И тут они выходят из полутемной подворотни своего дома прямо на солнечный свет улицы Ракова.
Натан Моисеевич ставит чемодан на мостовую и лихо предлагает:
– Берем такси?
– Обойдемся автобусом, – говорит Любовь Абрамовна.
Натан Моисеевич безропотно поднимает чемодан, и они оба уходят в сторону Манежной площади...
ФИРОЧКИНА КВАРТИРА
Раздался звук спускаемой воды в уборной, и оттуда, на ходу застегивая халатик, выскочила развеселая Фи-рочка...
ГОЛОС АНГЕЛА:
– Так выглядело начало двухнедельного счастья Фирочкиной свободы. Фирочка даже не подозревала, что до утраты невинности, о чем она тайно и трусливо мечтала лет с тринадцати, у нее оставалось совсем немного времени – всего один час девятнадцать минут.
Но шум спускаемой воды в туалете подозрительно не прекращался.
Фирочка насторожилась, прислушалась – там, в уборной, вода склочно забулькала и отвратительно захрюкала!!!
В испуге Фирочка бросилась обратно в туалет и заглянула в горшок: уровень воды в унитазе не уходил в слив, а, наоборот, угрожающе поднимался!..
Фирочка рванула в комнату, лихорадорчно стала рыться в отцовских бумагах...
...наконец отыскала затрепанную телефонную книжку, панически листая страницы, обнаружила нужный номер и стала названивать в домоуправление...
ДОМОВАЯ КОНТОРА
Типичная домовая контора шестидесятых. Два стола, на стенках графики, социалистические обязательства, какие-то таинственные списки...
За одним столом – невзрачный, тусклый мужчина в бывшем офицерском кителе...
...за другим столом – суровая, булыжного вида женщина в крепдешине. Она и подняла трубку звонящего телефона:
– Контора. Чё нада?
ФИРОЧКИНА КВАРТИРА
– Извините, пожалуйста... – лепечет Фирочка в трубку. – У нас унитаз засорился, и я очень боюсь залить нижних соседей... Что мне делать?
– Номер? – услышала в ответ Фирочка.
– Что? – не поняла Фирочка.
– Ну, люди! – презрительно проговорил женский голос. – Квартира какая? Номер говори!
– Семьдесят шесть...
– Счас.
ДОМОВАЯ КОНТОРА
Булыжная женщина в крепдешине положила телефонную трубку на стол, спросила у невзрачного мужчины в бывшем офицерском кителе:
– Кто из слесарей-сантехников сегодня дежурит?
Мужчина в кителе макал куски хлеба в открытую консервную банку «Частик в томате» и запивал кефиром прямо из бутылки с широким горлышком.
– А чего? – без интереса спросил он.
– Да горшок в семьдесят шестой, видать, засрали. Вода у их, вишь ли, не проходит.
– А кто там? – спросил мужчина, тщательно вытирая в банке томатный соус хлебным мякишем.
– Да эти... Как их? – Женщина порылась в толстой домовой книге. – Явреи. Лифшицы, что ли?
– А-а-а... – невыразительно проговорил мужчина в кителе. – Ну, пошли им Серегу Самошникова. Нехай он только заявку и наряд сначала оформит. А то ходят, рубли сшибают...
– Ага... – Женщина в крепдешине взяла трубку, сказала Фирочке раздраженно и поучительно: – Вот вы газет туды натолкаете, а потом нам названиваете! Поаккуратнее надо с социалистическим имуществом. Вам квартира дадена не затем, чтобы вы нам, понимаешь, систему портили и работников домоуправления без толку дергали! Ждите водопроводчика. Явится.
ФИРОЧКИНА КВАРТИРА
Возмущенно клокотал унитаз. Из-под двери уборной в коридор стала просачиваться вода...
– А когда придет водопроводчик? – робко спросила Фирочка в трубку.
И услышала в ответ:
– Когда придет, тогда и явится.
– Спасибо, – выдавила из себя вежливая Фирочка.
– «Спасибом» не отделаетесь! – хохотнул в трубке женский голос.
