Он составлял с Климой нерасторжимую пару. Один означал обыденность, другой - мечту, один хотел ее, другой не хотел, от одного она стремилась избавиться, по другому тосковала. Один определял смысл существования другого. Даже решив, что беременна от Климы, она не вычеркнула Франтишека из своей жизни; напротив, Франтишек оставался постоянным поводом для такого решения. Она стояла между ними, как между двумя полюсами своей жизни; они создавали север и юг ее планеты, и никакой другой она не знала.
      Но сегодня утром она неожиданно поняла, что это не единственная планета, на которой можно жить. Она поняла, что можно существовать без Климы и без Франтишека, что незачем спешить, что времени достаточно, что можно позволить умным и зрелым мужчинам вывести ее из этой заколдованной территории, где так быстро приходит старость.
      - Где ты была ночью? - накинулся на нее Франтишек.
      - А тебе что до этого!
      - Я был у тебя. Тебя не было дома.
      - Тебе нет дела, где я была, - сказала Ружена и, не останавливаясь, прошла к воротам водолечебницы. - И не ходи ко мне. Не хочу, чтобы ты ходил ко мне.
      Франтишек остался один перед водолечебницей, а поскольку после целой ночи хождения болели ноги, он сел на лавочку, откуда удобно было наблюдать за входом.
      Ружена вбежала по лестнице на второй этаж, вошла в просторную приемную, вдоль стен уставленную скамьями и креслами для пациентов. Перед дверью в ее отделение сидел Клима.
      - Ружена! - Он встал и смотрел на нее отчаянными глазами. - Прошу тебя. Ну прошу, образумься, и пойдем туда вместе.
      Его страх был обнаженным, очищенным от всякой любовной демагогии, к которой он так упорно стремился все эти дни.
      Ружена сказала:
      - Ты хочешь избавиться от меня. Он испугался:
      - Я вовсе не хочу избавиться от тебя. Наоборот. Все это ради того, чтобы мы могли еще больше любить друг друга.
      - Не лги, - сказала Ружена
      - Ружена, прошу тебя! Будет ужасно, если ты не пойдешь!
      - Кто сказал, что я не пойду? У нас еще три часа впереди. Ведь сейчас только шесть. Ступай к своей жене и выспись как следует!
      Она закрыла за собой дверь, надела белый халат и сказала тридцатипятилетней:
      - У меня к тебе просьба. В девять мне придется уйти. Не могла бы ты побыть здесь часок вместо меня?
      - Значит, ты поддалась на его уговоры, - сказала сослуживица укоризненно.
      - Нет, не поддалась. Я влюбилась, - сказала Ружена.
      4
      Якуб подошел к окну, открыл его. Он думал о голубой таблетке и не мог поверить, что вчера действительно дал ее посторонней женщине. Он смотрел на голубизну неба и дышал свежим воздухом осеннего утра. Мир, который он видел в окне, был нормальным, спокойным, естественным. Вчерашнее приключение с медсестрой вдруг представилось ему бессмысленным и неправдоподобным.
      Подняв телефонную трубку, он набрал номер водолечебницы. Сказал, что хотел бы поговорить с сестрой Руженой из женского отделения. Ждал довольно долго. Потом раздался женский голос. Он повторил свою просьбу. Голос ответил, что сестра Ружена сейчас занята в бассейне и подойти к телефону не может. Он поблагодарил и повесил трубку.
      О, какое он почувствовал облегчение: медсестра жива! Таблетки из тюбика принимают три раза в день, она должна была принять их вчера вечером и сегодня утром и, значит, его таблетку уже давно проглотила. Вдруг все перед ним прояснилось: голубая таблетка, которую он носил в кармане как гарантию своей свободы, была обманом. Его друг преподнес ему таблетку иллюзии.
