Панака поднялся, посмотрел на тайгу по направлению медвежьих следов, подошел к большому дереву и воткнул в него свой нож. Вытер руки о кожаные штаны и сказал:
      - Не сердись, дедушка, все лучшее от добычи тебе отдал - ешь. Лишь худое оставил. Я не страшный, даже нож острый в большом дереве забыл.
      Панака схватил нож, спрятал за поясом и бегом побежал к чуму. В чум он вошел со словами:
      - Лучшее дедушке отдано. Счастье придет в наши бедные чумы!
      Люди с жадностью набросились на жалкие остатки оленя. Женщинам достались лишь обглоданные кости.
      Сытые собаки мирно дремали в ногах.
      * * *
      На другой день Панака встал раньше всех. Он внимательно рассмотрел следы медведя, хитро прищурил узкие глаза и поспешил разбудить Одоя и Чалыка. К полдню медведя отыскали в густых ягодниках и убили. Голову медведя отрезал сам Панака, спрятал около старой сосны под камнями. Панака верил, что из головы вновь появится медведь и побредет по тайге. Одой отрезал ноги. Мясо разделили на части и понесли в чум. Чалык шел гордый: он, как большой охотник, нес добычу - бурую шкуру медведя. Шкура была тяжелая, скользкая от жира и крови. Чалык обливался потом, весь выпачкался в крови и медвежьем сале, но шел упрямо, напрягая все силы.
      Вечером в стойбище пировали. Сытые, Одой, Чалык, Тыкыльмо и Талачи тяжело поднялись от очага, где еще дымились жирные куски добычи, взялись за руки и пошли вокруг чума Панаки. Натянув на себя шкуру только что убитого медведя, топтался старый Панака. Он исполнял танец дедушки-медведя. Чтобы лицо его казалось страшным и походило на морду медведя, он разрисовал его густой кровью и желтой глиной; чтобы руки были похожи на лапы, он держал лапы убитого медведя; чтобы рот его походил на пасть медведя, он зажал в зубах белые клыки кабарги. Одой громко пел:
      Дедушку-медведя нашли,
      Нашли не мы, а наши собаки.
      Дедушку-медведя убили не мы,
      Убили наши стрелы.
      Мы оставили твою голову в камнях.
      Из головы опять ты вырос,
      Опять в лесу бродишь!
      Остальные били в ладоши, топали ногами, враз наклоняли тела и повторяли:
      Ой ё-ехор-хо,
      Ехор-хо, ехор-хо!
      Потом плясали вокруг большого костра.
      Речка билась черной волной, булькала и шепталась, колыхая ржавые камыши. Луна брызгала серебром, купалась в речке, а когда пряталась за тучи, тайга утопала в густой темноте.
      В полдень стойбище затихло, потух костер, уснули люди. Лишь чуткие собаки, навострив уши, сонливым лаем разрывали таежную глушь, и вновь все стихало и погружалось в тишину.
      ХРАБРЫЙ ОХОТНИК САРАНЧО
      Чалыку не спалось. Он уже давно выглядывал хитрым глазом из-под мягкого заячьего одеяла. В постели тепло и мягко, но в лесу лучше: уже светало, чирикали и свистели птицы, поднимались звери.
      "Курлы-курлы!" - донеслось до Чалыка.
      "Журавли длинноногие! - подумал Чалык. - Убить эту птицу нелегко: чуткая, близко не подпускает". Ему вспомнились высокие кочки на болоте. Однажды они шли с отцом на охоту. Чалык споткнулся о такую большую кочку. Из-под самых ног вылетела большая серая птица - вылетела и тут же села. Чалык схватил лук, но отец остановил его:
      - Эко ты, мужичок, убьешь мать - умрут дети. Это журавль-самка.
      На верху острой кочки оказалось два пестрых яичка. Гнездо птица сложила из сухой осоки и веток и прикрепила его наверху кочки. И самец и самка дико кричали, хлопали крыльями, но от гнезда отбегали недалеко.
      "Пойдем, - сказал тогда отец, - каждому дорог свой чум", - и рассказал интересное про журавлей. Чалык узнал, почему эта птица делает гнезда на кочке, а не прячет его в густых и низких местах.
