– Мам! Оставь, пожалуйста, наши координаты мистеру… – Тимур запнулся, вопросительно посмотрел на старика.

– Меня зовут Дэвид Блум, детка.

– Мистеру Дэвиду Блуму, мам. Если мистер Плоткин вернётся, он сможет нам позвонить и… – сказал Тимур и посмотрел на меня!

– Умница! – сказал я ему по-шелдрейсовски.

– Обязательно, сыночек, – пообещала Рут. – Но мне кажется, этого недостаточно. Хотелось бы выстроить дополнительный план поиска мистера Плоткина, а не ждать, когда он сам объявится…

Но всё это мне было уже неинтересно. Я знал одно – впереди у меня Вашингтон, конгрессмен… Как же его звали?! Чёрт бы его побрал… И там искать Шуру. Или настоять на том, чтобы этим занялось правительство Америки!

С’обак ткнул меня носом в бок и, не то по-Животному, не то по-шелдрейсовски – я так и не понял, сказал мне:

– Тебе нужно ехать в Вашингтон.

– Без тебя знаю!.. – огрызнулся я и тут же об этом пожалел. – Прости меня, старина. Я сейчас не в своей тарелке…

– Он мне будет рассказывать! Или я не вижу? Идём в коридор. Пока они будут вырабатывать план поиска, я тебе расскажу, почему я не ссорюсь с Котами и Кошками… Это очень странная история, и до сих пор мне её некому было рассказать. Наверное, скоро я умру, и никто не узнает, что такое может быть на свете…

Мне его история была, как говорил Водила, «до лампочки». Особенно сейчас. Но после его заключительной фразы о скорой смерти я не мог отказаться её выслушать.

Мы вышли с этим старым С’обаком в коридор, и он сказал:

– Я прилягу… Не возражаешь? Ноги – ни к чёрту!.. Старость, сынок… Ну, слушай. В молодости у меня с одной Кошкой, не будем называть имён, был такой длительный и бурный роман, что не передать словами!!! Чтоб я так жил!.. Ах, что это был за роман!.. Потом, с возрастом, он, конечно, перерос в вялотекущие приятельские отношения. Нормальная нежная дружба двух пожилых Животных… Недавно я её похоронил. Теперь я хожу на её могилку – в нашем палисаднике за домом моего Додика Блума – и плачу… И жду не дождусь, когда снова увижу её уже ТАМ. Семь лет… Семь долгих лет мы были вынуждены скрывать наши отношения!

– Почему?! – возмутился я. – Когда такое – это же прекрасно!

Я тут же вспомнил свои достаточно откровенные отношения с мюнхенской собачкой Дженни, принадлежавшей к аристократическому роду карликовых пинчеров.

– Потому что мир состоит из идиотов, – сказал старый С’обак. – Это моя точка зрения. Но с точки зрения большинства, любовная связь Собаки и Кошки – такой же скандал, как если бы добропорядочная еврейская девочка из набожной еврейской семьи, посещающей синагогу и чтущей Талмуд, привела бы в дом своих родителей РУССКОГО ГОЯ… Или я знаю? Всё равно как если бы чёрный парень из Алабамы женился бы на белой потаскушке! Тебе хватит примеров?..

– Хватит. Дальше…

– Дальше было раньше, – вздохнул старый С’обак. – Мне с этой Кошечкой было лучше всего на свете!.. Я с ней был-таки половой гигант! Боже мой, чего мы только с ней не вытворяли?! Я потом как-то пробовал делать это с разными Собаками-сучками… Не то. Ну таки совершеннейшее не то! А как она была хороша в оральном сексе!.. Как она ЭТО божественно исполняла! Судя по твоим боевым шрамам на морде и огромным бейцам между задними лапами, которые даже хвостом не прикроешь – ты меня должен понять. Кстати, меня зовут Арни.

– Мартын, – представился я. – Но можно просто – Кыся…

– Я тоже не очень-то «Арни». Вообще-то меня зовут – Арон. Но… С волками жить – по-волчьи выть. На американский манер я – Арни. Понял?