* * *
...Когда босая, растрепанная и взмыленная Фирочка в подоткнутом халатике, с почти целиком обнаженными грязными и стройными ножками...
...стараясь подавить приступы подступающей к горлу тошноты...
...огромной половой тряпкой собирала с пола нечистую воду, переполнявшую унитаз...
...и отжимала эту тряпку в старую большую эмалированную кастрюлю...
...у входной двери раздался долгожданный звонок!
Фирочка бросила тряпку, поспешно обо что-то вытерла руки и помчалась открывать дверь.
На пороге стоял высокий тощий парень с хмурым лицом, лет двадцати трех.
Он был в свитере, грязном ватнике, рабочем комбинезоне и старых солдатских кирзовых сапогах. На голове – черная лыжная шапочка с помпоном.
В руках он держал большой моток стальной проволоки и коленкоровую сумку с инструментами.
– Вы водопроводчик? – с надеждой спросила Фирочка.
– Сантехник я, – грубовато ответил ей парень. – Взрослые дома?
– Дома... – растерялась Фирочка и стала нервно прикрывать ноги халатом. – Я... Я – взрослые.
– Ты?! – поразился парень.
ГОЛОС АНГЕЛА:
– До утраты девственности у Фирочки оставалось всего пятьдесят восемь минут...
– Я – педагог! – окрепшим от обиды голосом заявила Фирочка.
– Ну, ты даешь!.. – обаятельно восхитился парень и откровенно охочим глазом оглядел Фирочку с ног до головы.
Да так, что от этого взгляда у Фирочки подкосились ноги.
– Нас заливает... – чуть ли не теряя сознание, произнесла Фирочка и обессиленно прислонилась к коридорной стене.
Как раз в том месте, где висела старая пожелтевшая фотография, сделанная перед самым уходом Натана Моисеевича на фронт: папа – кругломорденький лейтенантик Лифшиц, совсем еще молоденькая мама, в шляпке – «менингитке», и Фирочка – трех лет от роду, с огромным бантом на голове.
* * *
... Парень в лыжной шапочке – Серега Самошников – сбросил с себя ватник прямо на пол и пошел в туалет, на ходу разматывая толстую стальную проволоку с металлической мочалкой на конце.
Запихнул эту мочалку в горшок и стал ритмически, вперед и назад, всовывать проволоку все глубже и глубже в жерло горшка...
При этом он шумно и так же ритмично дышал в такт своим наклонам над унитазом.
Наклоны и прерывистое дыхание парня тут же пробудили в Фирочкиной головке воспоминания десятилетней давности...
* * *
... ГЛУБОКАЯ НОЧЬ. ДЕВЯТИЛЕТНЯЯ ФИРОЧКА ПРОСЫПАЕТСЯ В СВОЕЙ «ДЕТСКОЙ» ОТ ТАКИХ ЖЕ ЗВУКОВ – РИТМИЧНОГО СКРИПА КРОВАТИ И ПРЕРЫВИСТОГО МУЖСКОГО ДЫХАНИЯ, ДОНОСЯЩИХСЯ ИЗ КОМНАТЫ МАМЫ И ПАПЫ...
В ТАКТ ЭТИМ ЗВУКАМ ФИРОЧКА СЛЫШИТ НЕГРОМКОЕ ЖЕНСКОЕ ПОСТАНЫВАНИЕ...
В НОЧНОЙ РУБАШЕЧКЕ ФИРОЧКА ВЫСКАЛЬЗЫВАЕТ ИЗ ПОСТЕЛИ И ОСТОРОЖНО КРАДЕТСЯ К ДВЕРИ РОДИТЕЛЬСКОЙ СПАЛЬНИ – ЗВУКИ НЕСУТСЯ ИМЕННО ОТТУДА!..
ОНА ЧУТОЧКУ ПРИОТКРЫВАЕТ ЭТУ ДВЕРЬ...
... И В УЗЕНЬКУЮ ЩЕЛОЧКУ ВИДИТ ТАКОЕ... ТАКОЕ!!!
... ОТ ЧЕГО У НЕЕ ПОТРЯСЕННО ОТКРЫВАЕТСЯ РОТ...
