Выглядело это отвратительно! Он орал, брызгал слюной, писал какие-то письма, доносы, приходила ваша полиция… Моя Хозяйка, его жена, умоляла Его прекратить эти чудовищные сцены, так он и на неё накричал!.. При всех… Причём, я не преувеличиваю, таких зажигалок он может покупать тысячу штук в день… При его состоянии, при всех его гешефтах, при всех его домах в Германии, в Швейцарии, в Италии – так себя вести?! Причём я сама видела, как он выронил её из кармана и она завалилась за сиденье. А уж потом проскользнула под коврик…

Честно говоря, из всей её великосветской болтовни я понял одно: её Хозяин – богатый мудак и жлоб, выронил зажигалку, а потом кого-то обвинил в воровстве вместо того, чтобы поискать её в собственном автомобиле. И эта зажигалка сейчас лежит у меня перед глазами, а Хозяин Дженни, успев наплевать в душу сразу же многим людям, считает эту зажигалку безвозвратно утерянной.

Всё остальное – «Астория», «горничные», «апартаменты», «гешефты» – мне было до фонаря. Я ничего этого не знал, и мне на это было решительно наплевать.

Что главное в этой истории – существует зажигалка, которая считается утерянной. Всё!

– Есть идея! – сказал я Дженни. – Давай подарим эту зажигалку одному моему знакомому Хорошему Человеку. Это будет своеобразной местью твоему Плохому Человеку.

– Прелестная идея! – воскликнула Дженни и лизнула меня в нос. – Но как ты её достанешь? Она ужасно тяжёлая!..

– Детка… – Я снисходительно посмотрел, на Дженни. – О чём ты говоришь! Не смеши меня, малыш.

– Кыся-а!.. Барсик!.. Мурзик!.. Кы-ся-а-а-а!… – ещё издалека услышал я.

Чёрт подери! Как мне втолковать Водиле, что я не Барсик, не Мурзик и уж тем более не КЫСЯ!

Я бежал, зажав в зубах тяжёлую золотую зажигалку, а Водила, стараясь смягчить свой хриплый голос ласковыми бабьими интонациями, монотонно и тупо орал на весь корабельно-автомобильный трюм:

– Кы-ся-а-а-а!!!

Костюма на нём не было. Рубашки и галстука тоже. В одних трусах и резиновых сапогах по колено Водила мыл в кабине пол, споласкивал тряпку в ведре, оттирал педали, руль и ступеньки.

По запаху я сразу понял, что произошло. Мне было только неясно – с кем. Во всяком случае, черненькой Сузи в кабине уже не было.

– Кыся!.. – расплылся Водила в доброй и хмельной улыбке.

И, словно отвечая на мой вопрос, сокрушённо сказал:

– Вот видишь, что бывает, когда девушка мешает «Московскую» с кампари, кампари с пивом, пиво с сухоньким, а сухонькое опять с водкой… И не закусывает. А ты чего там в зубах держишь? Мышку поймал? Ах ты ж моя Кыся! Ай да молодец! Охотник. Ну, покажи мне мышку, покажи…

И тут я не удержался от небольшого, но весьма эффектного спектакля: я просто разжал зубы, и зажигалка с нежным звоном упала на металлический пол трюма.

Водила наклонился, поднял зажигалку, ошеломлённо осмотрел её со всех сторон. Потом взвесил её на руке, добыл из неё огонь, защёлкнул и тихо сказал почти трезвым голосом:

– Ни хера себе!.. Это где же ты слямзил, Кыся ты чёртов? Она ж с чистого золота, бандитская твоя рожа! Ну, Кыся, ты даёшь….

…Минут через двадцать, когда Водила очухался от нашего с Дженни подарка, умылся и переоделся, я попытался зазвать его в фургон, чтобы показать ему пакет с фанерой, который прямо-таки благоухал длительным заключением!..

Как я обычно делаю, когда хочу, чтобы Человек пошёл за мной туда, куда мне это нужно? Естественно, это ни в коей мере не относится к Шуре Плоткину. Тут мне достаточно одного взгляда на Шуру. Как, впрочем, и ему. Он только посмотрит на меня – я уже знаю, чего он хочет.

