Шура даже почитал мне стихи этого Старика – про Кота и Повара, где Повар выглядит абсолютным дебилом, а Кот – откровенным наглецом. А потом Шура рассказал мне, что одновременно с этим российским Стариком во Франции жил точно такой же чудак. Тоже писал про Животных, имея в виду Людей. И вот, дескать, по сей день никто не может точно сказать – кто у кого чего слямзил! Наш русский Старик у Француза, или Француз «кинул» нашего Старика…

Тем не менее они оба считаются классиками.

Тьфу, чёрт меня подери! Прошу прощения. Разболтался не по делу…

Потянуло на НОСТАЛЬГИЮ. Причём ведь отчётливо понимаю, что это НОСТАЛЬГИЯ уже не по Летнему саду, не по его аллеям, наполненным визгом карманных Собачек и криками бабушек и дедушек: «Деточка, оставь Кысю в покое!..» Даже не по тому памятнику толстому Старику с Животными.

Когда в Этом Городе нет моего Шуры, нету Нашего Дома, а в памяти остались только пустырь и щемящие воспоминания о былом – это и НОСТАЛЬГИЕЙ не назовёшь. Просто самая обычная и очень болезненная ТОСКА ПО ПРОШЛОЙ ЖИЗНИ, которая уже, наверное, никогда не повторится.

А вот в какую ЖИЗНЬ я теперь плыву – понятия не имею.

Наверное, в ЖИЗНЬ Моего Шуры Плоткина. Потому что иной ЖИЗНИ я себе совершенно не представляю…

Итак, начнём всё сначала.

С обстановки на нашем «Академике Абраме…», в которой мы подходили к канадскому порту Сент-Джонс, и вообще об условиях плавания в районе острова с чисто Собачьим названием – Ньюфаундленд.

Шура говорил, что есть такая порода огромных Собак. Я, правда, ни одной Собаки больше Дога не видел, но Шура сказал, что Дог рядом с Ньюфаундлендом просто Шавка.

Я представил себе Собаку величиной с «Запорожец» и подумал: не встречал я Ньюфаундленда, и не надо! Ещё неизвестно – смог бы я с ним справиться, если бы дело, предположим, дошло до драки?

И вот теперь, по словам Мастера, часов через двенадцать, четырнадцать – остров с таким удивительным Собачьим названием.

А ещё Мастер сказал мне (остальные, наверное, про это уже знали), что плавание в районе острова Ньюфаундленд считается опасным из-за частых туманов и айсбергов – таких плавающих ледяных гор. И эти айсберги могут быть в сто раз больше любого самого большого парохода.

Пока Мастер называл мне всякие цифры и числа – я ни хрена не мог сообразить: чего на поверхности, чего под водой, что такое «в сто раз больше» или «в десять раз меньше»… А как только Мастер всё это нарисовал мне на бумаге – я в одно мгновение врубился. Врубился и чего-то ужасно разнервничался!..

К тому же Мастер рассказал мне, что много-много лет тому назад здесь затонул «Титаник», гигантский пассажирский пароход. Самый большой в мире – по тем временам. Напоролся на подводную часть айсберга… Столько Людей погибло!.. А спустя пятнадцать лет здесь же, в тумане, столкнулись и тоже погибли два пассажирских судна – «Андреа Дориа» и «Стокгольм». Людей потонуло – чудовищное количество…

Но разнервничался я не из-за этого. Хотя сами по себе события, поведанные мне Мастером, более чем печальные.

Трясёт меня всего – будто перед бедой какой, а объяснить сам себе ни черта не могу. Вот так возникла вдруг внутри меня напряжёнка, и всё! Ни жрать не могу, ни общаться ни с кем, кроме Мастера, и вообще – места себе не нахожу…

Даже Люсе не дал себя погладить. Увернулся и побежал на корму, где у меня был мой песочный гальюн принайтовлен.

А природа поливает нашего «Академика Абрама…» ледяным дождём со снегом!.. Вернулся с кормы на капитанский мостик мокрый, промёрзший, всё никак места себе не могу найти. Мастер сразу просёк, что со мной творится что-то неладное. Ну, Кот есть Кот! Против очевидности не попрёшь. Это я про Мастера…

Стоит, на меня не смотрит, следит за показаниями радара, а сам, незаметно для других, спрашивает меня на чистейшем шелдрейсовском:

– Ты чего дёргаешься, Мартын? Не ешь, мечешься туда-сюда, нервничаешь… Тебя укачало, что ли?

