Как и положено – зарыл, забросал комочками мёрзлой земли и ещё чем-то, что под лапу попалось, вылез из-под автомобиля и стал приводить себя в порядок. Почистился, умылся, прилизался, размял когти и только было собрался к «своему» дереву, как вдруг увидел, что рядом со мной сидит грязно-беленькая Кошечка и в упор смотрит на меня во все свои зелёные глазки.

То, что она была ГРЯЗНО-беленькая, я и в темноте увидел. Мало ли я встречал уличных, ничейных, бесхозных Кошек на своём жизненно-половом пути?!

Короче, я посмотрел на неё, она не отвела своего взгляда от меня, и уже через пять секунд мы трахались как сумасшедшие!..

Несмотря на свою неухоженность, техникой секса она владела безукоризненно! Правда, сквозь стоны наслаждения всё время приговаривала и варьировала на все лады одну и ту же фразу:

– А тебе Вагиф разрешил?.. Ты спросил у Вагифа?.. Господи, что скажет Вагиф?.. Я так боюсь, что Вагиф будет против!..

Не скрою, мне это изрядно мешало, но я подумал: в конце концов, в Америке я трахаюсь впервые, и вполне вероятно, что у НИХ это особый национальный обычай – во время траха бормотать вот такие присказки…

А национальные обычаи страны, в которой я сейчас нахожусь, я просто обязан соблюдать и уважать!

Мне же не мешало перетрахать в Германии невероятное количество немецких Кошек, хотя они, несмотря на обилие эротических изданий и секс-телепрограмм, почти всегда во время ТРАХПРОЦЕССА спрашивали недовольными голосами:

– Ты скоро кончишь? Ну сколько можно?.. Спать же хочется.

Наши, российские, боясь лишний раз забеременеть, обычно вопят:

– Только не в меня! Только не в меня!..

Каждое государство имеет свои сексуально-национальные особенности. Поэтому я старался не обращать внимания на стенания моей Первой Американской Партнёрши, всё время повторявшей одно и то же, явно восточное имя – Вагиф.

У меня даже мелькнула мысль – может быть, здесь так называют некое Божество, покровительствующее американским Котам и Кошкам во время их соития…

Кончил я достаточно обильно и бурно. Сказалась невозможность сойти на берег в канадском порту Сент Джонс из-за Крыс, как утверждал мистер Чивер – «величиной с поросёнка».

– И что же это за Вагиф? – лениво спросил я, снова приводя себя в порядок.

Грязно-беленькая Кошечка, нафаршированная мной минимум семью котятами в будущем, изумлённо посмотрела на меня и еле вымолвила:

– Ты не знаешь Вагифа?!

– Не-а, – легкомысленно ответил я, уже взбираясь на дерево.

– Ой-ой-ой… – только и сказала моя Первая Американочка.

Когда я перепрыгнул с дерева на наш подоконник и просунул голову в кухню-столовую, то сразу увидел Рут, стоящую у окна со встревоженным лицом. На её плечи была наброшена короткая тёплая полицейская куртка с меховым воротником.

– Чёрт побери! Где тебя носило?! – обеспокоенно спросила она. – Оттуда ещё такой холод… Я уже не знала, что и подумать!

– Пока искал подходящее место, пока то-се, пятое-десятое… – уклончиво ответил я. – А чего ты разнервничалась? Что со мной, взрослым Котом, могло случиться?

– Да что угодно! Это Нью-Йорк – банды брошенных и одичавших Котов и Кошек, бродячие собаки!.. Полчища крыс, от которых вообще спасения нет! Разные маньяки, обожравшиеся наркотиками. Уж за восемь лет работы в полиции я такого насмотрелась, что… Могу тебе по секрету сказать, что я вопреки всему тому, чему меня учили в университете и в Полицейской академии, собственноручно снабдила Тима телескопической полицейской дубинкой, чтобы он хоть как-то мог себя защитить. Это было абсолютно непедагогично, но мне наплевать на всю педагогику мира. Мне мой ребёнок дороже!..

Рут решительно опустила окно и сбросила тёплую куртку на стул:

– Идём к Тиму. Я там тебе уже всё приготовила.