      Боже правый, как случилось, что до сих пор это не осенило его? Он снова припомнил тот давнишний день, когда он попросил друзей достать ему яд. Он вернулся как раз тогда из тюрьмы и сейчас, по истечении стольких лет, понимает, что каждый из них счел его просьбу всего лишь театральным жестом, каким он хотел уже задним числом обратить внимание на пережитые муки. Но Шкрета без колебаний пообещал выполнить его просьбу и действительно через несколько дней принес ему блестящую голубую таблетку. Да и зачем было ему колебаться и в чем-то разубеждать его? Он поступил гораздо мудрее тех, кто отверг его просьбу. Он дал ему безобидную иллюзию покоя и уверенности и тем самым еще и купил его на всю жизнь.
      Как же это ни разу не приходило ему в голову? Он тогда несколько удивился, что Шкрета дал ему яд в виде обыкновенной, фабричным способом изготовленной пилюльки. Он знал, правда, что Шкрета как биохимик имеет доступ к ядам, но не мог понять, как ему удалось подобраться к фабричным автоматам, штампующим таблетки. Да он особенно и не задумывался над этим. И хотя все на свете подвергал сомнению, в таблетку верил как в Евангелие.
      Сейчас, в минуты бесконечного облегчения, он был, конечно, благодарен другу за его обман. Он был счастлив, что медсестра жива и что вся вчерашняя бессмысленная история обернулась всего лишь кошмаром и дурным сном. Но ничто на свете не длится слишком долго, и вслед за слабеющими волнами чувства успокоенности зазвучал тоненький голосок сожаления:
      Как это смешно! Таблетка в кармане сообщала каждому его шагу театральный пафос и дала ему возможность сотворить из своей жизни возвышенный миф! Он был убежден, что носит в шелковистой бумажке смерть, а на самом деле там затаился лишь тихий смех Шкреты.
      Якуб понимал, что его друг в конечном счете действовал правильно, но все-таки ему казалось, что тот самый Шкрета, которого он так любил, превратился вдруг в обыкновенного эскулапа, каких тринадцать на дюжину. Той естественностью, с какой тогда Шкрета, нимало не колеблясь, вручил ему яд, он полностью исключал себя из того круга людей, которых Якуб знал. В его поведении было нечто невообразимое. Он поступал не так, как поступают люди с себе подобными. Он был далек от мысли, что Якуб может воспользоваться ядом в приступе истерии или депрессии. Он обращался с ним как с человеком, полностью владеющим своей судьбой и не подверженным человеческим слабостям. Они действовали вместе, как два бога, вынужденных жить среди людей, - и это было прекрасно. Это было незабываемо. И вдруг все исчезло.
      Якуб смотрел на голубизну неба и говорил себе: "Он подарил мне сегодня облегчение и покой. И вместе с тем отобрал у меня самого себя, моего Шкрету".
      5
      Клима был сладко опьянен согласием Ружены, но даже самая большая награда не выманила бы его из этой приемной. Вчерашнее необъяснимое исчезновение Ружены угрожающе запечатлелось в его памяти. Он принял решение терпеливо ждать ее здесь, чтобы никто не сумел разубедить ее, увести или похитить.
      Мимо него сновали пациентки и входили в дверь, за которой исчезла Ружена; одни оставались там, другие снова выходили в коридор и, усевшись в расставленные вдоль стен кресла, не сводили вопросительного взгляда с Климы, ибо в приемную женского отделения мужчинам хода не было.
      Из одной двери выглянула толстая женщина в белом халате; она долго смотрела на него, а затем подошла и спросила, не ждет ли он Ружену. Покраснев, он утвердительно кивнул.
      - Вам незачем ждать. До девяти у вас есть время, - сказала она с назойливой доверительностью, и Климе показалось, что все женщины вокруг слышат это и знают, о чем идет речь.
      Было примерно без четверти девять, когда на пороге показалась Ружена, одетая в обычное платье. Он присоединился к ней, и они молча вышли на улицу. Оба были погружены в свои мысли и потому не заметили, что Франтишек, скрываясь за порослью парка, идет за ними следом.
      6
      Якубу остается лишь проститься с Ольгой и Шкретой, но прежде хочется еще пройтись (напоследок) по парку и ностальгически полюбоваться деревьями, похожими на языки пламени.