Надо сказать, что последние сутки нас даже очень валяло. Ещё и туман к тому же. Это только сейчас дождик со снегом пошёл, видимость хоть немного, но улучшилась.

– Нет, – отвечаю я ему. – Со мной всё в порядке, Мастер. Вы на меня не отвлекайтесь, пожалуйста. Можно мне посидеть на главном компьютере?

С тех пор как мы с Мастером ещё в Абердине выяснили, что излучение главного компьютера только усиливает потенцию у Котов, а отнюдь не подавляет её, я последнее время на всякий случай как можно чаще старался посиживать на нём. Неизвестно, какие Кошки тебя ждут в Америке…

А так как я уже научился на всё спрашивать разрешения у Мастера, то без его согласия позволял себе только лишь на корму бегать, в собственный гальюн. Но каждый раз докладывал – где был.

– Садись, садись, Мартын! Погрей задницу, просуши хвост, – вслух сказал мне Мастер.

На мостике уже привыкли к тому, что Мастер частенько со мной разговаривает вслух и я почти всегда как то странно верно реагирую на его слова.

Сами понимаете, «странно верно» – для непосвящённых. Для Мастера мои реакции совершенно нормальны и ожидаемы. У нас с ним – диалог на равных. Только я – младше, а он – старше.

Я тут же вспрыгнул на главный компьютер, сразу же ощутил тепло под хвостом и промёрзшими лапами и постарался устроиться на нём как можно уютнее и спокойнее. Как всегда.

Ни хрена из этой затеи не получилось! Нервный колошмат неизвестного происхождения бил меня изнутри, кончик хвоста непроизвольно выстукивал бешеную дробь, и сама собой топорщилась шерсть на загривке. От ощущения надвигающейся неотвратимой беды уши мои сами прижались к затылку, и я мгновенно слетел с главного компьютера в невероятном психическом вздрюче, граничащем с потерей сознания…

– Что происходит, Мартын?! – в полный голос нервно крикнул Мастер, наверное, тоже почуяв что-то неладное.

И тогда я в ответ, изо всех своих шелдрейсовских сил, заорал благим матом:

– Стоп!!! Стоп!.. Лево руля!!!

Боясь в истерике разорвать нить Контакта с Мастером, я сиганул к нему на правое плечо и вцепился в его куртку когтями всех своих четырех лап. Это было последнее, что я запомнил…

…А П0ТОМ Я ВДРУГ УВИДЕЛ СЕБЯ ПОДВОДНЫМ КОТОМ!..

Я плыл в серо-зелёной мёрзлой воде с ледяным крошевом, чуть впереди нашего «Академика Абрама…», и видел, как на нас надвигается чудовищная, гигантская, необъятная ледяная глыба айсберга! Она заполняла собой всё пространство впереди, и только над самой поверхностью океана виднелась узенькая полоска просвета…

Этот ледяной кошмар, величиной с три наших ленинградских девятиэтажных дома, не высовывался наружу ОДНОЙ ДЕСЯТОЙ ЧАСТЬЮ НАД ПОВЕРХНОСТЬЮ ВОДЫ, как рисовал мне айсберги Мастер, а был подло и коварно притоплен, оставляя перед взором нашего ничего не подозревающего, несчастного «Академика Абрама…» чистую, холодную гладь Атлантического океана!..

Я вижу, что через несколько минут наш «Академик Абрам Ф. Иоффе» врежется в эту синюю безжалостную ледяную стену и погибнет вместе со своими контейнерами, бедными «маслопупами» и «рогачами», совсем молоденькими Дедом и Чифом, Маркони и Драконом… Не станет на этом свете Колобахи и Точила… Утонут Шеф и Люся… Уйдёт из жизни такой потрясающий образец Кото-Человека, как Капитан этого судна – МАСТЕР!..