Невысокая, но широкая картонная коробка, сохранившая неясные вкусные запахи, была выстелена старым одеяльцем, сложенным по размерам коробки. Рядом стояла пластмассовая плошка с чистой водой.

Эта коробка с одеяльцем ну точь-в-точь повторяла мою Старую ленинградскую коробку с одеялом, в которой я спал первые три года – всё своё детство и отрочество, пока окончательно не переселился в любимое кресло Плоткина.

Шура называл ту коробку с одеялом – «Лежбище Котика»…

Я благодарно потёрся рваным ухом о ноги Рут, попытался мурлыкнуть, но, как обычно, ничего, кроме хриплого мява, у меня не вышло. Однако моя благодарность была понята и принята, и, пожелав мне спокойной ночи, Рут затворила за собой дверь.

Впрыгнул я в коробку, улёгся, устроился там, ещё какое-то недолгое, наверное, время прислушивался к сонному сопению Тимура, а потом…

…а потом смотрю – Шура Плоткин лежит!.. На таком высоком каменном столе…

И у него на ноге, у самой ступни, картонный номерок привязан.

А вокруг на таких же столах лежат, кажется, Люди. Только уже прикрытые простынями. И тоже с номерками на лапах… То есть на ногах. И вроде бы все они уже мёртвые…

А Шура – живой, слава Богу. Но ничем не прикрыт, в одной рубахе белой и без воротника…

Я оглянулся – огромный зал с высоченными окнами. Пустой. И столы с накрытыми фигурами. По стенам изморозь, на окнах – лёд, на полу – лёд… Мне к Шуре никак не подойти! Я рвусь к нему и вниз соскальзываю… Скольжу, скольжу, царапаю лёд когтями, еле-еле продвигаюсь!..

– Шура!.. – кричу я. – Шурочка, это я – Мартын! Сейчас я доползу до тебя!.. Лежи, лежи, не нервничай…

А Шура мне так спокойненько-спокойненько и говорит:

– А я и не нервничаю. С чего это ты взял? Доползёшь так доползёшь, нет так нет. Какая разница?

«Господи!.. Что он говорит?!» – думаю.

А сам ползу по льду, когти срываются, и почему-то надо всё время вверх ползти! И зацепиться не за что… И я скатываюсь назад. И снова ползу вверх!..

– Ты бы накрылся чем-нибудь, Шурик! – кричу я ему. – Холодно же!..

– Мне накрываться нельзя, – отвечает Шура и поднимает подол рубахи.

А на груди у него – от горла чуть ли не до пупа – страшенный, ну просто кошмарный шрам! И зашит он через край, как Шура когда-то зашивал дырки на своих носках. Только шрам зашит не нитками, а какими-то толстыми верёвками с большими узлами… И всё это в запёкшейся крови. И концы верёвок, грязные, пересохшие, царапают его по телу, а из царапин сочится свежая кровь!..

– Мамочки родные!.. – в ужасе кричу я. – Что же это?!

А Шура так усмехается и говорит:

– Да так… Здесь, в Америке, старичок, это плёвое дело – сердце из меня вынули. Сейчас жду замены. У нас бы мне его с корнем выдрали, а здесь мягонько так, почти безболезненно.

Я в панике оглядываюсь на соседние столы, на тела, закрытые простынями, и спрашиваю:

– А это кто, Шурик?..

– А это разные… Кто не дождался нового сердца, кто замены не перенёс.

Я-то в этом во всём ни хрена не понимаю, знаю только, что Живое без сердца жить не может… И понимаю, что я сейчас обязан во что бы то ни стало что-то предпринять! А что – понятия не имею…

Шура, видать, просёк моё смятение и так успокаивающе говорит мне в обычной своей манере:

– Не боись, Мартышка! Всё будет – нормуль. Я тоже поначалу трусил, а теперь понял – оказывается, можно и без сердца. В чём-то даже удобнее – никого не жалко, никто тебе не нужен…

А я всё, дурак, лезу и лезу наверх по гладкому льду…

– И Я тебе не нужен?! – шепчу я обессиленно и скатываюсь по ледяной горке куда-то вниз, вниз, вниз…

Слышу, Шура оттуда сверху усмехается и говорит мне:

– А это как у тебя с хеком, Мартынчик. Долго не ел. Отвык. За это время попробовал рыбки. А оказалась лучше хека раз в сто! Так и с нами – сколько мы с тобой не виделись? Несколько месяцев. Я вот тоже раньше думал – как это я смогу без тебя прожить?.. А выяснилось, что могу. И очень даже неплохо.