Но когда мне нужно позвать за собой постороннего Человека – например, лифт не работает, а мне нужно подняться к себе на восьмой этаж и нажать кнопку звонка, чтобы Шура открыл мне дверь, – я делаю всё очень просто и доступно для Человеческого понимания.

Шура называет таких Людей моими Клиентами.

Итак: дождавшись перед входом в дом такого Клиента, я начинаю негромко кричать «А-а-ааа!..», иду туда, куда нужно мне, и оглядываюсь на этого Клиента. Он останавливается, и я останавливаюсь. Ору громче, оглядываюсь на него, опять начинаю идти. Клиент за мной. Снова останавливается. Я ору ещё громче! И стараюсь заглянуть ему в глаза. Клиент, конечно, ни черта не понимает и растерянно спрашивает:

– Ты чего, кошечка?..

Тогда я напрягаю всю свою волю и мысленно говорю ему: «Кретин! Иди за мной, тетеря! Делай то, что МНЕ нужно! Слышишь, ты?! Недоумок! Вперёд!!!»

Тут Клиенту начинает казаться, будто он такой умный и проницательный, что вдруг стал понимать даже «бессловесную тварь». И говорит счастливым голосом:

– Ах, ты хочешь, чтобы я поднялся (или «поднялась») за тобой и нажал кнопку звонка твоей квартиры?

Вот тут наступает самый ответственный момент! Тут самое время изобразить прилив бесконечной благодарности и любви ко всему роду Человеческому!.. Тут, как это тебе ни противно, необходимо мурлыкнуть, задрать хвост трубой и слегка потереться о ногу Клиента.

После чего ты можешь брать Клиента, как говорится, голыми лапами, не выпуская когтей! Спокойно иди на свой этаж и будь уверен, что Клиент идёт за тобой.

У своей двери ты должен снова сесть и уже без мурлыканья (тут техника отработана идеально!), на своём обычном «А-а-ааа!» ещё раз терануться головой о Клиента и снова пристально заглянуть ему в глаза. Это срабатывает как поощрение. И я ручаюсь, что Клиент расколется!

Он нажмёт кнопку звонка, подождёт, пока Шура откроет дверь, и обязательно произнесёт сладким голосом до омерзения ходульную фразу:

– Извините, пожалуйста, это ваша кошечка?

– Конечно, конечно, – отвечает в таких случаях Шура. – Очень вам признателен. Проходи, Мартын…

– Какая хорошая кошечка! – обычно говорит Клиент. – Сама гулять ходит, такая ласковая, такая умная…

«Зато ты – полный идиот! Не мог сразу понять, что мне нужно, жлоб с деревянной мордой!» – думаю я про Клиента и, не скрою, в ту же секунду забываю, как он выглядит.

– Спасибо, спасибо большое! – говорит вежливый Шура и закрывает дверь перед носом Клиента.

С Водилой у меня этот номер ну абсолютно не прошёл! Он уже направился было за мной к торцовой открывающейся стороне фургона, посмотрел на мои отчаянные попытки зазвать его внутрь фургона и недовольно сказал:

– Ну ты нахал, Кыся! На кой тебе хрен фургон? Чего ты там забыл? Тебе в кабине места мало? Я, конечно, тебе очень благодарен за эту зажигалочку, но правила есть правила: в фургон больше ни шагу. Там груз, я за него головой отвечаю. Отправитель мне доверяет, получатель меня ждёт. А ты уже одну пачку когтями подрапал. Что ж ты думаешь, я не видел? А это нарушение целостности упаковки. Могут быть неприятности, Кыся…

«О дубина!.. – подумал я. – У тебя могут быть такие неприятности с этой ПОДРАПАННОЙ, как ты выражаешься, пачкой, что тебе небо с овчинку покажется! Ах, Шуру бы нам сюда! Он бы тебя носом в эту пачку сунул да Уголовный кодекс тебе вслух, как мне когда-то, почитал! Так ты бы меня ещё под хвост целовал, что я тебя предупредил. Если, конечно, этот кокаин не твоих рук дело!..»

– Идём-ка, Кыся, в каюту заглянем. Может, мой сокамерник уже освободился от своей лахудры, так хоть на палубу сходим вместе. Я тебе море покажу, – сказал мне Водила. – А потом, в ночной бар. Холодного пивка попьём. Айда?