«Остановите машину!!! – кричу я из-под воды. – Тормозите, мать вашу в душу!!! Сворачивайте, сворачивайте скорее, иначе… Мастер! Вы меня слышите?!» – отчаянно кричу я и пытаюсь упереться передними лапами в подводную носовую часть нашего судна, пытаюсь хоть как-то затормозить его гибельный ход…

Но мои задние лапы не находят твёрдой опоры, и я ничего, ничего, ничего не могу сделать!..

«Ма-а-астер!!!» – истошно воплю я из последних сил и понимаю, что мне уже никогда ни до кого не докричаться…

Я чувствую, что мне не хватает воздуха, я захлёбываюсь и начинаю отставать от судна, тонуть, а мимо меня, навстречу собственной смерти, движется тёмно-серый стальной борт нашего «Академика Абрама Ф. Иоффе», которому осталось всего несколько минут жизни…

Я опускаюсь всё ниже и ниже – туда, где вода теряет свою полупрозрачную зеленость и становится чёрной и очень страшной. Смертельный холод сковывает мои движения, заползает в каждую клеточку моего тела, и последнее, что я вижу перед тем, как навсегда опуститься в эту жуткую пучину, – днище нашего судна, проплывающее надо мной. И выкрашено оно почему-то в оранжево-красный цвет…

Сознание моё меркнет, но мне всё ещё чудится, будто я слышу приглушённый толщей океанской ледяной воды далёкий голос Мастера – Капитана моего бывшего «Академика Абрама Ф. Иоффе»:

– Стоп машина!!! Полный назад! Лево руля!!!

И действительно, я вижу своими полуживыми глазами, как огромная махина, проплывающая надо мной, резко меняет курс и счастливо уходит от столкновения с негодяйски притопленным и не видимым на поверхности океана айсбергом!..

…На чём, как говорится, разрешите откланяться…

КАК ТАМ ШУРА БУДЕТ БЕЗ МЕНЯ В АМЕРИКЕ?..

Но именно в тот момент, когда я окончательно собрался умереть (убедившись в том, что «Академик Абрам…» избежал верной катастрофы), когда я уже мысленно попрощался со всеми и в первую очередь с самим собой, в моём остывающем мозгу возникли еле слышимые, но такие родные и встревоженные голоса.

– Кыся!.. Родимый… Ну что там с тобой такое, бля?! У меня от мыслей о тебе – прям башка лопается! Чем помочь-то, Кыся, корешок мой бесценный? Я, ебть, всех на ноги подыму!.. Ты только откликнись… – кричал с другой стороны земного шара Водила.

– Кот! Миленький Кот!.. – плакала Таня Кох, путая русские слова с немецкими. – Я чувствую – тебе сейчас очень плохо…

– Что происходит с судном, Кыся? С тобой?.. – по-немецки спрашивал меня Фридрих фон Тифенбах. – Я сейчас же свяжусь с канадским правительством! Вы ведь, как я понимаю, где-то совсем рядом, да? Как только всё образуется – я сразу же прилечу к вам в Штаты…

– Кысь, а Кысь!.. Младший лейтенант милиции Митя Сорокин беспокоит. Ты чё там, а, Кысь?! Ты кончай эти штуки!.. А то кто мне без тебя приглашение в Америку вышлет? Шучу, шучу… Ты, главное, сам выгребайся. Понял?..

Я ещё совсем немножко подождал умирать – всё ждал, что вот-вот возникнет голос моего Шуры Плоткина…

Но не дождался и с тревогой подумал:

БОЖЕ МОЙ, ЧТО ЖЕ ТАМ ТАКОЕ МОГЛО ПРОИЗОЙТИ С ШУРОЙ?..

Ещё повременил самую малость и умер…

– Смотрите, смотрите, задние лапы дёргаются…

– И хвост!.. Глядите, хвост шевелится…

– Алексей Иванович! Сент-Джонс запрашивает наши точные координаты для оказания нам немедленной помощи. У них уже всё наготове…

– На кой хер нам теперь их помощь! Они-то откуда знают? Им-то откуда известно?!

– Маркони говорит – по распоряжению правительства Канады.

– Пусть поблагодарит их и вежливо пошлёт в жопу. Даже если бы что-нибудь и случилось, у нас штанов не хватило бы расплатиться с ними. Да и они ни хрена подойти бы к нам не успели.