– Шура… Шурочка!.. Я же к тебе через весь мир добирался!.. – бормочу я и плачу, плачу, плачу…

А Шура так вежливо-вежливо говорит мне:

– Извини, старичок, но это уже твои проблемы.

И тут я понимаю, что мне никогда не взобраться по этой ледяной горке, никогда не приблизиться к Шуре!.. Вот теперь уже просто нет сил.

И вижу, несётся на меня «Собачья свадьба» – Кобелей штук десять, и эта мерзкая Сучка впереди всех! И ни одного деревца рядом, куда можно было бы влезть, ни одного подвала, куда сигануть, спрятаться, скрыться…

Сейчас, сейчас эта оголтелая свора разорвёт меня на куски! Я уже чувствую их вонючее дыхание на своём носу и уже откуда-то знаю, что эту Суку зовут почему-то Котовым именем – ВАГИФ.

… – Шура-а-а-а!!! – кричу я истошным шелдрейсовским голосом. – Спаси меня, Щура!.. Помоги мне!.. Помоги…

А откуда-то сверху раздаётся холодный Шурин голос:

– Старик, я же тебе сказал – здесь каждый свои проблемы решает сам.

– Помоги, Шурик… – беззвучно кричу я и понимаю, что это мой последний крик на этом свете…

…Меня явно кто-то поднимает. Открываю глаза – ни хрена не сообразить. Поворачиваю голову – Тимур!

Сидит в своей пижаме на полу и вытаскивает меня из коробки. Прижимает к себе и шепчет:

– Мартынчик, Кысинька… Ты чего? Хочешь, я маму позову?..

Тэк-с… Значит, мне всё это приснилось? Господи, ну надо же, чтобы такое причудилось! Гадость какая…

Понимаю, что это был всего лишь сон, а на душе чего-то так мерзко, так себя жалко, что и не высказать! Я наспех лизнул Тимура в щёку – ребёнок всё-таки – и спрашиваю его:

– Ты-то как здесь оказался? Тебе же спать нужно.

– Я и спал, – обиженно отвечает Тимур и кладёт меня обратно в коробку. – А когда ты начал кричать, я и проснулся. У тебя задние лапы так тряслись – просто ужас! А передними, ты посмотри, что ты сделал…

Показывает на внутреннюю сторону коробки, а она вся в клочья когтями изодрана!

– Ты так жалобно мяукал, – говорит Тимур.

Я уже совсем пришёл в себя. Только голова очень болела.

– Ладно тебе фантазировать, – говорю. – Я только Котёнком мяукал. И то всего месяца четыре. От силы – пять. А с тех пор…

– Нет, мяукал! – настырничает Тимур. – Я же слышал! Ты спал и мяукал, а я смотрел на тебя и слушал. Может, ты во сне в детство вернулся? У меня так очень часто бывает.

– Может быть, может быть… – говорю. – Мне теперь кажется, что может быть всё. А теперь послушай совета старшего – ложись-ка в постель. Ночь на дворе.

Тимур прыгнул к себе под одеяло и говорит мне оттуда:

– Идея! Залезай ко мне в кровать. Тут как раз две подушки. Чего тебе там одному? А то ты какой-то дёрганый, нервный. Давай лезь ко мне.

Я сел, почесал в затылке задней лапой и пошёл спать к Тимуру.

Хотел было я его спросить, кто такой Вагиф, или что это, а он на меня лапу… то есть руку забросил, придавил меня и сразу заснул. Я покрутился малость и тоже задрых. И больше мне до утра, слава Бoгy, ни хрена не снилось.