Я действительно понял всё, за исключением ОРАЛЬНОГО СЕКСА. При помощи логических умозаключений я решил, что это от слова «орать». То есть орать от удовольствия, что со мной довольно часто бывало. В завершающий момент я невольно разражался таким громким и хриплым мявом, что на всём нашем ленинградском пустыре ни у кого не оставалось сомнений по поводу того, чем я там сейчас занимаюсь…

Но в то же время мне показалось, что с этим словом я что-то путаю. Надо будет потом у Рут спросить… А пока меня очень заинтересовало произношение и акцент Арни-Арона.

– О'кей, Арни! Я рад, что познакомился с тобой. Можешь на меня рассчитывать… Но у меня такое ощущение, что ты говоришь не по-английски, а по-немецки. Мне-то это, как говорится, без разницы, но я как-то бывал в Германии и узнаю в твоей речи многие немецкие слова…

– Шурли! Конечно!.. Я же говорю с тобой на идиш! У нас тут, в Брайтоне, очень многие говорят на нём. А идиш – это же международный еврейский жаргон…

– Постой, постой, Арни!.. Значит, я сейчас с тобой говорил тоже на этом идиш?!

– А как же?! – Арни-Арон даже приподнялся на передние лапы.

«Всё-таки Шура был прав – Я ЖУТКО ТАЛАНТЛИВЫЙ ТИП! – подумал я про себя. – Нет, нужно немедленно ехать в Вашингтон, найти этого конгрессмена и постараться поставить там всех на уши, но найти Шуру!.. Уж если я, оказывается, могу разговаривать даже на этом идиш, то уж в ихнем Вашингтоне я тоже не дам маху!..»

От окончательно принятого решения мне сразу стало легко и спокойно, и я не удержался и пошутил над стариком Арни-Ароном:

– А ты, Арончик, считаешь, что говорить в Нью-Йорке на идиш – это тоже «с волками жить – по-волчьи выть»?

– А ты думал?! Ты знаешь, что такое Нью-Йорк?! Шлемазл! Нью-Йорк – это двести народов и этнических групп!.. В Нью-Йорке итальянцев больше, чем в Риме, ирландцев больше, чем в Дублине, негров больше, чем в Найроби, пуэрториканцев больше, чем в Сан-Хуане! А нас больше, чем в Иерусалиме!!! Это чтобы ты знал!..

– Кого это «нас»? – не понял я. – Животных?

– «Нас» – это евреев! – сказал С’обак Арон, он же Арни. – А Животные это или Люди, или Собаки, или, я знаю, Коты – всё это не имеет ни малейшего значения. Важно, кем ты сам себя чувствуешь. Именно этим Америка и хороша! Понял?..

Проснулся я только ближе к Филадельфии…

Кевин Стивенc – водитель междугороднего туристического автобуса с тридцатью шведскими туристами из Швеции и одной американской шведкой из Америки, гидом-переводчиком, – совершал свой обычный рейс по маршруту Нью-Йорк – Филадельфия – Вашингтон и дальше в тёплые флоридские края до Майами. А потом обратно в Нью-Йорк. Срок поездки – двенадцать дней.

– Тебе хватит? – спросил меня Тимур.

– За глаза и за уши! – нахально ответил я. Кевин Стивенc и был тот самый пожилой толстый шоферюга, в чей автобус, когда-то стоявший у отеля «Рамада Милфорд Плаза», ткнулась полицейская машина с уже мёртвым сержантом Фредом Истлейком.

Так Кевин познакомился с Рут. А потом подружился и с Тимуром.

Вот ему-то Тимур и позвонил на следующий день после посещения Шуриной сиротской квартиры в Бруклине. Позвонил с улицы, из автомата, и попросил Кевина ничего не говорить матери. Тот обещал…

Он согласился завтра же взять меня с собой до Вашингтона, а через двенадцать дней забрать меня оттуда в Нью-Йорк. Именно с того места, где он меня оставит – у конгресса ли, у Капитолия, у Белого дома… Где я сочту нужным вылезти. И чтобы находясь в Вашингтоне, я как можно точнее считал бы дни и ни хрена не напутал!

Тимурчик ну прямо убивался, что не может поехать со мной – так ему хотелось в Вашингтон, в Музей аэронавтики!.. Но я ему сказал, что если не будет в доме меня – полбеды. Всегда можно сказать, что я загулял. А если исчезнет Тимур – мать сойдёт с ума! И чтобы он даже об этом не мыслил!.. Подозреваю, что Кевин Стивенc и не взял бы Тимура без разрешения Рут.