      "Было это давно, беда как давно, - покачал отец головой. - Собрались у зеленого озера все болотные птицы. Каждая хвалит себя. "Я лучше всех птиц на земле, - кричит болотный кулик, - быстрее меня ни одна птица не летает!" - "Глупый! - отвечает ему утка-нырок. - Скажи, кто лучше меня ныряет?" Вышел журавль: "Ку-кур-лы! Ку-кур-лы! Жалкие вы птицы, взгляните на мои длинные ноги, и вы скажете, что журавль - самая лучшая птица". Услышал это лесной дух, хозяин того озера, и сделал так, что утка стала обжорой, заплыла жиром и отяжелела, кулик сжался - стал маленькой, незаметной птицей, а у журавля высохли ноги, как палки, и не стали гнуться. С тех пор журавль-самка высиживает птенцов на высокой кочке, а в другом месте сидеть не может: прямые и длинные ноги некуда девать".
      Вспомнил Чалык другую птицу - горного орла. Он налетел на олененка, сбил с ног, но меткая стрела Одоя попала орлу в голову...
      В дымоход пробился луч солнца. Золотое пятнышко скользнуло по одеялу и погасло. Погасли и воспоминания Чалыка. Он приподнялся и потянулся к луку - лук у Охотника всегда под рукой. Чалык пощупал тетиву лука и подумал: "Не настоящий лук, на большого зверя с таким не пойдешь".
      Встала мать, развела огонь и начала варить мясо. Панака окликнул сына.
      Чалык вскочил, оба вышли из чума.
      - Скажи, сынок, не рассердится ли небо и не будет ли дождя?
      Чалык озабоченно посмотрел на небо, на солнце и важно ответил:
      - Ясное, ни одной тучки нет!
      - Хо-о, сынок, посмотри еще.
      Чалык обиделся: по голосу понял, что отец смеется.
      Еще посмотрел во все, стороны.
      - Может, ветрено будет.
      Отец засмеялся. Чалык от обиды чуть не заплакал.
      - Буря дождь пригонит! Смотри, как плачет зеленый лопух - весь в слезах, а березы опустили листочки. Да разве ты не слышишь, как жалобно свистит бурундук! Это он перед бурей. Посмотри, как жадно клюют птицы, торопятся и дерутся. Это они перед бурей торопятся...
      Чалык подумал: "Небо ясное, туч нет - спросонья отец ошибся. Вечером в чуме смех будет".
      После еды каждый взял свой лук. Панака предупредил:
      - На зверя не ходите, добывайте рыбу на озере.
      Чалык отправился добывать уток. На берегу он сделал из веток маленький балаган, оставалось только подманить уток. Для этого он содрал с березы кусочек бересты и сделал утиный манок.
      - Кря-кря-кря! Кря-кря! - закричал Чалык по-утиному.
      Прилетел селезнь и шлепнулся на воду у самого берега тихой заводи. Чалык крякнул еще несколько раз. Селезень вытянул шею и беспокойно стал озираться, потом сам крякнул. С шумом летели утки и падали камнем на воду. Они крякали и ныряли, у многих в клювах трепетали блестящие рыбы; менее удачливые рыбаки-утки выхватывали добычу из клювов своих соседок. Утки шумно хлопали крыльями, по воде во все стороны разбегались затейливые волнистые круги.
      Чалык прищурил глаз и натянул тетиву. Стрела взвизгнула и пронзила утку; утка всплеснула крыльями, забилась на воде и затихла. Остальные продолжали мирно барахтаться и нырять. Чалык истратил десять стрел и убил пять уток. "Добрая добыча, - подумал он. - Только лук слаб".
      Чалык с трудом выловил убитых уток, собрал стрелы, старательно вытер каждую о полу своей парки и аккуратно сложил их в колчан. Всех уток связал ремешком, закинул за спину и, довольный, потащил к чуму.
      Отец точил нож. Поднял глаза на сына и не сказал ни слова. Чалык решил: отец не радуется потому, что не заметил большой добычи.
      Чалык повернулся спиной. Отец посмотрел на добычу, но опять не проронил ни слова. Больно укололо это охотничье сердце Чалыка. Он насупился, и тогда отец молча показал на небо. С запада неслись мутные, тяжелые тучи.
      - Видишь?
      - Однако, буря? - удивился Чалык.