... И ОНА, В ТИХОМ УЖАСЕ, ТУТ ЖЕ ПРИКРЫВАЕТ ДВЕРЬ РОДИТЕЛЬСКОЙ СПАЛЬНИ...
* * *
– Соседи ваши виноваты, раздолбай несчастные! – хрипел над унитазом парень. – Глянь! Тут тебе и тряпки, и шелуха картофельная! Вот ваша вода и не проходит куда положено... Штрафануть бы их, обормотов чертовых...
Но Фирочка не видела ни тряпок, ни картофельной шелухи...
Она глаз не могла оторвать от больших и сильных рук этого парня в смешной лыжной шапочке, смешно сбившейся ему на затылок и ухо. От его тонкой, ритмично наклоняющейся и выпрямляющейся спины. И уж совсем не понимала – что он там бормочет над унитазом?..
А он – мокрый и взъерошенный – выпрямился, проверил освобожденный сток воды и повернулся к Фирочке:
– Возьми вот из этого кармана наряд на вызов и подпиши. А то у меня руки грязные.
Фирочка вплотную приблизилась к парню, ощутила всю притягательность разгоряченного мужского тела, вытащила из верхнего кармана его комбинезона управдомовскую бумажку. И уже почти в бессознательном состоянии расписалась в ней.
От близости Фирочки парень тоже слегка одурел: дыхание у него перехватило, и он еле выдавил из себя неожиданно севшим голосом:
– И покажи – где руки помыть...
ГОЛОС АНГЕЛА:
– До акта дефлорации оставалась всего лишь тридцать одна минута. Но ни Фирочка Лифшиц, ни Серега Самошников об этом еще и не подозревали...
* * *
... Продолжение этой истории В.В. увидел в беспроигрышном «гайдаевском» приеме, когда сцена снимается с меньшей, чем обычно, скоростью, а герои мечутся по экрану как угорелые.
Вот Серега Самошников неестественно быстро моет руки, и Фирочка, стоя у него за спиной, протягивает ему чистое полотенце...
...вот Фирочка быстренько и настырно сует ему два рубля, а Серега быстро-быстро отталкивает ее руку с деньгами...
Тогда Фирочка мгновенно усаживает Серегу за кухонный стол и начинает молниеносно кормить его бульоном с клецками...
С невероятной скоростью Серега сметает тарелку бульона, не отводя глаз от хорошенькой и стройной Фирочки...
...а Фирочка, глядя только на Серегу, уже с жутковатой быстротой наливает ему чай, кормит его мятными пряниками...
И наконец, в этом же сумасшедшем ритме, они оба вскакивают из-за стола и очертя голову бросаются в объятия друг к другу!!!
БЫВШАЯ «ДЕТСКАЯ» КОМНАТА ФИРОЧКИ
Кончился бессмертный «гайдаевский» прием. Движение на экране снова приобрело реальность Времени...
Закрыв глаза и тяжело дыша, Фирочка и Серега – ошеломленные, испуганные и счастливые – лежали в узкой Фирочкиной кровати...
ГОЛОС АНГЕЛА:
– И это свершилось!..
* * *
Неожиданно стены бывшей «детской» – с древним плюшевым медведем, с очень пожилой, чудом сохранившейся куклой стали вдруг озаряться голубовато-розовым светом, а узкая девичья кровать с обнаженными Фирочкой и Серегой...
...тихо приподнялась над полом, выплыла в открытое окно...
...и медленно поплыла над Ленинградом шестидесятых годов...
* * *
...мимо неприятно удивленного старого В.В., который сидел, поджав под себя ноги, на диване спального вагона «Красной стрелы», курил и недовольно поглядывал со СВОЕГО ОБЛАКА на плывущую по небу кровать с Фирочкой Лифшиц и Серегой Самошниковым...
Кроме всего, В.В. что-то раздраженно кричал вниз Ангелу!..