– Мастер! Мартын глаза открыл!!!

– Вот это другое дело!..

Я отчётливо слышу голос Мастера, чувствую, как его большие, сильные лапы поднимают меня, прижимают к себе…

У самого моего носа вижу маленький синий якорёк, наколотый на левой руке Мастера, слышу стук его сердца – я сейчас совсем рядом с ним.

Мастер зарывается своим лицом в мою шерсть и, покачивая меня на руках, словно новорождённого, шепчет мне на нормальном Человеческом языке:

– Ах, Мартын, Мартын… Дорогой мой друг-товарищ и брат… Героическая ты личность! Если бы не ты – нам ни одно правительство в мире не смогло бы помочь.

И, переходя на шелдрейсовский, тихо меня спрашивает:

– Это ты дал «Мейдэй» в Канаду?

– Что?..

– Ты попросил помощи у берега?

– Нет… Это один мой старый друг из Германии.

Силы мои кончаются, я чувствую, что сейчас засну, и уже почти с отключённым сознанием спрашиваю Мастера:

– А у «Академика Абрама…» днище и подводная часть – какого цвета?

– Красного, – отвечает Мастер и тут же уточняет: – Оранжево-красного. Почему ты об этом спрашиваешь?

– Значит, всё, правильно, – говорю я уже сквозь сон. – Значит, я там был…

Я зарываюсь носом в куртку Мастера, пропахшую сигаретами «Данхилл», одеколоном «Гаммой» и буфетчицей Люсей, и засыпаю…

Проснулся я в капитанской каюте, в «своём» низком кожаном кресле, когда мы уже стояли в Сент-Джонсе.

Дверь была, на моё счастье, чуточку приоткрыта, и я свободно смог выскочить в коридор, преодолеть несколько лестниц и бесчисленное количество переходов и промчаться на корму судна – в свой собственный гальюн.

Простите за подробность, но меня всего изнутри распирало так, что малейшее промедление грозило катастрофой! В любую секунду я был готов взорваться и испачкать пол-Канады…

Слава Богу, этого не произошло. Канада не получила возможности предъявить России претензии и штрафы (за «бугром» всё стоит денег!..), я успел доскакать до своего спасительного ящика и даже успел отметить, что песок в нём совершенно свежий, и…

Я вовремя всё исполнил, почувствовал невероятное облегчение и решил, что, несмотря на адский холод и пронизывающий ветер с океана, утренний туалет я совершу именно здесь. Мне очень хотелось предстать перед командой и Мастером уже в полном порядке и пристойном, интеллигентном виде. А во-вторых, я предполагал, что, хоть ненадолго сойдя на Сент-Джонскую твёрдую землю, я вправе рассчитывать на встречу с какой-нибудь местной канадской Кошкой, а может быть, и не с одной… И к этому моменту я, как говорится, ДОЛЖЕН ВЫГЛЯДЕТЬ.

Воспоминания об абердинской стоянке в Англии вливали в меня силы и воспаляли воображение.

Тщательно умываясь и прилизываясь, я огляделся.

Наш «Академик Абрам…» стоял у специального контейнерного причала, по которому были проложены обычные железнодорожные рельсы, а по рельсам туда-сюда катались самые обычные железнодорожные платформы.

Подъёмные краны уже снимали с нашей палубы абердинские контейнеры, предназначенные для Канады, и аккуратненько устанавливали их на платформы.

Итак, я – в Канаде!..

Хотя, глядя на причал, на воду, на портовые строения и краны, на поразительно тоскливую одинаковость, наверное, всех непассажирских морских портов мира, я с успехом мог бы утверждать, что сейчас нахожусь в Петербурге, в Киле, в Гамбурге, в Абердине или ещё где-нибудь…

Разница была только в языке, на котором матерились служащие порта, и в надписях на автопогрузчиках и портальных кранах. Даже «настенная живопись» граффити, про которую мне много объяснял ещё Шура Плоткин в Петербурге, и то была одинакова! Те же гигантские мужские половые члены с яйцами и без, те же женские эти самые органы – мохнатые, отвратительные и совершенно не сексуальные, те же, иногда очень забавные и небесталантные, сочетания цветов и фигур.