      - "Буря"!.. - передразнил его отец. - Один по тайге бродишь, лук хорошего охотника думал тебе давать, а ты...
      И отец долго учил Чалыка, как безошибочно угадывать погоду, умело отыскивать путь по солнцу и звездам, находить лучший корм оленям.
      - Кто в тайге не видит дальше полета стрелы, тот глупее старого зайца, - строго поучал отец.
      ...Одой принес немного жирной рыбы. В чуме радовались, женщины торопливо возились у очагов. Отец сказал:
      - Еда есть - будем сыты. Есть ли корм у наших оленей? Кто примечал?
      Сыновья враз ответили:
      - В этих местах, отец, огонь не ходил по земле, голубых и сочных мхов много. Наши олени сыты.
      Налетела буря, и ударил сильный дождь.
      Дрожала земля. Ветер ломал деревья, бешено рвал покрышки чумов, шесты жалобно скрипели. Мужчины кутались в шкуры, женщины хлопотали у очагов. В дымоход захлестывал дождь, и костер в чуме горел плохо: дым не шел в дымоход, а прижимался к земле. Темнело в глазах от едкого дыма, даже собаки не находили места, вертелись у входа и жалобно взвывали.
      - Тыкыльмо, - крикнул сквозь слезы Панака, - потуши большой костер, закрой плотнее дымоход! Мерзну, как мышь на снегу, плачу от дыма, как старая баба!..
      Три дня лил дождь и завывал свирепый ветер. В чумах все отсырело и размокло.
      Чалыка трясло от холода. Хотелось есть, но никто не поднимался. Дождь барабанил по кожаной покрышке; размокли ремешки и стали скользкие, как лягушки. Крупные капли падали на лицо, а ему лень было вытереть эти капли, и они холодной струйкой поплыли по спине. Чалык крикнул:
      - Чум наш прохудился! Дождь меня достал!
      - Дождь тебя не пожалеет. Встань, иди и заложи дырку берестой.
      Чалык нехотя встал и заложил дырку запасенной берестой.
      Дождь лил, и холодные струи стали тревожить и Панаку и Тыкыльмо.
      - Дождь на нас беда как озлился. Однако, вставать пора.
      Все встали, дрожа от холода. Надели сырую одежду. Панака налил в деревянную чашку медвежьего жиру и вышел из чума. Он выбрал высокий пенек и поставил чашку.
      - Не сердись, пей! - обратился он к дождю и пошел обратно в чум.
      Дождь не переставал. Старый Панака задумался: "Дождь может сожрать наш чум", - и потрогал его разбухшую покрышку.
      - Еды на одно варево, как жить будем? - спросила жена Одоя.
      - Дождь - не снежная буря, - ответил сердито Одой и, взяв лук и стрелы, ушел в лес.
      Ходил он недолго, принес двух зайцев и несколько лесных голубей.
      Чалык вышел из чума. В это время меж туч показалось солнце.
      - Солнце! - обрадовался он.
      Все выглянули из чумов, но солнца уже не было - туча скрыла его. Одой засмеялся. Чалык, обиженный, пошел в свой чум, но Панака ласково положил ему руку на плечо:
      - Мужичок говорит правду: скоро выйдет солнце и убегут тучи.
      Панака пошел к пеньку, заботливо поправил чашку с медвежьим жиром и что-то долго шептал, поднимая глаза к небу.
      Дождь перестал лишь на другой день. Рассеялись тучи, и солнце бросило людям свои ласковые, горячие лучи.
      Ожило стойбище. Вместо чумов стояли одни лишь закопченные шесты, покрышки были сняты и повешены для просушки в тень, чтобы не скоробилась промокшая кожа на солнце. Женщины развесили сушить мокрые одежды, обувь и постели. Мужчины поправляли свое оружие.
      - Мужичок наш подрос. Не пора ли ему дать лук настоящего охотника? оттачивая нож, спросил Панака Одоя.
      Одой не соглашался с отцом:
      - Не натянуть Чалыку лосиную тетиву, слабы еще у него руки.
      Обиделась мать:
      - Руки Чалыка крепче сучьев лиственницы, силой выйдет он в отца моего Бертауля.
