В один из зимних вечеров кто-то из библиотечного начальства углядел эту рекламу на экране собственного телевизора, и на следующий дене Кот Хемфри был вышвырнут на улицу без выходного пособия.

С годами он падал всё ниже и ниже и вот теперь живёт в Квинсе и влачит достаточно жалкое существование опустившегося интеллигента…

…Но это я всё узнал потом, из личного разговора со стариной Хемфри после совещания.

Пока же я предложил нашей банде любыми способами войти в доверие ко всем Служащим и Хозяевам вышеперечисленных интернациональных заведений Девяносто девятой улицы.

Не обкрадывать их тайно, не вымаливать жалкие подачки, являясь перед ними в затрапезном, антисанитарно-немытом виде, трусливо зыркая по сторонам вороватым глазом и ползая на полусогнутых вдоль стены, источая помоечный запах…

…а входить в Заведение или Жилище Человека во всём блеске своей чисто вымытой шерсти и пушистости, с весело и гордо задранным хвостом, с ласково-снисходительным взглядом, заранее прощая Человечеству все Людские слабости!..

– Вот как нужно знакомиться, если вы хотите добиться хоть малейшего успеха в жизни! – сказал им я. – Но и этого может оказаться недостаточно. Прошло время, когда Люди просто умилялись присутствию Котика или Кошечки в своём доме. Теперь от Котиков Люди вправе потребовать ПОСТУПКОВ, которые им, Людям, покажутся полезными. Да, да! К несчастью, мир сегодня прагматичен. Ничто в жизни не даётся даром!.. Вы должны доказать свою необходимость там, где собираетесь бросить якорь и начать возделывать целину!..

Не скрою, я просто упивался собственным красноречием! Я понял, что в наше время стать Вождём – раз плюнуть: нужно просто насобачиться уверенным голосом поучать других и советовать им сделать то, чего ты сам никогда не делал и делать не собираешься. Другой вопрос – пойдут ли потом за тобой массы?.. Но на первых порах ты свой кус всегда успеешь открямзать!

Но это я не о себе. Я как раз предложил МЕТОДИКУ ПОСТУПКА на основании своего российского опыта.

– Вы берёте дохлую Крысу… – начал было я и поперхнулся. – Пардон! Ещё пардон!.. В нашем частном случае вы договариваетесь с любой союзнической Крысой, чтобы она притворилась мёртвой, осторожно берёте её за шкирку – храни Господь сделать ей больно, и несёте её хозяину облюбованного вами Заведения. И молча кладёте Крысу перед ним. С понтом – вроде бы вы её поймали только что у него в кладовке или ещё чёрт знает где… Дальше я вам гарантирую восторги Людей и мольбы о том, чтобы вы унесли Крысу. Вы с Крысой в зубах заходите за угол, прощаетесь с ней до вечера и возвращаетесь в Заведение, где вас кормят и умоляют остаться здесь навсегда! Всё. Отныне эта Крыса – ваш постоянный партнёр. Сработаетесь – будете вдвоём шустрить в этом доме, как вам заблагорассудится. Отныне вы – хозяева в этом доме! Но два-три раза в неделю вы со своим партнёром должны повторять этот маленький спектакль, чтобы Люди понимали, что теперь они без вас и дня прожить не смогут.

Ба-а-а-альших трудов стоило уговорить Крыс принять участие в этом эксперименте!..

Лишь после многократных обещаний, что Коты и Кошки напрочь подавят в себе всяческие опасные и вредные охотничьи инстинкты, только после, клятвенных заверений о последующем равномерном разделе добычи Крысы согласились на этот вариант.

Разбивка Котов и Крыс по партнёрским парам тоже стоила чудовищных усилий: для того чтобы обезопасить себя, Крысы требовали себе в партнёры небольших и слабосильных Кошек. В случае автоматического проявления природных Кошачьих наклонностей Крыса и сама была бы в состоянии справиться с Кошкой. Или с Котом.

Причём Крысы на роль «трупов» подбирались из бойцовской Группы охраны. Их вес, вид и передние резцы даже у бывалых Котов вызывали чувство озноба.