И глядя сейчас на длиннющую стену пакгауза, всю размалёванную этими цветными пульверизаторами, я подумал, что Мир повсюду одинаков…

…Уже пробегая через всё судно, здороваясь со всеми встречными и поперечными, я почувствовал слабый запашок «Джека Дэниельса». Когда же я подлетел к капитанской каюте, запах виски усилился до состояния, когда уже хочется закусить! Шурина хохмочка.

Дверь была плотно прикрыта, но я мявкнул своим хриплым и достаточно хамским голосом, и Мастер тут же открыл. Впуская меня в каюту, усмехнулся и сказал:

– Мог бы и не вопить под дверью. Я и так чувствую, когда ты подходишь.

«Ёлки-палки, как я мог забыть, что он – вылитый Котяра!» – подумал я и увидел в каюте высокого пожилого мужика в тёплой меховой куртке с капюшоном.

Мастер и этот мужик держали в руках по широкому квадратному стакану с «Джеком Дэниельсом», а на столе для гостей между ними стояла тарелка с маленькими бутербродиками, которые умеет делать только Люся.

– Мой друг Мартын, – по-английски представил меня Мастер мужику в куртке.

– Привет, Мартин, – тоже по-английски сказал мне мужик и приподнял стакан с виски в мою честь.

– А это мой старый друг, представитель сент-джонского порта мистер Чивер, – сказал Мастер. – Извини, Мартын, он по-нашему – ни слова. Я буду говорить по-английски. Потом тебе переведу…

– Можете говорить хоть по-китайски, – спокойненько поведал я Мастеру. – Мне это, как говорят, без разницы. У меня языковых барьеров и преград не существует.

– Ох, Мартын! Ты для меня непрочитанная книга. Что ни день, то новая страница. Ну, будь здоров!

Мастер прикоснулся краем стакана к моему носу и предложил Чиверу за меня выпить.

Чивер тоже чокнулся с моим носом. Они выпили. А я от этого запаха виски так захотел жрать, что ничуть не удивился, когда через минуту в каюту вошла Люся с МОЕЙ плошкой, полной прекрасной жратвы!

– Алексей Иванович, можно Мартынчика здесь покормить? А то у нас там на камбузе аврал… Ну, в смысле – приборка.

Неожиданно Мастер ответил Люсе таким тоном и таким голосом, которого я у него ни разу не слышал! Я даже и не подозревал, что Мастер способен на такие интонации!..

– Конечно, Люсенька, конечно, лапочка… – И, обняв Люсю за плечи, сказал Чиверу по-английски: – А это Люся. Женщина, к которой я очень нежно отношусь и очень высоко ценю её отношение ко мне.

Люся потрясённо посмотрела на Мастера. Наверное, она тоже никогда не слышала от Мастера таких слов и таких интонаций.

Чивер встал и поклонился Люсе.

– Посиди с нами, – попросил её Мастер. – Я тебе твоего любимого кампари со льдом сделаю…

– Что вы, что вы, Алексей Иванович!.. – застеснялась Люся. – У нас там с Шефом ещё столько работы… Спасибо, спасибо большое!

И я понял, что сейчас Люся благодарит Мастера не за приглашение посидеть с ним и Чивером, а совсем совсем за другое.

Может быть, действительно время от времени людям необходимо ощутить близкую возможность Небытия, хоть одним глазом заглянуть в ту Чёрную Пучину, из которой не бывает возврата, – для того чтобы потом хоть чуточку изменить отношение к оставшейся тебе Жизни?…

– Кушай, Мартынчик, кушай, – погладила меня Люся и вышла из каюты.

Я не стал выдрючиваться и кочевряжиться перед посторонним Человеком и тут же набросился на жратву, краем уха прислушиваясь к тому, о чём говорили Чивер и Мастер.

– Так у вас действительно ничего не произошло на подходе? – спросил Чивер, прихлёбывая из стакана.

– Ничего, – твёрдо ответил Мастер.