НОЧЬ. ДВУХМЕСТНОЕ КУПЕ В.В. И АНГЕЛА
Стараясь преодолеть шум колес и несущегося поезда, В.В. неприязненно и достаточно громко говорил Ангелу:
– Что за советско-цензурные штуки?! Зачем вы вырезали самую что ни есть завлекуху?! Самый, можно сказать, жгучий эпизод в этой своей баечке! Вы же так драматургически грамотно подвели меня к нему... Я имею в виду «поминутный отсчет». Прием не новый, но безотказный. И вдруг – на тебе!.. Ждешь бури страстей, развития событий, взрыва чувств, а получаешь – пшик! Какой-то ханжеский театр у микрофона...
– А вы хотели бы подробную реалистическую картинку запоздалого акта дефлорации бедной еврейской девочки во всех натуралистических деталях? – насмешливо проговорил Ангел. – Или вы просто забыли, как это делается?
– Нет, кое-что я еще помню, – сказал В.В. – Конечно, обидеть пожилого художника может каждый, а вот удовлетворить его искренний и законный интерес к повествованию – удается не всякому.
– Купите в секс-шопе кассетку, вставьте ее в видик и удовлетворяйтесь на здоровье. А меня от этого – увольте! – резковато ответил Ангел.
– Не хамите, Ангел, – укоризненно заметил В.В. – Вы же понимаете, что я не об этом говорю.
– Тогда какие подробности вам еще нужны? Пятнышки крови на чистой простыне? Как в деревне?.. – возмутился Ангел. – И вообще, вы не могли бы прекратить курить?
– Вы попираете элементарные человеческие права.
– О вас забочусь!
– Обо мне заботиться поздновато. Думайте о себе, – спокойно сказал В.В. и глубоко затянулся.
– О себе-то – запросто! – сказал Ангел...
...и провел по воздуху рукой, будто бы разделяя вагонное купе на две половины.
И произошло чудо: дым от сигареты В.В. словно наткнулся на невидимую стену, перегораживающую купе.
В.В. попытался потрогать эту «границу», но рука его беспрепятственно прошла на «ангельскую половину», а сигаретный дым весь оставался на «половине» В.В...
– М-да... – задумчиво протянул В.В. – Шоу-бизнес по вас просто рыдает горючими слезами. Кстати, что вы там о деревне блекотали? Откуда вы-то знаете – что в деревне, как в деревне?..
– Популярно объясняю: у меня сейчас на попечении один сельский приход в Ленинградской области – там я всего насмотрелся. Поэтому меня уже тошнит от любого натурализма! Я же вам не харт-порно показываю. Я предъявляю трехмерное изображение в реальной, природной цветовой гамме, со стереофоническим звучанием, которое вам не обеспечит никакая хваленая система «долби»... С запахами, наконец! С полным эффектом вашего непосредственного присутствия в Повествуемом Месте, Времени и Пространстве, а вы еще...
На нервной почве Ангел даже воспарил над собственной постелью, примерно на полметра!..
Повисел в воздухе секунд десять, слегка успокоился и плавно опустился на одеяло.
– Ладно, Ангел... Не сердитесь. Простите меня, – виновато пробормотал В.В. – Так что там было дальше?..
ЛЕНИНГРАД ШЕСТИДЕСЯТЫХ...
Была паршивая ленинградская осень...
В скверике на площади Искусств, между Русским музеем и Фирочкиным домом на улице Ракова, стоя в ворохе опавших листьев, тесно прижались друг к другу грустные Фирочка и Серега.
– Представляю себе, что там сейчас происходит... – тихо произносит Серега, показывая подбородком на подворотню Фирочкиного дома, и еще крепче прижимает ее к себе, заслоняя от холодного осеннего ветра.
Фирочка смотрит на свою родную подворотню и говорит:
– Нет. Этого ты себе представить не можешь.
КВАРТИРА ПАПЫ, МАМЫ И ФИРОЧКИ ЛИФШИЦ
– Аборт!!! Немедленно аборт!.. – кричал папа Натан Моисеевич. – Я не потерплю в своем доме...
– Никаких абортов! – кричала мама Любовь Абрамовна. – Я тебе покажу – аборт! Вот как только ты забеременеешь, Натанчик, так сразу же можешь делать себе аборт! Хоть два!!! А наш ребенок аборт делать не станет! Только через мой труп!..
