А потом я даже не заметил, как задрых в удобном и мягком самолётном кресле, и помню только сквозь сон, что стюардессочка заботливо накрыла меня тёплым пледом…

…Проснулся я оттого, что кто-то осторожно тормошил меня и приговаривал по-немецки:

– Герр фон Тифенбах… Герр фон Тифенбах! Проснитесь. Мы на земле. В Санкт-Петербурге. Вас уже встречают, герр фон Тифенбах!..

Когда меня вынесли на трап в сумке со всем моим багажом – телефоном и кипой разных финансовых бумаг, я высунул голову наружу и увидел следующее.

Колючий, ледяной ветер кружил позёмку по лётному полю, а у самого трапа нашего самолёта стоял белый «Мерседес – 300» с распахнутыми дверцами.

Около него, несмотря на пронизывающий холод, с обнажённой головой, держа бежевую пыжиковую шапку в руках, первый и крошечный признак нашего российского благосостояния её владельца, – в распахнутой дублёнке мышиного цвета, элегантно облокачивался о капот белого «мерседеса» – ни больше ни меньше, как раздобревший и разгладившийся сукин сын Иван Афанасьевич Пилипенко!!!

Этот ужасный и отвратительный Кошколов и Собакодав, ловец и убивец невинных Собак и Котов, торговец «живым Кошачьим товаром», изготовитель уродливых шапок из шкурок убиенных им несчастных и очень домашних Животных. Пилипенко – автор сотен трагедий семей, когда-то вырастивших это Животное, сделавших его членом своей семьи, и так подло украденного и умерщвлённого на мраморных столах Института физиологии или в дачном сарайчике самого Пилипенко, где-то неподалёку от города. Об этом сарайчике, помню, среди нас, Котов, ходили чудовищные легенды…

ИТАК – САНКТ-ПЕТЕРБУРГ НАЧИНАЛСЯ ДЛЯ МЕНЯ С ПИЛИПЕНКО.

То есть – круг замкнулся.

Несколько месяцев тому назад с именем Пилипенко для меня кончился Петербург, а сегодня Петербург, мой любимый и родной город, начинается, с того же ненавистного мне Пилиленко! Просто мистика какая-то…

Что же дальше-то будет?..

Когда мы с моей стюардессочкой спустились с трапа, Пилипенко поклонился нам и на ужасающем английском начал было:

– Хай ду ю ду! Вилкоменн ту Санкт-Петербург!.. Айм вери глэд ту си ю…

Тут он запнулся и крикнул по-русски внутрь машины:

– Васька! Как там дальше?..

Сидевший за рулём Васька (тоже – хорошая сволочь!..) удивился и сказал:

– Ну, Иван Афанасьевич, ты даёшь, бля!. Откуда я-то знаю? Ты – хозяин, ты и знать должон.

Но тут стюардессочка сказала на вполне приличном русском:

– Получите, пожалуйста, вашего клиента и распишитесь в этой бумаге. Копию оставьте себе.

Пилипенко подписал бумагу, вернул оригинал стюардессе и протянул руку за сумкой. Но стюардесса сказала:

– Момент, герр Пилипенко. Я должна подтвердить Мюнхену наше прибытие в Санкт-Петербург.

Она пошарила рукой в сумке, достала из-под меня спутниковый телефон и нажала мюнхенскую кнопку. Подождала несколько секунд и залопотала по-немецки:

– Фрау Кох? Всё в порядке. Мы в Санкт-Петербурге. Очень холодно. Нас уже встретили. В полёте всё, всё было в порядке. Передаю телефон…

Пилипенко снова протянул руку, теперь уже за трубкой, но стюардесса отвела его руку в сторону и попросила к телефону меня:

– Герр фон Тифенбах – вас.

Я в своей рождественской красно-золотой жилетке наполовину высунулся из сумки и краем глаза заметил, что у Пилипенко от изумления просто отвалилась челюсть! Так тебе и надо, гад…

Я приложил ухо к трубке и услышал голос Тани: – Ну как ты, Кыся?..