      Подошел Чалык. Все замолчали: зачем тревожить сердце парнишки! В руках Чалык держал маленького зверька.
      - Брось! - крикнул в страхе отец. - Это крыса-вонючка, человеку от нее только горе!
      - Беда!.. - заплакали женщины.
      Чалык испуганно вскинул руками, и крыса, мелькнув, скрылась в траве.
      Молча собрались и перекочевали на другую сторону горы. Место, куда спрыгнула крыса-вонючка, отец долго топтал ногами и угрожал ножом в ту сторону, куда она скрылась. "Страшная крыса, она всегда несчастье несет, подумала Тыкыльмо. - Дорогую жертву надо дать духам, чтоб спасти чум от большой беды".
      Когда Панака покружился вокруг костра и бросил в огонь от каждого человека жертву, все успокоились.
      Чалык несмело спросил:
      - А зачем дым?
      - Эко ты, "дым"! - передразнил Чалыка отец. - Дым режет глаза, а без дыма как кожу обделаешь? Без дыма не видать бы тебе новых унтов.
      - А от комаров какая польза? От них даже дедушка-медведь по земле катается, олени падают и человек плачет.
      - Эко ты, "плачет"! - рассмеялся отец. - Для лягушек и пташек комар вкуснее мозга сохатиного.
      Чалык задумался. Отец деловито осведомился:
      - Чалык, ладный ли у тебя лук?
      Глаза у Чалыка забегали, как зверьки; красными пятнами покрылись смуглые щеки.
      - Из моего лука только зайца можно убить!
      - Хо-о! - засмеялся отец. - Заяц тоже добыча, сырая печенка зайца веселит сердце... Много ли силы в твоих руках?
      Чалык рассердился и, чтобы показать свою силу, стал разбрасывать шесты чума.
      - Хой, сын, - остановил его отец, - медведь бережет свою берлогу, лисица - нору, птица - гнездо. Зачем же ломать нужное?
      Чалык смотрел злыми глазами. Отец ласково спросил:
      - Метко ли стреляешь?
      - Глаз-то у него меткий, - сказал Одой.
      - Тогда начнем силу рук пробовать, меткость глаз Чалыка пытать.
      - Нового лука все равно нет, - ответил Чалык.
      - Лук у Саранчо думаю выменять для тебя.
      Точно пламенем обдало Чалыка, радостью и гордостью переполнилось сердце. Можно ли подумать, что в руках у него очутится лук работы славного Саранчо - непобедимого охотника Катагирского рода! Род Катагиров известен всей тайге, как род лучших охотников и стрелков. Луки, сделанные Саранчо, славятся на всю тайгу и тундру, от великой реки Енисея до Лены, от Ангары до самого Ледовитого океана. За такой лук не жалеют люди тридцати оленей да в придачу дают десять золотистых лисиц. Рассказывали, что князь Путугирского рода отдал за лук Саранчо свою старшую дочь да в придачу двадцать лучших оленей.
      Слава об охотнике Саранчо гремела по всей тайге. А лук самого Саранчо вызывал у всех восхищение и зависть.
      Рассказывали, что свой лук он делал целый год. Лук его был изготовлен из неизвестного крепкого корня; этот корень Саранчо парил в десяти кипятках, проклеивал светлым, как слюна оленя, клеем, вываренным из пузыря большого осетра. Сверху обложил белой костью, золотистой берестой и красиво отделал черным серебром. Тетиву скрутил из сухожилий старого лося. А когда Саранчо натягивал на лук тетиву, то позвал своих братьев да соседа, славного охотника Каркуля. С большим трудом они натянули тетиву.
      Все долго вертели лук в руках, от зависти кусали губы. Каркуль же, придя в чум, взял свой лук. Посмотрел на него да как ударит о землю. Лук отскочил и попал в огонь очага. Тетива лопнула. Каркуль от злости и зависти упал на шкуры и сердился до темной ночи.
      Из своего лука Саранчо стрелой с костяным наконечником насквозь пробивал дикого оленя. На празднике метания стрелы он на лету десять раз попал в брошенную табакерку.
      Все кричали, как безумные, славили имя Саранчо. Старый князь, вожак эвенков, начальник праздника, на глазах всех собравшихся убил лучшего своего оленя и преподнес Саранчо самый дорогой и почетный подарок горячий мозг оленя.
