе – нет.

– Черт побери! – разозлилась Фирочка. – Ну, пускай у них там это шефские спектакли – бесплатные! Ясно, что им не разгуляться... В конце концов, стыдно требовать деньги, когда ты выступаешь перед своими же, находящимися вдали от родины! Но начальство... Командование этих частей может дать нашим актерам хоть раз позвонить со своих военных телефонов домой из этой дурацкой демократической Германии?!

– Тем более нашему Лешке, – заметила Любовь Абрамовна. – Он и Гамлета у них играет, и Незнамова, и – что самое главное – молодого Ленина! Из этой пьесы... Забыла, как ее?

– «Семья», – сзади подсказала Лидочка.

– Что – «семья»? – не поняла Любовь Абрамовна.

– Пьеса, где Леша играет молодого Ленина, называется «Семья».

– Лидка, ты нафарширована таким количеством знаний, что просто поражаешь меня своей информированностью, – улыбнулась Фирочка.

– Ах да!.. – рассеянно протянула Любовь Абрамовна. – Я сначала просто не поняла. Я сейчас вообще ни черта не соображаю. В голове одно – дадут нам на этот раз свидание с ребенком или нет?

– За пятьдесят рублей – дадут, – убежденно сказала Фирочка. – А за семьдесят пять – даже спецкомнатку предоставят для свидания с родственниками. Кстати, ты взяла с собой деньги?

– Конечно. Мне сегодня пенсию даже без очереди выдали.

– Какое счастье! Потому что я после всех этих покупок... Почти в полном нуле!

– Господи... – вздыхает Любовь Абрамовна. – Зарабатывать на людском горе! Мародерство какое-то...

– В прошлый раз они мне сказали, что раз это колония усиленного режима, то эти деньги идут на улучшение охраны и содержания заключенных, – усмехнулась Фирочка и осторожно объехала здоровенную колдобину.

– Ага, как же!.. – сказала сзади Лидочка. – В собственный карман кладут они эти деньги! Папа одному капитану из своего же отдела недавно за взятки морду набил. Завел в кабинет, запер дверь на ключ и отлупил по харе, а потом выгнал с работы. Только причину указал другую. Говорит: «Чтобы до конца мужика не ломать...»

КВАРТИРА ЛИФШИЦЕВ-САМОШНИКОВЫХ

После работы Серега на кухне разогревал куриную лапшу.

Телефон был на длинном шнуре. Серега прошел в комнату, поднял трубку, сказал:

– Слушаю, – и понес телефон в кухню. А из трубки – Ваня Лепехин:

– Серега, ты, что ли?

И голос такой – вроде бы и веселый, и немного нервный.

Помешивая в кастрюльке суп с лапшой, Серега ответил:

– Я, дядя Ваня. Кто же еще?

– А и верно! Из мужиков вроде ты один и остался... А Фирка с Любашкой в дому?

– Нет. К Толику в колонию поехали.

ХОЛОСТЯЦКАЯ КВАРТИРА ВАНИ ЛЕПЕХИНА

... Блеклые фронтовые фотографии – молоденькие сержант Ваня Лепехин и лейтенант Натан Лифшиц...

Большое, давних лет, фото Любови Абрамовны...

Ваня и Натан в велюровых шляпах, в пальто с поясами и неимоверно широкими подкладными плечами – мода пятидесятых...

Фотография ателье: Ваня и Натан – закройщики за работой. Размечают на отрезах будущий раскрой...

... А сейчас старый Ваня Лепехин сидит за столом, на котором стоят полбутылки коньяку, граненый стакан, вазочка с соевыми батончиками...

Говорит старый Ваня по телефону с Серегой, наливает себе полстакана, выпивает, нюхает соевый батончик,

–... Я тоже позавчера к ему ездил – меня и на порог не пустили, бляди! Так я на хер и вернулся с колбаской «Московской» и пряниками мятными. Он эти мятные пряники – ну, жуть как любил!.. Бывало, придет к нам в ателье и... Ну, я и решил – чего же я, бля, вместо деда Натана не могу своему крестничку пряников мятных привезти?.. А мне, мать честная, от ворот поворот!