– Нормально, – по-шелдрейсовски ответил я. – Поцелуй Фридриха. Успокой его. Я ещё буду звонить…

И сам лапой отключил телефон. Пилипенко увидел это, впал в полуобморочное состояние и покачнулся…

Ах, как мне отчётливо вспомнился полный бессильной злобы монолог Пилипенко, когда провонявший оружием, потом и похмелюгой милиционер остановил тогда раздолбанный «москвичонок», на котором они везли нас на заклание в Институт физиологии, и отобрал у Пилипенко десять долларов ни за что ни про что. Да ещё и обматерил с ног до головы!

«Будет и на нашей улице праздник!.. – сказал тогда Пилипенко Ваське. – Сейчас время революционное – кто был ничем, тот станет всем!..»

А я ещё тогда подумал – всё может быть…

И вот вам, пожалуйста! Белый «мерседес», пыжиковая шапка, дублёнка – которые ему раньше и во сне не снились… И Васька прикинут – будьте-нате. Кожаный куртон фирменный, руки в специальных автомобильных перчатках с дырочками, французским одеколоном от него разит. Курят они исключительно «Данхилл».

Так это он – Пилипенко Иван Афанасьевич – хозяин самого дорогого и престижного пансиона для иностранных Котов и Собак самого высокого ранга?! Это на ЕГО банковский счёт Фридрих фон Тифенбах перевёл все суммы на моё содержание!

– Иван Афанасьевич, а Иван Афанасьевич! – окликнул его Васька. – А не сдаётся тебе, что у этого мюнхенского Котяры – рожа вроде знакомая, а?

У меня сердце замерло… А вдруг они узнают меня, развернутся прямо вокруг Исаакиевской площади, да и отвезут меня прямиком на Васильевский остров, в Институт физиологии!.. Благо тут это рядышком.

– Ну тебя, Васька, – неуверенно проговорил Пилипенко. – Быть не может! За него нам такие бабки перевели, что подумать страшно! Хотя – похож… Ты про какого вспомнил?

– А про того – с проспекта Науки. Который нас в последний раз тогда, осенью, чуть по миру не пустил. Весь наш улов разогнал и сам смылился. Помнишь? И ухо рваное, гляди! И шрам на роже…

– Не знаю, Василий. Не могу сказать. Но если этот Котяра действительно того самого еврейчика и он за это время сумел ТАК приподняться, что может позволить себе жить по люксу и летать со спутниковым телефоном – я ни о чём вспоминать не хочу!

– А если я тебе напомню, как он в позапрошлом годе тебе всю фейсу располосовал, когда мы его отлавливали в очередной раз?.. – ехидно спросил Васька.

– Слушай! – строго сказал ему Пилипенко. – Ты говори, да не заговаривайся! Я сейчас возглавляю коммерческое предприятие мирового уровня. И ни за какие прынцыпы не держусь. Мне – абы гроши и харчи хороши, как говорят в народе. А гроши за этого Котяру плотют, как за прынца! И ежели ты его хоть словом обидишь или ещё как, я из тебя душу выну и без порток выкину. Понял? А на твоё место любого генерала-отставника возьму, и он за те бабки, которые я тебе сейчас плачу, будет мне служить, как Иосифу Виссарионовичу Сталину!

И тут мы подъехали к роскошной гостинице.

То, что гостиница была роскошной, я сразу просёк по тем автомобилям, которые толпились у входа в этот русский рай богатого туризма и очень крупных деловых контактов.

Мне ещё Водила на корабле рассказывал про такие гостиницы у нас в Питере. А я всё никак не мог поверить, что в одном и том же городе, где есть наш с Шурой дом и мой пустырь перед ним, существуют такие гостиницы.

Причём автомобили были не хуже грюнвальдских! А уж Грюнвальд был пастбищем, на котором паслись самые дорогие автомобили Мюнхена – самого богатого города в Германии…

Пилипенко не доверил Ваське нести сумку со мной, телефоном и документами. Нёс сам. И принёс меня – чёрт знает куда!..