Мелковатые Коты и Кошки, отобранные Крысами себе в партнёры, вопили, что им не под силу таскать таких гигантов, и они требуют себе Крыс поменьше…

Короче говоря, репетиции мы начали только лишь через час.

Актёрское мастерство по изображению «трупов» Крысам преподавал Первый Советник Мадам – старый седой Крыс. Он так натурально играл, что мы все – и Коты, и Крысы, один раз жутко напугались! Нам почудилось, что старый Крыс действительно умер. Но, слава Богу, оказалось что он, изображая «труп», просто-напросто заигрался и заснул!..

Я взял на себя показ этюда приноса Крысы к Хозяину, предположим, мясного магазина. Хозяина играл пожилой потёртый Кот Хемфри из нью-йоркской Публичной библиотеки. Дай Господь, чтобы все Люди, торгующие мясом, были бы хоть наполовину так интеллигентны, как старина Хемфри!..

Во время репетиции между Котами и Крысами стояла непрекращающаяся ругань, а взаимные упрёки и обвинения в бездарности так и сыпались на головы как одних, так и других. И всё же!..

И всё же спустя ещё час мы достигли первых пристойных результатов!!!

Впервые за сегодняшнюю ночь я смог передохнуть…

О том чтобы разбудить меня утром, – не могло быть и речи!

Бедный Тимур даже совал мне под нос кусок свежайшей сырой мерлузы из корейского рыбного магазина, которую я за последние два дня полюбил на всю оставшуюся жизнь! Но тщетно…

Голос Тимура, умолявшего меня проснуться, ибо он опаздывает в школу, я слышал словно с другой стороны земного шара. Хотя и ощущал, как Тимур в отчаянии запихивает меня в свой рюкзак, но открыть глаза так и не смог…

Я дрых самым пошлым образом и по дороге в школу, и в школе, и поэтому ничего толкового о своём первом посещении американского учебного заведения сказать не могу.

Помню только неясный дикий шум и гам и странные, с моей точки зрения, запахи для детского учреждения, где явственно тянуло вчерашним алкоголем, дешёвой косметикой, самой разной жратвой, резиновой жвачкой всех сортов, сигаретами, каким-то наркотиком, откровенным сексом и, не поверите, даже оружием!..

Потрясённый столь НЕДЕТСКИМИ запахами, я сквозь глубочайший и вполне заслуженный сон пару раз приоткрывал глаза и слегка высовывался из рюкзака, но не увидел ничего особенного, что разительно отличало бы американскую школу от русской.

У нас за пустырём, напротив нашего с Шурой дома в Ленинграде, была почти такая же школа, и мы с моим соседом и корешем бесхвостым Котом-Бродягой иногда харчились там на кухне школьной столовой. Взяли мы эту кухню старым испытанным способом – на дохлую крысу.

В отличие от русской школы в американской были телефоны-автоматы, и девочки почти все были одеты, как мальчики. Никакой формы! Кто во что горазд…

В классе я сумел заметить своим осоловелым, полуспящим глазом, что мистер Хьюз, классный руководитель Тимура, оказался молодым парнем в джинсах, ковбойских полусапожках с разными медными блямками и заклёпками, клетчатой байковой рубахе, из-под расстёгнутого воротничка которой выглядывала белая майка, и в какой-то замшевой жилетке с бахромой из тоненьких полосок кожи. И сидел он в классе не на стуле за своим учительским столом, а прямо на столе, поставив свои башмаки с медными заклёпками на стул! И мне сквозь сон это очень в нём даже понравилось…

Я проснулся и хоть чуточку стал соображать только лишь в сабвее. Очухавшись, я обнаружил, что на шее у меня повязан какой-то зелёный бантик, а голова Тимура украшена старой зелёной шляпой. Обе щеки Тимура были разрисованы зелёными листиками.

А вокруг нас бесилась и вопила уйма пацанов и девчонок из Тимурова класса. И все они были разрисованы зелёной краской в цветочек, у всех были шапки, шляпы, косынки зелёного цвета, зелёные бантики в петлицах, а у некоторых девчонок даже волосы были зелёного оттенка! Даже мистер Хьюз, ехавший с нами, был в каком-то зелёном колпачке и с зелёными очками на носу.