      Он вышел в коридор в ту самую минуту, когда за собой закрывала дверь противоположной комнаты молодая женщина - ее высокая фигура привлекла его внимание. Когда она повернула к нему лицо, он изумился его красоте.
      - Вы знакомая доктора Шкреты? - спросил он.
      Женщина приветливо улыбнулась:
      - Откуда вы знаете?
      - Вы вышли из комнаты, которую доктор Шкрета использует для своих друзей, - сказал Якуб и представился.
      - Очень приятно. Я Климова. Пан доктор поселил здесь моего мужа. Я как раз ищу его. Он, наверное, с паном доктором. Не подскажете, где я могла бы найти их?
      Якуб смотрел в лицо молодой женщины с неутолимым наслаждением, и у него мелькнула мысль (снова!), что, поскольку он здесь последний день, каждое событие приобретает особый смысл и становится символическим посланием.
      Но что говорит ему это послание?
      - Я могу проводить вас к доктору Шкрете, - сказал он.
      - Я была бы вам очень благодарна, - ответила она.
      Да, что говорит ему это послание?
      Прежде всего, что это только послание, и ничего больше. Через два часа Якуб уедет, и это прекрасное создание исчезнет для него навсегда. Эта женщина пришла явить ему образ отречения. Он встретил ее лишь затем, чтобы понять, что она никогда не будет принадлежать ему. Он встретил ее как образ всего того, что он, уезжая, теряет.
      - Удивительно, - сказал он. - Сегодня я буду беседовать с доктором Шкретой, верно, в последний раз в жизни.
      Но послание, которое приносит ему эта женщина, говорит о чем-то большем. Оно пришло в последнюю минуту возвестить ему о красоте. Да, о красоте, и Якуб едва ли не с испугом осознал, что, по существу, он не имел о ней никакого понятия, что пренебрегал ею и никогда ради нее не жил. Красота этой женщины завораживала его. У него вдруг возникло ощущение, что во всех его решениях всегда была какая-то погрешность. Что он забывал учитывать нечто важное в жизни. Ему показалось, что, знай он эту женщину, его решения были бы иными.
      - Почему это вы будете беседовать с ним в последний раз?
      - Я уезжаю за границу. И надолго.
      Нет, не то чтобы у него никогда не было красивых женщин, но к их очарованию он относился как к чему-то сопутствующему. То, что толкало его к женщинам, было жаждой мести, тоской, неудовлетворенностью, а подчас жалостью и состраданием, женский мир сливался у него с горькой драмой этой страны, где он был преследователем и преследуемым и где пережил много раздоров и мало идиллий. Но эта женщина вдруг предстала перед ним отделенная от всего этого, отделенная от его жизни, она пришла откуда-то извне, она явила себя, явила себя не только как красивая женщина, но и как красота сама по себе и сообщила ему, что и здесь можно было жить иначе и во имя чего-то другого, что красота больше справедливости, что красота больше правды, что она реальнее ее, бесспорнее и даже доступнее, что красота надо всем прочим и что в эту минуту она потеряна для него навсегда. Что она пришла явить ему себя в последнюю минуту лишь затем, чтобы он не думал, что познал все и прожил здесь свою жизнь, исчерпав до дна ее возможности.
      - Завидую вам, - сказала она.
      Они шли вместе по парку, небо было голубым, кусты - желтыми и красными, и Якубу снова представилось, что это образ огня, в котором сгорают его прошлые истории, воспоминания и обстоятельства.
      - Вам нечему завидовать. В эту минуту мне кажется, что я не должен был бы никуда уезжать.
      - Почему? В последнюю минуту вам здесь понравилось?
      - Вы мне понравились. Вы мне ужасно понравились. Вы невероятно красивы.
      Он высказал это, даже не ведая как, и тут же мелькнула мысль, что он может говорить ей все, ибо через несколько часов его здесь не будет и его слова не возымеют никаких последствий ни для него, ни для нее. Эта нежданно обретенная свобода опьяняла его.
