Ах, если бы он мог сам перегрузить эту дурацкую «фанерную» пачку с кокаином в сто семьдесят кило весом в свою «тойоту»! Он бы просто немедля, по выражению Бармена, «отправил бы гулять по небу» и Лысого, и моего Водилу. В таком деле лишние люди никому не нужны. Это мне ещё по дороге Водила объяснил…

Я мотался по крыше кабины и по верху фургона, стараясь всё время находиться над Аликом и его страшненьким пистолетом. Волей-неволей я пытался настроиться на ЕГО волну, чтобы попробовать хоть как-то предупредить грядущие события. Мысленно я призывал на помощь всё наше Кошачье-Котовое НЕОБЪЯСНИМОЕ – то, что даёт нам возможность непонятным образом ПРЕДВИДЕТЬ СЛУЧАЙ…

В чистом виде я этого так и не смог сделать – он был слишком сильной личностью для меня! Но внезапно я понял, что зато установил с Аликом какой-то странный, необычный, Односторонний Контакт по принципу «я тебя вижу, а ты меня – нет». То есть я для него оставался закрыт, а он для меня – будто голенький…

Я увидел, что он страшно нервничает! Не потому что, как только кокаин будет перегружен в его машину, ему придётся отправить на тот свет двух человек. Это дело привычное. Это, в конце концов, его профессия, А вот то, что обычная, паршивенькая дорожная полиция совершенно случайно заехала в эту идиотскую «Зону отдыха» и внесла в свой компьютер данные документов моего Водилы, Лысого, а вместе с ними и Алика, – вот это может грозить осложнениями. Естественно, после того как найдут трупы этих русских…

Теперь такое стало в Германии столь привычным, что перестало быть сенсацией. Ну, мюнхенский «Абендцайтунг» напечатает фотографии застреленных и выдаст крупный бездарный заголовок – «Кремль протягивает щупальца к Баварии!» Русскоязычная берлинская газетка «Европа-Центр» опубликует небольшую заметочку, подчеркнув, что у них в Берлине ещё не то бывает!.. Наверняка откликнется многостраничный и тоже русский лос-анджелесский альманах «Панорама» – у них здесь есть свой корреспондент. И всё!..

Алик же завтра утром сдаст товар кому надо, получит гонорар за доставку и устранение двух свидетелей, заберёт свою маму и укатит с ней в Италию, в Лидо-ди-Езоло, где на пятнадцати километрах пляжной косы умудрилось расположиться пятьсот отелей любого калибра! Пойди-ка найди там Алика. Тем более что они с мамой покатят туда совсем не с теми документами, которые зарегистрировал компьютер дорожной полиции. И уж конечно, не на этой машине…

Он покажет маме Венецию – туда всего полчаса езды по хорошей дороге, покатает маму на гондоле по всем вонючим венецианским каналам, и гондольеры в одесских соломенных канотье с яркими лентами на тульях будут говорить маме «синьора» и вежливо помогать ей сесть в гондолу и выйти из неё. Алик повезёт маму на три знаменитых островка в Венецианском заливе – Бурано, Мурано и Торчелло. И вместе с ней будет восхищаться виртуозностью потрясающих стеклодувов, шататься по узеньким островным улочкам шириной всего в два – два с половиной метра.

Неделю тому назад на Мурано, именно на такой улочке, Алик застрелил какого-то иркутского не то градоправителя, не то банкира… Кто? Что?.. Этим Алик никогда не интересуется. Он получает заказ, аванс, один час летит из Мюнхена в Венецию, полчаса на катере до Мурано, ещё полчаса на острове, а затем обратно.

Утром, после завтрака с мамой, вылетел, к обеду уже вернулся домой. Мама очень не любит, когда Алик опаздывает к обеду…

А доллары «на дороге не валяются», как сказал этот здоровый русский шоферюга из Питера.

Вот его почему-то Алику жалко… То ли потому, что он с котом ездит, то ли ещё почему. Но жалость для Алика – непозволительная роскошь, и он тут же отметает от себя это непривычное для него ощущение.