А ещё я заметил, что наш Тимурчик, когда-то нахлебавшийся в России дерьма под самую завязку, а теперь самый храбрый, самый замечательный пацанчик, с которым я когда-либо сталкивался, – самый маленький в классе. Ну буквально все, даже самые плюгавые, были выше его на полголовы. То-то мне в порту тогда показалось, что ему лет девять, не больше!..

Я вообще-то раньше старался на Детей внимания не обращать. У Котов и Кошек с Детьми отношения обычно напряжённые. А тут вот столкнулся нос к носу с таким Тимуром и думаю – найду Шуру Плоткина, перееду к нему в какой-нибудь Бруклин или Бронкс, а Тимур останется в Квинсе. Вот как тут быть? Известно же, что далёкие расстояния для любви и дружбы – ужасно опасная штука!..

В это время к нам подсаживается такая смазливая деваха лет тринадцати, но уже с титьками и задницей вполне взрослого размера, облапывает нахально моего Тимурчика, хихикает и начинает шарить по нему своими лапами. И вроде бы в шутку лезет к нему в ухо своим языком!..

Мой Тимурчик как задышит, как задышит!!! Покраснел, как Государственный флаг Советского Союза, только вместо золотого серпа и молота у него на мордочке зелёный листок нарисован.

Отталкивает эту курву малолетнюю, бормочет: «Отстань, дура!..» А у самого голос срывается – вот-вот задохнётся от желания. И пипка у него (сам вижу!) ну просто на дыбы встаёт – сейчас его ветхие джинсики по швам разлетятся! Батюшки! Что делать-то, думаю?!

А та наседает на Тимура, подмигивает подружкам – дескать, посмотрите, как надо пацанов заводить! И своей наглой лапой с грязью под ногтями и облупленным маникюром на них же лезет прямёхонько к Тимуровой ширинке. А тот и без того уже трясётся, бедняга…

Всё, думаю, пора спасать парня! На хрен ему эта несвоевременная половуха?! Придёт время – пожалуйста. На здоровье. А пока…

Высунулся я наполовину из рюкзака да как шваркну выпущенными когтями по её наманикюренным пальцам! Она, конечно, в голос заблажила на весь вагон, а мистер Хьюз, их классный руководитель, посмотрел поверх зелёных очков на то, как она слизывает кровь со своих царапин, и так спокойненько-спокойненько говорит:

– Ну, вот видишь, Мэгги… Я же говорил тебе, что ты не всем нравишься. А ты мне не верила.

Ехать до Манхэттена пришлось долго, и мистер Хьюз напомнил своим ученикам, что такое День святого Патрика. Само собой, я тоже развесил уши…

Оказалось, что это знаменитый праздник ирландской культуры весны и возрождения. Возрождения чего – я не понял… Был там такой тип – миссионер Патрик, который приволок откуда-то в Ирландию какое-то там христианское учение – и стал самым уважаемым святым ирландского народа. Как Ленин в России. Это мне Шура ещё рассказывал со своей обычной усмешечкой.

Так вот, этот Патрик умел договариваться со Змеями и прогонял каких-то Злых Духов (которых, наверное, сам и придумал…) с помощью обыкновенного зелёного листочка клевера. Этот листочек и стал символом Ирландии. И в День святого Патрика каждый житель Америки – белый, чёрный, жёлтый, любой! – как бы становится ирландцем!.. Нарисовал листок клевера на роже, напялил зелёную шляпку – и ты уже натуральный ирландец. И сегодня этот праздник в Нью-Йорке отмечается уже в двести тридцать шестой раз!..

Когда мы наконец вылезли из сабвея прямо у Рокфеллер-центра и под предводительством решительного и весёлого мистера Хьюза рванули к углу Пятой авеню и Сорок шестой улицы, протиснулись сквозь тучу народа и заняли лучшие места в первом ряду у самого ограждения, по Пятой авеню уже шла замечательная процессия!