– «Ребята! Когда проснётесь, обязательно позавтракайте. Оставляю вам пять долларов. Надеюсь, хватит. Закончите свои дела, сразу же заезжайте ко мне в участок. Я буду там весь день. Может быть, сумею освободиться раньше – привезу вас домой на машине. Тим! Не забудь слегка подогреть молоко Мартыну. Холодное не давай – вредно. Мама», – читал мне Тимур записку, оставленную Рут на столе в кухне.

– Она настоящий полицейский? – спросил я Тимура уже за завтраком.

– А ты думал! Будь здоров ещё какой!.. Называется – «сотрудник по связям с общественностью».

– А почему я не чувствую запаха оружия в доме? – удивился я.

– Потому что оружие она оставляет на работе. В специальном сейфе. Поедем за ней – я тебе всё там покажу. Я в этом участке знаешь сколько раз был?! Меня там все знают!

Я вспомнил русских милиционеров, немецких полицейских – даже когда они были не в форме, а в обычных шмотках, от них всегда пахло оружием. И я сказал об этом Тимуру.

– Ей не обязательно таскать с собой «пушку», – ответил Тимур. – Она уже год вкалывает специалистом-психологом в общине бухарских евреев нашего района. А там в основном – сплетни. Разборки – редкость. И вообще… Кыся! Кончай жрать, поехали! Нам ещё до Нью-Джерси добираться часа два.

Опять из-за этого проклятого рюкзака и уже ненавистного мне мэра Нью-Йорка Рудольфа Джулиани, запретившего перевозку домашних животных в автобусах и метро (здесь это называется – сабвей), я опять ни хрена не увидел Нью-Йорка!..

Пока шли от дома до сабвея, я уже что-то посмотрел. Даже узрел небольшой магазинчик, исторгавший поразительный букет запахов – рыбы и мяса, сладостей и, фломастеров, копчёных колбас и презервативов… Это я называю только знакомые мне запахи! Но самое забавное, что вывеска на магазинчике была, кажется, написана по-русски. Я хоть и не умею читать, но хорошо знаю русские буквы, которых нет в остальных языках. Так вот там, сдаётся мне, почти всё было написано на русском. И потом я вспомнил, как Рут ночью обронила фразу, что Тим шляется в какие-то русские магазинчики и треплется там по-русски.

Да! Самое главное!.. Когда мы выходили из дома, до меня донеслась такая мощная концентрация Котово-Кошачьих запахов, которая могла идти от одновременного скопления моих коллег и дальних родственников числом не менее пятидесяти! Причём запах этот был не случайной компашки, а устойчиво отлаженного коллектива, обитающего в районе этого дома с незапамятных времён.

Я ведь и ночью, когда «пользовал» ту самую беленькую Кошечку-грязнульку, чувствовал этот запах. Но то ли был вымотан до предела предыдущим днём, то ли, «находясь в Кошке», перестаёшь на всё остальное обращать внимание, но такой Силы запаха я не ощутил. А тут – будто по носу шарахнули! Интересненько…

Да, так вернёмся к мэру Нью-Йорка Рудольфу Джулиани.

Как истинный житель Нью-Йорка и Прирождённый Горожанин, Тимур повесил на мэра ещё кучу всяких претензий: проезд в метро, мерзавец, повысил до полутора долларов!.. Вместе с губернатором Джорджем Патаки заставил Финансовый комитет Управления пассажирского транспорта Нью-Йорка и Нью-Джерси – место, куда мы сейчас направляемся и куда иначе, как через туннели под Гудзоном или по мостам, не проедешь, – поднять плату за проезд этих мостов и туннелей с шести долларов до семи! Правда, в оба конца…

– Это ещё хорошо, что мама служит в полиции! – возмущённо воскликнул Тимур вслух по-русски. – Им там каждый год выдают такой специальный пропуск на машину, и она как сотрудник полиции в любое время дня и ночи может поставить машину где хочет! И бесплатно ездить через эти мосты и туннели. Сколько хочет. Пропуск этот каждый год другого цвета… В прошлом году, к примеру, был красный, в этом – зелёный…

Но самое страшное обвинение Рудольфу Джулиани Тимур предъявил за то, что тот из-за своей «вонючей демократской показухи» прошёлся вместе с гомосеками и лесбиянками на традиционном городском параде!