– Тогда замуж моя дочь выйдет за этого жлоба-водопроводчика тоже через мой труп!!! – истошно вопил Натан Моисеевич.
– Ах так?! Ты хочешь, чтобы наш беременный ребенок остался сиротой?! Мерзавец! Он еще смеет рот открывать! Старый блядун!
– Я блядун?! – возмущенно заорал Натан Моисеевич. – Где? Когда?..
– А в сорок четвертом, в госпитале, кто лапал ту толстожопую санитарку из второй хирургии? Мне всё рассказали, когда я приехала за тобой...
– Когда это было?! Когда это было?! Двадцать лет назад!!! – прокричал Натан Моисеевич. – И кстати, я был единственным в госпитале, кому эта санитарка так и не дала!!!
– Правильно! Только бы попробовала!.. – мстительно ухмыльнулась Любовь Абрамовна. – Ее потом ни одна хирургия не спасла бы! Я ей тогда так и сказала!
– Ах, это по твоей милости?! – еще больше возмутился Натан Моисеевич. – Ну, всё! Не то чтобы выйти замуж, но и родить от этого жлоба, от этого Фони-квас, я ей не дам никогда! Я сейчас же пойду и убью их обоих собственноручно!!! Считай, что я уже в тюрьме!.. А если, не дай Бог, нашу квартиру снова начнет заливать соседским говном, то я лучше погибну в чужих фекалиях и сточных водах, но мне и в голову не придет позвать на помощь эту сволочь-водопроводчика! Как его там?.. Чтоб ему пусто было!.. Хотя о чем мы говорим?! Он уже покойник!.. – И Натан Моисеевич стал решительно натягивать на себя пальто...
* * *
В эту последнюю грозную фразу Натана Моисеевича неожиданно стал вплетаться колесный перестук...
...громыхание вагонных сцепок, далекий сигнал встречного состава...
... И раскаленная скандалом квартира Лифшицев шестидесятых стала превращаться в...
... ПОКРЫТЫЙ СНЕГОМ СКВЕРИК ПЕРЕД РУССКИМ МУЗЕЕМ
Тепло одетый Натан Моисеевич катил перед собой небогатую коляску, поглядывал на укутанную мордочку младенца и негромко пел ему:
Гремя огнем, сверкая блеском стали,
Пойдут машины в яростный поход,
Когда нас в бой пошлет тра-та-та-та-там...
И первый маршал в бой нас поведет!..
Младенец начинает кукситься.
– А шо такое? – с нарочитым еврейским акцентом спрашивает Натан Моисеевич у младенца и останавливается. – Шо у нас бровки домиком? А, ваше превосходительство, Алексей Сергеевич? Вы описались или вам песенка не нравится?
Натан Моисеевич согревает руку дыханием и сует ее под одеяльце.
– Нет! – восклицает он восторженно. – Таки мы сухие! Таки, значит, песенка не устраивает... И правильно, деточка! Кому она сегодня может понравиться? Сейчас, котик, дедушка споет тебе другую песенку.
Натан Моисеевич катит коляску с трехмесячным Алексеем Сергеевичем Самошниковым по заснеженному скверику на площади Искусств и поет уже без малейшего намека на анекдотичный еврейский акцент:
Отвори потихо-хо-оньку калитку-у-у
И войди в тихий сад ты как тень...
Не забудь потемне-е-е накидку,
Кружева на головку надень...
Поет Натан Моисеевич очень даже неплохо, хотя и совсем тихо, чтобы не потревожить трехмесячного Алексея Сергеевича. Ибо сейчас для Натана Моисеевича на свете нет ничего дороже.
Наверное, Алексей Сергеевич это как-то просекает, улыбается Натану Моисеевичу и тут же закрьгеает глазки.
* * *
Но вот в старинный романс начинают вклиниваться всевозможные железнодорожные звуки несущегося в ночи поезда и...
...постепенно день заснеженного скверика конца шестидесятых начинает преобразовываться в...
... НОЧЬ И СЕГОДНЯШНЕЕ КУПЕ «КРАСНОЙ СТРЕЛЫ»
В.В. и Ангел лежали на своих постелях.