Всё-таки есть достаточно серьёзная опасность, что Алика могут вычислить. Особенно если это дело не спустят на тормозах и за расследование возьмётся КРИПО – криминальная полиция. Там ребятишки сидят серьёзные…

Нуда Бог не выдаст, свинья не съест. Овчинка стоила выделки – тут надо быть справедливым. Русские пареньки-исполнители, или, как их теперь стало модным называть – «киллеры», всего за три тысячи баксов из России аж в Америку летают. Плюс, конечно, оплаченная дорога туда и обратно. И какие-то жалкие суточные…

Алик же за дело с кокаином и этими двумя жлобами-водителями только аванс получил пятьдесят тысяч! Не долларов, а немецких марок, но тоже не слабо. Особенно если учесть, что завтра при расчёте он получит ещё столько же.

Многих слов в мыслях Алика я не понял.

Но я понял главное – как бы Алик ни старался казаться спокойным и весёлым малым с пистолетом в руках, он был взвинчен до предела! И поэтому невероятно опасен.

А во-вторых, что бы Алик в эти минуты ни болтал Лысому и моему Водиле о «дальнейшем сотрудничестве», он уже бесповоротно приговорил их к смерти. Прямо здесь, в десяти километрах от Мюнхена. В этой слабоосвешенной придорожной «Зоне отдыха»…

Пока же Алик весело подбадривал Водилу и Лысого, которые кряхтя впихивали в Аликову «тойоту» ту самую кокаиновую пачку «фанеры» в продранном мной полиэтилене…

Наконец всё было закончено – пачка удобно расположилась за задними сиденьями. Водила и Лысый вылезли из микроавтобуса, и Лысый аккуратно прикрыл задние двери «тойоты».

Повернулся к Алику и гордо, как человек, хорошо выполнивший порученную ему работу, улыбнулся и сказал:

– Порядок, Алик!

Вот тут-то и раздался первый выстрел. Он оказался совсем не страшным. Мне вообще почудилось, что кто то рядом присвистнул и сломал небольшую сухую ветку.

Но у Лысого тут же остановились глаза, удивлённо открылся рот, а над правой бровью внезапно возникла тёмно-красная точка величиной с пижамную пуговицу.

Дальнейшее происходило словно во сне. Плавно и почти беззвучно…

С присвистом «сломалась ещё одна сухая ветка», и из шеи уже мёртвого Лысого пульсирующими толчками стала выплёскиваться тёмная густая кровь, а сам он начал падать лицом вниз прямо на асфальтовую дорожку «Зоны отдыха»….

Что-то яростно и бешено крича, безуспешно пытаясь выдрать из-под куртки своё «оружие» – метровый кусок электрического кабеля, мой Водила бросился вперёд на Алика!

Раздался третий выстрел – уже по Водиле… Но мой прыжок на Алика опередил этот выстрел на сотую долю секунды, и поэтому, слава Богу, выстрел оказался не совсем точным.

Я летел с крыши нашего фургона в физиономию Алика, выставив вперёд все свои четыре лапы. Я почувствовал, как когти моих передних лап вошли в кожу его головы и, разрывая её, проскользили по лобной кости, вспарывая правый висок и переносицу Алика. И намертво вонзились у него под глазами. В адской ненависти я запустил когти как можно глубже, передними лапами повис на лице Алика, а задними изо всех сил ударил его по горлу! Один раз, второй, третий!!!

Я слышал его дикий крик, ощущал вкус и запах его крови, рядом со мной палил его пистолет, а я бил, бил, бил задними ногами, разрывая ему подбородок, рот, шею!..

Он пытался сорвать меня со своего лица, задушить, но я совершенно не чувствовал боли и даже сумел прокусить ему в нескольких местах руку…

Когда же ему всё-таки удалось оторвать меня от себя и отбросить в сторону, я прыгнул на него снова. И снова в тот же момент, когда он, залитый кровью, с исполосованным лицом и разорванным горлом, сумел ещё раз выстрелить в моего Водилу. И Водила упал…

Алик снова отшвырнул меня, дважды по мне выстрелил, но глаза его были залиты кровью, он надрывно кашлял, выхаркивал чёрно-красные сгустки и поэтому, как говорил Щура Плоткин, «чтоб попасть в меня – не могло быть и речи».