Розово-голубые салоны с высокими потолками, с кондиционерами, как у нас в грюнвальдском доме Фридриха, с поилками на подставочках – чтобы, не дай Бог, Кошечке или Собачке не пришлось бы низко наклоняться над чашечкой! Это может привести к искривлению шейных позвоночков, как когда-то мне объясняла Дженни…

Повсюду розовые и голубые подушечки, на коврах валяются искусственные косточки, игрушек – не счесть! Специальные деревца, по которым можно лазать, а внизу – мягкое утолщение. Чтобы драть когтями, если так уж приспичит…

Вокруг этих Кошечек и Собачек так и вьются очень интеллигентного вида люди; в шёлковых голубых и розовых халатах. Кто по-французски говорит, кто по-английски, кто по-испански… Чтобы каждый Клиент в пансионе имел тот язык, к которому он привык у себя на родине. Да и с Хозяевами Клиентов так общаться легче.

Отвели мне небольшую комнатку – голубую. В одной плошке – кристально чистая водичка, в другой – не киснущее свежее молочко. На всякий случай. Потому что столовая для нас, Котов, – в другом месте. Ну и конечно, постель – потрясающая! Пушисто-мягкое корытце с уймой подстилочек и крохотных подушечек.

Ничего нашего российского! Всё заграничное. Я даже кучу всяких немецких примочек узнал, которые видел в том мюнхенском Кошачье-Собачьем магазине в Нойе-Перлахе, где мне покупали поводок, а для Дженни меховое пальтецо с капюшоном.

И по этим салонам тоскливо и важно шатались наманикюренные и невероятно причёсанные Кошки, прилизанные и спесивые Коты вперемежку с растерянно-истеричными Собачками, постриженными так, будто они секунду тому назад вернулись из циркового манежа.

Однако, скажу без ложной скромности, когда Пилипенко выпустил меня в этом великосветском салоне из сумки и я появился в своей рождественской красно-золотой жилетке, – все окружающие меня Коты, Кошки и Собачки замерли и уставились на меня, как на седьмое чудо света. В воздухе густо запахло нескрываемой завистью. Да здравствует моя подруга Таня Кох – очень-очень русская немка!

Меня оформили, прочитали внимательно моё любимое меню, тут же изготовили мне «татарский бифштекс» из свежайшей телятины, и, пока я пожирал его прямо в кабинете Пилипенко, все остальные служащие, оказавшиеся действительно интеллигентными и высокообразованными людьми (не дурак был Пилипенко – сумел подобрать кадры!..), изучали инструкцию пользования моим телефоном для связи с личным переводчиком «герра Мартына-Кыси фон Тифенбаха» в Мюнхене – фрау Кох.

Пожрав, я решил тут больше не задерживаться и немедленно отправиться домой – к Шуре. А вдруг у него просто испорчен телефон и нет денег его починить? Или у него отключили телефон за неуплату? У нас уже такое бывало!.. И наверняка Щура сидит сейчас в тоске и одиночестве при мёртвом телефоне дома, за своей старенькой пишущей машинкой, в которую уже месяц как вставлен чистый лист бумаги…

Я растолкал столпившихся у моего телефона, вскочил на стол Пилипенко и сам нажал мюнхенскую кнопку. Все ахнули!

Послышался стрекот набора номера, два длинных гудка, и сразу же – голос Тани:

– Доктор Кох.

– Это я, – сказал я ей мысленно, по-шелдрейсовски.

– Кыся! Миленький!.. А мы уж тут волнуемся… Ну как ты там? Тебе не холодно?

– Нет. Таня, пожалуйста, скажи этим обалдуям, чтобы они дали мне машину и отвезли на проспект Науки, к шашлычной.

– Как?! Они тебя там даже не покормили? – возмутилась Таня.

– Нет-нет… С этим всё в порядке. Просто там, у шашлычной, находится мой дом с Шурой Плоткиным.

– Понятно. Передай трубку главному. Я всё скажу. И не забывай, что между Мюнхеном и Петербургом – два часа разницы.

– А что это такое?

– Ладно. Я тебе потом объясню. Давай ихнего шефа!

Я пододвинул лапой телефон к обалдевшему Пилипенко и УСЛЫШАЛ, как Таня пересказала ему мою просьбу.