      - Я жил как слепой. Как слепой. Впервые сегодня я понял, что существует красота. И что я проворонил ее.
      Она сливалась у него с музыкой и картинами, с тем царством, в которое он никогда не вступал, она сливалась у него с разноцветными деревьями вокруг, и он уже не видел в них ни посланий, ни смыслов (образ огня или сгорания), а прозрел лишь экстаз красоты, загадочно пробужденный касанием ее стоп, ударом ее голоса.
      - Я сделал бы все для того, чтобы завоевать вас. Я хотел бы все бросить и прожить всю свою жизнь иначе - лишь ради вас и для вас. Но я не могу, поскольку в эту минуту меня, по существу, здесь уже нет. Я должен был уехать еще вчера, а сегодня я здесь лишь в качестве собственного опоздания.
      Ах да, только сейчас он понял, почему он должен был встретить ее. Эта встреча произошла за пределами его жизни, где-то по другую сторону его судьбы, на обороте его биографии. Но тем раскованнее он говорил с ней, пока наконец не почувствовал, что все равно не сможет сказать ей то, что хотел бы.
      Он коснулся ее руки и указал:
      - Здесь принимает доктор Шкрета. Поднимитесь на второй этаж.
      Пани Климова долго смотрела на Якуба, и он впивал ее взгляд, влажный и мягкий, как даль. Он еще раз коснулся ее руки, повернулся и пошел прочь.
      А оглянувшись, увидел, что пани Климова стоит и смотрит ему вслед. Он оглянулся еще несколько раз, а она все стояла и смотрела ему вслед.
      7
      В приемной сидело примерно двадцать женщин, заметно нервничавших; Ружене и Климе уже негде было сесть. Напротив них на стене висели плакаты, с помощью картинок и лозунгов призывавшие женщин не делать абортов.
      "Мамочка, почему ты не хочешь меня?" - было написано большими буквами на плакате, с которого улыбался младенец в одеяльце; под младенцем такими же буквами было напечатано стихотворение про то, как нерожденное дитя просит маму не выскабливать его и за это сулит ей море радостей: "В чьих ты, мамочка, объятиях умрешь, если, нерожденного, меня убьешь?"
      На других плакатах были увеличенные фотографии смеющихся матерей, сжимающих ручки колясок, и фотографии писающих мальчиков. (Климе пришло в голову, что писающий мальчик - неопровержимый аргумент в пользу деторождения. Он вспомнил, как однажды в кинохронике был показан писающий мальчик и как весь зал зашелестел счастливыми женскими вздохами.)
      После некоторого ожидания Клима постучал в дверь; вышла сестричка, и Клима назвал имя доктора Шкреты. Через какое-то время доктор появился и, протянув Климе бланк, попросил заполнить его и потом терпеливо подождать.
      Клима прижал бланк к стене и стал заполнять отдельные графы: имя, дату рождения, место рождения. Ружена подсказывала ему. Затем дошла очередь до графы, где стояло: имя отца. Он смешался. Ужасно было видеть черным по белому это постыдное звание и приписывать к нему свое имя.
      Ружена, глядя на руку Климы, заметила, как она дрожит. Это доставило ей удовольствие.
      - Ну пиши, - сказала она.
      - Кого я тут должен вписать? - прошептал Клима.
      Сейчас он казался ей трусливым и испуганным, она презирала его. Всего боится, боится ответственности, боится даже собственной подписи на официальном бланке.
      - Извини, но, по-моему, совершенно ясно, кого ты там должен вписать, сказала она.
      - Я думал, что это не имеет значения, - сказал Клима.
      Даже потеряв к нему интерес, она все-таки в душе была глубоко убеждена в том, что этот трус виноват перед ней; ей было приятно его наказывать:
      - Если тебе угодно врать, то вряд ли со мной договоришься.
      Когда он вписал в графу свое имя, она присовокупила со вздохом:
      - Все равно еще не знаю, как поступлю...
      - В каком смысле?
      Она смотрела в его испуганное лицо:
      - Пока из меня его не вынули, я могу еще и передумать.