Вообще-то теперь, задним числом, я отчётливо понимаю, что этот худенький, похожий на старшеклассника-отличника со славным комсомольским послужным списком, полуэстонский-полуеврейский паренёк был человеком несомненно мужественным…

Я хорошо помню, как он деловито вытер рукавом текущую на глаза кровь, двумя руками сжал рукоять большого автоматического пистолета и навёл его в поднимающегося и тоже залитого кровью Водилу.

С третьим прыжком я опоздал… Опоздал ровно настолько же, насколько опередил первый выстрел Алика в моего Водилу!

Но… О счастье!.. Пистолет Алика всего лишь звонко щёлкнул – выстрела не последовало!.. Наверное, что то там в пистолете кончилось, и он просто перестал стрелять. А может быть, Господь Бог наконец увидел сверху творящуюся внизу несправедливость…

Алик отбросил меня в сторону, зашвырнул в кусты пистолет и, кашляя кровью, рванулся к своей «тойоте». Его шатало из стороны в сторону, он плохо держался на ногах и почти ничего не видел, но всё-таки сумел сесть за руль, завёл мотор и с места бросил свою машину прямо на встающего с земли Водилу…

В паническом ужасе я съёжился до размеров месячного Котёнка!

Но в эту секунду Водила неожиданно кинулся плашмя на асфальт, крутанулся с боку на бок и мгновенно оказался под собственным грузовиком.

Раздался жуткий удар – «тойота» с ходу врезалась в могучую раму нашего сорокатонного фургона (все автотехнические подробности у меня, конечно же, от Водилы…), и отвратительный звук разрывающегося металла украсился нежным аккомпанементом звонко рассыпающихся вдребезги разбитых стёкол микроавтобуса Алика.

Искорёженная «тойота» взревела двигателем, со скрежетом выдралась из нашего грузовика задним ходом, а потом рванула вперёд – к выезду на автобан.

Я бросился к своему Водиле.

Скрючившись, поджав колени к самому подбородку и держась руками за живот, Водила лежал на боку под фургоном и тяжело дышал, зажмурив глаза.

Первым выстрелом у него было всего лишь разорвано ухо, а не прострелена голова, как у Лысого, и теперь оттуда обильно текла кровь на лицо, шею, затекала за воротник рубахи… Я стал быстро зализывать ему эту рану, а он открыл глаза и сказал мне негромко:

– Не старайся, Кыся… Там – ерунда. У меня в животе пуля.

Он приподнялся на четвереньки и, как младенец, ещё не умеющий ходить, на карачках выполз из-под фургона, зажимая живот одной рукой… Увидел белую спину и огни уходящей «тойоты» и сказал:

– Не боись, Кыся… Счас мы этому шустрику козу всё-таки заделаем! Ну-ка, лезь в машину…

Я вскочил в кабину, а вот как туда залез Водила – уму непостижимо! Но он забрался туда, взялся за руль и ногой нажал на педаль газа!..

Когда мы резко рванулись за почти скрывшимися задними фонарями «тойоты», распахнутая дверь кабины захлопнулась сама, а мы, обогнув сначала грузовик Лысого, а потом и его самого, головой лежащего в луже собственной крови, выскочили на автобан под звуки своей тревожной сирены с такой скоростью, что все машины, шедшие по направлению к Мюнхену, стали притормаживать, чтобы пропустить нас. Никогда я не ездил с такой страшной скоростью! Да ещё в темноте!.. Да ещё среди мчащихся легковых и грузовых автомобилей! Да ещё шныряя из ряда в ряд под возмущённые и истерические сигналы обгоняемых нами машин!..

– Ах, уйдёт, сука!.. – прерывающимся хриплым голосом бормотал Водила и напряжённо вглядывался вперёд, где то и дело мелькала «спина» Аликовой «тойоты». – Ах, уйдёт, гад… И выживет! И пойдёт опять эта «дурь», эта наркота сраная по всему свету… И люди будут дохнуть от неё, и дети будут её пробовать… В той Настюхиной школе – дочки моей, где всё за доллары – и пирожки с капустой, и академики, – наркота по всем классам гуляет!.. В старших – колются, в младших – нюхают… Вот скажи, Кыся, как уберечь ребёнка?!