      А красавица Аталия, дочь князя, подала Саранчо на острие своего ножа дымящееся сердце оленя.
      Ел Саранчо дорогие кушанья и замазанные жиром руки обтирал о свой драгоценный лук. Все завидовали ему. Молодые охотники ходили вслед за ним, как ходят молодые волчата за старым волком. Каждый искал случая потрогать руками лук Саранчо
      Лучше Саранчо никто не умел делать и стрел. В его колчане всегда битком набито таких стрел, которые редко можно встретить у самых хороших охотников. Кроме стрел, насмерть разящих лося, медведя, дикого оленя, в колчане Саранчо всегда имелись страшные стрелы: стрела-певунья, ястреб-стрела, вой-стрела, свистун-стрела и множество других.
      Выйдет на озеро Саранчо и пустит ястреб-стрелу. Взовьется она над озером, прокричит по-ястребиному - попадают в страхе на озеро утки, тогда и бьет их Саранчо тупыми стрелами.
      Пойдет Саранчо в темный лес и пустит страшную вой-стрелу. От дикого воя шарахнутся в страхе звери, а он тут как тут, догоняет зверя с собаками и разит из своего лука без промаха. Дал себе зарок Саранчо: как убьет большого зверя - лося, медведя, оленя, - ставит на берестяной обкладке лука тонкий узор. Не осталось на луке Саранчо места для узоров - столько добыл он зверей!
      * * *
      Панака, Одой и Чалык вышли из чума. Каждый нес свой лук. Не успели они отойти и двух шагов, как услышали лай собак и отрывистое: "Хой! Хой!"
      - Едет кто-то, - сказал Панака. - Олень хрипит, устал - большая дорога, видно, у того человека.
      На пригорке показались рога оленей. На одном из них верхом сидел человек, три оленя бежали сзади с легкой поклажей.
      - Хой! - обрадовался Панака. - Да ведь это славный Саранчо. Ставь, жена, котел на огонь!
      Саранчо легко спрыгнул с оленя. Усталый олень тяжело и хрипло дышал.
      - Здравствуй, бойе*. Я здоров! - сказал Саранчо.
      _______________
      * Б о й е - друг.
      - Здравствуй, бойе. И я здоров! - ответил Панака.
      - Здоровы ли твои олени?
      - Олени мои здоровы!
      - Здоровы ли твои собаки?
      - Собаки мои здоровы!
      После этого Панака расспросил о здоровье оленей и собак Саранчо.
      Вошли в чум. Саранчо сел у входа. Панака упросил гостя обойти огонь и сесть на белую шкуру в почетном углу чума.
      - С бедой или радостью? - спросил хозяин желанного гостя.
      - Беда от радости недалеко ушла, - ответил гость скороговоркой. - Что это вы, на охоту собрались?
      - У мужичка своего хотели силу мерить, - ответил с достоинством отец и кивком головы указал на Чалыка.
      Потом он повернулся, приподнял серую кожаную покрышку и взял в руки большую берестяную чашку, молча поставил ее к ногам гостя. В ней лежало почетное кушанье - только что вынутый розовато-желтый, с кровавыми прожилками сырой мозг дикого оленя. Так же молча он поставил вторую чашку с лакомым угощением - языком оленя.
      - Дикого добыли? - спросил гость.
      - Двух добыл Одой! - похвастался Панака.
      Гость снисходительно оглядел Одоя, сидевшего по другую сторону очага. Увидев Чалыка, прятавшего глаза за спиной Одоя, гость вскочил:
      - Хой! Не буду есть, пока глаза мои не увидят стрельбу вашего мужичка.
      В голосе гостя звучала добродушная насмешка. Несмотря на усталость и лакомые кушанья, он весь был поглощен желанием скорее увидеть стрельбу.
      Все вышли из чума.
      - Кукшу птицу стрелять будем или белку искать пойдем? - спросил Панака.
      - Не надо...
      Гость рассмеялся и вытащил красивую табакерку, искусно сделанную из оленьего рога. У табакерки на тонкой замшевой тесемке висел мешочек, выделанный из зоба утки-нырка. Мешочек красиво был расшит, блестел и переливался.