– Бусделано! Бусделано!.. Сей минут!.. – только и отвечал Пилипенко. – И водитель наш будет ждать герра Кысю сколько нужно. И телефончик я ему ваш передам для связи… Не беспокойтесь, водитель у нас – человек проверенный! Он же осуществляет безопасность Клиента, хе-хе, так сказать. Всё будет в ажуре… Передаю трубочку!

Пилипенко мизинчиком развернул ко мне телефонную трубку и сладко вымолвил:

– Вас…

Я приложил своё рваное ухо к трубке.

– Кыся, – сказала мне Таня. – Телефон возьми с собой. Связь – через твоего водителя.

– Я слышал, – сказал я.

– Тебя тут все целуют!..

– Я всех тоже, – сказал я и сам отключил телефон.

На большом настольном аппарате со всякими примочками Пилипенко нажал кнопку и проговорил в микрофон грозным голосом:

– Водителя Чёрной «Волги» – ко мне, сей минут!

И точно – сей минут открылась дверь пилипенковского кабинета, и в знакомом запахе пота, оружия и «послявчерашнего» перегара вошёл тот же самый милиционер из государственной автомобильной инспекции, который в прошлом году осенью остановил засранный пилипенковский фургончик, набитый нами – приговорёнными к смерти, – и слупил с Пилипенко десять долларов, да ещё и обозвал их с Васькой по-всякому!

Ох, умная сволочь – этот Пилипенко! Все его пророчества сбываются – настало время наконец и для Пилипенков! Ещё год-два, он и в президенты баллотироваться будет…

Милиционер вошёл в гражданском, но встал по стойке «смирно», приложил руку к форменной милицейской шапке-ушанке, только без кокарды, и знакомым хриплым голосом доложил:

– Слушаю, Иван Афанасьевич!

– Вот, Митя, твой Клиент из ФыыРГе, с самого Мюнхену. Вот евонный телефон. Гля сюда: эту кнопочку натиснешь – сразу с Мюнхеном соединяет, с ихней переводчицей. Она тебе будет говорить – куда ехать, чего клиент хочет. Мы с тобой это уже вчера прорабатывали. Понял?

– Так точно!

– За кажный ихний волосок, – Пилипенко снова мизинчиком показал на меня, – головой отвечаешь. Надо будет применять оружие – применяй. Отмажу по всем статьям. Ты меня знаешь!..

– Так точно!

– Вот ихняя сумка, ихний телефон. Ложи телефон в сумку, Клиента – туда же, и счас поезжай на Гражданку, на проспект Науки к шашлычной. Там Клиент сам сориентируется. И глаз с него не спускай, Митя! И слова всякие употреблять не вздумай! И только на вы!

– Так точно, Иван Афанасьевич!

– Выполняй.

Милиционер Митя положил мой телефон в сумку и хотел было взять меня на руки, но я сам впрыгнул в сумку и уселся там.

– Во, бля, какая животная умная!.. – не удержался Митя.

– Я тебе что про разные слова говорил?! – заорал на него Пилипенко. – Извинись немедленно!

– Извиняюсь, – буркнул Митя, взял сумку и вышел вместе со мной из кабинета Пилипенко.

Чёрная «Волга» блистала чистотой и благоухала Митиными запахами.

Мы ехали по зимнему Ленингра… Тьфу, чёрт! Мы ехали по зимнему Санкт-Петербургу, и внутри меня от волнения всё дребезжало, и я был в таком нервном напряжении, что временами, когда мы останавливались под красным светофором, мне казалось, что я сейчас выпрыгну из машины и помчусь на всех своих четырех лапах вперёд, чтобы как можно быстрее добраться до нашего с Шурой дома!..

Наверное, моё состояние как-то передалось милиционеру Мите, потому что он, с величайшим трудом удерживаясь от матюгов, вдруг сказал мне вслух:

– Ну,… прямо не знаю, что… сегодня со мной?!… Может, вчера перебрал…? А может, наоборот…?