Водила застонал, прижимая одну руку к животу, а второй быстро вертя руль то в одну, то в другую сторону. Но неожиданно оборвал стон и обрадованно прохрипел:

– Гляди, Кыся!.. Ремонт дороги!!! Слава те, Господи! Хер он у меня теперь уйдёт, сучонок падлючий!..

Я увидел, как впереди засверкали жёлтыми лампочками огромные стрелки, указывающие на резкое сужение автобана, а впереди нас стало плавно, замедляться движение машин по всем четырём полосам, вливаясь всего лишь в две полосы, свободные от ограждения.

Водила опять включил сирену и, чуть ли не распихивая сужающийся поток машин, почти вплотную сумел приблизиться к «тойоте» Алика.

Вот теперь Алику уже некуда было деваться. С боков он был зажат десятками машин, а впереди него еле двигался гигантский серебристый рефрижератор из Голландии!..

– В койку, Кыся! – совершенно чужим голосом крикнул мне Водила. – Прижмись там к задней стенке! Счас он у нас нанюхается кокаину!!!

Я тут же прыгнул в подвесную койку и с ужасом увидел, что, в то время как все машины вокруг уже снижали скорость до минимума, мой Водила вжал педаль газа в пол кабины и с сумасшедшей скоростью помчался на белый микроавтобус «тойота», так хорошо различаемый теперь на фоне широченной задней стенки серебристого фургона голландского рефрижератора.

На мгновение мне показалось, что всё это происходит в каком-то кошмарном сне, и стоит мне сделать усилие, как я проснусь и окажусь в нашей симпатичной петербургской квартирке, в своём собственном кресле, и сквозь лёгкий, почти прозрачный сон буду слышать, как на кухне, позвякивая вилками и рюмками, Водила и Шура пьют водку, чем-то закусывают и негромко, чтобы не разбудить меня, про меня же рассказывают друг другу разные истории – каждый из своей жизни со мной…

Удар был какой-то невероятной, чудовищной силы!!!

Словно гигантский снаряд, наш грузовик вонзился в почти стоящую Аликову «тойоту» и влепил её в заднюю стенку голландского рефрижератора так, что голландец, весом в добрых полсотни тонн, умудрился прыгнуть вперёд метров на десять!..

Я вместе с подушкой и одеялом вылетел из подвесной койки прямо за спинку пассажирского сиденья. Что, по всей вероятности, меня и спасло…

Потому что Водила молча, не произнеся ни одного ругательства, ни одного слова, глядя вперёд остекленевшими неживыми глазами на омертвевшем лице, резко рванул наш грузовик назад, отъехал немного и снова помчался вперёд на то, что оставалось от «тойоты» Алика…

Второго удара я почти не услышал. Меня сразу же бросило головой на какую-то железную конструкцию под креслом, и я отключился.

Очнулся я оттого, что меня кто-то облизывал.

Я попытался открыть глаза, но это удалось мне только наполовину. Правый глаз почти не открывался. Какая-то узенькая щёлочка, а не глаз!.. Распух так, что справа я, наверное, был похож как две капли воды на ту киргизку Шуры Плоткина, которая выдавала себя за китаянку. Дядя у неё ещё был уйгуром и жил за Талгарским перевалом…

О Господи, о чём это я?! Совсем сбрендил… Где я? Кто меня лижет?..

Неожиданно я понял, что валяюсь между двух толстенных Собачьих лап, тут же почуял Овчарочий запах и услышал виноватый голос этого полицейского дурака Рэкса:

– Прости меня, браток… Прости, если можешь. Ты был тогда так прав! Так прав… Если бы я тогда поверил тебе! Это всё наша глупейшая служебно-национальная ограниченность – приказы, запреты, инструкции!.. И потом, на этой работе так черствеешь… Майн готт! Если бы я тебе тогда поверил, Кыся!..

– Откуда ты знаешь, как меня зовут? – слабым голосом спросил я, даже не вспомнив своё настоящее имя.