В тот вечер, когда мы вернулись из Брайтона, Тимурчик быстро скапустился. Принял душ, захватил с собой письмо от Маши Хотимской, которое он сегодня получил из Израиля, и отправился к себе.

Рут, наоборот, была ещё полна сил, чем-то странно возбуждена и засыпала меня вопросами о Шуре Плоткине. Что он пишет, где печатался, почему не женат, есть ли у него дети, ходили ли к нам девки и, как говорят немцы, «унд зо вайтер». По-нашему – «и так далее». Вплоть до того – какого он роста?..

А хрен его знает, какого он роста?! Мне и в голову не приходило его мерить… Я сказал ей, что Шура приблизительно выше её на полголовы. И тут же заметил, что Рут это очень понравилось!..

– Я решила ещё поискать его по больницам, – сказала она.

Я сразу вспомнил неутомимого Шуру и его упражнения с ежедневно и еженощно меняющимися девицами и усомнился:

– Вряд ли… Шура всегда был такой здоровый!

– А по фотографиям не скажешь. Худенький, стройный, но здоровья я в нём особого не заметила…

Ну, мог я объяснить Рут, что я имел в виду, когда говорил о Шурином здоровье?! Сказать, что он был здоров трахаться? Что мог любую, самую выносливую девку загонять до обморока?! Это я мог ей сказать?

Нет, не мог. И поэтому решил кардинально изменить тему:

– Рут, скажи мне, пожалуйста, что такое «оральный секс»? Я в Бруклине от одного еврейского С’обака услышал, а переспросить постеснялся…

Тут Рут так захохотала, что чуть не свалилась на пол! Я думал, ей даже дурно станет – так она развеселилась!.. А потом отдышалась, вытерла слёзы и сказала:

– Ты, Мартын, постеснялся спросить С’обака, а я стесняюсь тебе это объяснять. Отыщем твоего Шуру – он тебе про это всё подробно расскажет. Судя по его физиономии на всех фотографиях, которые я сегодня видела, – он в этом очень неплохо разбирается.

Я почувствовал, что нарвался на темочку, которая не всегда годится для светской болтовни с Женщинами. Но и Рут просекла моё смущение и тут же легко перевела разговор в другую плоскость:

– Да! С этой поездкой в Бруклин я же совсем забыла вам сказать!.. Завтра всё передашь Тиму: из Манхэттена звонил детектив Алан Уэлч – ну, которому вы «сдали» тех двух русских на Пятой авеню. Оба оказались совершенно официальными представителями какой-то русско-американской фирмы с офисом на Бродвее. Единственная зацепочка – оба были вооружены. Так что есть надежда их «раскрутить». Всё! Я пошла в душ…

Первый же Кот, с которым я столкнулся во дворе, был Хемфри – бывший сотрудник нью-йоркской Публичной библиотеки.

Полученная от него информация в основе своей была вполне утешительной. Всего две-три драки между Котами и Крысами, к счастью, закончившиеся вполне бескровно и с обоюдным перепугом.

Причём все споры и драки были не из-за дележа добычи, чего я, не скрою, боялся, не по Видовым соображениям националистического характера, а в процессе взаимных упрёков в отсутствии или недостатке «актёрского мастерства и ощущения партнёра»…

То есть предметом распрей и ссор было – ИСКУССТВО! И это меня очень порадовало.

Прошли времена, о которых мне как-то рассказывал Шура. Когда за малейшее отклонение от какой-то там Генеральной линии в этом самом ИСКУССТВЕ могли запросто поставить к стенке и шлёпнуть…

А разные выяснения отношений, мелкие драчки и неглубокие укусы – они и по сей день имеют место быть в ИСКУССТВЕ всего мира. Так что – ничего страшного.

Хемфри перечислил мне все магазины и рестораны, где Котов и Кошек взяли на службу. Сработала-таки наша ленинградская метода по внедрению в хлебные, я бы сказал, места. Не зазорно и Америке у нас поучиться!..

Сам же Хемфри сейчас отирается у китайцев среди книг, газет и журналов. То есть практически устроился по профессии. Китайцы содержат ларёк типа нашей бывшей русской «Союзпечати».