– С кем, с кем?.. – переспросил я, не видя ничего предосудительного в каких-то традиционных парадах. – С кем, ты сказал?

– Ну, с педрилами! – злобно прошипел Тимур. – С мужиками, которые в задницу друг друга… Понял? И с бабами, которые лижутся!..

Какое-то время, пока Тимур мне рассказывал про повышения цен в Нью-Йорке на транспорт, я полагал, что он всё это говорит «с чужого взрослого голоса».

Последнее обвинение мэру Нью-Йорка этот двенадцатилетний русский американец с татарским именем решительно и жестоко предъявил СВОИМ СОБСТВЕННЫМ ГОЛОСОМ. Тут он, к несчастью, обладал и страшным трагическим опытом, и неотъемлемым правом рано повзрослевшего Человека.

– Правда, он не антисемит, как некоторые, – уже мягче сказал Тимур, будто за это кое-какие грехи он прощал мэру Нью-Йорка Рудольфу Джулиани.

И, наивно представив себе, что я, прожив шесть лет бок о бок с Шурой Плоткиным, мог не знать, что такое «антисемит», Тимур добавил:

– Тут надо быть справедливым – он не против евреев, а за…

Мне так осточертело сидеть в этом тесном рюкзаке, что я был счастлив, когда мы вылезли из метро в Манхэттене на Сорок второй улице и какое-то время ждали автобуса на Нью-Джерси.

Мой «Академик Абрам Ф. Иоффе» стоял в порту Элизабет у четвёртого контейнерного причала, и хоть я понимал, что всё фантастическое несбыточно, но никак не мог отогнать мысль, что Шура всё-таки явился в порт, нашёл Моё судно и сейчас сидит у Мастера в его каюте, и они в ожидании меня неторопливо потягивают неразбавленный «Джек Дэниельс» со льдом из широких квадратных стаканов. Эти стаканы буфетчица Люся когда-то купила на свою нищенскую валютку в Марселе в подарок Мастеру…

Навыдумывал я себе такую картинку и почти поверил в её реальность. От этого опять задёргался, занервничал, засуетился. Если вообще можно засуетиться в тесном рюкзачке с моими габаритами. Поэтому в ожидании автобуса я нахально высунул голову из рюкзака и несколько раз глубоко вдохнул несвежий, но холодный воздух Сорок второй улицы. Помню, у Шуры Плоткина ещё книжка такая была про эту улицу. Называлась «Сорок вторая параллель».

Тимур – вот чуткий чертёнок!.. – моё состояние прочувствовал моментально. Даже сказал:

– Представляешь, Кыся, мы приезжаем в порт, находим твоё судно, а там… А там тебя уже ждут! А?.. Тогда мы втроём ищем тот корабль, который нужен мне, я там кое о чём договариваюсь, и мы все вместе едем за мамой в Квинс… Как идейка?

– Отличная.

Я решил прикинуться дурачком и, чтобы хоть немного снять напряжение ожидания, спросил, немилосердно фальшивя:

– Что за корабль тебе нужен и о чём ты собираешься там договариваться?

Но тут подошёл наш автобус. Тимур запихнул мою голову в рюкзак, перекинул его через плечо и, бормоча по-шелдрейсовски: «Потом расскажу…» – влез в автобус.

Когда мы устроились и рюкзак со мной перекочевал со спины Тимура на его колени, он мне «туда» сказал:

– Я тебе расскажу, но ты будешь про это молчать как рыба!

– Лучше как Кот, – попытался я сострить.

– Как рыба, – жёстко повторил Тимур.

– Нет вопросов!.. – пообещал я тут же.

Я последнее время стал жутко много врать! Нет, давая сейчас обещание, я не собирался потом рассказывать историю, которую, кстати, я уже знал, каждому встречному и поперечному. Но я заметил, что искренности и открытости во мне за последние несколько месяцев жизни не в России сильно поубавилось.

– Ну, слушай… – сказал Тимур. – Они с Фредом, который умер ещё до меня, всю жизнь копили на отдельный дом. Хотели выплатить за него сразу побольше, чтобы сильно не залезать в кредитные долги банку. Там знаешь какие проценты?! Кошмар! Понял?

– Нет.