Видно мне было изумительно: задними лапами я стоял в рюкзаке за плечами Тимурчика, а передними опирался о его плечи. Тимур комментировал мне всё происходящее, а сзади нас, как самых маленьких, оберегал мистер Хьюз. Не давал нас толкать и заслонять вид на процессию…

Шли какие-то гвардейцы с барабанами и тоскливыми дудками – «волынками», как сказал мистер Хьюз. Шли полицейские, катились в зелёных колясках инвалиды всех войн, девочки из школы «Дрик Тауншип Дракон» в одних купальниках размахивали лентами и делали всякие гимнастические упражнения. А перед ними, с короной на голове и в норковой шубке, вышагивала «Мисс Нью-Йорк» Килин Криник!..

С целой свитой фальшиво веселящихся солидных дядечек руководящего типа шёл губернатор Патаки. В петлице его чёрного пальто красовался зелёный листок клевера. Неподалёку от губернатора, в одном пиджаке и зелёном галстуке, топал мэр Нью-Йорка Джулиани. И губернатор, и мэр махали нам руками, посылали воздушные поцелуи всем стоявшим за ограждениями, словом, вели себя как отцы родные…

За ними топали какие-то вопящие грымзы – ни одной хорошенькой! Несли плакат – «Англичане! Руки прочь от Ирландии!».

И всё вокруг было зелёным! У некоторых – даже уши…

Ах, как мне стало жалко, что Мой Шура Плоткин не видит всего этого. Стоял бы он сейчас рядом с нами…

Но тут же мне пришло в голову, что Шура к этому празднику отнёсся бы не с таким восторгом, который испытывали мы с Тимуром. Наверняка Шура ухмыльнулся бы и, естественно, если Тимура не было бы рядом, сказал бы открытым текстом:

– На хера попу гармонь, если есть колокола? Почему Америка должна праздновать День какого-то святого из Ирландии?! Где именье – где вода, где Ромео – а где Джульетта?.. У американцев своих поводов для веселья и праздников достаточно. Есть, есть во всём этом какой-то фальшак…

Я даже услышал привычные насмешливые Шурины интонации, даже его ироничную рожу увидел, чёрт бы его побрал!

И вдруг мне почудилось… И вдруг мне послышалось, как откуда-то издалека – ну совсем непонятно откуда – негромкий Шурин голос внутри меня проговорил с характерной его усмешечкой:

– Ты абсолютно прав, Мартышечка… Умница ты мой ненаглядный.

Я так заволновался, так задёргался, так стал крутить башкой и оглядываться, что даже мистер Хьюз всполошился, уже не говоря о Тимуре.

– Что с ним, Тим?! – спросил мистер Хьюз у Тимура.

– Что с тобой? – спросил встревоженный Тимур у меня.

– Всё… всё в порядке, – ответил я Тимуру по-шелдрейсовски.

– Говорит – «всё в порядке», – перевёл Тимур мистеру Хьюзу, и тот, приняв это за шутку, весело рассмеялся и погладил меня.

Но всё было совсем не «в порядке»!

Я понимал, что крутить головой и выискивать в толпе Шуру Плоткина – полнейший бесполезняк. Это был голос СВЫШЕ, из НЕВЕДОМОГО…

Но интерес к этому действительно странноватому для Америки празднику у меня вдруг иссяк и сменился на совершенно конкретную заинтересованность двумя типами, которых я неожиданно увидел совсем неподалёку от нас.

А увидел я двух здоровенных мужиков, прекрасно одетых, с золотыми кольцами на пальцах и золотыми цепочками на могучих шеях, которые когда-то, когда мы с Водилой ещё плыли из России в Германию, ночью в переполненном корабельном баре по приказу Бармена освободили место у стойки для моего Водилы. Правда, им для этого пришлось снять пьяного финна с высокого круглого табурета у стойки и вынести его вместе с его бутылкой из бара к чертям собачьим. И в тот вечер мы были очень даже признательны этим парням, так верно служившим Бармену.

Но уже потом, после Германии, когда я на несколько дней вернулся в Питер, перед самым моим отплытием в Америку, мой дружок, бывший Морской, а ныне обычный Береговой Кот Рудольф, проплававший с Барменом несколько лет по всем морям и океанам, рассказал мне, что именно эти два крепких паренька – один русский, другой немец – на глазах ошалевшего от ужаса Кота Рудольфа в упор расстреляли Бармена из длинных и тихих пистолетов…

Тимур… Вот чуткий зверёныш, стервец! Он сразу почувствовал, что я вздрючился. И спрашивает меня, как обычно спрашивают во всех американских фильмах, независимо от того, подвернул ли герой ногу или его разнесло взрывом на мелкие куски:

– С тобой всё в порядке?