Мою Беленькую и Пушистенькую взял к себе жить… Кто бы вы думали?.. Мистер Борис Могилевский!!! Не знаю, насколько он будет обрадован, когда Беленькая и Пушистенькая вьщаст мистеру Могилевскому минимум семь-восемь Котят (от меня меньше ещё ни разу не было!), но это уже другой вопрос… А пока всё идёт как надо.

Молодой чёрный Кот со своим партнёром, одним бойцовским Крысом, притащили мне в подарок здоровенный шмат свежайшей сырой мерлузы. Они «работали» в корейской рыбной лавке. А вот откуда они узнали, что я обожаю именно мерлузу, – одному Богу известно.

Но тут я сделал классный дипломатический ход. Я не стал жрать эту мерлузу, а вызвал Старого Крыса и попросил немедленной аудиенции (тоже словечко будь здоров, да?!) у Королевы Крыс нашего района – Мадам. И уже через несколько минут получил официальное приглашение пройти к Мадам самым коротким путём для особо почётных гостей.

Я торжественно преподнёс Мадам этот кусище мерлузы и толкнул небольшую речугу по поводу несравненной мудрости Мадам и её истинно государственного мышления.

Старуха была в восторге и от моей речи, и от мерлузы и, глядя на меня откровенно блядским глазом, пожалела, что молодость её промелькнула так быстро…

– Хотя чем чёрт не шутит! – плотоядно ухмыльнулась она и даже попыталась потрогать меня ТАМ, между задними лапами.

Я тут же с перепугу сослался на кучу предотъездных дел – дескать, поездка в правительственные круги Вашингтона требует от меня невероятной подготовки, наплёл чего-то ещё с три короба и поспешил откланяться…

Утром Тимурчик нахально промотал школу и отвёз меня опять-таки в Манхэттен, но уже на Седьмую авеню рядом с Пятьдесят шестой улицей, к отелю «Веллингтон».

Там уже стоял огромный, фантастически красивый автобус, к сожалению, обезображенный эмблемой с изображением мчащейся тощей Собаки.

Автобус назывался – «Америка», а по его бортам, под этой скачущей дурой было написано «Нью-Йорк – Майами». Это Тимурчик мне прочитал.

Около автобуса аккуратными рядами стояли самые различные чемоданы. На тротуар их подвозили из глубины отеля на больших тележках два типа в лиловой униформе и с генеральскими фуражками на головах. Один – чёрный, второй – смуглый. Оба с радиотелефонами. Ну надо же! У нас в России это признак значительности, а тут швейцары и подносчики багажа с такими телефонами шастают…

В багажное отделение автобуса чемоданы загружал каким-то одному ему известным способом сам водитель этого автобуса, толстый Человек средних лет – Кевин Стивенc. Друг-приятель семьи Истлейк.

Я вообще заметил, что в Нью-Йорке очень много толстых Людей. Особенно среди чёрных Женщин и белых Мужчин.

Кевин Стивенc так обрадовался, когда увидел нас с Тимуром, что бросил к чертям собачьим погрузку чемоданов, затащил нас в автобус и заставил нас немедленно съесть по огромному куску яблочного пирога с кленовым сиропом! Приговаривая, что если его жена миссис Дороти Стивене узнает, что Тим не доел хотя бы маленький кусочек этого пирога, который она делала специально для него, – обида будет на всю жизнь!..

Мы смолотили пирог за милую душу, и только после этого Кевин снова пошёл загружать чемоданы.

Тут же из отеля «Веллингтон» под красно-золотой навес у главного входа стали кучковаться и шведские хозяева этих чемоданов – пожилые степенные ухоженные старушки с тщательно завитыми серебряными головками и старики в легкомысленных туристских шляпчонках, с мордами старых дровосеков и строительных рабочих.

Я попросил Тимурчика не говорить мистеру Стивенсу о моей способности вступать в Контакт. Безумно хотелось спать, а не трепаться всю дорогу с милым, но всё-таки посторонним мне Человеком. Ночь у меня была тяжёлая, с визитом к Мадам, с небольшими Кото-Крысными разборками, с назначением Хемфри временно исполняющим обязанности Старшего Кота на время моего отсутствия. Ну и так далее. Короче – спать хотелось дико!

Потом Тимур поцеловал меня в мою мохнатую щёку и пожал мне лапу, а я облизал всю его физиономию, носившую след остатков кленового сиропа. И мы распрощались. Тим ещё надеялся успеть к третьему уроку. Наврёт что-нибудь мистеру Хьюзу или, наоборот, скажет чистейшую правду и будет прощён.