– Ну, не важно. Потом мама тебе объяснит. А тут Фред умер. И мама все эти деньги заплатила за меня в Москве. Все пятнадцать штук, которые они на дом копили… Представляешь?! Нашли, бляди, бизнес! Но в Москве – цветочки… На Украине торговля малолетками идёт вообще как в колбасной лавке. По тридцать и даже пятьдесят тысяч долларов!.. Так что мы с мамой ещё хорошо отделались. А может, они полицейского постеснялись так уж напаривать…

Я тут же вспомнил слова Шуры, который однажды сказал, что нам, русским, никто в мире вообще не указ! Поэтому вряд ли кто-нибудь у нас так уж постеснялся американскую полисменку. Просто красивая баба приглянулась…

– А она получает лишь сорок тысяч в год! Это на руки, считай, всего двадцать пять. По две с хвостиком в месяц… Машина, квартира, жратва, шмотки… Только за квартиру – тысячу, не греши – отдай!.. А питание на двоих сколько стоит? Мне на одежду… Каждые полгода приходится новое докупать. Расту же… Ей нужно одеться? Нужно выглядеть?! Ты видал, какая она красивая? Мне каждый день на карманные расходы… И остаётся у нас…

Тимур помолчал, а потом плюнул на приличия и сказал те слова, которыми он пользовался в своём подмосковном тюремном интернате. Для более точной обрисовки их финансовой ситуации эти слова показались ему наиболее выразительными:

– И остаётся у нас – два ни хуя и мешок дыма!.. А мне в Израиль надо до смерти… Там меня Маша Хотимская ждёт. И я её так люблю, что у меня все сны только про неё… Смотри, Мартын, ты обещал! Чтобы никто никогда…

– Ну, сказано же! – оборвал его я. – Давай дальше.

– Вот… Так могу я прийти к своей матери и сказать: «Мама, дай мне шестьсот долларов на билет в Израиль и обратно»? Нет. Не могу. Эти бабки я должен сам заработать! А как?.. Я и придумал – найти израильское судно и упросить капитана взять меня летом туда и обратно юнгой. Как в «Острове сокровищ». Правда, наш школьный географ мистер Гринспен, по-нашему – «Гринштейн», сказал мне, что теперь юнг на корабле нет. Но я думаю, что если хорошо попросить, может быть, и возьмут? А?..

Я мало сталкивался с Детьми и Котятами. И никогда не испытывал к ним ни умиления, ни любопытства. Так… Иногда жалко их было, но не более. Но тут я был несколько ошарашен такой смесью абсолютно противоположных чёрт характера в одном двенадцатилетнем Человечке! Он до копейки (или как это здесь называется?..), просчитывает бюджет своей семьи и в то же время бредит девочкой, живущей на другой стороне глобуса! Нежно гордится своей приёмной матерью-полунегритянкой и хладнокровно злобен и жесток в бою с Собаками!..

Наивный и Мудрый, Маленький и Взрослый.

Девять лет жил страшной российской, кровавой жизнью и только три года нормальной – американско-мальчишечьей. И сумел из двух таких разных Жизней вобрать в себя только лучшее.

Если, конечно, не считать того, что в родимом матерном он может переплюнуть и Шуру Плоткина, и Водилу, вместе взятых!

Пауза слегка затянулась, и поэтому я торопливо сказал:

– Если хорошо попросить – обязательно возьмут!

Я попытался сказать это с максимально выразительной уверенностью, хотя уверенности у меня не было ни на грош.

– Мало того, – сказал я, – сейчас мы приедем в порт, найдём сначала «Академика Абрама…». Не пугайся, так моё судно называется. Я попрошу Мастера Алексея Ивановича, и он нам, то есть тебе, поможет! Он как-то говорил, что старые Капитаны всех стран хорошо знают друг друга. Может, у него и найдётся здесь какой нибудь израильский кореш!..

– Ну, отпад! – восхитился Тимур. – Фантастика!..

Когда идёт полоса непрухи, так кажется, что она никогда не кончится…

НЕ БЫЛО НИКАКОГО «АКАДЕМИКА АБРАМА…» НА КОНТЕЙНЕРНОМ ПРИЧАЛЕ!