– Спасибо, дядя Ваня. За все. Мы сегодня ваши бумаги на деревенский дом получили. Вот Фирка с мамой и поехали к Толику... Так что спасибо вам за все...

– Ой, не шел бы ты в жопу, Серега! Чего мелешь-то, бля?! Какие «спасибы»?! Ты вот чего, слушай, Серега... Фирочка с Любочкой вернутся, передай – звонил, мол, Ваня Лепехин, попрощаться хотел.

И Ваня снова налил себе полстакана коньяку...

КВАРТИРА ЛИФШИЦЕВ-САМОШНИКОВЫХ

Серега насторожился:

– Уезжаете, дядя Ваня?

И услышал в ответ:

– Ага, Серега. Уезжаю.

– Надолго?

– Дык, как сказать?.. – задумчиво проговорил в трубке голос Вани Лепехина. – Видать, навовсе.

– Это как?.. – помертвел Серега.

– Дык очень просто, – незатейливо ответил старый Ваня. – Чего Натану, тестю-то твоему, передать?

Трясущимися пальцами Серега выключил газ под кастрюлькой, с телефоном метнулся в коридор, сорвал куртку с вешалки, продолжая спокойно говорить в трубку:

– Дядя Ваня... вы, наверное, с утра приняли... Так вы прилягте, поспите пару часиков, а к тому времени Фирочка и Любовь Абрамовна вернутся от Толика и позвонят вам. А хотите, я могу сейчас к вам приехать...

КВАРТИРА ВАНИ ЛЕПЕХИНА

... Ваня прижал к уху трубку плечом, одной рукой вылил в стакан остатки коньяку, а другой достал из спинки старого кресла охотничье ружье...

Вынул из кармана два патрона и, продолжая говорить с Серегой Самошниковым, стал заряжать двустволку...

– Сережка, хошь, я тебя счас рассмешу на хер? – весело спросил Ваня и взвел оба курка. – Дык я, как начал те бумаги на Толика оформлять, как закрутили меня по энтим ёбаным конторам, так я с ими и всю пьянку забросил, мать честная! Две недели маковой росиночки в роте не было! Только вот сегодня и разговелся...

Ваня взял со стола стакан с остатками коньяка и сказал в трубку:

– Вот счас на посошок приму полторашечку и поплыву потихоньку к Натанке, к другу моему сердешному... А Алешке, артисту нашему, напиши – дядя Ваня больше на него обиду не держит... Пусть кажный будет там, где он хочет. Как я.

И СНОВА КРЕМАТОРИИ...

... Уплывал Иван Павлович Лепехин к своему закадычному дружку Натану Моисеевичу Лифшицу в том же маленьком зальчике крематория.

Только в закрытом гробу.

Да и провожали его те же самые люди, которые были на похоронах его друга...

– А почему в закрытом гробу? – прошептала одна женщина на ухо Сереге Самошникову.

Серега посмотрел на нее и так же тихо, но безжалостно ответил:

– А потому, что когда вы стреляете себе в рот из охотничьего ружья двенадцатого калибра крупной картечью, вам разносит полголовы до совершенной неузнаваемости... И людям, провожающим вас в последний путь, на это смотреть абсолютно невозможно. Провожающих тоже нужно жалеть.

Вот когда небольшой крематорский зал, оглашаемый печальной магнитофонной мелодией, неожиданно стал темнеть...

...стены, потолок и постамент с гробом Вани Лепехина...

...начали терять свои реальные очертания и погружаться темноту...

...и Прошлое становилось зыбким, неразличимым, тонущим в уходящем Времени и неумолимо надвигающейся ночи...

...в которой мчался Сегодняшний...