Он вытащил из кабины небольшую дорожную сумку, посадил меня туда и перекинул сумку через плечо.

– Ты пока там не высовывайся. Мы сейчас с тобой как партизаны – околицами да огородами, чтоб нас никто из обслуги не засёк. Понял?

«Чего ж тут не понять? – думаю. – Это ты, дундук здоровый, никак меня понять не хочешь. А я-то тебя понимаю прекрасно!»

И я наклонился в сумке так, чтобы он мог застегнуть молнию над моей головой. Слышу, говорит негромко:

– Ох и умница же ты у меня, Кыся! У тебя ж голова – Совет министров! Хотя чего я вас равняю?! Им до тебя ещё маком какать, и то не дотянутся! Поехали?

Мы и поехали. Сижу себе в застёгнутой сумке и думаю: «Действительно, чего меня сравнивать с каким-то „Советом министров“? Кто они и кто Я? Я – КОТ! Я происхожу от Тигров и Ягуаров, от Пантер и Леопардов, от Гепардов и Рысей наконец… Во мне же потрясающая наследственность!..

А что такое «Совет министров»? Люди. И предок у них был один-единственный – Обезьяна…

Как иногда говорил Шура Плоткину многие из них даже не закончили процесс переходной формации. Или застряли посередине: вроде бы уже не Обезьяна, но пока ещё и не Человек…

Как меня только не называли! И «ловкий», и «смелый», и «сильный»… Только «красивый» никто никогда не говорил. Но я и не претендую. Вид у меня действительно хамоватый: уши рваные, загривок торчком, через всю морду шрам, брыли здоровущие…

Так вот, на комплименты посторонних я чихать хотел.

Теперь вернёмся к Водиле. Он меня, похвалил, и я на это клюнул! Значит, он для меня становится не таким уж «посторонним»?..

– Эй, Кыся! Заснул? – услышал я голос Водилы, и молния над моей головой расстегнулась.

Ну-с, и где же ваше море?

Ах, это пока ещё каюта… Ну и каюта! У нас с Шурой дома сортир больше. Окна нет, туалета нет, душа нет. Словно щель, узенький шкафчик, игрушечный столик – максимум на одну бутылку и два бутерброда, духота и две койки – одна над другой.

На нижней койке, в одних джинсах, без туфель и рубашки лежит и старательно изображает спящего… Кто бы вы думали?! Лысый! Оказывается, они с моим Водилой в одной каюте плывут.

– Вот, Кыся, видишь, как мы живём? – тихо говорит мне Водила. – Самая что ни есть дешёвка. Помыться, поссать или ещё чего – беги в конец коридора… Дышать нечем. Наши хозяева миллионами ворочают, а на нас экономят, бля. Всё никак от совковости не отскребутся! Нет чтоб водилам приличные условия создать – ну не с окошком, хоть с иллюминатором… И чтоб параша под боком и душ какой-никакой. Мы ж месяцами на них горбатимся, день и ночь из-за руля не вылезаем, тыщи и тыщи километров, а они…

Тут Лысый заворочался, глазами хлопает, жмурится, будто спросонок – ну чистый фальшак! А мой лопух – всё за чистую монету:

– Проснулся? Извини, это мы тебя с Кысей, наверное, разбудили. Ну чего, была у тебя та, светленькая? Которая в шортах выплясывала?

– А куда она денется? – говорит Лысый и ужасно ненатурально потягивается. – Только ушла.

– Это с той самой поры, как я негритяночку в машину повёл, ты и из каюты не выходил?! – поразился мой Водила.

– А ты что думал! – отвечает Лысый и садится на койку.

– Ох, силён! – заржал мой. – Ну ты даёшь!.. Айда с нами на палубу. Кысе море покажем. А потом в ночной бар – пивка холодненького для оттяжки.

Тут этот сукин сын Лысый притворно зевает и говорит:

– Что ты, что ты… У меня и денег-то таких нет. Гроши какие-то остались. На них не то что пива, воды сырой не купишь… Я же в вашей системе недавно.