Я забрался на последнее сиденье – Кевин сказал, что оно будет свободно, – и улёгся. Рядом был вход в автобусный туалет, а неподалёку стоял здоровенный пластмассовый ящик, набитый колотым льдом. А уже во льду было напихано невероятное количество банок с пивом, кока-колой и маленьких бутылочек с минеральной водой.

Я ещё слышал, как Кевин запирал багажные отделения, как без всякой суетни рассаживались по своим местам старенькие шведы, как Кевин подошёл ко мне и спросил:

– Ну как? Устроился?

И я, кретин, чуть не ответил ему: «Да, большое спасибо…» Но, слава Богу, вовремя спохватился и промолчал. Только хрипловато муркнул в ответ. И Кевин пошёл садиться за свой руль.

А вот когда мы уже тронулись и американская шведка-гид залопотала по-шведски монотонно и без продыху, я закрыл глаза и отрубился в первые же три секунды…

…И стал мне сниться совершенно реалистический сон – никаких кошмарных наваждений, никакой обычной фантастики. Всё предельно бытово и заземленно.

Всколыхнулись в моём спящем мозгу все запахи той Шуриной малюсенькой квартирки в Бруклине. И снова увидел я наши книги, наши вещи, наши картинки на стенках и по углам на полу, ибо стенок было меньше, чем наших любимых картинок и фотографий…

И наша замечательная, старая и раздолбанная, но очень заслуженная пишущая машинка, которая так удивила Рут Истлейк.

– Как?! – поразилась она. – Он до сих пор пишет на машинке?! А почему не на компьютере? Это же намного удобнее!..

Не хотелось мне при всех объяснять Рут, что сегодня в России интеллигентный Человек, который не нашёл в себе сил и способностей уйти в какой-нибудь прибыльный бизнес, не в состоянии купить себе компьютер: «никаких штанов не хватит»…

Всплыли в памяти слова Рут о фотографиях Шуры, и только сейчас, во сне, я понял, что Шура ей очень понравился!

Вот когда я вдруг на какой-то чужой, очень белой стене неожиданно увидел огромную фотографию Шуры в натуральную величину! В тяжёлой, выпуклой раме, словно Шура в окне сидит. Причём фотография вся цветная, а Шура ужасно бледный – ну просто-таки чёрно-белый!..

И вдруг я замечаю – дышит Шурина фотография!..

Вроде бы даже как-то виновато мне улыбается и пытается что-то сказать…

– Громче, Шурик! – кричу я ему. – Здесь плохо слышно…

Сплю ведь, а понимаю, что шум автобусного мотора, около которого я лежу в кресле последнего ряда, заглушает Шуру и меня…

– Я за тобой еду, Шура!.. – кричу я ему. – Я тебя обязательно найду! Не боись, Шурик, я их всех там подниму на ноги и поставлю на уши! (Ужасно мне нравилось это выражение!) Ты мне только скажи, что такое ОРАЛЬНЫЙ СЕКС?

А сам вдруг замечаю, что на фотографии Шура розовеет, удивлённо высовывается из рамы, опирается на неё локтями, словно в окне на подоконник, и так смущённо меня спрашивает:

– Боже мой, Мартышка… Где ты так нахватался?..

– Мы сегодня были в твоей квартире на Оушен-авеню в Бруклине, и мне об этом говорил Арни-Арон – Собак Хозяина твоего дома.

И замечаю, что вдруг стало очень хорошо слышно!.. Мотор, что ли, выключили? И трясти перестало…

Шура ещё больше краснеет на фотографии и так сбивчиво, неуверенно отвечает мне:

– Видишь ли, – Мартын… Дело в том… Ну, в общем, оральный секс – это одна из форм…

Но тут чувствую – кто-то меня за ухом чешет и голосом Кевина Стивенса говорит:

– Филадельфия! Стоим час. Писать, какать, кушать будешь?

Я перевернулся на спину, потянулся весь до стона, до хруста, весь врастопырку, зевнул и снова свернулся клубочком в кресле.

Вот как проснулся в Филадельфии, так и заснул до самого Вашингтона. Так что про Филадельфию ничего путного сказать не могу. «Америка глазами Кота» не получится…

Санкт-Петербург – Мюнхен – Нью-Йорк