Я попытался приподняться. Голова у меня раскалывалась, ноги не держали. Рэкс мягко взял меня зубами за шкирку и помог встать на ноги. Он ещё пару раз лизнул мой распухший правый глаз и ответил:

– Так тебя Твой называл. Только и твердил: «Кыся… Кыся!..» Я и подумал, что Кыся – это ты.

– Где он? – Я моментально пришёл в себя.

Рэкс поначалу замялся, а потом скорбно произнёс:

– Знаешь, Кыся, у нас в Германии не принято скрывать что-либо от близких… Думаю, что он уже умер.

– Где он?! – заорал я и впервые оглянулся вокруг себя.

Огромный участок автобана и прилегающей к нему обочины был оцеплен бело-красной пластмассовой лентой и освещён десятками автомобильных фар и какими-то специальными фонарями.

В воздухе стоял плотный кокаиновый запах.

У голландского рефрижератора была разбита вся задняя стенка так, что виднелись все потроха до передней стены фургона.

Наш «вольво» уже оттащили назад. Кабины практически не было. Крыша встала дыбом, обтекатель валялся на проезжей части. Передние колёса сместились куда-то под центр нашего тягача…

Я бросился к сплюснутой кабине, но Водилы там, слава Богу, не было!.. И тут между ни в чём не повинным голландским страдальцем и нашим грузовиком я увидел то, что ещё совсем недавно было симпатичным микроавтобусом «тойота» с живым двадцатидевятилетним Человеком за рулём – неглупым и смелым, жестоким и страшным, с таким привычным и детским именем – Алик, который за свою короткую жизнь успел повоевать в Афганистане и Карабахе, вывезти свою маму в эмиграцию и продолжать здесь «свою собственную войну» – за свою и мамину сытую жизнь, продолжая убивать, убивать и убивать. Потому что ничему другому его не успели научить…

Когда я увидел, что от него осталось, – меня вырвало. Так это было страшно и отвратительно.

Запах бензина и крови, машинного масла и кала, обгоревшего человеческого мяса и кокаина вывернул меня наизнанку! Затяжной и мучительный приступ рвоты сотрясал моё тело, а в голове билась одна только мысль – Водила не может умереть! Водила жив… Рэкс явно что-то путает! Я же ЧУВСТВУЮ ВОДИЛУ ЖИВЫМ! Мне кажется, что я даже СЛЫШУ ЕГО!..

Две машины, вроде нашей «скорой помощи», только выше и больше, с распахнутыми задними дверями, находились в центре оцепления, и молодые парни – не в белых халатах, как у нас, а в оранжевых комбинезонах со сверкающими серебряными полосами на рукавах – делали свою докторскую работу…

Откашливаясь и отхаркиваясь, я помчался к тем паренькам в оранжевых комбинезонах. И увидел своего Водилу…

Он неподвижно лежал на носилках с закрытыми глазами, был совершенно белого цвета, если не считать почерневших следов засохшей крови из простреленного уха и вспухшего, посиневшего лба.

На рот Водилы была наложена какая-то штука с трубками и проводами. Трубки шли к прозрачному насосу, а провода к приборам. Один паренёк следил за насосом и приборами, второй держал на весу прозрачный мешочек, откуда по другой трубке в руку Водилы капала жидкость.

Третий парень в оранжевом комбинезоне слушал Водилино сердце, а четвёртый разговаривал по телефону без шнура, но с маленькой антенной. И кому-то куда-то говорил:

– Давайте геликоптер! (Оказалось, что это вертолёт, который я тысячи раз видел по телевизору.) Прострелена брюшная полость – возможно внутреннее кровотечение. Правда, пуля прошла по касательной… Под курткой был кусок толстого электрического кабеля. Да… Наверное, он изменил направление входа пули. Хуже другое – ушиб лобных долей головного мозга и… Скорее всего перелом верхнего грудного отдела позвоночника. Рефлексы отсутствуют… Кто-нибудь из вашего персонала знает русский язык? На всякий случай… Да? Отлично! Ждём ваш геликоптер!..

Я почти ни черта не понял из того, что говорил этот молоденький оранжевый доктор. Не потому, что он говорил по-немецки, – мне лично на это наплевать. Повторяю в который раз – у нас, у животных, языкового барьера не существует. Просто я ни хрена не смыслю в медицине на любом языке! Я знаю одно – раз болит, значит, нужно как можно терпеливее и тщательнее зализать это место.