Закинув мощные руки за голову, Ангел смотрел в темный потолок купе.
В.В. сел, опустил ноги на пол, слегка отодвинул репсовую занавеску в сторону, посмотрел в черноту ночи за окном. Увидел только собственное отражение и глухо сказал Ангелу:
– Хотите – честно?
– Я знаю, что вы собираетесь сказать, – негромко проговорил Ангел.
– Не сомневаюсь. Но если я этого не произнесу сам – мне будет, прямо скажем, не по себе. Так вот, за последние годы мы все так изменились, эта новая жизнь нас всех так перекорежила, что мне, например, стало неожиданно скучновато узнавать о событиях, произошедших лет тридцать – сорок тому назад. Какими бы они ни были трогательными и занимательными.
– Жаль, что вам не нравится моя история. Я начинаю чувствовать себя глуповато, – огорчился Ангел.
– «Не нравится» – не то слово, – вяло промямлил В.В. – Видите ли, Ангел, история, в которой легко предугадывается дальнейший ход событий...
– Вы уверены, что сможете предугадать дальнейшее?
– Почти.
– Попробуйте, – предложил Ангел.
– Лень, Ангел, лень... В своей жизни я столько насочинял всякого, что сейчас любая необходимость сочинить что-то еще приводит меня в беспросветное уныние. Но почему вам, Ангел, совсем современному молодому человеку, это показалось интересным? Чем эта история привлекла вас, бывшего Ангела-Хранителя? Вот что мне занятно было бы узнать!
Ангел повернулся к В.В., приподнялся на локте, негромко ответил:
– Наверное, потому, что спустя много лет после событий, о которых я вам рассказал, я сам стал участником их семейной истории. Что, не скрою, достаточно серьезно повлияло на все мое дальнейшее существование...
– Да что вы говорите? – со слегка фальшиво повышенным интересом сказал В.В. – Вот этот поворот, честно говоря, сильно освежает вашу историю. Может быть, поведаете?
– Поведаю, – сказал Ангел. – Я все еще не теряю надежды заинтересовать вас своей сказочкой...
– Ну-ну! Слушаю, развесив ушки, как австралийский кролик, – рассмеялся В.В. – Валяйте, Ангел!
Ангел внимательно посмотрел на В.В., откинулся на тощую вагонную подушку и негромко продолжил свой рассказ:
– Когда бывшему младенцу – Лешке Самошникову, воспитанному дедушкой Натаном Моисеевичем на военно-патриотических песнях и старых русских романсах, исполнилось одиннадцать лет, у него появился очень маленький братик. У заведующей детским садом Эсфири Анатольевны (по паспорту – Натановны) Самошниковой и старшего техника какого-то водопроводного учреждения Сергея Алексеевича Самошникова родился второй, как говорится, «поздний» ребенок... Их дом в центре Ленинграда ушел на капитальный ремонт, и Натану Моисеевичу Лифшицу, как ветерану войны, и Сергею Алексеевичу Самошникову, как сотруднику жилищно-коммунального хозяйства, дали на две семьи одну трехкомнатную квартиру – «распашонку» на окраине в блочной пятиэтажке...
– Ох... – В.В. даже головой покачал от сочувствия.
– Вам знакомы такие квартиры? – прервал свой рассказ Ангел.
– Тридцать лет прожил в таком доме, «вдали от шума городского», – не открывая глаз, сказал В.В.
– Прекрасно! – обрадовался Ангел. – Тогда вам совсем просто будет сориентироваться в обстановке. Так что вы пока оглядывайтесь, вспоминайте, а я вам потихоньку сообщу о некоторых, невидимых миру, осложнениях, связанных с рождением второго мальчика...
* * *
И снова стали раздвигаться стенки купе несущегося во тьме поезда..
Снова куда-то ввысь уплыл темный потолок, уступая место серому ленинградскому небу...