Стоял вместо него какой-то турецкий пароходишко, втрое меньше моего «Академика…», а у причала, вдоль железнодорожных рельсов – штук двести наших контейнеров.

Их я узнал и по запаху, и по виду.

Мы с Тимуром обегали обе стороны Элизабетинского канала, куда швартуются корабли из разных стран, обследовали все прилегающие к каналу улочки, начиная с Терминал-стрит.

Мы побывали почти во всех кабачках и забегаловках Арабиа-стрит, Бомбей-стрит, Кадис-стрит, Дакар-стрит, Мак-Лестера, на улицах Египта, Формозы… Мы даже до Измир-стрит доскакали! А это уже в самом конце канала.

Мало ли, думали мы, – может, Шура не нашёл, как и мы, наше судно и сейчас сидит где-нибудь в кафе и с горя водку трескает. Но Шуры не было нигде.

Не было и «Академика Абрама Ф. Иоффе»…

Тимур предложил смотаться на автобусе в соседний порт Ньюарк. Может быть, туда моё судно перегнали? Но что-то подсказывало мне, что судна нету и там. И я попросил Тимура зайти в какую-нибудь портовую контору – к тем же диспетчерам, о которых мне вчера ещё говорил Мастер, и выяснить, где же наш «Академик Абрам…»? А заодно узнать – не пришёл ли в порт какой-нибудь пароход из Израиля?

– Ну, ты голова, Мартын! – с уважением сказал Тимур.

Совет был действительно неплохим. Он исключал нашу неквалифицированную беготню по причалам.

В управлении портом Элизабет Тимур повёл себя так настойчиво и чётко, что всякие ответные хихиканья прекратились уже после второй его фразы.

К нам вышел какой-то большой начальник и сказал, что русский контейнеровоз «Академик Абрам Ф. Иоффе» был вынужден ночью уйти в Бостон, в Массачусетский залив, так как основная часть грузов была необходима в том порту, а не в этом.

И добавил, что уже много лет знает Капитана этого судна и искренне сожалеет о том, что здесь этот Капитан потерял своего любимого Кота. Капитан даже хотел было оставить судно у причала хотя бы до утра, в надежде, что к утру Кот вернётся.

Но выяснилось, что задержка груза для Бостона обойдётся судну в такую сумму, что Капитан, полностью отвечая за свой экипаж и их семьи, позволить себе этого не смог.

Я так огорчился, так огорчился, что чуть ли не наполовину высунулся из рюкзака, встал там на задние лапы, а передние положил на плечи Тимура.

– Тот самый Кот? – спросил начальник.

– Да, сэр, – сказал Тимур.

– Превосходно! – обрадовался начальник. – Я сегодня же отправлю его в Бостон. Через час один мой сотрудник едет туда по делам, а по хайвею это практически три часа пути. Он и передаст Кота на русское судно. А тебе за Кота выплачивается премия!

Начальник достал из кармана десять долларов и протянул их Тимуру:

– Держи. Твоя десятка.

– Благодарю вас, сэр, – ответил Тимур, но не взял доллары. – Дело в том, что у этого Кота ещё куча дел в Нью-Йорке. И он просто хотел попрощаться с капитаном. Но если этот капитан ещё раз приплывёт в Нью-Йорк…

– Моряки говорят – «придёт», а не «приплывёт»! – поправил я его по-шелдрейсовски.

– То есть придёт в Нью-Йорк… – повторил Тимур, и я видел, как все вокруг улыбнулись, а начальник насторожился.

Неужели он просёк нашу незримую связь?

– …то, пожалуйста, передайте ему наш номер телефона.

Тимур продиктовал номер своего телефона и добавил:

– Но если вас что-то не устраивает, сэр, вы можете позвонить в Квинс в сто двенадцатый полицейский участок и попросить сержанта Рут Истлейк. Это моя мама. Она вам подтвердит мои слова. Кстати, и телефон участка тоже можете передать капитану. Вдруг он ещё раз приплы… придёт в Штаты, а нас не окажется дома.

– Разумно. Диктуй, сынок, – сказал начальник.

Тимур продиктовал телефон участка. Начальник записал.