      Гость подошел к своему оленю и повесил табакерку на рог. Панака и Одой переглянулись, женщины от волнения зажмурились.
      Чалык взял лук отца, отмерил от головы оленя двадцать пять шагов и намочил слюной стрелу. Расставив широко ноги, он поставил лук одним концом на землю у носка левой ноги, прищурил глаз и с трудом натянул тетиву. Стрела взвизгнула и мелькнула мимо цели. Панака заволновался, но, по уговору, Чалык должен стрелять четыре раза.
      Чалык взял вторую стрелу и натянул тетиву сильнее. Стрела молнией метнулась и ударила в табакерку. Удар оказался метким, и табакерка разлетелась вдребезги. Облако табака поднялось над головой оленя. Олень поднялся на дыбы, оборвал ремень и унесся в тайгу.
      Все побежали ловить оленя, только гость стоял, сдвинув брови, плотно сжав тонкие губы.
      С трудом поймали оленя и пустили в стадо пастись.
      Гостя пригласили в чум. Он был недоволен.
      - Табакерка - подарок Лантогирского князя, да и табаку ваш мужичок не оставил мне даже с ноготок белки.
      Панака молча подал свою табакерку. Лицо его расплылось от счастья, в узких щелках-глазах навернулись слезы, а сердце билось и стучало, будто хотело выпрыгнуть, крикнуть: "Огэ, Панака, сын-то у тебя - ладный сын!"
      От котла валил густой пар. Чум наполнился запахом вареного мяса и рыбы. Панака улыбнулся.
      - Сначала животам дадим еду, потом - еду ушам нашим: гостя будем слушать.
      Гость, при молчаливом одобрении мужчин, съел мозг и язык оленя.
      Панака засучил рукава, жена подала ему огромный кусок мяса. Варевом остался доволен: жена знает, что Панака любил вареное мясо с кровью. Первый кусок он подал гостю, второй взял себе, потом потянулись руки Одоя и Чалыка, а остатки Панака бросил женщинам. Ели не торопясь, обглоданные начисто кости кололи ножами и, припав губами, сосали полусырой душистый мозг. Мясо запивали жирным наваром, разлитым в деревянные чашки. Собаки на лету хватали объедки, надоедливо совали носы к чашкам.
      Чалык первый раз в жизни сидел во время еды на мужской половине чума. Теперь он настоящий охотник, может, как взрослый мужчина, говорить о мужских делах. От счастья и гордости Чалык высоко держал голову, так что косичка его выбилась из-под шапки, и он так же, как остальные мужчины, бросал женщинам недоглоданные кости, презрительно поджимая при этом нижнюю губу.
      Поели сытно, закурили трубки. В знак дружбы гость и хозяин обменялись на одно курево своими трубками.
      - Весть привез... - начал гость.
      - Худую? - перебил Панака.
      В чуме все насторожились, устремили глаза на гостя. Гость не торопясь потянул из трубки, выпустил густое облако дыма и громко сказал:
      - Люди не нашего рода в тайге бродят...
      - Война! - неожиданно крикнул Чалык, да так громко, что и сам испугался.
      - Плохо, когда самый маленький кричит громче большого. - Гость строго поглядел на Чалыка.
      Отец сурово скосил глаза. Чалык все понял: гостя обидеть - счастья не видеть.
      - Люди эти - с большими красными бородами, волосы у них желтые, как камыш на болотных кочках, а глаза круглые и синие, как снег при луне.
      - Лючи (русские), - сурово сдвинул брови Панака. - Добра не будет.
      - Лючи, - подтвердил гость. - А ведет лючей эвенк Андогирского рода. Род этот кочует у страшного моря Байкал.
      - Худой род! - рассердился Панака и сплюнул на мягкие шкуры.
      Гость кивнул головой и тоже рассердился:
      - Привел эвенк лючей к верховьям нашей реки - Нижней Тунгуски. Дальше вести - смерти боится. Трусливая мышь!
      - Андогирский род еще не залечил ран от стрел нашего рода, - вмешался Одой.
      - Наши стрелы и ножи они тоже не забыли! - с гордостью добавил гость.
      - Видно, им этого мало, изменникам! - сжал кулаки Панака. - Ножи надо точить, к стрелам наконечники острые готовить. Изменники хуже дикого волка!