– Тимурчик, – говорю, а сам по сторонам озираюсь. Мало ли!.. Одни мы по-шелдрейсовски чешем, что ли?! Бережёного Бог, бережёт. – Тимурчик, посмотри назад и чуточку влево. Но с понтом делай вид, что тебе всё до фени… Видишь двух мужиков в золоте?

– М-гу… – аккуратненько отвечает Тимур.

– Так вот, это – киллеры. Убийцы. Один – русский, второй – немец…

И в двух словах рассказываю всё, что я про них знаю.

– Спокуха! – Тимур автоматом переводит на блатной русский жаргон, но по-шелдрейсовски: – Счас мы этих сук обратаем. Век свободы не видать!..

И говорит мистеру Хьюзу по-английски:

– Сэр, мы не могли бы на секунду отлучиться?.

– Конечно! – говорит мистер Хьюз. – Только не надолго.

– Спасибо, сэр.

И мы с Тимурчиком смыливаемся. Тимур прокладывает дорогу сквозь толпу, прилипшую к ограде, а я ни на секунду не выпускаю из виду тех двух жутких Типов. И прошу Тимура пройти мимо них как можно ближе. Что Тимурчик и делает. А я прекрасно чувствую, как от одного из них аж прямо в нос шибает пистолетом!.. Да и от второго, кажется, тоже оружием потягивает…

Подгребаем к здоровенному полицейскому, обвешанному всеми примочками с головы до ног, и просим его отойти в сторонку. А он наклоняется к нам сразу же и говорит без запинки:

– Туалет за углом Сорок шестой в Китайской закусочной «Панда» в глубине зала влево от стойки первая дверь направо.

– Сэр, – негромко говорит Тимур и оглядывается по сторонам – не слушает ли его ещё кто-нибудь. – Я Тим Истлейк. Моя мама – сержант полиции Рут Истлейк. Сто двенадцатое отделение в Квинсе. Телефон…

И с ходу диктует полицейскому служебный телефон Рут. И на всякий случай домашний. И говорит:

– Это для того, чтобы вы могли меня проверить. Но дело в другом. Посмотрите, сэр… Вон туда! Видите тех двух джентльменов? Левее смотрите. Видите?..

– Да. Это Аль Капоне и Джо Валлачи? – смеётся полицейский.

– Нет. Это убийцы. Один – русский, второй – немец. Они недавно прибыли сюда из Европы…

– О'кей. Постойте рядом и помолчите.

Полицейский нажал на кнопку своей рации и что-то тихо забормотал. Помолчал, послушал и снова забормотал. Мы расслышали только два его слова – «сержант Истлейк».

Мы даже и сообразить не успели, как откуда-то, словно с неба, около нас появились трое высоких парней, размалёванных зелёными листиками клевера, и пожилой толстяк в зелёной шляпе и куртке с капюшоном…

– Это ты – Тим Истлейк? – спросил Толстяк.

– Да, сэр.

– А кота твоего зовут Мартин?

– Да, сэр, – ответил Тимур, не поправив Толстяка. Тот откинул полу куртки, показал нам полицейский жетон у пояса и спросил:

– Откуда у тебя эти сведения? – И Толстяк незаметно повёл подбородком в сторону тех двух Типов.

– От одного моего русского друга, сэр.

Толстяк посмотрел на размалёванных парней и спросил у них:

– Ну что? Возьмём в разработку?..

– Да надо бы, – сказал один парень.

– А потом опять – мордой об стол!

– Не исключено, – заметил второй.

– Ох, боюсь, что ты нас сильно подводишь, сынок, – сказал Толстяк Тиму.

– Но на всякий случай… – медленно проговорил третий.

– Учтите, сэр. Они оба вооружены, – говорит Тим Толстяку.

У всех пятерых – полицейского, трех парней и Толстяка – сразу ушки топориком!

– Откуда это тебе известно?! – спрашивает Толстяк.

– От него, – говорит Тимур и показывает на меня.