ЛЕНИНГРАДСКАЯ ОКРАИНА СЕРЕДИНЫ СЕМИДЕСЯТЫХ
... И увидел В.В. нескончаемые стада одинаковых блочных пятиэтажных домов, чахлые кустики у первых этажей, ржавые «инвалидные» гаражи, самодельные скамеечки со старухами чуть ли не у каждой парадной...
А над всем этим убожеством, с какими-то уже странными неземными модуляциями, звучал голос Ангела:
– Осложнение первое: пятиклассник Лешка Самошников – звезда школьной самодеятельности, победитель районной олимпиады юных чтецов-декламаторов, существо тщеславное, избалованное, – рождение маленького братика воспринял в штыки! Сейчас он готовился к городскому смотру школьной самодеятельности и в семейной конференции по поводу выбора имени для новорожденного никакого участия не принимал...
КВАРТИРА ЛИФШИЦЕВ-САМОШНИКОВЫХ
Совмещенный санузел – маленькое пространство: ванна, унитаз с крышкой, раковина, зеркало над раковиной, пять отдельных полотенец и...
...пеленки, пеленки, пеленки!..
На крышке унитаза сидит Лешка. В одной руке у него раскрытая книга, вторая рука на отлете...
Не образумлюсь, виноват...
И слушаю – не понимаю!
Как будто все еще мне объяснить хотят...
Растерян мыслями, чего-то ожидаю... —
надрывно и трагически читает Лешка, для верности подглядывая в раскрытую книгу.
* * *
А в большой проходной комнате тридцатидвухлетняя Фирочка держит на руках новорожденного...
На обеденном столе, на остатках старого байкового одеяла, Любовь Абрамовна проглаживает горячим утюгом выстиранные пеленки.
Длинный и сильно возмужавший за эти годы Серега Самошников курит в открытую форточку и туда же стряхивает пепел.
Экспансивный Натан Моисеевич говорит тоном, не допускающим никаких возражений:
– Прекрасно! Первого назвали в честь Сережиного отца – пусть земля ему будет пухом, второго вы хотите назвать именем другого дедушки – Натаном. Я – против? Нет! Польщен и согласен! Всем большое человеческое спасибо! Но Натаном он будет только для дома, для семьи... А в свидетельстве о рождении мы его запишем как Анатолия! Ласкательно – Толик...
– От греха подальше, – сказала бабушка Любовь Абрамовна. – Сейчас... э-э... надо быть очень осторожными. Пусть он будет Анатолий Сергеевич Самошников – русский. И пусть потом кто-нибудь попробует придраться!..
– Ну, это вы напрасно, мама, – смутился отец новорожденного. – Мне, честное слово, как-то неловко...
– Что тебе неловко, что?! Я тебя спрашиваю, мудак!.. – рявкнул дедушка Лифшиц.
– Натан! Прекрати немедленно!.. В доме – дети! Уже хватит разговаривать языком командира взвода батальонной разведки! Война давно кончилась. Ты уже почти тридцать лет закройщик из солидного ателье, – резко сказала Любовь Абрамовна.
– Аи, не морочь мне голову! – отмахнулся Натан Моисеевич и снова повернулся к Сереге: – Что тебе неловко, скажи мне на милость, святой шлемазл?! То, что в стране государственный антисемитизм, или то, что мы с бабушкой пытаемся твоего же ребенка избавить от этой каиновой печати?! Что тебе неловко? Где тебе жмет? Ты много видел русских по имени Натан?
– Да не преувеличивайте вы, папа... – И Серега в сердцах выщелкнул окурок в форточку. – Фирка, ну скажи ты им!
– Они правы, Сережа, – тихо сказала Фирочка и стала кормить грудью сонного Натана-Толика...
А из-за тонкой картонной двери совмещенного санузла слышалось печальное Лешкино завывание:
... Слепец!.. Я в ком искал награду всех трудов?
Спешил, летел, дрожал, вот счастье, думал, близко!..
Пред кем я давеча, так страстно и так низко,
Был расточитель...
Был расточитель...
Был...
Слышно было, что Лешка забыл текст и не находит его в книге...
– «Был расточитель нежных слов», тетеря!!! – не выдержал дедушка.
– Сам знаю! – огрызнулся Лешка из-за двери. – Был расточитель нежных слов...