      - Война! - не утерпел Чалык, но его дернул за рукав Одой.
      Стиснули люди зубы до боли, бились сердца, переполненные ненавистью. В гневе забыли гости спросить, зачем ведет в тайгу людей эвенк Андогирского рода.
      - Лючи с войной идут? - забеспокоился Панака.
      - Без воины, - спокойно ответил гость. - Пушнину хотят менять, товар давать. Огненной воды везут много.
      Задумались люди. Вмешалась жена Панаки, старая Тыкыльмо:
      - Уши мои слышали, что у лючей товар добрый: котел, чайник, чай густой, камни сладкие, мука белая для лепешек.
      - Глупая утка! - рявкнул Панака. - У тебя голова, как хвост у оленя, - во все стороны дрыгает. Не слушайте ее... Куда кочевать будем? Где спасемся от беды?
      - Худая пора.
      - Худая, - согласился Панака. - Сейчас кочевать тяжело, надо ждать, когда вода в реках на место станет.
      До самой ночи думали и решили кочевать вместе с Саранчо: так и беду легче встречать. До стойбища Саранчо недалеко - ходу не больше трех дней.
      ЛЮЧИ
      Русские купцы приехали неожиданно. Эвенк Андогирского рода показал им путь, посоветовал с делами торопиться, а то начнется мокрая осенняя пора, и из тайги тогда не выйти. На последней остановке эвенк взял трех оленей и скрылся: боялся, что расправа его родичей будет самая суровая.
      Русский купец очутился в тайге без проводника и не знал, куда ехать, где искать путь.
      Широкоплечий, в эвенкийской парке, купец Кузьма Войлошников горячился:
      - Вот, черт, завел! Сбежал, но хоть товар не уворовал, и то ладно!
      - Они не вороваты. Свое возьмут, а чужое, хоть под ногами пусть валяется, не подымут, - ответил ему сумрачно приказчик Тимошка.
      Тимошка - большой пройдоха и хитрец. Он хорошо знал путь, о котором долго расспрашивал эвенка, не пожалев дать в подарок горсть табаку.
      - Тимошка, как быть: неужто пропадать нам и добру нашему? - спросил Кузьма Войлошников.
      Тимошка скорчил печальную рожу, тяжело вздохнул, помолчал и обиженно заговорил:
      - Говорил ить я тебе: обобрал бы ты ближайших тунгусишек - и ладно. Дык нет!
      - Что старым попрекаешь, глаза колешь? Без тебя тошно... - перебил его хозяин. - Товару-то много. Нам бы тунгусишек найти - обратно выведут.
      - Не вывели бы так, как привели, - ответил Тимошка. - Тогда все твое добро прахом пойдет, и мы от смерти лютой не спасем животов своих... Ох, горе! Ох, погибель!..
      Опечалился купец, горько пожалел, что зашел в тайгу так далеко.
      Тимошка решил: пора действовать.
      - Жизнью рискнуть могу. Каково отблагодарение будет за труд тяжкий и опасный?
      - За платой не постою, аль купца Войлошникова, Тимофей Иванович, не знаешь!
      "Ага, завеличал!" - подумал Тимошка.
      - Пополам, может, разделим то, что добудем, - прошептал он и сам испугался своих слов.
      - Ты что, в уме? Да ведь это грабеж! - взревел в бешенстве купец, но тут же одумался, ласково добавил: - Ай-яй-яй... какие штучки надумал, Тимофей Иванович! При такой-то беде да еще и шуточки-прибауточки.
      Тимошка и сам понял, что сказал неладное, запросил много.
      - Сколько же? - тревожно спросил Тимошка, и глаза его забегали, как у голодной кошки.
      - Сотню хвостов беличьих да два лисьих.
      - Три сотни!
      - Побойся бога, ненасытный грабежник! Три сотни - и тяжко и разорительно.
      - Прибавь!
      - Две сотни беличьих да три лисьих! - махнул рукой Войлошников.
      На этом и порешили. Тимошка пошел искать оленей. Нашел быстро, привязал к лиственнице, вьючить не стал.
      - Жди тут, - сказал он хозяину.
      Купец забеспокоился:
      - Одному-то боязно.
      - Я быстрехонько, живой ногой тропу сыщу.