      8
      Она сидела в кресле, положив ноги на стол, и смотрела в детектив, купленный на случай курортной скуки. Но читала она весьма рассеянно, так как в голову ей поминутно лезли ситуации и слова минувшего вечера. Вчера ей нравилось все, но более всего - она сама. Наконец она была такой, какой мечтала быть всегда; никоим образом не жертвой мужских помыслов, а единственным творцом своей судьбы. Она решительно отбросила роль воспитанницы, отведенную ей Якубом, и, наоборот, сама сотворила его по своему желанию.
      Она казалась себе элегантной, независимой и смелой. Она сидела и смотрела на свои ноги, положенные на стол, туго обтянутые белыми джинсами, и когда раздался стук в дверь, весело крикнула:
      - Входи, я жду тебя!
      Якуб вошел, вид у него был опечаленный.
      - Привет! - сказала она, все еще не спуская со стола ноги.
      Ей показалось, что Якуб смущен, это доставило ей удовольствие. Потом она подошла к нему и чмокнула в щеку.
      - Останешься на немного?
      - Нет, - сказал Якуб грустным голосом. - На этот раз я действительно прощаюсь с тобой. Уезжаю. Решил напоследок еще раз проводить тебя до водолечебницы.
      - Отлично, - весело сказала Ольга, - можем пройтись.
      9
      Якубу, целиком захваченному образом прекрасной пани Климовой, пришлось преодолеть определенную неприязнь, чтобы прийти проститься с Ольгой, оставившей в его душе после вчерашней встречи ощущение растерянности и грязи. Но он никогда не дал бы ей это понять. Он заставил себя держаться с ней с исключительным тактом, чтобы она и заподозрить не могла, сколь мало наслаждения и радости получил он от их вчерашней любовной близости - пусть она сохранит об этом самые лучшие воспоминания. Он делал серьезный вид, ничего не значащие фразы бросал с печальным придыханием, слегка касался ее руки, временами гладил по волосам, а когда она засматривала ему в глаза, отвечал грустным взглядом.
      По дороге она предложила ему еще заскочить куда-нибудь на бокал вина, но Якуб, тяготясь этой последней их встречей, старался по возможности сократить ее.
      - Прощание - слишком печальная вещь, я не хочу продлевать его, сказал он.
      Перед входом в курортное здание он взял ее за обе руки и заглянул в самую глубину глаз.
      Ольга сказала:
      - Якуб, ты молодец, что приехал. Вчера был потрясающий вечер. Я рада, что ты наконец перестал играть роль папеньки и стал Якубом. Было по-настоящему здорово. Правда, здорово?
      Якуб понял, что до нее ничего не доходит. Неужто эта утонченная девушка воспринимает их вчерашнюю близость всего лишь как пустую забаву? Неужто ее толкнула к нему чувственность, лишенная чувства? Неужто радостное воспоминание об единственном любовном вечере перевесило печаль прощания на всю оставшуюся жизнь?
      Он поцеловал ее. Она пожелала ему счастливого пути и повернулась к широким воротам водолечебницы.
      10
      Он ходил часа два перед зданием поликлиники, теряя терпение. И хотя без конца убеждал себя, что не смеет устраивать сцены, он чувствовал, как самообладание покидает его.
      Он вошел в поликлинику. Курортный городок был невелик, и здесь все его знали. Он спросил привратника, не видел ли он, как вошла внутрь Ружена. Привратник утвердительно кивнул и сказал, что она поднялась на лифте. Поскольку лифт ходил только на четвертый этаж, а на нижние этажи люди поднимались пешком, он решил ограничить свои поиски лишь двумя коридорами в самой верхней части здания. Он прошел первым коридором, где были канцелярии (он был пуст), а во второй коридор (где помещалось гинекологическое отделение) вошел с чувством неловкости, ибо мужчинам вход туда был заказан. Увидел санитарку, знакомую на вид. Спросил о Ружене. Она кивнула на дверь в конце коридора. Дверь была открыта, и возле нее стояло несколько мужчин и женщин. Франтишек вошел внутрь, там сидели еще несколько женщин, но ни трубача, ни Ружены не было.