– Тебя мама никогда не водила к психиатру? – спрашивает Толстяк и протягивает ко мне руку, чтобы почесать меня за ухом.

Я ка-а-ак разину пасть на него, ка-а-ак покажу ему клыки – он сразу руку отдёрнул, засранец! Как он смел так разговаривать с Тимуром?! Ни хрена не петрит в науке, тупица толсторожий, а ещё и хиханьки строит… Жлоб с деревянной мордой!

– Ол райт, ол райт!.. – примирительно говорит Толстяк. – Я потом перезвоню твоей матери. Она просила тебя не задерживаться в Манхэттене и немедленно возвращаться домой. У неё что-то там для вас есть…

В животе у меня даже ёкнуло: неужели Рут нашла Шуру?! Я так засуетился, задёргался в своём рюкзаке, так разнервничался, что чуть оттуда не выпал! Толстяк удивился, спросил у Тимура:

– Он что, понимает, о чём мы говорим?..

– Он всё понимает, сэр. Он и опознал тех Типов!

– О ч-ч-чёрт!.. Идти на задержание без единого доказательства, да ещё и по наводке КОТА!.. Большего идиотизма я никогда себе не позволял…

– Вменим незаконное ношение оружия, – говорит один парень.

– А ты убеждён, что оно у них есть?! – взъярился Толстяк.

– Но Кот же говорит!

– Ты себя слышишь, псих?! «Кот говорит»!!! Ты в своём уме? Ладно, чёрт с вами – попробуем. Скорее всего уже завтра меня вышибут из полиции, и я получу вполне пристойную пенсию… А вы, Пинкертоны чёртовы, марш отсюда!

Он не позволил нам даже посмотреть, как этих типов будут задерживать. Сказал, что по телику мы можем увидеть в любом полицейском сериале типа «Хантера» подобную акцию, только намного эффектнее. И приказал здоровенному полицейскому проводить нас до сабвея.

Мы предупредили мистера Хьюза, что уезжаем, и действительно уехали…

Спустя ещё час мы, как сумасшедшие, уже мчались по Кингс-хайвей в Бруклин на нашем «плимуте».

Коллега Рут из Бруклинского отдела полиции сержант Барри Грант, кажется, отыскал Шурины следы! Не самого Шуру – его никто не видел уже несколько дней, – а лишь дом и квартиру, где Шура мог якобы проживать…

Сейчас сержант Барри Грант и хозяин дома, который сдавал эту квартиру (возможно…) Шуре, ждут нас в Шипсхед-бей на углу Оушен-авеню и авеню Зет.

Ждут, чтобы в нашем присутствии вскрыть квартиру и…

Тут Рут запнулась. На мгновение она растерянно посмотрела на нас с Тимуром, а потом решительно и жёстко продолжила:

– Вы оба достаточно навидались в своей жизни. А я чуть ли не ежедневно сталкиваюсь по работе вообще чёрт знает с чем. Поэтому я не буду с вами сюсюкать. Вполне вероятно, что мы найдём там уже полуразложившийся труп. К несчастью, одинокие молодые эмигранты в первые же два-три месяца не выдерживают груза рухнувших надежд, унизительности иждивенчества начального периода, языковой немоты… Эти фудстемпы – талоны на питание, почти полная изоляция, это крушение всей прошлой жизни… Очень, очень часто, особенно люди интеллигентные, кончают жизнь самоубийством…

– Нет!!! – завопил я в полной панике. – Нет!.. Он ждал меня! ОН МЕНЯ ЖДАЛ!!! ОН ЖДАЛ МЕНЯ ЖИВОЙ, ОН ЖИВ И СЕЙЧАС!.. Я же его недавно слышал… Может быть, он болен… Мне кажется, что он ГДЕ ТО болен. Или куда-то уехал… Далеко. Потому что его было очень плохо слышно…

Никакого рюкзака – я просто сидел на коленях у Тимура, и мы оба были пристёгнуты к сиденью одним ремнём безопасности. Но для верности Тимур сильно прижимал меня к себе руками, и я всё время слышал, как стучит его сердце.

– Мамочка! Мамуленька!.. Ну что тебе стоит?! – умолял Тимур. – Пожалуйста, поставь на крышу свою полицейскую мигалку, вруби сирену!..