Я чуть не обалдел от такого вранья! Всё – ложь. От первого и до последнего слова! Он и джинсы свои вонючие не снимал потому, что у него там долларов жуткое количество… И никакой «светленькой в шортах» в его каюте не было! И сам он в это время в трюме шастал и по своему фургону лазал – доллары заныканные доставал!.. Я же всё это собственными глазами видел! И вообще – сволочь он, этот Лысый. Ему только Пилипенко под стать… А может, Лысый ещё хуже?..

А мой Водила… Ну слов нет! Вот уж права была наша дворничиха Варвара, когда говорила, что «простота – хуже воровства». Мой поверил во всё, что ему Лысый наплёл, да ещё и страшно застеснялся, что Лысый может подумать, будто он зовёт его в бар на халяву.

– Да Бог с тобой… Ты что?.. Какие деньги?! Это же я тебя приглашаю… Об чём речь? Обижаешь.

– Тогда-то что, – говорит Лысый и начинает одеваться. Вот тут от его одежды снова пахнуло кокаинчиком. Ох, не к добру это! Ох, не к добру…

Ну, море как море: Ничего особенного.

Темно, сыро, холодно. Ужасно много воды вокруг, и шумит она так, что Водиле и Лысому приходится даже кричать, чтобы расслышать друг друга.

Мы на самом носу Нашего корабля. Это мне объяснил Водила.

Водила и Лысый сидят на скамейке, курят. Уже ночь, на палубе никого нет, и Водила выпустил меня из сумки. Я примостился у его ног – от них хоть какое-то тепло идёт.

Сижу, смотрю вперёд, в далёкую темноту и сырость, и чудится мне, будто я поздним вечером холодной, дождливой осенью сижу вместе с Моим Шурой Плоткиным на подоконнике настежь распахнутого окна нашей квартиры на восьмом этаже и смотрю в черноту хмурого ночного неба поверх обшарпанных крыш старых пятиэтажных домиков…

В оранжевом свечении оконных квадратов высоких домов крыши пятиэтажек покачиваются и дрожат, и я, словно заворожённый, никак не могу отвести глаз от этого покачивания. А Шура гладит меня по спине и так негромко-негромко спрашивает не своим голосом:

– Нравится тебе море, КЫСЯ?..

Тьфу, пропади ты пропадом!.. Тут же в черноту холодного ночного неба взлетели и там исчезли – и Мой Шура, и наш дом, и наша квартира, и настежь распахнутое окно…

Дрожащие крыши пятиэтажек оказались небольшими волнами, косо бегущими нам наперерез, а оранжево-абажурный свет из окон высоких домов превратился в свет нашего корабля.

И я сижу между тёплых ног Водилы посередине чёрт знает какого количества тревожной чёрной холодной воды, на носу огромного корабля, очень похожего на гигантский двенадцатиэтажный десятиподъездный дом, который только недавно выстроили напротив нашего с Шурой дома. Увижу ли я его когда-нибудь?..

– Что молчишь, Кыся? Как тебе море?.. – И большая, жёсткая, шершавая ладонь Водилы нежно погладила меня по голове.

Вот тут я совсем расклеился! Мне вдруг захотелось стать совсем-совсем маленьким Котёнком и ткнуться носом в родной, пахнущий молоком и мамой сосок, ощутить тепло и податливую ласковость её большого тела, подлезть под её переднюю лапу, закрыть глаза и сладко заснуть, зная, что в эту секунду я защищён от всего на свете… Поразительно! Я же никогда в жизни её не вспоминал!.. Я даже не знаю, как она выглядела… Что со мной?!

И, уже не отдавая себе отчёта в своих действиях, абсолютно рефлекторно, я сделал то, чего никогда не ожидал от самого себя – я лизнул руку Водилы!

– Ах ты ж моя Кыся… – растроганно Щепнул Водила и сказал Лысому: – Айда в ночной бар! По соточке пропустим, пивком переложим, Кысю покормим…

Я же в ночном баре никогда в жизни не был. Я про ночной бар один только раз от Шуры Плоткина слышал.