А вот в том, что Водила ЖИВ, теперь для меня не было никаких сомнений. Несмотря на то что он выглядел мертвее мёртвого!

Ну, во-первых, мёртвому вертолёт вызывать не стали бы. А «отсутствие рефлексов» – ещё далеко не конец! Про рефлексы я знал от Шуры Плоткина. И про условные, и про безусловные. Я не очень хорошо помню, в чём там дело, но, к сожалению, точно знаю, что когда рефлексов нет – хуже быть не может. Хотя, повторяю, это ещё совсем не конец!

А потом, я же сам СЛЫШУ, что Водила ЖИВ! Он только не в силах подать мне внятный сигнал. Ещё бы! Вон как он лбом треснулся… Я же ЧУВСТВУЮ, как он даже что-то хочет сказать мне и не может выговорить, бедненький.

Я прошмыгнул под проводами и трубками и стал быстро зализывать большую синюю опухоль на лбу Водилы.

– Откуда кошка?! – вдруг заорал один из оранжевых, а второй схватил меня за загривок и отбросил в сторону. В этот же момент Рэкс кинулся на моего обидчика с таким рычанием, что если этот тип и обмочился от страху, то мы этого не видели только потому, что комбинезон был из плотной ткани.

Хорошо ещё, что шеф Рэкса успел оттащить его в сторонку и, кивнув на лежащего Водилу, сказал:

– Это его кот. Он с ним ездил. Не отгоняйте его…

– Да вы с ума сошли!.. – возмутился оранжевый с телефоном без шнура.

В это мгновение я увидел, как у Водилы дрогнули пальцы на левой руке, и снова бросился зализывать ему лоб.

– Не отгоняйте кота. Пусть он пока будет с ним, – настойчиво повторил полицейский водитель Рэкса. – Этот русский должен остаться живым. Трупов у нас и без него хватает…

В вертолёт меня брать не хотели. Пока отчаявшиеся уже было оранжевые доктора не заметили одного странного явления: как только меня оттаскивали от Водилы, сразу же у него начинало падать давление крови! Что бы они ни делали, как бы ни хлопотали – давление падает, и всё тут! Вот-вот кончится мой Водила…

Но как только пальцы Водилы, казалось бы, безжизненные, касались моей спины, головы, уха, хвоста, лапы, – не важно чего, – так сразу же давление Водилы приходило в норму безо всяких врачебных и лекарственных усилий…

Старший из оранжевой врачебной группы во всеуслышание заявил, что если бы он не наблюдал этого феноменального явления собственными глазами, а только услышал от кого-нибудь, то посчитал бы подобный рассказ беззастенчивой ложью или бредом душевнобольного. Но так как времени на жизнь пациента (то есть моего Водилы) уже почти не осталось, он, как врач, не имеет права пренебрегать даже таким фантастическим явлением!

Раз прикосновение к коту стабилизирует давление и пока достаточно успешно удерживает пациента на этом свете, хотя по всем показателям ему уже полчаса как полагается быть совсем на другом, – пусть будет кот! Каким бы идиотизмом это ни казалось со стороны.

Это случайное наблюдение на ближайшее время решило мою судьбу. Думаю, что судьбу моего Водилы тоже.

Я был втиснут под носилочный ремень вплотную к Водиле так, чтобы пальцы его левой руки постоянно касались моего тела. Вместе с кучей проводов и трубок нас погрузили в вертолёт, а там уже, внутри, подключили к каким-то новым аппаратам и новым проводам.

Кроме лётчика, нас было ещё шестеро в вертолёте: два врача, Водила, я и два совершенно бесполезных человека – сотрудник криминальной полиции и медицинская сестра нейрохирургического отделения той больницы, куда мы летели. Ей было лет тридцать с хвостиком, и звали её Таня Кох. Так, во всяком случае, она отрекомендовалась старшему наземной оранжевой группы, когда прилетела вместе с вертолётными врачами.