Но Рут ответила категорическим отказом:

– Остановят за превышение скорости – покажу полицейский жетон. Не остановят – слава Богу! А ездить с мигалкой и сиреной, когда все видят, что в машине сидит вполне благополучный ребёнок и Кот с мордой гангстера – элементарное свинство!.. Называется – использование служебного положения в личных целях. А ты, Мартын, немедленно прекрати истерику и возьми себя в лапы. ЕСЛИ ОН ЖИВ, мы его найдём. Это я тебе обещаю!

А потом Рут обозвала нас с Тимурчиком двумя юными русскими форменными идиотами. Потому что мы всё время Плоткина называли – «Шура», «Шура», «Шура», когда он вовсе никакой не Шура, а Александр! Она, Рут, понимает, что существуют укороченные и ласкательные имена: Роберт может называться – Бобби, а Уильям – Билли. И, слава Господи, Рут догадалась сегодня спросить у мистера Бориса Могилевского, как по-русски могут ещё называть Шуру. И ответ был ошеломляющим – АЛЕКСАНДР!..

Так что мы сами, Тимурчик и я, затруднили работу по поиску единственно необходимого нам «Плоткина».

И тут мы подъехали к этому дому…

У входа в палисадник нас встретили трое – сержант полиции Барри Грант – высокий, тощий человек, потрясающе непохожий на полицейского, хозяин этого трехэтажного «билдинга» – старый еврей лет семидесяти пяти и его С’обак, абсолютно повторивший внешность своего Хозяина. Казалось, что старый еврей и его С’обак – близнецы с разницей в возрасте не более трех лет в пользу С’обака.

Еврей-С’обак тут же потянулся носом ко мне, и хотя мне было не до него, я всё-таки принял оборонительную стойку.

– Не задирай хвост, сынок, – сказал мне этот удивительный С’обак по-нашему, по-Животному. – Я не ссорюсь ни с Котами, ни тем более с Кошками. Будет время – объясню почему. А сейчас – к делу. Слушай, что Мой будет говорить…

– …очень, очень милый молодой человек… – уже говорил Хозяин Собака и Дома. – Такой культурный… Из Петрограда. Столько книжек привёз!.. Я же беру с него всего триста пятьдесят долларов… Зачем ему столько книжек?..

– Кто-нибудь из вас сможет опознать по вещам интересующего вас Человека? – негромко спросил сержант Грант у Рут.

Рут посмотрела на меня. Я ей кивнул.

– Да, конечно, – с лёгкостью ответила Рут.

– Мы хотели бы осмотреть квартиру, – сказал Грант старому еврею. – У вас есть запасные ключи?

– Интересный вопрос. А почему у меня не должно быть запасных ключей? Идёмте.

И мы все потопали на второй этаж. С’обак на своих старческих, подагрических ногах поплёлся за нами следом.

А мне и в квартиру уже не нужно было заходить! Я уже здесь, на лестнице, почувствовал Шурины запахи!..

Ноги у меня подкашивались от волнения и страха, я принюхивался изо всех своих сил, стараясь уловить хотя бы малейший запах самого страшного…

Но нет. Пахло Шурой, пахло НАШИМИ книгами и фотографиями, Шуриной одеждой… Пахло, в конце концов, МНОЙ!!! Моими запахами, которые не выветрились из Шуриной жизни даже за эти несколько месяцев…

Как только старик открыл ЭТУ квартиру, то все тончайшие оттенки запахов, которые я почувствовал ещё на лестнице, обрушились на меня такой мощной волной, что я, не помня себя, словно в бреду заметался по совершенно незнакомой мне маленькой американской квартирке среди родных и близких мне НАШИХ ленинградских вещей!..

Уйма картонных коробок с книгами стояли повсюду, почти до потолка. Какие-то были уже распакованы. Валялись и уже висели на стенах масса наших любимых фотографий, рисунков, карикатур на Шуру, на меня с Шурой и пара картинок масляными красками… Всё это в разные времена было подарено нам с Шурой нашими знакомыми и Шуриными собутыльниками-художниками…

Над каким-то чужим диванчиком висела самая лучшая моя фотография величиной с кухонный поднос. Года три тому назад Шура снимал меня на нашем пустыре. Истратил целую плёнку, а потом мы вместе с ним отбирали лучший снимок из контрольных отпечатков, которые ему сделали в лаборатории одной газеты. Там же потом отпечатали и этот здоровенный портрет.