      - Вы не видели здесь девушку, такую блондинку?
      Женщина указала на закрытую дверь:
      - Они там.
      "Мамочка, почему ты не хочешь меня?" - прочел Франтишек, а на других плакатах увидел писающих мальчиков и младенцев. Он стал осознавать, о чем идет речь.
      11
      В помещении стоял продолговатый стол. С одной стороны сидели Клима с Руженой, против них восседал доктор Шкрета, а рядом с ним - две коренастые женщины.
      Доктор Шкрета посмотрел на обоих заявителей и неприязненно покачал головой:
      - Мне грустно смотреть на вас. Вы знаете, какие мы здесь прилагаем усилия, чтобы вернуть несчастным бесплодным женщинам способность иметь детей? А вы, люди молодые, здоровые и рослые, добровольно избавляетесь от самого ценного в жизни. Я настоятельно обращаю ваше внимание на то, что наша комиссия создана не для содействия абортам, а для их упорядочения.
      Обе женщины утвердительно замурлыкали, а доктор Шкрета продолжал наставлять обоих заявителей. У Климы громко стучало сердце. Хотя он и понимал, что доктор Шкрета адресует свои речи вовсе не ему, а двум членам комиссии, которые всей мощью своих материнских животов ненавидели молодых, не желающих рожать женщин, но он до ужаса боялся, что эти слова собьют с толку Ружену. Разве минуту назад она не сказала ему, что все еще не приняла окончательного решения?
      - Ради чего вы собираетесь жить? - продолжал доктор Шкрета. - Жизнь без детей что дерево без листвы. Будь моя воля, я запретил бы аборты. Разве вас не пугает, что год от года популяция сокращается? И это у нас, где забота о матери и ребенке возведена на такой уровень, как нигде в мире! У нас, где никто не должен бояться за свое будущее!
      Обе женщины опять утвердительно замурлыкали, а доктор Шкрета гнул свое:
      - Товарищ женат и теперь боится взять на себя все последствия безответственной сексуальной связи. Однако вам следовало бы думать об этом раньше, товарищ!
      Доктор Шкрета чуть помолчал и снова обратился к Климе:
      - У вас нет детей. Вы действительно не можете ради этого зачатого ребенка развестись со своей женой?
      - Не могу, - сказал Клима.
      - Я знаю, - вздохнул доктор Шкрета. - Я получил сведения от психиатра, что пани Климова страдает суицидным синдромом. Рождение ребенка создало бы угрозу ее жизни, разрушило бы этот брак, а сестра Ружена стала бы матерью-одиночкой. Что прикажете делать, - вздохнул еще раз доктор Шкрета и пододвинул бланк к членам комиссии - обе дамы тоже вздохнули и в надлежащей графе поставили свои подписи.
      - Явитесь для оперативного вмешательства на будущей неделе в понедельник, к восьми часам утра, - сказал доктор Шкрета Ружене и дал понять, что она может уйти.
      - А вы останьтесь здесь, - обратилась одна из толстух к Климе. Когда Ружена ушла, женщина сказала: - Пресечение беременности не такая уж безобидная вещь, как вам кажется. Происходит большая потеря крови. Своей безответственностью вы отняли у женщины кровь и потому извольте, справедливости ради, отдать свою. - Она подсунула Климе какой-то бланк и сказала: - Распишитесь здесь.
      Смущенный Клима послушно расписался.
      - Это заявление от добровольных доноров. Вы можете зайти в соседний кабинет, сестра возьмет у вас кровь.
      12
      Ружена прошла приемную с опущенными глазами и увидала Франтишека уже в коридоре, когда он окликнул ее.
      - Где ты была?
      Испугавшись свирепого выражения его лица, она ускорила шаг.
      - Я спрашиваю, где ты была?
      - Тебе-то что!
      - Я знаю, где ты была.
      - Если знаешь, не спрашивай.