Наверное, на своём месте, в больнице; она была необходима и полезна. Но сюда она прилетела как человек, знающий русский язык, то есть чтобы переводить то, что авось да и скажет Водила, когда очнётся…

Примерно для того же с нами в вертолёт уселся и полицейский в штатском. На случай, чтобы, если Водила придёт в себя, попытаться задать ему несколько вопросов и выслушать перевод этой Тани.

Но так как Водила и не собирался приходить в себя, мало того, он даже и жить не собирался, то и Таня, и полицейский были в вертолёте абсолютно лишними. Впрочем, они никому не мешали. Мне-то тем более…

Я лежал под левой рукой Водилы, прислушивался к его остающейся жизни и чувствовал, как медленно, но неумолимо тает и без того небольшой запас отпущенного ему времени быть с нами.

Его явное угасание почему-то представлялось мне как тоненькая струйка чистой, прозрачной жидкости, вытекающей из трещины большого и тоже прозрачного сосуда, в котором осталось так мало этой живительной влаги, что сосуд вот-вот совсем опустеет и Водила навсегда уйдёт в то самое НИКУДА, где так явственно и пугающе сейчас исчезает тоненькая струйка его жизни.

Но когда в сосуде оставалось всего чуть-чуть, буквально на донышке, струйка неожиданно прекратила своё ужасное, неотвратимое течение в НИКУДА…

И я услышал тихий, прерывающийся, еле внятный голос Водилы.

Он ничего не сказал вслух. Он даже почти не дышал.

Его голос прозвучал в моём мозгу, в моей голове, во всём моём существе. В таком состоянии это было высшее проявление Контакта!

«МНЕ, НАВЕРНОЕ, ПРИДЁТСЯ СЕЙЧАС УМЕРЕТЬ, КЫСЯ…» – с трудом проговорил Водила.

– Нет, нет, Водила… Тебя обязательно вылечат! Мне Шура Плоткик рассказывал, что в Германии сейчас лечат совершенно всё! – Я попытался придать этой фразе максимум искренности и убедительности.

«НЕ ПЕРЕБИВАЙ МЕНЯ… НЕ МЕШАЙ, – прошелестел Водила. – Я СЛАБЕЮ, МНЕ ТРУДНО ГОВОРИТЬ. ЗАПОМНИ – РАКОВА, ПЯТНАДЦАТЬ… МЕЖДУ ПАССАЖЕМ И МУЗКОМЕДИЕЙ… ВТОРОЙ ДВОР, НАПРАВО… ТРЕТИЙ ЭТАЖ… ТЫ БЫВАЛ В ТОМ РАЙОНЕ?..»

– Нет, но я спрошу у местных Котов и Кошек. Мне покажут… Я найду, Водила! Я обязательно найду!.. Какой номер квартиры?

«СКАЖИ СВОЕМУ КОРЕШУ – ШУРЕ… ПУСТЬ ЗА НАСТЮХОЙ МОЕЙ ПРИГЛЯДИТ…»

– Какой номер квартиры, Водила?! Ты не сказал номер…

Но тут из сосуда вдруг снова стала вытекать струйка, да так быстро, что оба врача страшно перепугались. Запищал какой-то маленький телевизор с тёмным экранчиком, по которому вместо волнистых зелёных линий побежали прямые, чем и произвели переполох в нашем вертолёте…

Что там делали с Водилой – понятия не имею. Я знал одно – Я ДОЛЖЕН ВЕРНУТЬ ЕГО ОТТУДА! И если эти два доктора хоть чем-то сумеют мне помочь – я буду им безмерно благодарен.

Чего я только не делал! Я кусал руку Водилы, лизал его угаснувшее запястье, стараясь сделать свой язык как можно суше и шершавее, чтобы Водила острее чувствовал то, что я делаю…

Я звал его ОТТУДА! Я умолял его не УХОДИТЬ!.. Не БРОСАТЬ меня… Я молился Богу, я орал Водиле страшные, несправедливые и обидные слова про то, что нельзя никому поручать своих детей! Что всё надо делать самому… Что есть ещё больная жена, которая без него умрёт от голода и горя!.. Что за Настю некому будет платить в ту школу, где академики преподают арифметику!.. А кончиться всё может тем, что, оставшись без отца и матери, его двенадцатилетняя Настя окажется там, на Фонтанке, у Дворца пионеров, среди маленьких недорогих проституточек, про которых он сам рассказывал в Ганновере!