... ПОЕЗД «КРАСНАЯ СТРЕЛА»

В шестом купе спального вагона назревал скандал.

Мокрый, задыхающийся и взъерошенный от переживаний В.В. сидел на своем диванчике, по-восточному поджав под себя ноги, и набрасывался на Ангела:

– А вы-то где в это время были, мать вашу в душу?! На кой х-х-х... – Тут В.В. спохватился и нашел другое слово: – На кой хрен вы-то, ангелы-хранители, существуете?! Вы хоть кого-нибудь сберечь можете? Или все эти ваши святые заморочки – всего лишь понтяра вселенского масштаба?! Шизофреническое кликушество... Психопатизм, зародившийся в пустоте, в «черных дырах» человеческого сознания!..

А дальше, как в купеческой лавочке: «Айн моментик-с! Сейчас мы эту вашу пустотку заполним каким нибудь вероученьицем! В кого верить желаете? В Христа, в Аллаха, в Будду, Иегову?.. Креститься как изволите – слева направо или справа налево?.. Нет проблем! Для вас – сделаем-с!»

– Будет вам ёрничать, – неприязненно проговорил Ангел. – Знал бы, что вы так перевозбудитесь, никакого джина не предлагал бы.

– Так вы решили меня джином упрекнуть?! – возмутился В.В. – Вы же сами, предложили мне выпивку!

– Я увидел, что вы слегка расклеились, и захотел немного взбодрить вас. Я и не предполагал, что это может привести вас к такому срыву...

– Неужто вы думаете, что ваша воробьиная порция джина могла хоть как-то повлиять на меня? – возмутился В.В. – Побойтесь Бога, Ангел!..

Последовала пауза.

Ангел посмотрел на В.В. замороженными голубыми глазами, сказал серьезно, отчетливо выговаривая каждое слово:

– Я Его и так боюсь, Владимир Владимирович. Поэтому давайте не будем упоминать имя Господа в связи с такими ничтожными пустяками.

И Ангел указал на пустой стакан из-под джина. Но В.В. все еще не мог угомониться:

– А с каких это радостей вы сейчас бросились защищать имя Господа?! Насколько я сумел понять, вы когда-то и сами были, так сказать, отлучены...

– Но не от Веры же, Владимир Владимирович! – холодно заметил Ангел. – И потом... я хотел бы поставить вас в известность, что любые разговоры о Воре и Неверии мне неприятны. Ничего, что я вот так – без выкрутасов?

– Простите меня, пожалуйста... – виновато сказал В.В. – Я просто, наверное, очень перенервничал там – в этой вашей истории Прошлого... Я только сейчас сообразил, что насыпался на вас совершенно напрасно – вы же тогда были еще совсем ребенком! И, как я понимаю, находились в то время совсем в другом месте, да? А о том, что вы мне сейчас рассказали, – сами узнали значительно позже того, как все это произошло. Так?

– Конечно, Владим Владимыч, – мягко улыбнулся Ангел, и его голубые глаза из ледяных стали добрыми и теплыми. – Хотя то, что говорили вы, – во многом безоговорочно справедливо. Я рад, что эта история в какой то мере вас зацепила. Наверное, невозможно вот так наотмашь открещиваться от нашего Прошлого, которое – хотите вы этого или не хотите – все равно всегда с нами...

И Ангел протянул В.В. руку:

– Мир?

В.В. двумя руками пожал большую и могучую ладонь Ангела, проглотил застрявший в горле комок. Растроганно проговорил:

– Мир! Обязательно – мир!.. – Вытащил носовой платок и, сморкаясь, спросил Ангела: – Как по вашему, Ангел, я не перебрал с чувствами? Все старость проклятая! За последнее время сентиментальность поперла из меня, как из фановой трубы!..

– Нет, нет! Нормальная реакция интеллигентного, неравнодушного человека, – поспешил Ангел успокоить В.В.