Помню, вернулся раз Шура под утро домой – трезвый, злой, раздражённый! Так ему там не понравилось… Всё, помню, матерился – цены сумасшедшие, выпивку подают какими-то напёрстками; бармены в Запад играют, так сказать, пытаются создать атмосферу «изячной заграничной жизни», пожрать нечего; сегодняшнее «деловое» жлобьё в красных пиджачках с блядями гуляют под большое декольте – прикуривают от стодолларовых бумажек; тут же их бандиты в кожаных курточках и два-три перепуганных иностранца в потёртых джинсиках. И Мой Шура Плоткин, которого один из этих иностранцев и пригласил. Как журналист – журналиста…. Так что о ночном баре у меня были самые неважненькие представления. Потому что Шура зря ничего хаять не станет.

А тут, когда Водила принёс меня в ночной бар, поставил сумку на диванчик рядом с собой и расстегнул у меня над головой молнию, я слегка высунулся, огляделся и офонарел! Красиво – слов нет!!! Почти так же, как в шашлычной у Сурена Гургеновича. Только в тысячу раз красивее!..

М-да… Тут Сурен Гургенович проигрывал со страшной силой! И в ассортименте напитков, и в интерьере, и вообще…

Зато в защиту Сурена Гургеновича должен заметить, что таких аппетитных запахов, как в нашей шашлычной, здесь, конечно, не было. Запахи в ночном корабельном баре, прямо скажем, были не фонтан. Слегка алкоголем, чуть-чуть пивом, еле-еле какими-то бутербродиками, жареными орешками и…

…клянусь, сильно попахивало нашим братом – Котом!.. Вот это да!

Я сразу подумал, что кто-то из посетителей бара с собой тоже Кота принёс. Огляделся кругом – ни души. Только Лысый, мой Водила и Я. И всё. А тянет котовым запахом прямо из-за стойки, за которой пожилой мужик в голубой жилетке и голубой «бабочке» моет стаканы и рюмки. Увидел он моего Водилу и говорит:

– Привет! Ну как, эта черненькая тебе ничего не откусила?

– Ладно тебе… – неожиданно застенчиво прервал его мой Водила. – Ты нам по полторашечке беленькой сделай и пивка холодненького. И орешков на загрыз. О'кей?

– Ноу проблем! «Фишер» будешь?

– У тебя «Фишер» есть?! – удивился Водила.

– Для своих держу, – подмигнул мужик в голубой жилетке. – Покурите, сейчас принесу.

– Что за «Фишер»? – удивился Лысый.

– Пиво такое. Лучше «Карлсберга», лучше «Туборга», лучше любого… Очень редко им его поставляют. И мало.

– Я смотрю, тебя тут все знают, – позавидовал Лысый.

– Не, не все. Новенькие – те и в упор не видят. А кто давно, плавает – те конечно. Я ж только в «Совтрансавто» двадцать лет отышачил. И который год уже на фирму вкалываю. Считай, минимум раз в месяц я со своей лайбой плыву туда и обратно. Я этого бармена уже лет пятнадцать знаю…

Тут Бармен принёс Водиле и Лысому водку, пиво, орешки и даже сухарики с запечённым сыром.

Шура их просто обожал! Сам запекал в нашей духовке, всех угощал и ужасно хвастался этими сухариками. На меня прямо домом нашим пахнуло!..

– Не заложишь? – спросил Водила у Бармена и приоткрыл сумку над моей головой. – Гляди, какую я животную везу. У тебя пожрать для него ничего не найдётся?

Бармен посмотрел на меня, усмехнулся и спросил Водилу:

– Сколько на твоих?

– Пять минут четвёртого.

– Всё! – решительно произнёс Бармен. – Имеем право.

Он закрыл двери бара на ключ, погасил свет, оставив его только над нашим столом и своей стойкой. Сразу стало, даже уютнее…

Потом он пошёл за стойку, снял с бутербродов разную всячину и всё это сложил на небольшой подносик. Туда же он поставил глубокую плошку, а в плошку налил до краёв сливок из красивого картонного пакета. Всё это притащил к нашему столу и сказал:

– Зная тебя, думаю, что и ты меня не заложишь… – И снова пошёл за стойку бара.

Оттуда он вышел, держа на руках огромного толстого белого пушистого Кота. Так вот чей это запах почуял я с самого начала!

Кот висел на руках Бармена без каких-либо признаков жизни. Если бы не его сонные, вяло мигающие глаза, я подумал бы, что он мёртв…

– Твоего как зовут? – спросил Бармен.

– Кыся… Может, Барсик там. Или Мурзик. Хрен его знает… Я его Кысей зову.