И тут я неожиданно понял, что если я своим нервным состоянием смог так вздрючить этого, казалось бы, толстокожего Митю, значит… Значит, мы с ним случайно настроились на ОДНУ ВОЛНУ! Вот так номер! А это значит, что…

А-а-а… Чем чёрт не шутит! И под очередным светофором, чтобы с Митей ничего не случилось во время движения, я пустил первый «пробный шар»: я вылез из сумки, сел на спинку переднего пассажирского сиденья, точно так же, как я обычно сидел в нашей громадной «вольво» – у правого уха Водилы, и осторожно сказал Мите по-шелдрейсовски:

– Митя…

Митя удивлённо оглянулся назад, никого не увидел и стал осматривать все машины, стоявшие рядом под светофором. Искал – кто это его позвал?..

– Митя, – повторил я. – Не пугайся. Это я с тобой разговариваю – Кот из Мюнхена.

– Да ты чё-о-о-о?! – в ужасе завопил Митя.

– Точно, – мягко произнёс я.

– Ох, бля-а-а… – Митя открыл рот и снял руки с рулевого колёса.

Над нами уже давно горел зелёный свет, всю Петроградскую сторону разрывал возмущённый хор автомобильных сигналов за нашей спиной, а Митя всё никак не мог сдвинуться с места, пока я не сказал ему:

– Поезжай, Митя. Потом где-нибудь остановимся – я тебе всё объясню.

Остановились мы только у Торжковского рынка. Митя выключил двигатель, повернулся ко мне и спросил меня вслух:

– А это у меня не с пережору?

– Нет, – сказал я.

– А то мне последнюю неделю, понимаешь, каждый вечер приходилось квасить… Вполне может крыша поехать!

– Нет-нет, – заверил я его. – Просто я умею мысленно разговаривать. Только Пилипенко об этом не говори.

– Да вы что?! Этому козлу?! Да ни в жисть, блядь буду! Извиняюсь…

– Можешь не извиняться. Говори как хочешь. И называй меня на ты. – Я подумал, что для Мити проще будет не «Мартын», а «Кыся», и добавил: – Меня, например, зовут Кыся…

– А я – Митя.

– Я знаю. А теперь, Митя, гони на проспект Науки к шашлычной! Там я тебе дом покажу. Перед домом огромный пустырь…

Не было никакого пустыря перед нашим домом!

Сотни полторы самодельных лавок и магазинчиков заполнили мой любимый пустырь, а между ними ещё стояли Люди и с рук продавали всякую всячину – от сигарет «Мальборо» и детских колготок до меховых шуб и автомобильных колёс, включая глыбы мороженой трески…

Я и так был на нервном пределе, а тут чуть было не заплакал!

– Вот мой дом… – тихо сказал я Мите и показал наши окна на восьмом этаже.

– Тебя проводить? – спросил меня Митя.

Он понял моё состояние и не задал ни одного бестактного вопроса. Он мне ещё тогда, в прошлом году, понравился…

– Нет, не нужно, – сказал я ему. – Ты только сними с меня эту жилетку. А то ещё Шура не узнает меня. Да и неловко как-то…

– Напрасно. Она очень тебе идёт. – Митя с сожалением помог мне снять жилетку и спросил ещё раз: – Сходить с тобой?

– Подожди меня лучше здесь. Мало ли что…

Дверь в дом была наглухо закрыта, и на ней красовалась новая кодовая установка с кнопками и номерами шифра на них.

В это время, слава Богу, я услышал, как кто-то открывает дверь изнутри. Я приготовился проскользнуть на лестницу, но дверь отворилась, и первое, что произошло, – я получил оглушительный пинок в бок и, кувыркаясь, отлетел чуть ли не под колёса чёрной «Волги». Вслед мне послышалось злобное:

– Только гадят по лестницам! А потом нюхай их ссаки!..

Боль была ужасной! Такой здоровенный мужик, оказывается, живёт теперь в нашем доме…

Но тут из «Волги» молнией вылетел Митя. Я не успел охнуть, как он ухватил этого мужика за горло, бросил его спиной о стену дома, а под нос пихнул ему неизвестно откуда взявшийся пистолет.

– Ты что животную забижаешь, сука?! В рот тебе, в Господа, в душу, в Бога Мать ети!!! Я вот счас наделаю в тебе дырок, козёл вонючий!..

Для верности Митя ещё раз шарахнул мужика головой об стенку:

– Говори шифр, падлючий твой рот!