      Они спускались по лестнице, Ружена очень спешила, стараясь уйти от Франтишека и разговора с ним.
      - Это была абортная комиссия.
      Ружена молчала. Они вышли на улицу.
      - Это была абортная комиссия. Я знаю. И ты хочешь избавиться от ребенка.
      - Сделаю то, что захочу.
      - Нет, не сделаешь того, что захочешь. Это меня тоже касается.
      Ружена торопилась, чуть ли не бежала. Франтишек бежал за ней. Когда они были уже у ворот водолечебницы, она сказала:
      - Только посмей идти за мной. Я уже на работе. Не мешай мне работать.
      Франтишек был взбешен:
      - Посмей мне только что-нибудь сказать!
      - У тебя нет никакого права!
      - Это у тебя не было никакого права!
      Ружена вбежала в здание, Франтишек - за ней.
      13
      Якуб был счастлив, что все уже позади и ему остается последнее: проститься со Шкретой. Он медленно пошел от курортного здания к дому Маркса.
      Издали навстречу ему по широкой аллее шла пани учительница, а за ней ребятишек двадцать из детского сада. У пани учительницы в руке был длинный красный шнур, и все дети, следовавшие за ней гуськом, держались за него. Дети шли медленно, и учительница, указывая на кусты и деревья, перечисляла их названия. Якуб остановился, он плохо разбирался в естествознании и всякий раз забывал, что клен называется кленом, а граб - грабом.
      - Это липа, - указала учительница на пожелтевшее раскидистое дерево.
      Якуб оглядел детей. Все они были в синих курточках и красных шапочках и выглядели родными братьями. Он присмотрелся к их лицам, и ему показалось, что не только одеждой, но и лицами они похожи друг на друга. По крайней мере у семерых из них он обнаружил приметно большие носы и широкие губы. Они были похожи на доктора Шкрету.
      Он вспомнил носатого ребенка хозяев трактира. Неужто евгеническая мечта Шкреты была не только игрой фантазии? Неужто в этом крае и вправду родятся дети великого отца Шкреты?
      Якубу стало смешно. Все эти дети выглядят одинаково, потому что все дети на свете похожи друг на друга. Но потом снова мелькнула мысль: а что, если доктор Шкрета и вправду осуществляет свой удивительный проект? И почему не могут осуществляться удивительные проекты?
      - А там что, дети?
      - Береза! - ответил маленький Шкрета; да, это был вылитый Шкрета; у него был не только большой нос, но и очечки, и носовой выговор, делающий речь друга Якуба столь трогательно смешной.
      - Молодец, Ольдржих! - сказала учительница.
      Якубу представилось, что через десять, двадцать лет эту страну будут населять тысячи Шкрет. И вновь его охватило странное чувство, что он жил в своем отечестве и не знал, что в нем творится. Жил, как говорится, в эпицентре всех свершений. Переживал каждое актуальное событие. Вмешивался в политику, едва не лишился из-за нее жизни, и пусть потом был вышвырнут в никуда, все равно не переставал мучиться ее проблемами.
      Он всегда считал, что слушает сердце, стучащее в груди страны. Но кто знает, что он, собственно, слышал! Сердце ли это было? Не был ли это старый будильник, что отсчитывал совершенно ложное время? Не являлись ли все эти политические схватки лишь блуждающими огоньками, призванными отвлечь его от того, что было действительно важным?
      Учительница повела детей дальше по широкой аллее парка, а Якуб чувствовал, как образ красивой женщины все больше овладевает им. Воспоминание об этой красавице вновь и вновь рождало в нем неотвязный вопрос: а что, если он жил совсем в ином мире, чем полагал? Что, если он видел все в превратном свете? Что, если красота значит больше, чем правда, и что, если в самом деле ангел принес два дня назад Бертлефу георгин?
      - А там что? - услышал он голос учительницы.
      И маленький очкарик Шкрета ответил:
      - Клен.