– А моего – Рудольф. – Бармен поставил тарелку со жратвой и сливками под стол между своим Котом и мной и сказал нам:– Знакомьтесь, ребята. Надеюсь, поделитесь по-братски…

Я тут же приготовился было к драке, но толстый Рудольф посмотрел на меня своим сонным глазом и нехотя промямлил по-нашему:

– Ты давай лопай… Меня уже тошнит смотреть на всё это. Не стесняйся. Как тебя?.. Кыся, что ли?..

– Мартын меня зовут, – ответил я и понял, что драка не состоится.

Бармен принёс для себя большую домашнюю фаянсовую чашку с крепким горячим чаем и присел за наш столик.

– А водочки? – спросил его Лысый, но Бармен отрицательно покачал головой.

– Не пьёт он, не пьёт, – усмехнулся Водила.

– А может, стопарик всё-таки врежешь? – настаивал Лысый.

– Ежели я при своей профессии буду ещё и стопарики врезать, недолго и в ящик сыграть, – рассудительно ответил Бармен. – А у меня в мои пятьдесят два годика, как говорит наш доктор Раппопорт Иван Евсеевич, сердце как у двадцатилетнего! И это при том, что я чуть не каждую ночь только под утро спать ложусь. Да, Рудольф?..

Но Рудольф в его сторону даже ухом не повёл. А мне сказал:

– Он на своём здоровье прямо чокнулся. Ни жены, ни детей… Раз в месяц девку какую-нибудь из бара снимет, она на нём минут пять попрыгает – и всё. Таблетки глотает, витамины жрёт. Когда в Стокгольм на «Ильиче» ходили, всё какие-то порошки шведские покупал для долголетия. Ещё года два назад говорил мне: «Клянусь, Рудик! Миллион долларов сделаю – и свалю с судна. Куплю на юге Франции (он по-французски запросто…) маленький кабачок, домик, и заживём мы с тобой, как белые люди»… Сегодня у него, по-моему, за третий миллион пошло, а он всё не сваливает. Конечно, где мы ещё столько заработаем? Только на нашей русской территории. То – недолив, то – пересортица, то – неучтенка, то – списание… А на «ченче» сколько мы имеем?! Ты ему бундесмарки – он тебе сдачу долларами, ты ему доллары, он тебе сдачу – франками… И всё по СВОЕМУ СОБСТВЕННОМУ курсу! Представляешь, сколько мы здесь навариваем?! Это ещё при том, что мы всем поголовно «отмазки» платим – и кухонному шефу, и кладовщикам, и старшему бармену, и директору ресторана. А уж командный плавсостав у нас весь пьёт на халяву!

– Ты извини меня, Рудик, – говорю. – Я в этом – ни ухом, ни рылом. Мой вроде писателя был, и мы с такими делами очень редко сталкивались. Один раз только мой в газету про что-то похожее написал, так его через два дня отловили на нашем пустыре и чуть не до смерти изувечили. Я его потом недели две выхаживал… Ты бы поел чего-нибудь, а, Рудик?.. А то я уже чуть не всю тарелку сожрал.

– Ладно, – говорит Рудольф. – Подцепи мне вон тот осетровый хрящик.

– Чего?! – не понял я. – Какой хрящик?

– Осетровый. Что, осетрины не знаешь?

– Нет.

– Господи… Что же ты тогда знаешь? – удивился Рудик.

– Хек знаю мороженый. Зато когда оттает…

Судя по толстой роже Рудольфа, по его заплывшим, ленивым, нелюбопытным глазкам, он о хеке вообще впервые слышал. Поэтому я даже не стал продолжать.

– Чего тебе дать-то? – спрашиваю.

– Вон тот хрящик, – говорит Рудольф. – Он у тебя под носом лежит. Запомни – осетрина самая дорогая рыба! Мы на ней будь здоров какие бабки делаем… Есть ещё, правда, севрюга, но нам её в этот рейс почему-то не завезли.

Выцарапал я для Рудольфа хрящик этой сев… Тьфу! Осетрины, сам попробовал. Не хек, конечно, но есть можно. И взялся за ростбиф. А над столом плывёт свой разговор.

– Куда идёте, чего везёте? – спрашивает Бармен.