– А у нас тут – прямо цирк «Барнума и Бейли»! Из Монреаля, из Оттавы звонят – тревога!!! Русский «Академик Абрам Ф. Иоффе» сейчас врежется в утопленный айсберг!.. Поднять все спасательные службы! Для работы в открытом океане военные пригнали специальные вертолёты… Всё гадают – что могло произойти?! Только два варианта – или отказал эхолот, или – извините, Мастер, – капитан полный болван. Запросили регистр Ллойда – кто капитан на «Академике Иоффе»? Называют вашу фамилию, Мастер. Все немного успокоились – вас знают. Но информация-то поступила из Германии!.. А вы молчите…

– Какая-то дурацкая ошибка, – смеётся Мастер. – Будьте здоровы, мистер Чивер!

Раздаётся стук в дверь каюты. Мастер неторопливо допивает свой «Джек Дэниельс» и открывает дверь. На пороге стоит второй помощник с полиэтиленовым пакетом в руке.

– Разрешите войти, Алексей Иванович?

– Входи, входи. – Мастер переходит на русский язык. – Чего вы там чухались?! Он мне уже все мозги проёб – что произошло да как произошло? Полчаса отбиваюсь, как лев…

– Да матрёшки эти сраные куда-то задевались. Искали всем скопом.

– Что вы там ему приготовили?

– Как обычно – пузырь «Московской», две хохломские ложки и эту гребаную матрёшку.

Мастер берёт у второго помощника полиэтиленовый пакет и спрашивает сквозь зубы:

– Ничего оригинальнее не придумали? Опять ложки-матрёшки?!

– Традиция… – разводит руками второй помощник, – Разрешите идти?

– Иди. И чтоб к отходу всё было в порядке! Нашли, в чём дело?

– Нашли. Там наши спецы сейчас на мостике как раз колдуют.

– Глаза бы мои вас не видели, колдуны херовы! Иди.

Мастер с улыбкой протягивает пакет Чиверу:

– Маленький русский презент в благодарность за сотрудничество.

Чивер берёт пакет, заглядывает в него и говорит Мастеру:

– Уйду на пенсию – открою лавку русских деревянных ложек и матрёшек. И умру богатым человеком. Спасибо, Мастер.

Мастер накидывает тёплую куртку на плечи, и мы идём провожать мистера Чивера к трапу. Уже прощаясь, мистер Чивер смотрит на меня и говорит Мастеру:

– Котика своего на берег не отпускайте. Тут у нас крысы величиной с поросёнка. Сотни тысяч!.. Вчера на моих глазах двух собак разорвали. Штук пятьдесят сразу накидываются и…

Мне на мгновение становится худо. Я и так-то не перевариваю этих тварей, а тут – величиной с поросёнка!..

Итак, как говорила мюнхенская Кошка Циля – в Сент-Джонсе я пролетел, как фанера над Парижем. А Водила в таких случаях успокоительно бормотал: «Ничего… Ещё не вечер». И был прав. Впереди – Нью-Йорк. Тоже, говорят, в смысле Кошек – не последний город в мире…

Оказалось, что у большого острова с Собачьим названием Ньюфаундленд есть собственный небольшой полуостров, называющийся Авалон.

И вот на этом-то Авалоне и находится порт Сент-Джонс с этими жуткими поросячьими Крысами, из-за которых я проторчал на судне все десять часов нашей стоянки в Сент-Джонсе!

А место в Атлантическом океане, где на подходе к Сент-Джонсу с нами произошёл тот самый случай с подводным айсбергом-убийцей, называется уже не «океан», а район Большой Ньюфаундлендской банки.

Это мне Мастер всё показал на карте, когда мы наконец остались с ним в каюте с глазу на глаз.

– Я не буду тебе полоскать мозги, Мартын, всякими техническими подробностями – они тебе совершенно не нужны. Скажу только, что один очень важный электронный прибор, который должен определять глубину под судном и предупреждать о возможных подводных препятствиях, – отказал. И если бы не ты…

– Как это «отказал»? – не понял я.

– А чёрт его знает как! Электроника… А в электронике, как говорится, существует всего два вида неисправностей – отсутствие контакта, когда он необходим, или наличие контакта, когда он совершенно не нужен. Так вот, повторяю, если бы не ты…

– Нет, нет, Мастер! – запротестовал я. – Если бы не вы…

– Мартын! Не превращай нормальные мужские посиделки в слюнтяйское заседание Общества взаимного восхищения. Нам с тобой это ни к чему.