– Ты этого хочешь, Водила?! – в исступлении кричал я.

Я находился в состоянии совершеннейшей истерики и не понимал, что уже далеко перешагнул заграницы обычного Телепатического Контакта и дальше начинается уже что-то Потустороннее!..

Но когда я наконец снова ощутил под своим языком редкий и слабый, еле слышный пульс на Водилином запястье, – силы меня покинули, и я самым натуральным Человеческим образом расплакался.

И откуда-то издалека услышал беззвучный голос Водилы:

«Я ПОСТАРАЮСЬ, КЫСЯ… НЕ НЕРВНИЧАЙ. УСПОКОЙСЯ, ПРОШУ ТЕБЯ, КЫСЯ…».

Ох, как не прав был Алик, когда думал, что история с парочкой русских трупов в «Зоне отдыха» автобана номер девять привлечёт внимание немцев не более чем на сутки!

Алик даже мысли не допускал, что эти два трупа ворвутся в насыщенную уголовно-криминальную хронику прессы и телевидения Германии, окружённые густым стокилограммовым облаком кокаина, развеянного над автобаном всего в десяти километрах от Мюнхена… А это резко повысило интерес к истории с брошенными русскими грузовиками и парочкой покойников.

Алик и с трупами дал маху. Ну разве думал Алик, что одним из этих трупов окажется он сам?!

Я всё говорю про убитых – «труп», «покойник». Так, как их назвал бы Шура Плоткин. А ведь это более чем неточно!

Ну, Лысый – чёрт с ним… Труп, он и есть труп. А вот то, что осталось там, на автобане, от Алика – ни «покойником», ни «трупом» не назовёшь. Так… Некие кровавые ошмётки, спрессованные с кусками искорёженного металла, без каких-либо малейших признаков человеческого тела и автомобиля.

Недаром я от одного взгляда на эту картинку блевал чуть не до обморока!..

И вообще Алик сильно ошибался, когда думал, что немцы могут это дело «спустить на тормозах». Дескать, потому, что сегодня в Германии разборки русских мафиози стали привычным явлением.

Газеты – не только «Абендцайтунг», как думал Алик, но и «Тагесцайтунг», и «Бильд», и даже уж на что солидная газета «Зюддойчецайтунг» – изо дня в день печатали репортажи о том, как проходит следствие, как полиция топчется на одном месте, давали фотографии Алика, Лысого и моего Водилы с их документов, фотографии с места происшествия, изображения раздолбанного голландского рефрижератора, нашего разбитого «вольво», фото уцелевших пачек с кокаином…

Вплоть до результатов химических анализов этого кокаина, которые давали довольно чёткое представление о его родословной и месте возникновения.

Телевидение – чуть не все немецкие программы – тоже вовсю упражнялось в показе пережёванной груды железа с остатками того, что было Аликом, крупных планов мёртвого Лысого с двумя чёрными дырками – над бровью и под подбородком на шее. Показывали и моего Водилу – неподвижного, с закрытыми глазами, опутанного проводами и трубками, лежащего в каком-то специальном отделении клиники, куда никого якобы не пускают.

И конечно, как в американских фильмах (мы с Шурой такое раз сто уже видели!), с удовольствием показывали полицейский пост у дверей в это спецотделение. Будто мой Водила может сейчас встать со своей спецкоечки и убежать в неизвестном направлении. Или в один прекрасный момент оживут Лысый и Алик, ворвутся в клинику и ещё раз попытаются ухлопать моего Водилу!..

Но самыми ужасными были интервью с мамой Алика…

Скромно и модно одетая, с худенькой девичьей фигуркой, растерянная пожилая женщина на плохом немецком языке пыталась уверить мир, что всё произошедшее – трагическая ошибка, что её мальчик никогда в своей жизни никого не обидел! А то, что он воевал в Афганистане и Карабахе, – так другого выхода у него в Советском Союзе не было. Поэтому они с сыном и эмигрировали…