– Я водочку «Столичную» в Нюрнберг везу, – говорит Лысый.

– А я фанеру в Мюнхен к Сименсу, – отвечает мой Водила. – Хотя грузились на одной фирме. У его хозяев. – И Водила кивнул на Лысого.

При этом известии у меня уши торчком встали, а хвост непроизвольно мелко-мелко забил по полу! Рудольф даже испугался.

– Ты чего?! – говорит. – Успокойся.

– Заткнись… – шиплю ему. – Не мешай слушать!

Мой Водила и говорит Бармену:

– Они меня вместе с тачкой у моих делашей перекупили на месяц, загрузили фанерными кипами – полтора метра на полтора – и вместе с этой фанерой запродали меня на корню Сименсу. Я в Мюнхене разгружусь и начну на этого Сименса почти месяц по Германии как папа Карло вкалывать… Да, кстати!.. – Мой Водила повернулся к Лысому. – Я всё хотел тебя спросить, да в суматохе запамятовал… Чего это твои винно водочники вдруг взялись фанерой торговать?

– Откуда мне знать? Может, излишки распродают… Тебе-то что? – ответил Лысый, и я чётко почувствовал, что он снова врёт! Что-то он такое знает, чего моему Водиле знать не положено. Я даже жрать перестал. Смотрю, и Рудольф навострил уши. Уж на что ленивый, обожравшийся, разжиревший Котяра, а и то в словах Лысого какую-то подлянку почуял. Видать, есть ещё у него порох в пороховницах, как говорил Шура Плоткин. На то мы и Коты…

– С таможней заморочек не было? – спросил Бармен. – А то они сейчас лютуют по-страшному! Все жить хотят, да не на что…

– Меня даже не досматривали – столько лет каждая собака знает, – сказал мой Водила и спросил у Лысого: – А тебя вроде пошерстили малость, да?

– А, пустяки… – отмахнулся Лысый – Водка и водка. Груз под пломбой, накладные в порядке. Сам – чистенький.

«Если не считать полный карман долларов и запах кокаина…» – подумал я, но Рудольфу об этом не сказал.

– Ну и слава Богу! – сказал Бармен. – А то после того как немецкая таможня нескольких наших за жопу взяла за провоз наркотиков, так они теперь и в Киле, и в Любеке, и в Бремерхафене, и в самом Гамбурге чуть ли не каждый российский груз вскрывают и собачонок таких маленьких пускают, которые специально на наркотики натасканы. Поляки горят на этом ещё больше наших!

И тут мы с Рудольфом в четыре глаза увидели, как Лысый нервно зашаркал под столом ногами. Ясно было, что хотел сдержаться и не смог. Нервы не выдержали.

– Тебе не кажется, что этот мудак, – и толстый Рудик показывает на ноги Лысого, – во что-то сильно вмазан? Уж больно он дёргается…

– М-гу, – говорю. – Ещё как кажется!

А сам смотрю на ноги моего Водилы – дёрнутся они тоже или нет? Ноги как ноги. Полуботиночки такие стильные. Примерно сорок четвёртого размера. Это я так на глаз определил. Потому что у Шуры Плоткина был сорок первый, а эти размера на три побольше. И стоят Водильские задние лапы ну совершенно спокойно! Не дёргаются, не сучат, не перескакивают, как у Лысого, с места на место…

Вот под стол рука Водилы опустилась. Меня погладила, штанину задрала… Почесала ногу выше носка своими железобетонными ногтями… И снова меня погладила. И исчезла. А ноги как стояли спокойненько, так и продолжают стоять…

Рудольф тоже следит за ногами моего Водилы и так лениво, едва не засыпая, говорит мне:

– По-моему, Твой даже понятия не имеет, о чём идёт разговор…

– Да нет, – говорю. – Понятие-то он имеет – знаешь сколько лет он Водилой работает? А вот то, что Он сам лично ни в чём таком не участвует – я готов всем святым для себя поклясться!

Причём с этой секунды я в невиновности своего Водилы был стопроцентно убеждён. Он о кокаине в своей машине и не подозревает!..

– А что для тебя «святое»? – сквозь сытую дремоту поинтересовался Рудольф.