– Ёлки-палки! – вскричал в восторге Тимур. – Это же ты, Кыся! Ты, ты, ты!.. Ну, отпад!!!

Все тут же посмотрели на меня. Еврей-С’обак даже зашёл сзади и понюхал у меня под хвостом, словно хотел убедиться, что на фотографиях изображён именно я. Но почему таким способом?…

– По-моему, это то, что мы ищем, – сказала Рут сержанту Гранту, показывая на мои фотографии вместе с Шурой. – Мне кажется – здесь никаких сомнений!.. Это то, что нам нужно…

И несмотря на своё собственное смятение души, граничащее с помешательством от тревоги и радости, я вдруг заметил, что Рут Истлейк – сержант американской полиции тридцати трех лет от роду, мать русского мальчика Тимура, одна из самых красивых Женщин светло-шоколадного цвета, которые когда-либо встречались мне в жизни – с очень пристальным вниманием и совершенно не полицейским интересом разглядывает Шурины фотографии, висящие на стенах и валяющиеся на письменном столе рядом с НАШЕЙ пишущей машинкой…

Надесь, что заметил это только я!.. Рут проявляла к Шуреным фото такое истинно Женское любопытство, что в моей башке неожиданно вдруг что-то сместилось, будто я перешёл в некое совершенно иное состояние, словно-заглянул туда, куда, кроме меня, никто не имел права вторгаться. И тогда во всю стену рядом с моей фотографией вдруг повисло совсем уж гигантское фото! А на нём…

…ПУСТЫННЫЙ ЖЁЛТЫЙ ПЛЯЖ, БЕСКРАЙНИЙ ОКЕАН… И НА ТЁПЛОМ ПЕСКЕ, ОБНЯВШИСЬ, СИДИМ МЫ ВСЕ ЧЕТВЕРО – РУТ, ШУРА, ТИМУРЧИК И Я… А НЕПОДАЛЁКУ, В СТОРОНКЕ, СКРОМНЕНЬКО ЛЕЖИТ ТА – ПУШИСТАЯ, БЕЛЕНЬКАЯ, ИЗ КВИНСА. А ВОКРУГ НЕЁ ПРЫГАЮТ НЕСКОЛЬКО МАЛЕНЬКИХ КОТЯТ МОЕЙ МАСТИ, РОЖДЁННЫЕ С УЖЕ ЗАРАНЕЕ РАЗОРВАННЫМИ ЛЕВЫМИ УШКАМИ. НУ СОВСЕМ КАК У МЕНЯ!..

…Уже в следующую секунду эта прекрасная, фантастическая картина исчезла, и я услышал всего лишь вторую половину фразы, сказанную старым евреем – хозяином этого дома:

– С тех пор как мистер Плоткин несколько дней тому назад уехал кого-то там встречать, мы его больше не видели.

– Абсолютно точно, – подтвердил мне его С’обак по-Животному.

– Слушайте, Барри! – обратился старик к сержанту Гранту. – Может быть, он уехал в Вашингтон? В конгресс?..

– Вполне может быть, – по-Животному сказал мне его С’обак.

– Верно, – согласился с ним сержант Грант. – Месяц тому назад мы получили запрос из Вашингтона на мистера Плоткина. Конгресс Соединённых Штатов интересовался его адресом…

– Я таки вспомнил! – сказал старик. – Мистер Плоткин при мне звонил туда одному конгрессмену и обещал приехать, как только он встретит кого-то из Петрограда…

– Из Петербурга, – поправил его Тимур. – На худой конец – из Ленинграда.

– Для меня «худой конец» начался в Петрограде, детка. С тех пор я и живу здесь. – И старик погладил Тимура по голове.

Я будто знал, что Вашингтона мне не миновать!.. Недаром ещё на первой Котово-Кошачьей сходке я упомянул об этом. Заявление слегка отдавало пижонством, но я уже тогда предчувствовал этот «вояж», как говорил Шура, когда куда-нибудь уезжал.