– Хорошо, – согласился я. – Ответьте мне только на один вопрос: почему вы не сказали мистеру Чиверу, что произошло с нами в действительности?

– Потому что судно, на котором может произойти такое ЧеПэ… ЧеПэ – это…

– Чрезвычайное происшествие, – подсказал я ему.

– Чёрт тебя побери, Мартын! Откуда ты это знаешь?

– Не помню. Кто-то объяснял. Не то Шура, не то Водила. Продолжайте, Мастер. Я хочу до конца понять ситуацию.

Мастер закурил свой «Данхилл», ладонью отогнал от меня дым и начал всё сначала:

– Потому что судно, на котором может произойти такое ЧеПэ, по вине Капитана или нет (это уже никого не колышет), всегда вызывает подозрение. А стоит ли в дальнейшем иметь с ним дело? И контракт с тобой не продлевают. А заключают его с другим российским судном, по тем же демпинговым ценам.

– Как?.. – не понял я. – По каким ценам?

– По демпинговым. Значит – по мизеру. По самым низким ценам. По которым ни одно уважающее себя иностранное судно работать не будет. А мы, русские, будем! Потому что у нас нет другого выхода. У всех родители, жёны, дети, всем есть надо, за квартиры платить. Жить… Жить надо! А нет контракта – сколько людей без копейки останется? Сколько из них сопьётся, повесится, сколько пойдёт по миру, а сколько в бандиты?! Так могу я рассказать мистеру Чиверу, что у меня на борту изношенная говенная техника вчерашнего дня и что если бы не Кот Мартын, то все мы давно лежали бы на холодном дне ихней Большой Ньюфаундлендской банки?..

– М-да… – промямлил я.

– А вот теперь к тебе вопрос, Мартын. Можешь мне объяснить, как ты почувствовал заранее, что нам грозит опасность?

– Нет. Ничего я объяснить не могу, – признался я.

– Ну, хорошо… А почему ты закричал мне тогда «Стоп! Стоп… Лево руля…»? Я ведь, если честно, только продублировал ТВОЮ команду. Почему ты завопил?

– Не знаю.

– И потом ты кричал мне: «Остановите машину… Сворачивайте! Сворачивайте скорее!!!» И жутко матерился.

– Ну да?! – удивился я.

– Ещё как! Хорошо, что, кроме меня, никто не слышал… Но, знаешь, ты кричал – будто издалека. Хотя лежал у меня на плече, намертво вцепившись в меня когтями. Смотри!

Мастер стянул свитер и задрал майку. На груди и на плече были видны глубокие царапины с чёрными точками запёкшейся крови – характерные для Котовых когтей. Ничего себе!..

– Ох, Мастер… – виновато вздохнул я. – Просто и не знаю, что сказать… Простите меня, ради Господа!..

– Ладно тебе. – Мастер оделся. – Не в этом дело. Ты мне скажи, как ЭТО: ты рядом, а слышу я тебя вроде бы чёрт-те откуда?

– Мастер… – жалобно заныл я. – Пожалуйста, не спрашивайте меня про ТАКОЕ. Я же сам ни фига в ЭТОМ не смыслю. Я только ЧУВСТВУЮ, и всё! Вы же не можете сказать, почему вы, Капитан с огромным судоводительским опытом, вдруг исполняете команды какого-то приблудного Кота-дворняги, случайно попавшего на ваше судно?!

– Может быть, потому, что я тоже ПОЧУВСТВОВАЛ опасность? В какой-то момент мне даже показалось, что я УВИДЕЛ её…

Ну точно! Чтоб мне век Кошки не видать!.. КОТ есть КОТ!!!

– Если бы не крикнул ты, Мартын, то через мгновение наверняка крикнул бы я. Ты мне веришь?

– Абсолютно! – горячо заверил его я. – Так каким образом вы ЭТО почувствовали? А уж тем более УВИДЕЛИ?

Мастер подумал, помолчал, закурил новую сигарету и только тогда ответил:

– Понятия не имею… Интуиция, что ли? Результат накопленного опыта?

– Вот видите?! – возмутился я. – Вы сами ни хрена не можете объяснить, а от меня ещё что-то требуете! Почему нужно всё объяснять и разжёвывать?! Или ЭТО тебе дано, или – нет! Нам с вами – дано!.. И точка.