– Пять… семь… один… – заикаясь от страха, выдавил из себя мужик.

– То-то! – Митя дал мужику ногой в зад и спихнул его со ступенек подъезда. – Чтоб я тебя не видел здесь, курва!..

Потом Митя нажал пятую, седьмую и первую кнопки на кодовом устройстве, сам открыл дверь и пошёл со мной к лифту.

– Хрен, чтобы я тебя теперь одного оставил, – сказал мне Митя, пропуская меня в кабину лифта. – Какой этаж?

– Восьмой… – с трудом сказал я.

Боль в боку была нестерпимой, но я ждал встречи с Шурой и готов был терпеть любые муки только ради одного первого мгновения этой встречи!..

Мы поднялись на восьмой этаж, вышли из лифта, и я показал Мите нашу дверь. Тот порылся во внутреннем кармане куртки, достал своё милицейское удостоверение и сказал мне негромко:

– Наверное, ксиву придётся показывать. Счас все боятся всех. Никто тебе просто так не откроет.

– Мой откроет, – сказал я. – Мой никогда никого не спрашивал «Кто там?»

– Ты, видать, давно дома не был, – сказал Митя. – Посмотрим.

И нажал кнопку звонка. Меня аж затрясло! Сейчас, сейчас…

– Кто там? – спросил из-за двери женский голос.

– Милиция! – И Митя приставил свою книжечку к дверному глазку.

Книжечку долго разглядывали – может, у Шуры гостит кто-нибудь? А потом послышались звуки отпираемых замков – один, другой, третий… Батюшки! Да у нас и не было никогда столько замков…

Я было засомневался – может, этажом ошибся? Стал внимательно разглядывать дверь. Да нет, дверь наша. Шура сам её обивал…

Наконец дверь осторожно и боязливо открылась. На пороге стояла молодая женщина с ребёнком на руках. Это ещё что такое?!

– Вам кого?

А я ещё в машине Мите назвал Шурину фамилию.

– Нам бы гражданина Плоткина, – сказал Митя.

– А он тут уже не живёт, – напряжённым голосом сказала женщина.

– Та-а-ак… – проговорил Митя и вопросительно посмотрел на меня.

Как это «не живёт»?! Быть того не может! Вот же – наша вешалка, наше зеркало…

Я тут же прошмыгнул в квартиру. Заплакал ребёнок. Женщина стала его успокаивать, говорить: «А вон к нам киса пришла!.. Давай с кисой поиграем?.. Ну не плачь, не плачь…»

Это была и наша, и не наша квартира! Остатки нашей мебели были перемешаны с незнакомыми столами, диванами… Моё любимое кресло завалено стираными пелёнками и детским барахлишком. Наши книжные стеллажи стояли совершенно без наших книг; На их пустых полках громоздились нераспакованные коробки, посуда, детские игрушки…

А книжек, наших с Шурой книжек, не было ни одной. Не было и любимых Шуриных картинок на стенах, не было большой моей фотографии, которую Шура сделал два года назад и очень гордился ею…

И запахов наших уже почти не было. В нашей квартире пахло только чужим ребёнком.

– А где же он сейчас живёт? – спросил Митя у женщины.

– Кто? – не поняла женщина.

– Гражданин Плоткин.

– А-а-а… А он уже месяц как в Америку уехавши. Насовсем.

Как мы спустились к машине – не помню…

Шли по лестнице вниз пешком – на лифте почему-то не ехали. Шли мимо знакомых соседских дверей, мимо сызмальства известных мне запахов, мимо всего того, к чему я так рвался последние несколько месяцев.

По лестнице брёл наугад – глаза полные слёз, всё двоится, в глотке комок застрял.

И только одно желание в голове – умереть. Взять и перестать жить…

А Митя идёт рядом, бубнит чего-то, успокаивает.

– Не убивайся, – говорит. – Айда ко мне жить! Прокормимся. Я ж теперь на двух работах…

Спустились на первый этаж, вышли на улицу. Я сошёл со ступенек подъезда, лёг в грязный снег, закрыл голову лапами и думаю: Господи, как же мне умереть? Помоги мне, Господи, не жить больше!..