– Как бы тебе это объяснить… – Надо сказать, что я так не люблю об этом говорить, что даже не понимаю, как можно задавать такие бестактные вопросы! – Двух примеров достаточно?

– Вполне, – говорит толстый Рудик.

– Пожалуйста: чтоб мне век Моего Шуру Плоткина не увидеть и чтобы мне больше в жизни ни одной Кошки не трахнуть!!!

– Тоже мне – «святое»!.. – презрительно усмехнулся этот жирный кабан Рудик. – Не будет какого-то там Шуры, будет кто-то другой. Никакой разницы. Плевать на них на всех с верхней палубы. А насчёт Кошек… Я вот уже около трех лет плаваю – ни одной Кошки, не видел. Да они мне уже и не нужны… Подумаешь, невидаль – Кошки!..

Боже мой! И это говорит Кот, имеющий доступ к таким харчам!

… – Так ты, может быть вообще кастрат? – испугался я.

– Да нет… Пожалуйста. – Рудольф перевалился на спину и предъявил мне небольшие, но достаточно явственные признаки несомненного Котовства.

Это поразило меня ещё больше. Вот такого я никогда ни в ком не мог понять! Я просто обалдел:

– И тебе никогда, никогда не хочется ЭТОГО?!

– Когда начинал плавать – чего-то в голову лезло, а теперь я даже об ЭТОМ и не думаю. Иногда что-то ЭТАКОЕ приснится, я глаза открою – съем кусочек вестфальской ветчины, или чуть-чуть страсбургского паштета, или севрюжки немного, попью сливочек и снова спокойно засыпаю.

– Господи!!! Рудольф! Как же это можно так?! Ни привязанностей, ни наслаждений!.. Да что же это за жизнь, Рудик?!

– Прекрасная жизнь, Мартын. И если ты этого не понимаешь, мне тебя очень и очень жаль.

А мне чего-то вдруг стало жаль его – толстого, ленивого, обожравшегося, пушистого Кота Рудольфа… И его Бармена, которому пятьдесят два, а сердце у него как у двадцатилетнего. Только он им – этим сердцем – совершенно не пользуется. Во всём себе и своему сердцу отказывает. Не то что Мой Шура Плоткин. Или вот Водила…

Тут как раз слышу, Водила говорит Лысому и Бармену:

– Всё. По последней сигаретке на ход ноги и разбегаемся по койкам, да?

– Погодите, я вам только пепельницу сменю, – говорит Бармен. Унёс пепельницу с окурками, принёс чистую и с упрёком заметил моему Водиле: – А ты всё куришь и куришь! Ну зачем ты куришь?!

– Курить хочется, – незатейливо отвечает Водила.

– Ты не заметил, что вся «крутизна», вся «фирма», все сильно упакованные – уже никто не курит. Как я, например.

– Почему? – простодушно спросил Водила.

– А потому, что люди, которые живут хорошо, хотят прожить ещё дольше, – назидательно проговорил Бармен и, слышу, тут же воскликнул изменившимся голосом: – Ё-моё!.. Это откуда же у тебя такая зажигалка?! Это же настоящий золотой «Картье»!.. Ей же цены нет!

– Ну, парень, ты даёшь!.. – ахнул Лысый.

Я чуть не зашёлся от гордости! Водила снова опустил руку под стол, гладит меня и говорит:

– Это мне сегодня мой Кыся откуда-то приволок. Я после той черненькой прибираюсь в машине, а Кыся мне в зубах эту зажигалку волокет… Видать, кто-то обронил. Завтра утром хочу через корабельную информацию по всему судну объявить – дескать, кто потерял такую-то и такую-то зажигалочку…

– Что, совсем дурак?! – сдавленным голосом спросил Лысый.

– Почему? – удивился Водила. – Человек, может, ищет, с ног сбился…

– Послушайся доброго совета, – тихо сказал Бармен. – Спрячь эту зажигалку и не вздумай ничего объявлять по судну. Человек, который мог потерять ТАКУЮ зажигалку, может купить себе ещё с десяток ТАКИХ зажигалок! Ей цена – минимум три тысячи баксов…

То есть Бармен чуть ли не слово в слово повторил то, что сказала Дженни! Только Дженни, чисто по-дамски, в сто раз преувеличила возможности бывшего хозяина этой зажигалки.