– Слушай, Мартын, – сказал Мастер. – У меня есть предложение, которое должно поразить тебя новизной. В аптечке есть немного валерьянки. В баре – ещё пара бутылок «Джека Дэниельса». Сейчас я всё это достану – валерьянку для тебя, а для себя виски, и мы с тобой преломим по рюмашу. Совсем понемногу. А то мне уже скоро идти на мостик…

Я вспомнил, как в Германии, в Оттобрунне под Мюнхеном, мы надрались ночью с добрым и глуповатым ветеринаром-недоучкой Эрихом Шрёдером, закусывая сырым мясным фаршем, который был приготовлен его сестрой для завтрашних котлет.

Вспомнил, как на следующее утро мне было плохо – как тошнило, как раскалывалась голова, как не хотелось ни одной Кошки, – и вежливо отклонил предложение Мастера.

Но для того чтобы не огорчать его, попросил перенести идею поддачи на приход в Нью-Йорк и сделать это ВТРОЁМ – вместе со встречающим меня Шурой Плоткиным, о котором я успел уже многое рассказать Мастеру.

Тем более что до Нью-Йорка теперь оставалось всего двое с половиной суток…

…Но через двое с половиной суток не было выпивки втроём, не было слёз умиления, всхлипываний, заглядывания в глаза, облизываний. Не было щемяще-сладкого узнавания после долгой и тягостной разлуки.

Не мчались мы с Шурой навстречу друг к другу с воплями «Мартышка-а-а!..», «Шу-ри-и-ик!..», не оглядывали с головы до ног – он меня, а я его, с одинаковыми туповато-радостными вскриками: «Ах, как ты похудел!..» Или: «Боже… Ну, совершенно не изменился…», «Ну как ты?!», «Нет, а ты-то как?..»

Ничего этого не было.

И не зарывались мы носами – он мне в подмышку, а я ему под подбородок, не бормотали разные нежные бессвязные глупости… Так, чтобы никто вокруг не услышал. Потому что эти слова должны были быть только наши, наши и ничьи больше!

Не было ничего этого.

И Нью-Йорка никакого не было.

Был самый обычный торгово-грузовой морской порт – как в Петербурге, как в Киле, как в Абердине, как в Сент-Джонсе…

Только этот порт был в Нью-Джерси. И грязнее, чем все остальные. И очень… Ну просто очень большой! А так – всё то же самое, что и там, – те же причалы, та же техника, те же запахи.

Та же убийственная похожесть: в этом порту, как и во всех остальных, НЕ БЫЛО ШУРЫ ПЛОТКИНА.

НЕ БЫЛО, НЕ БЫЛО, НЕ БЫЛО МОЕГО ШУРЫ ни на одном причале нью-йоркского порта!!!

– ШУРА!!! ШУ-РА-А-А!!! ШУРА ПЛОТКИН!.. ГДЕ ТЫ?! ГДЕ ТЫ?!

Господи! Боже мой!.. Мамочки родные!!! Что же делать?! Что же с НИМ такое произошло?! Господи, спаси ЕГО и помилуй…

Я снова оказался примерно в том состоянии, в каком я был тогда в Петербурге, когда мы с милиционером Митей увидели в НАШЕЙ с Шурой квартире чужих Людей и узнали, что сам Шура уехал в Америку.

Но тогда мне хотелось только одного – умереть. А сейчас – найти Шуру! Найти во что бы то ни стало!.. Любой ценой!!!

…Куда я только не бегал, где меня только не носило, в какие дырки я только не заглядывал, кого только не встречал на своём суматошном и горьком пути?! А ведь ЗНАЛ, ЗНАЛ, ЗНАЛ уже, что ЕГО вообще НЕТУ в порту – иначе он бы откликнулся…

Я чудом уйму раз не попал под колёса грузовиков, автопогрузчиков, чуть не был раздавлен на рельсах портального крана, в последнее мгновение выпорхнул из-под опускающегося контейнера величиной с трамвай… Меня чуть не убило дикой струёй воды из пожарного монитора, которым куча болванов тушила загоревшиеся тюки с хлопком!