А вы, о Боже мой, кого себе избрали?!
Когда подумаю, кого вы предпочли...
Последние две строки Лешка буквально прокричал. Но не грибоедовской Софье, а конкретно – маме и папе, а также – бабушке и дедушке!..
В большой проходной комнате все насторожились...
Бабушка замерла с утюгом на весу, а дед Натан молча указал всем сначала на новорожденного Толика-Натан-чика., а потом потыкал пальцем в сторону запертой двери крохотного совмещенного санузла, где...
... Лешка встал с унитаза, брезгливо сдвинул висящие пеленки в сторону, посмотрел на себя в зеркало и прошептал:
Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету,
Где оскорбленному есть чувству уголок...
И горько, горько заплакал...
...а в большой комнате новорожденный со спасительным двойным именем – Толик-Натанчик – в глубоком и спокойном сне обедал материнским молоком... И если попытаться разглядеть эту спящую и чмокающую мордочку поближе, так, чтобы она заполнила весь экран, – легко будет убедиться, что младший брат совершенно не будет похож на старшего брата!
* * *
Откуда-то неожиданно зазвучал голос Ангела:
– Но в это же самое время в Мире, который Человечеству неведом, произошло еще одно, прямо скажем, не очень значительное событие. Где-то там, в Ином Измерении, в день рождения Толика-Натанчика дивным образом возник еще один младенец...
МИР НЕВЕДОМЫЙ И НЕОБЪЯСНИМЫЙ...
... И увидел старый В.В., расположившийся на маленьком облачке, будто в глубоком кресле, как из другого облака – большого, нежного и пушистого – как-то сам по себе возник очаровательный новорожденный младенец!..
Не запищал, не заплакал. Только широко открыл большие голубые глаза и доверчиво улыбнулся Кому-то.
Невидимый Кто-то завернул конвертиком края свисающего воздушного, молочно-белого и, наверное, очень теплого облака и укутал в него голубоглазого Малыша...
И увидел В.В., как это уютное облако, ставшее постелькой для новорожденного, стало медленно и бережно уносить Малыша навстречу Солнцу...
Вот когда В.В. закричал хриплым от волнения голосом:
– Ангел!.. Где вы, Ангел?! Верните меня, пожалуйста!..
– Легко и без проблем! – где-то рассмеялся Ангел. Необъяснимый и Неведомый Человечеству Мир стал превращаться в купе поезда «Красная стрела», несущегося из Москвы в Санкт-Петербург...
КУПЕ В.В. И АНГЕЛА
– Так это были вы, Ангел? – потрясенно спросил В.В.
– Узнали? – удивился Ангел. – Странно. Столько лет...
– Глаза...
– Верно. Глаза действительно с возрастом не меняются.
– Так вы, оказывается, на свет Божий появились вместе с этим Толиком-Натанчиком?!
– Конечно! Вы и это тоже поняли? Мне кажется, что я об этом не упоминал.
– Не обязательно так уж все и досказывать. Чутье-то у меня хоть какое-то осталось!.. Слава Богу, сорок лет в кинематографе оттрубил.
– Приятно иметь дело с профи, – с удовольствием сказал Ангел. – Не перевариваю дилетантизма!
– Я тоже. Переходите к сути – что было дальше?
– С этим Толиком-Натанчиком, Владим Владимыч, мы вообще одно время шли почти параллельно. Он в три годика пошел в детский сад, а меня в три года направили в амуро-купидонскую младшую группу... Он семи лет поступил в первый класс, а меня в семь зачислили на подготовительное отделение средней ступени Школы ангелов-хранителей... В отличие от своего старшего брата Леши Натанчик сразу стал заниматься спортом – вольной борьбой. К его одиннадцати годам с ним боялись связываться даже четырнадцатилетние мальчишки!.. Кстати, в то время я тоже уже достаточно неплохо летал и стрелял из лука... Наши пути с ним разошлись, когда нам исполнилось по двенадцать лет. Толик попал в колонию для малолетних преступников, а меня отправили за границу на школьно-производственную практику – в помощь его старшему брату Леше Самошникову...