Посмотрел, как В.В. сидит на своем диванчике, с поджатыми под себя ногами, и весело рассмеялся:

– Я недавно был в командировке в Ташкенте, так уверяю вас, что вы сейчас очень похожи на старого узбека с нового Куйлюкского рынка!

– А вы не могли бы сделать так, чтобы я был похож на нового русского со старого Алайского базара? В том же Ташкенте? – спросил В.В.

– Нет. Это мне не по плечу, – улыбаясь, признался Ангел.

– А продолжить свой рассказ вы в силах? Во-первых, я хотел бы знать, куда девался актер Лешка Самошников... А во-вторых, я все жду момента, когда вы появитесь в этой не очень веселой истории, – сказал В.В. и закурил сигарету.

И снова дым от сигареты В.В. не смог пересечь невидимую границу, которую Ангел воздвиг одним движением руки, разделив купе пополам.

– К сожалению, я возник рядом с Лешкой значительно позже, чем следовало бы... – грустно сказал Ангел. – После института он служил в небольшом театрике – неподалеку от Ленинграда, в очень симпатичном городке. Жил в общежитии, играл почти все заглавные роли репертуара, а на городских исполкомовско-партийных торжественных концертах отменно читал Пастернака и Заболоцкого, Самойлова и Ахматову. Бродского читать не рекомендовали, а за талант и послушание обещали однокомнатную квартирку... Боялись, что Самошников в этом театре не засидится – дескать, вроде бы на него уже сам Товстоногов глаз положил. Девочки-поклонницы с ума сходили от Лешки! Кого бы он ни играл – горьковского ли Ваську Пепла или новогодне-елочного Зайчика...

Ангел посмотрел на замершего В.В., негромко сказал:

– Может быть, вам лучше прилечь, Владим Владимыч?

В.В. послушно улегся, вытянул ноги, прикрыл глаза и сказал:

– Я слушаю вас, Ангел. Слушаю очень внимательно. Давайте дальше!..

– Вен зи волен, как говорят у вас в Мюнхене. Дескать, как скажете...

– Могли бы и не переводить. В этом объеме немецкий я знаю. Кстати, откуда вам известно, что я сейчас живу в Мюнхене?

– Вспомнил, что читал какое-то интервью с вами... Да и по телевидению, кажется, в прошлом году вы что то говорили про Мюнхен. Или я ошибаюсь?

– Нет. Не ошибаетесь. Давайте про Лешку Самошникова.

– О’кей... – сказал Ангел и тоже устроился поудобнее. – Но в один прекрасный день Лешкин театр вдруг срочно окунули в пучину парткомовских собеседований, райкомовских выездных комиссий и окончательных решений одной жутко таинственной конторы. А через месяц театр уже гастролировал по всем воинским соединениям Западной группы советских войск, стоявших на территории «нашей» Демократической Германии. Где с Лешкой и произошла ну совершенно дурацкая история!..

Купе «Красной стрелы» стало постепенно исчезать...

...перестуки колес на рельсовых стыках, лязг вагонных сцепок, грохот несущегося в ночи состава начали сливаться воедино и...

...превращаться в аплодисменты, несущиеся из...

... ЗРИТЕЛЬНОГО ЗАЛА ДИВИЗИОННОГО ДОМА ОФИЦЕРОВ ЗАПАДНОЙ ГРУППЫ СОВЕТСКИХ ВОЙСК В ГДР

... Только что закончился спектакль «Без вины виноватые».

Взмокшие актеры стояли у края сцены, кланялись, устало улыбались в зал, где...

...первый ряд был занят молодым, рано располневшим генералом, с женой и дочерью, и старшими офицерами дивизии. Тоже с женами и детьми.

Во втором ряду сидели майоры и капитаны. Кто с семейством в полном составе, а кто и без...

С третьего ряда по пятый – слегка захмеленные холостые старшие лейтенанты, лейтенанты и вольнонаемные – русские технические специалисты и сотрудники Дома офицеров...