Слышу, кто-то мне говорит по-Животному:

– Мартын, а Мартын!.. Ну-ка подними голову. Убери лапы с морды.

Я одну лапу убрал, открыл один глаз – мамочки родные!.. Сидит напротив меня мой ближайший кореш – бесхвостый Кот-Бродяга. Такой сытый, гладкий, весь лоснится и так приветливо на меня смотрит.

Тут, не буду скрывать, я просто в голос разрыдался. Нервы не выдержали!..

Облизались мы, обнюхались, Бродяга и говорит:

– Кончай плакать. Идём ко мне. Безвыходных положений, Мартын, как ты помнишь, на свете не бывает! Это твой Человек?

И показывает на Митю.

– Да, – говорю. – Знакомый. Но хороший…

– Ты ему скажи – пусть с нами идёт. Жратвы на всех хватит.

Но Митя деликатно отказался. Сказал, что в машине подождёт, радио послушает. У него, дескать, времени навалом, он специально в своей милиции двухнедельный отпуск взял на случай моего приезда. Пилипенко обещал хорошо заплатить…

Зашли мы с Бродягой за дом со стороны мусоросборника, а там дверь в подвал открыта. Я и говорю Бродяге:

– Это чего же тут дверь открыта? Видать, наша дворничиха Варвара ухо завалила!

– Варвару ещё в ноябре прошлого года похоронили, – печально сказал Бродяга. – С тех пор никто эту дверь и не закрывает. Мне-то это на лапу. Не надо через разные дырки в подвал корячиться. А Варвару очень даже жалко. Она меня часто подкармливала, пока я на работу не поступил…

– На какую ещё работу?! – поразился я.

– В охрану, Мартын, в охрану. Сейчас кто хорошо живёт? Или тот, КОГО ОХРАНЯЮТ, или тот, КТО ОХРАНЯЕТ!

И Бродяга рассказал мне, что сейчас он работает у Сурена Гургеновича в шашлычной по охране её от крыс. Их там сейчас развелось – чёртова уйма! Правда, сам Бродяга уже крыс не ловит, нанимает разных знакомых и незнакомых Котов за харчи, которые ему Сурен специально выделяет. Естественно, и самому Бродяге остаётся немало! Вот рыбка, вот колбаска, вот курочка – прямо с гриля! Только остыла… Ешь, Мартын! Не стесняйся. Молока – хоть залейся!.. С Кошками вопрос сам по себе решился. То на него, бесхвостого, никто из них смотреть не хотел, а то теперь от Кошек отбою нет! Если хочешь, можем сегодня позвать парочку – прибегут как миленькие. И устроим такой междусобойчик со сменкой в процессе, что чертям тошно станет! По случаю твоего, Мартыш, возвращения!.. А?

– Нет, – говорю. – Спасибо. Ты мне лучше про Шуру расскажи…

А что про Шуру рассказывать? Шура, когда из Москвы вернулся и не нашёл своего Мартына, чуть с ума не сошёл! Весь город объездил, всех знакомых обегал, даже к бывшей жене заглядывал.

Людей нанимал на поиски Мартына, мальчишкам тучу денег переплатил! В газеты давал объявления – у нас сейчас за бабки что хочешь напечатают. На столбах всякие бумажки расклеивал. А на телевидении, где у него полно знакомых, объявление не взяли! Сказали, что у них на носу какие-то выборы, и про Кота – это не серьёзно. А Шура сказал, что ему его Кот гораздо серьёзнее, чем любые выборы!!! И запил…

– Ты-то это откуда знаешь?! – спросил я и поймал себя на элементарной ревности. – Тебе-то это откуда известно?

И это объяснил Кот-Бродяга – предприниматель хренов.

Шура знал, что мы дружим, и всё просил Кота-Бродягу помочь ему в поисках. Бродяга его понимал, Но рассказать про наше последнее приключение – побег из пилипенковского фургончика – не смог. Образования не хватило…

От тоски Шура стал иногда приглашать Бродягу к нам домой. Кормил моим хеком и разговаривал с ним обо мне всякие разговоры. А сам пил водку.

А потом однажды сказал, что теперь в этой стране его больше ничто не удерживает!..