      Тимошка отошел недалеко, поднялся на гору и своим глазам не верит: "Батюшки, да ведь мы рядом с тунгусишками! Вот они, чумы-то их: один, два, три, четыре, пять... Нет, больше, лесина закрывает!" От радости Тимошка снял шапку и размашисто перекрестился. В голове мелькнуло: "Надо вести купца низом, вон по за ту гору, чтоб дальше ему казалось. А то, черт, передумает и не даст белок: мы, скажет, тут рядом были".
      Тимошка, чтоб оттянуть время, лег на землю. И полились сладкие думы, одна другой краше:
      "Вот она, жизнь наша! Но разве Тимошка - воробей? Ого! Да Тимошка выше сокола может взвиться. Да, да! Купец-то завеличал Тимошку. Мол, так и так, Тимофей Иванович. Вот оно! Тимошкина голова-то не для сора кузов, она у него для ума большого вместилище".
      Мечты Тимошки прервал дрожащий голос:
      - Ти-и-мо-ошка!..
      "Вот голосит, как баран подрезанный! Не спугнул бы тунгусишек..."
      Тимошка прибежал, запыхавшись.
      - Ну как? - допытывался купец.
      - Обожди! - махнул рукой Тимошка. - Без малого верст десять отмахал, упарился - сил нет, ноги дрожат.
      - Умаялся... - пожалел от души хозяин своего старательного слугу.
      - Дорогу найду! - торопливо бросил Тимошка.
      - Найдешь?
      - Найду!
      Тимошка быстро навьючил оленей, и караван медленно потянулся по тайге. Долго он водил караван. Кузьма Войлошников с тревогой спрашивал:
      - Скоро ли?
      Поднялись на крутой пригорок, и внезапно, как из-под земли, выросли чумы. Собаки бросились с диким лаем. Мужчины выбежали из чума, затревожились, забегали. Ветвистые рога оленей вынырнули из-за пригорка. Тимошка первый подошел к чуму. Он хотя и плохо, но умел говорить по-эвенкийски:
      - Здравствуй, друг.
      - Гостем будешь, - ответил Саранчо.
      Развьючили оленей, расположились в чуме Саранчо.
      На другой день торг начали не торопясь.
      Купец вынул из мешка красный с желтыми цветами платок и стал потрясать им перед глазами удивленных женщин.
      Черноглазая Агада, дочь Саранчо, прятала лицо и боязливо поглядывала сквозь пальцы.
      - Бери, бери! - настаивал купец.
      Но Агада, взглянув на огромную рыжую бороду, испуганно вскрикнула и убежала в чум к матери.
      За Агадой убежали и все остальные женщины.
      "Без женщин чего наторгуешь?" - сдвинул брови купец.
      На следующий день с большим трудом Тимошке удалось заманить в свой чум жителей стойбища. Тимошка старательно хвалил товар, хвалил до хрипоты. На белых шкурах лежал товар: мука, пряники, цветные ленты, блестящие иконки, красные, как огонь, платки; рядом лежали ножи, чашки и многое другое.
      Купец пересыпал бисер. Бисер лился разноцветной струйкой, падал золотыми, красными, белыми, синими крупинками, искрился живыми звездочками.
      Женщины восхищались, и губы их невольно шептали слова одобрения. Но руки никто не протянул.
      Купец от досады не находил места. Торг опять не удался.
      Тимошка варил чай. Он вытащил из мешка большой медный чайник и, наполнив его водой, повесил над огнем вместо котла. С чайника не сводили глаз, а когда из носа его потекла ровная струйка прямо в чашку, не утерпела жена Саранчо и шепнула жене Панаки:
      - Из такого рук не обожжешь.
      Обе одобрительно кивнули головами. Чалык и Агада несколько раз подходили к чуму, смотрели в дырки, но войти боялись.
      К вечеру из чума, где жили лючи, ушли все, лишь старая Чагада не спала всю ночь - она выполняла наказ купца: жарко топила чум, подкладывала в огонь сухих сучьев, чтоб меньше было едкого дыма.
      Чагада слышала, как лючи всю ночь шептались, и только когда солнце начало вставать, они уснули. Страшно Чагаде, но она подумала: "Ноги старого отходили по земле, старому и смерть в радость", - и перестала бояться.