      14
      Ружена, вбегая по лестнице, старалась не оглядываться. Она захлопнула за собой дверь своего отделения и сразу же пошла в раздевалку. Надела на голое тело халат курортной сестры и облегченно вздохнула. Стычка с Франтишеком растревожила ее, но при этом странным образом и успокоила. Она чувствовала, что теперь они оба, и Франтишек и Клима, чужие ей и далекие.
      Она вышла из кабины в зал, где на кушетках вдоль стен лежали после купания женщины.
      За столиком у двери сидела тридцатипятилетняя.
      - Ну что, разрешили? - холодно спросила она.
      - Да. Спасибо тебе, - сказала Ружена, уже подавая новой пациентке ключ и большую простыню.
      Как только тридцатипятилетняя отошла, приоткрылась дверь, и протиснулась голова Франтишека.
      - Неправда, что это только твое дело. Это нас обоих касается. Мое решение тоже важно!
      - Прошу тебя, сгинь! - зашипела она. - Это женское отделение, мужчинам здесь делать нечего! Уходи сию же минуту, не то я прикажу тебя вывести!
      Франтишек весь пылал от возбуждения, а угроза Ружены и вовсе так взбесила его, что он вошел в зал и захлопнул за собой дверь.
      - Мне плевать, что ты сделаешь! Мне совершенно плевать! - кричал он.
      - Я тебе говорю: мотай сию же минуту!
      - Я вывел вас на чистую воду! Этот мужик все обстряпал! Трубач! За всем этим сплошная туфта и блат! Он провернул это дельце у доктора, потому что они вчера играли вместе! Но я все вижу, я не дам убить моего ребенка! Я отец, и мое слово тоже кое-что значит. И я запрещаю тебе убивать моего ребенка!
      Франтишек кричал, и женщины, лежавшие на кушетках под одеялами, с любопытством поднимали головы.
      И Ружена была донельзя взвинчена: Франтишек кричал, а она не знала, как приглушить вспыхнувшую ссору.
      - Вовсе это не твой ребенок, - сказала она. - Ты все выдумал. Это вовсе не твой ребенок!
      - Что, что?! - закричал Франтишек и сделал еще два шага внутрь помещения, чтобы обойти столик и подступиться к Ружене. - Как это не мой ребенок? Кому, как не мне, знать это? А я знаю!
      Из соседнего зала, где был бассейн, вошла голая и мокрая женщина, которую Ружена должна была уложить и укутать. Она испуганно смотрела на Франтишека - он стоял в нескольких метрах от нее и не сводил с нее невидящего взгляда.
      На минуту Ружена оказалась свободной; она подошла к женщине, набросила на нее простыню и повела к кушетке.
      - Что здесь делает этот парень? - спросила женщина, оглядываясь на Франтишека.
      - Сумасшедший! Этот парень сошел с ума, и я не знаю, как его отсюда выпроводить. Просто ума не приложу, что делать с этим психом! - говорила Ружена, укутывая женщину в теплое одеяло.
      - Послушайте, сударь! - крикнула ему другая пациентка с кушетки. - Вам здесь нечего делать! Проваливайте отсюда!
      - Мне здесь есть что делать! - упрямо сказал Франтишек, не двигаясь с места.
      Когда Ружена снова подошла к нему, его лицо было уже не красным, а бледным; он уже не кричал, а говорил тихо и решительно:
      - Я вот что тебе скажу. Если ты дашь выковырять ребенка, меня здесь тоже не будет. Если убьешь ребенка, на твоей совести будут две жизни.
      Ружена глубоко вздохнула и посмотрела на стол. Там лежала сумка с тюбиком голубых таблеток. Она стряхнула одну на ладонь и проглотила.
      А голос Франтишека уже не кричал, а умолял:
      - Прошу тебя, Ружена. Прошу тебя. Я не могу жить без тебя. Я покончу с собой.
      В это мгновение Ружена почувствовала дикую резь внутри, и Франтишек увидел ее лицо, искаженное болью, не похожее на себя, увидел ее глаза, широко раскрытые, но незрячие, увидел, как ее тело корчится, извивается, и как она, сжав руками живот, падает на пол.