Пару месяцев оформлял документы, держал Бродягу в курсе всех своих дел. А месяц тому назад зазвал его в гости – Бродяга по этому случаю слямзил у Сурена палку твердокопчёной колбасы для Шуры, пришёл не с пустыми лапами, и Шура сказал, что завтра он улетает в Америку. В самый её большой город…

Бродяга забыл, как называется этот город, потому что в эту ночь Шура надрался так, что его потом до утра выворачивало! И Бродяге было не до названий американских городов…

Наутро Шура уехал, оставив Бродяге свою старую визитную карточку, где трясущейся с похмелюги рукой записал название этого города в Америке.

– Где эта карточка?! – рявкнул я.

– Не рычи, – спокойно сказал Бродяга-предприниматель. – Вот…

И вытащил откуда-то замызганную Шурину карточку. Я её сразу узнал. Они у нас на письменном столе в коробочке всегда лежали.

На карточке было что-то накарябано Шуриным пьяным почерком. Но что, я прочитать не смог. Тут уже у меня образования не хватило…

– И всё? – спросил я.

– Нет, – ответил Бродяга. – Он просил, если я случайно встречу тебя или ты сам откуда-нибудь вернёшься, передать тебе на словах следующее:

«МАРТЫН! Я ТЕБЯ БУДУ ЖДАТЬ ВСЮ ЖИЗНЬ!..»

Всё! Всё! Всё!

Никаких слёз! Никаких рассопливаний!..

Взять себя в лапы, успокоиться, наметить конкретный план действий и не ждать у моря погоды, а вкалывать, вкалывать, вкалывать! Пахать, не разгибаясь, пока я не совершу всё, что наметил, всё, что мне необходимо, всё – без чего мне другой жизни просто-напросто на хрен не нужно!

Первым делом – необходимо выяснить, что там на этой Шуриной визитке накарябано?

– Митя, посмотри, что я принёс от своего кореша. Ну того, без хвоста… Это визитная карточка Моего Шуры. Он там рукой написал, где он будет жить в этой Америке. Ты можешь прочесть?

– «Нью-Йорк»… – прочитал Митя.

– Это далеко?

– У-у-у… Бляха-муха, не то слово!

– Дальше Мюнхена?

– Раз в десять!

– А как туда попадают?

– Кто как. На самолёте – часов пятнадцать – двадцать лететь, на пароходе – недели две плывут, минимум… Хрен его знает. Но если тебе нужно…

– Очень, Митя!

– Нет вопросов. Выясним. А как ты его найдёшь в этом Нью-Йорке?

– Не знаю.

– Там, говорят, одних жителей двенадцать миллионов!.

– Я, Митя, в цифрах не того… Это много?

– Как три Петербурга!

– Ох… – только и сказал я. – Давай-ка, Митя, посоветуемся с Мюнхеном. Доставай мой телефончик…

Наша чёрная «Волга» стояла на углу улицы имени Софьи Ковалевской и проспекта Науки, почти напротив кинотеатра «Современник». То есть мы даже не выехали из района, где мы с Шурой шатались сотни и тысячи раз. Мы всего лишь немного отъехали от моего бывшего дома и остановились на маленькое совещание.

Митя достал мой сказочный телефон, нажал нужную кнопку, приложил телефон к своему уху, и через несколько секунд мы оба услышали голос Тани:

– Доктор Кох. Я-а, битте!

Митя откашлялся и сказал напряжённым голосом:

– Здравия желаю! Младший лейтенант милиции Сорокин Дмитрий Павлович. Соединяю с господином Кысей!..

И Митя приставил трубку к моему уху.

– Какой ужас, Кыся! Что случилось?! Почему ты попал в милицию? – взволновалась Таня.

Я быстренько успокоил её, объяснил, кто такой Митя и как мне с ним повезло, и рассказал всю историю посещения моего опустевшего дома…

– Немедленно возвращайся в Мюнхен! – закричала Таня. – У тебя оплаченный билет на самолёт в оба конца! Здесь у тебя есть дом, и не один, и тебя здесь все любят и ждут! Пусть они сейчас же везут тебя на аэродром!..