...и молоденькие немочки из местных – официантки из офицерской столовой, продавщицы дивизионного «Военторга»...

За ними сидели мудрые и вороватые прапорщики средних лет – женатые и холостые...

...а уж за прапорщиками – измученные, сонные, со слипающимися глазами, вымотанные службой сержанты, ефрейторы и солдаты, для большинства которых обязательное посещение спектакля было единственной возможностью подремать до официального отбоя...

На сцене высокий и красивый Лешка Самошников– Незнамов держал за руки еще двух главных исполнителей – пожилую миловидную Кручинину и толстенького, обаятельного Шмыгу, с добрым лицом врубелевского Пана...

А чуть сзади них стояла вся остальная труппа. И все кланялись и кланялись под несмолкающие аплодисменты...

Генеральско-полковничьи жены наравне с женами капитанско-майорскими утирали платочками слезы и без устали хлопали в ладоши...

Не плакали только вольнонаемные немочки – сказывался недостаток хорошего знания русского языка.

Зато все как одна не могли отвести глаз от красивого, высокого Лешки Самошникова – так непохожего на своего младшего брата Толика и так похожего на своего отца – Серегу.

А после спектакля...

... СТОЛОВАЯ ОФИЦЕРСКОГО СОСТАВА...

...была превращена в банкетный зал.

Командование дивизии принимало труппу театра – «под большое декольте»!

Столы ломились от невиданных в то время в Союзе колбас и ветчин, фруктов и коньяка, который пили только старшие офицеры с руководителями театра, и невероятного количества дешевого тридцативосьмиградусного немецкого «Корна» – положенного всем остальным.

Перед командиром дивизии, молодым генералом, стояла специальная бутылка греческой «Метаксы». Ее от посторонних посягательств ограждал адъютант генерала и следил за тем, чтобы рюмка генерала не пустовала.

За всеми остальными ухаживали и вовремя подносили выпивку и закуски несколько хорошеньких официанток – молоденьких вольнонаемных немок в кокетливых крахмальных передничках с кружевами и такими же крахмальными наколками на ухоженных головках...

Генерал жестом приказал адъютанту налить себе полный фужер «Метаксы», посмотрел на часы, поднял фужер и зычным командным голосом перекрыл весь банкетный гул.

– Товарищи офицеры!!! Товарищи артисты!!!

В столовой мгновенно наступила тишина. Все повернулись на генеральский голос и замерли.

Рядом с Лешкой Самошниковым и актером, игравшим Шмыгу, в компании с сильно выпившими полковником и подполковником и их женами в люрексе...

...дисциплинированно замерла с подносом в руках хорошенькая Юта Кнаппе – молоденькая официантка из офицерской столовой...

– От имени командования вверенной мне дивизии и от имени ее политотдела, а также от лица всего офицерского, ну и, само собой, сержантского и рядового состава нашего подразделения хочу поблагодарить всех участников сегодняшнего представления! Мы, стоящие на страже рубежей нашей родины на чуждой нам территории, высоко оцениваем ваш приезд к нам!..

– Ура-а-а-а!.. – из дальнего угла завопил пьяный в стельку майор.

Испуганно оглядываясь, его жена зажимала ему рот и шептала:

– Замолчи, идиотина!.. В Союз захотел, сволочь?! Нажрется – себя не помнит...

– Оноприенко! Я вот тебе сейчас покажу кузькину мать!.. – рявкнул на майора генерал. – Веди себя!.. У тебя, понимаешь, завтра в батальоне контрольные стрельбы, а ты, понимаешь!.. Повторяю, товарищи офицеры и товарищи артисты! Мы, как передовой авангард нашей родной Советской Армии, неразрывно связаны с нашим народом, очень благодарим всех наших советских театральных и прочих деятелей за вашу прекрасную, я бы даже сказал, патриотическую самодеятельность!!!