– На всякий случай, как тебя зовут?

– Тим Истлейк, сэр.

Начальник опять протянул десять долларов Тимуру:

– Твоя десятка. Ты её честно заработал.

– Спасибо, сэр. – Не ломаясь и без малейшего стеснения Тимур спокойно взял десять долларов и спросил: – Мы можем идти?

– Конечно, Тим. – Начальник пожал руку Тимуру и погладил меня по голове, чего я, не скрою, ужасно не люблю.

– Ты что, сдурел?! – прошептал я на ухо Тимуру. – А Израиль?!

– Ох, сэр! – спохватился Тимур. – Совсем из головы выскочило… Скажите, пожалуйста, нет ли у вас в порту сейчас какого-нибудь парохода из Израиля?

– Нет, сынок. И в ближайшее время не предвидится. А тебе очень нужно?

– Да, сэр.

Начальник достал из бумажника свою визитную карточку (у Шуры тоже были такие. Он ими ужасно хвастал!..) и протянул её Тимуру:

– Позвони мне через месяц. Может быть, я сумею тебе чем-нибудь помочь.

И тут мне в голову неожиданно пришла здравая мыслишка!

– Спроси, нельзя ли поговорить с русским капитаном по радио или телефону? – прошипел я по шелдрейсовски в ухо Тимуру.

– Простите, сэр, – сказал Тимур. – А нельзя ли связаться с русским капитаном каким-нибудь способом? Мы заплатим.

– Не надо платить, – коротко сказал начальник. – Пошли ко мне.

В кабинете начальника у окна, в углу стоял американский флаг. На столе, в красивой рамочке – фотография женщины и трех девочек. Кроме компьютера и обычного телефона, стоял пульт с кнопками размером с Шурину пишущую машинку.

Начальник нажал на пульте одну кнопку и сказал в какую-то решёточку на пульте:

– Бостон. Порт. «Академик Иоффе». Каюту капитана или мостик. Если отсутствует – старшего помощника.

Внутри пульта что-то щёлкнуло, нежно взвыло и послышалась негромкая ритмическая трескотня. Затем – пауза, короткий слабый гудочек и сразу же хрипловатый голос моего Мастера по-английски:

– Хелло! «Академик Иоффе». Слушаю.

– Мастер! Элизабет приветствует тебя, – сказал начальник в решёточку и поманил нас с Тимуром к столу. – Тут с тобой хотят поговорить…

Я моментально выпрыгнул из рюкзака и дрожащим от волнения шелдрейсовским голосом сказал в решёточку на пульте:

– Мастер… Это я – Мартын… Кыся.

– Кыся!!! Друг ты мой бесценный!.. Да где же ты, мать твою? Я уже не знал, что подумать… – закричал Мастер по-русски.

Краем глаза я видел, что хозяин кабинета был слегка охреневшим: он думал, что с Мастером будет говорить Тимур. Тем более что меня он НЕ СЛЫШАЛ, но чувствовал, что я что-то говорю. А тут капитан «Академика…» ещё и кричит что-то по-русски!

Начальник растерянно посмотрел на Тимура, а тот в ответ только руками развёл – дескать, и такое бывает, сэр…

– Мастер, пожалуйста, говорите со мной по-английски, а то здесь, кажется, небольшой перепуг, – сказал я. – И вообще не волнуйтесь. У меня всё в порядке…

– О'кей, о'кей!.. – Мастер перешёл на английский. – Стив! Я тебе очень признателен за эту связь!.. Мне это было чрезвычайно важно…

– Я это вчера видел, – сказал начальник. – Говорите друг с другом. Не теряйте времени.

– Кыся! Как ты там? Что ты там? Встретил своего Шуру?

– Нет, Мастер. Но в это дело мы уже подключили полицию Квинса. – Мне показалось, что так мой ответ будет звучать весомее.

Тимур не выдержал и добавил в решётчатый микрофон пульта:

– А они, наверное, свяжутся потом с Бруклином. С их полицией. Потому что…

– Это ещё кто? – удивился Мастер.

– Это мой новый друг, Мастер. Бывший москвич. Я пока у него поживу. Пока не найдём Шуру.

Тимур снова влез в разговор: