5

Мэ Хонг, которая жила через улицу, зашла присмотреть за Тоби. Ее муж тоже был полицейским, хотя и не в том же участке, что Джек. Хонги сами не имели детей, и поэтому Мэ была совершенно свободна и могла оставаться с Тоби так долго, сколько понадобится в том случае, если Хитер пробудет в больнице допоздна.

Пока Луи Сильвермен и Мэ оставались на кухне, Хитер приглушила звук телевизора и рассказала Тоби, что произошло. Она сидела на скамеечке, а он, отбросив одеяла, устроился на краешке кресла. Мать стиснула его маленькие руки в своих. Хитер не делилась с ним самыми мрачными деталями, частью потому, что и сама не знала их все, но также и потому, что считала: восьмилетка не справится со столь многим. С другой стороны, не могла умолчать обо всем произошедшем, так как они были семьей полицейского и жили с подавленным ожиданием какого-то несчастья, которое обрушилось этим утром. Даже ребенку было нужно, и он имел право, знать правду, когда его отца серьезно ранили.

- Я могу поехать с тобой в больницу? - спросил Тоби, сжимая ее руку несколько сильнее, чем он, возможно, собирался.

- Тебе лучше остаться дома, солнышко.

- Я больше не болен.

- Нет, болен.

- Я чувствую себя хорошо!

- Ты же не хочешь заразить своими микробами папу?

- С ним все будет хорошо, мам?

Она могла ему дать только один ответ, даже если и не была уверена, что он подтвердится потом:

- Да, малыш, с ним все будет хорошо.

Его взгляд был прямым: сын хотел правды. Именно теперь он казался гораздо старше восьми лет. Может быть, дети полицейских растут быстрее прочих, быстрее, чем нужно.

- Ты уверена? - сказал он.

- Да, я уверена.

- К-куда он ранен?

- В ногу.

Не солгала. Это было одно из мест, куда попали пули. Одна в ногу и два попадания в корпус. Так сказал Кроуфорд. Боже! Что это значит? Прошли в легкие? В живот? В сердце? По крайней мере, его не ранили в голову. Томми Фернандес был поражен в голову, никаких шансов выжить.

Она почувствовала, как мучительный спазм рыдания поднимается в ней, и постаралась загнать его обратно, не осмеливаясь предоставить ему голос перед Тоби.

- Это не так плохо, в ногу, - Тоби говорил спокойно, но его нижняя губа дрожала. - Что с преступником?

- Он мертв.

- Папа прикончил его?

- Да, он его прикончил.

- Хорошо, - сказал Тоби.

- Папа сделал все так, как было нужно, и теперь мы тоже должны сделать, как нужно, мы должны быть сильными. Хорошо?

- Да.

Он был столь мал. Это нечестно, взваливать такой груз на маленького мальчика.

- Папе нужно знать, что мы в порядке, что мы сильные, тогда ему не надо будет беспокоиться за нас, и он сможет сосредоточиться на своем выздоровлении.

- Конечно.

- Какой ты у меня замечательный мальчик. - Она взяла его за руку. - Я и вправду горжусь тобой, ты знаешь это?

Внезапно застеснявшись, Тоби уставился в пол. - Ну... Я... Я горжусь папой.

- Ты и должен гордиться им, Тоби. Твой папа герой.

Он кивнул, но не смог ничего сказать. Лицо сморщилось, когда он попытался сдержать слезы.

- Тебе будет хорошо с Мэ.

- Да.

- Я вернусь скоро, как только смогу.

- Когда?

- Как только смогу.

Он спрыгнул с кресла к ней, так быстро и с такой силой, что почти столкнул ее с табуретки. Она крепко обняла его. Тоби дрожал, как будто от лихорадки, хотя эта стадия болезни прошла уже два дня назад. Хитер зажмурила глаза и прикусила язык почти до крови: надо быть сильной, быть сильной, даже если, черт возьми, никто никогда раньше не должен был быть таким сильным.

- Пора идти, - сказала она тихо.

Тоби отступил.

Она улыбнулась, пригладила его взъерошенные волосы.

Он устроился в кресле и снова положил ноги на скамеечку. Она обернула его одеялами, затем снова повысила звук телевизора.

Элмер Фудд пытался прикончить Багз Банни. Трахтарарах. Бум-бум, бэнг-бэнг, ду-ду-ду, тук, звяк, ууу-хаа, снова и снова по вечному кругу.

На кухне Хитер обняла Мэ Хонг и прошептала: - Не позволяй ему смотреть какой-нибудь обычный канал, где бывают выпуски новостей.

Мэ кивнула:

- Если он устанет от мультфильмов, мы с ним во что-нибудь поиграем.

- Эти ублюдки на телевидении всегда показывают насилие, повышают себе рейтинг. Я не хочу, чтобы он видел кровь своего отца на земле.

Гроза смыла все цвета дня. Небо было обуглено, как сгоревшие руины, и даже с расстояния одного квартала пальмы казались черными. Принесенный ветром дождь, серый, как железные гвозди, долбил по всей поверхности, и сточные канавы переполнились грязной водой.

Луи Сильвермен был в форме и вел машину отдела, поэтому пользовался мигалкой и сиреной, чтобы расчистить дорогу впереди них, держась вне основной автострады.

Сидя на месте напарника-стрелка рядом с Луи, зажав руки между колен, опустив плечи и дрожа, Хитер сказала:

- Ну, теперь мы одни. Тоби не услышит, поэтому говори мне все прямо.

- Дело плохо. Левая нога, нижняя правая часть брюшной полости, верхняя правая часть груди. У подонка был "мини-узи", девятимиллиметровое оружие, так что пули нелегкие. Джек был без сознания, когда мы приехали, фельдшеры не могли привести его в чувство.

- И Лютер мертв?

- Да.

- Лютер всегда казался...

- Похожим на скалу.

- Да. Всегда был таким. Как гора.

Они проехали квартал в молчании.

Затем она спросила:

- Сколько еще убито?

- Трое. Владелец станции, механик и человек при бензоколонке. Но благодаря Джеку, жена владельца, миссис Аркадян, жива.

Они еще находились в миле или около того от больницы, когда "понтиак" впереди отказался уступить им дорогу. У него были слишком большие колеса, завышенный капот и воздухозаборники спереди и сзади. Луи подождал разрыва во встречном движении и затем пересек сплошную желтую линию, чтобы объехать машину. Когда они проезжали мимо нее, Хитер увидела четырех злобных молодых людей внутри; волосы зачесаны назад и там завязаны. Под влиянием современной версии гангстерского взгляда, лица ожесточены враждебностью и недоверием.

- Джек вытянет, Хитер.

Мокрые черные улицы поблескивали извивающимися пятнами морозного света, отражениями фар машин из встречного потока.

- Он стойкий, - сказал Луи.

- Мы все такие, - добавила она.

Джек все еще был в операционной главной Вестсайдской больницы, когда в четверть одиннадцатого приехала Хитер. Женщина за справочным столом подсказала имя хирурга - доктор Эмиль Прокнов - и предположила, что ждать в комнате для посетителей, рядом с реанимационным отделением, будет гораздо удобней, чем в основном вестибюле.

Теория воздействия цвета на психику вовсю использовалась в холле. Стены были лимонно-желтые, а обитые винилом сиденья и спинки стульев из серых стальных трубок - ярко оранжевыми, как будто вся напряженность тревоги, страха и горя могла быть, как в театре, расслаблена подходящими веселыми декорациями.

Хитер была не одна в этой комнате с балаганной расцветкой. Рядом с Луи сидели трое полицейских - два в форме, один в обычной одежде - их всех она знала. Они обняли ее, сказали, что Джек вытянет, предложили принести кофе и, в общем, пытались поднять ее дух. Это были первые в потоке друзей и приятелей-полицейских из департамента, кто участвовал в дежурстве, потому что любили Джека. А также и потому, что в обществе с растущим насилием, где уважение к закону в некоторых кругах не было очень горячим, полицейские более других нуждались в заботе и защите.

Несмотря на благожелательную кампанию людей, в чьих добрых намерениях она не сомневалась, ожидание было мучительным. Хитер чувствовала себя не менее одинокой, чем если бы была здесь безо всех них.

Купаясь в изобилии резкого флюоресцентного света, желтые стены и сияющие оранжевые стулья, казалось, становились все ярче с каждой минутой. Это цветистое украшение скорее изматывало ее, чем ослабляло беспокойство, и время от времени Хитер закрывала глаза.

К 11:15 она пробыла в больнице уже час, а Джек был в операционной полтора. Люди из группы поддержки - которых теперь насчитывалось шестеро, - были единодушны в своем мнении, будто столько времени под ножом - это хороший знак. Если Джек был бы ранен смертельно, говорили они, то пробыл бы в операционной совсем недолго, и ведь дурные вести всегда приходят быстро.

Хитер не была так в этом уверена. Она не позволяла расти надежде, потому что понимала, что совсем падет духом, если новости все же окажутся плохими.

Потоки ливня разбивались об окна и стекали по стеклу. Сквозь искажающие линзы воды город снаружи казался совершенно лишенным прямых линий и острых краев - сюрреалистическая метаморфоза расплавленных форм.

Приходили незнакомые люди, кое-кто с красными от слез глазами. Все тихо напряженные, ожидающие вестей о других пациентах, своих друзьях или родственниках. Некоторые промокли под дождем, и приносили с собой запахи влажной шерсти и хлопка.

Хитер походила. Выглянула за окно. Выпила горького кофе из автомата. Затем села с "Ньюсуик" месячной давности, пытаясь прочитать историю о самой новой актрисе в Голливуде, но каждый раз, когда она доходила до конца абзаца, то не могла вспомнить ни слова из того, что в нем описывалось.

В 12:15, когда Джек был под ножом уже два с половиной часа, все из группы поддержки продолжали делать вид, что отсутствие новостей - тоже хорошая новость и что шансы Джека растут с каждой минутой, которую проводит с ним врач. Некоторые, включая Луи, испытывали определенное неудобство, встречаясь с глазами Хитер, однако и они говорили тихо, как будто в похоронном зале, а не в больнице. Серость бури за окном перетекла в их лица и голоса.

Уставившись в "Ньюсуик" и не видя букв, она начала размышлять, что ей делать, если Джек не вытянет. Такие мысли казались предательскими, и сначала Хитер подавляла их, как будто сам акт воображения жизни без Джека как-то мог способствовать его смерти.

Он не мог умереть. Она нуждалась в нем, и Тоби тоже.

От мысли о том, как она сообщит Тоби о смерти Джека, ее затошнило. Мелкий холодный пот выступил на затылке. Она подумала, что, должно быть, так ее организм избавляется от скверного кофе.

Наконец дверь в холл открыл человек в зеленой одежде хирурга.

- Миссис Макгарвей?

Когда все повернулись к ней, Хитер отложила журнал на край стола рядом со своим стулом и встала на ноги.

- Я доктор Прокнов, - сказал он, подходя к ней.

Хирург, который все это время трудился над Джеком. - Лет сорока, стройный, с вьющимися черными волосами и темными, но чистыми глазами, которые были - или ей это представилось? - сострадательными и мудрыми.

- Ваш муж сейчас в послеоперационной. Мы переместим его в реанимационную очень скоро.

Джек был жив.

- Он поправится?

- У него много шансов, - сказал Прокнов.

Группа поддержки отнеслась к этому сообщению с энтузиазмом, но Хитер была более осторожна и не спешила предаваться оптимизму. Тем не менее, от облегчения у нее ослабли ноги. Она почувствовала, что сейчас рухнет на пол.

Как будто читая ее мысли, Прокнов отвел ее к стулу. Он пододвинул другой стул под прямым углом и сел к ней лицом.

- Две раны особенно серьезные, - сказал он. - Одна в ногу и другая - в брюшную полость, нижняя правая сторона. Он потерял много крови и был в глубоком шоке к тому времени, когда до него добрались фельдшеры.

- У него все будет хорошо? - спросила Хитер снова, чувствуя, что у Прокнова есть новости, которые ему неохота сообщать.

- Как я сказал, у него много шансов. Я действительно так думаю. Но пока он еще не вышел из комы.

Глубокое сочувствие читалось на лице и в глазах Эмиля Прокнова, и Хитер не могла вынести того, что стала объектом столь глубокой симпатии, потому что это означало, что реанимационная хирургия - это последняя возможность спасти Джека. Она опустила глаза, не в силах встречаться со взглядом врача.

- Мне пришлось вырезать ему правую почку, - сказал Прокнов, - но с другой стороны, это совсем замечательно - лишь малое внутреннее повреждение. Еще меньше проблем с кровеносными сосудами. Задета толстая кишка. Мы все вычистили, подлатали, установили брюшные временные дренажные трубки, и держим его на антибиотиках, чтобы предотвратить инфекцию. Здесь никаких хлопот не будет.

- Человек может жить... может жить с одной почкой, правда?

- Да, конечно. Она никак не изменит его образ жизни.

Что же тогда изменит его образ жизни, какая другая рана, какое повреждение? - хотела спросить она, но не нашла в себе мужества.

У хирурга были длинные, гибкие пальцы; Его руки выглядели худыми, но сильными, как у концертирующих пианистов. Она сказала себе, что Джек не мог получить ни большей заботы, ни чуткого милосердия от чьих-либо других, не этих, искусных рук, и они сделали для него все, что могли.

- Нас теперь тревожат две вещи, - продолжал Прокнов. - Тяжелый шок в соединении с большой потерей крови может иногда иметь... последствия для головного мозга.

О Боже, пожалуйста, не это!

- Это зависит от того, как долго была понижена подача крови в мозг и насколько сильно было это уменьшение, насколько серьезно ткани лишились кислорода.

Хитер закрыла глаза.

- Его электроэнцефалограмма выглядит хорошо, и если основывать прогнозы на ней, я бы сказал, что никаких повреждений мозга нет и не будет. У нас всегда есть основания для оптимизма. Но точно мы не сможем узнать, пока он не придет в сознание.

- Когда?

- Невозможно сказать. Нужно ждать, и тогда посмотрим.

Может быть, никогда?

Хитер открыла глаза, пытаясь сдержать слезы, но удалось это не совсем. Она взяла свою сумочку с края стола и открыла ее.

Когда она высморкалась и промокнула глаза, хирург сказал:

- И еще одно. Когда вы придете к нему в реанимационную, то увидите, что он обездвижен смирительной рубахой и постельными ремнями.

Наконец Хитер снова встретилась с ним глазами.

Он продолжил:

- Пуля или ее кусок попал в спинной мозг. Есть ушиб позвоночника, но мы не можем найти перелома.

- Ушиб. Это серьезно?

- Зависит от того, были ли задеты нервы.

- Паралич?

- До тех пор, пока он без сознания и мы не можем провести некоторые простые тесты, нельзя так сказать. Если это паралич, мы сделаем еще одно исследование на перелом. Важно то, чтобы спинной мозг не был поврежден, нет ничего хуже этого. Если это паралич и мы сможем отыскать перелом, то загипсуем все тело, подсоединим тяги к ногам, чтобы оттянуть давление с крестца. Можно залечить перелом. Это не катастрофа. Есть много шансов, что мы снова поставим его на ноги.

- Но никаких гарантий, - сказала она тихо.

Хирург колебался. Затем ответил:

- Их никогда не бывает.

6

Одна из шести операционных палат выходила большими окнами в зал персонала реанимационной. Занавески на ширме были раздвинуты, чтобы сиделки могли постоянно наблюдать за пациентом даже со своих мест в центре круглой комнаты. К Джеку были присоединены провода кардиографа, который постоянно передавал данные на терминал центральной панели, внутривенная капельница, обеспечивающая глюкозой и антибиотиками, и раздвоенная кислородная трубка, нежно прикрепленная к перегородке между ноздрями.

Хитер приготовилась к шоку при виде состояния Джека - но он выглядел даже хуже, чем она ожидала. Лежал без сознания, поэтому, конечно, и лицо было вялое, бесчувственное, но это отсутствие одушевленности не было единственным поводом для страха. Его кожа была бела, как кость, с темно-синими кругами вокруг ввалившихся глаз. Губы были так серы, что она подумала о пепле, и библейская цитата прокралась к ней в голову, отдаваясь беспорядочным эхом, как будто ее и вправду произнесли громко, - прах к праху, пыль к пыли. Он казался на десять или пятнадцать фунтов легче, чем был, когда ушел сегодня утром из дому, как будто его борьба за выживание длилась больше недели, а не несколько часов.

Комок в горле мешал глотать. Она встала рядом с кроватью, и не смогла говорить. Хотя он был без сознания, она не хотела с ним говорить до тех пор, пока не сможет управлять собственной речью. Хитер где-то читала, что даже в коме больные способны слышать людей вокруг них: на каком-то глубоком уровне они могут понимать, что сказано, и воспринимать слова ободрения. Она не хотела, чтобы Джек расслышал дрожь страха или сомнения в ее голосе - или что-нибудь другое, что может огорчить или усилить тот ужас и подавленность, которые его уже охватили.

В палате было успокаивающе тихо. У монитора кардиографа отключили звук, все данные подавались на экран и оценивались визуально. Насыщенный кислородом воздух, проходивший через трубку в нос свистел так слабо, что она могла слышать его только тогда, когда наклонялась близко, и звук неглубокого дыхания был так же мягок, как и у спящего младенца. Дождь барабанил в мире снаружи, стуча по единственному окну, но это скоро стало бледным шумом, просто другой формой молчания.

Хитер захотела взять мужа за руку больше, чем когда-либо в жизни хотелось чего-то еще. Но его руки были скрыты в длинных рукавах смирительной рубахи. Внутривенная трубка, которая, вероятно, была подсоединена к тыльной стороне руки, исчезла под манжетой.

Она, поколебавшись, коснулась его щеки. Он выглядел холодным, но при прикосновении оказался в горячке.

Наконец она сказала:

- Я здесь, мой мальчик.

Он никак не показал, что слышит ее. Его глаза не двигались под веками, а серые губы оставались слегка открытыми.

- Доктор Прокнов говорит, что все выглядит хорошо, - сообщила она, - ты можешь из этого выбраться. Вместе мы с этим справимся, не беспокойся. Черт, помнишь два года назад мои приехали к нам на две недели? Какая тогда была мука, мать ныла без остановки семь дней в неделю, а отец был вечно пьяный и мрачный. Это же только пчелиный укус, тебе не кажется?

Никакого ответа.

- Я здесь, - сказала она. - И останусь, не собираюсь никуда уходить. Ты и я, ладно?

На экране кардиографа плывущая линия ярко-зеленого света показывала зубцы и впадины артериальной и желудочковой деятельности, которая проходила без каких-либо перерывов, слабая, но постоянная. Если Джек слышал, что она сказала, его сердце не откликнулось на ее слова.

Стул с прямой спинкой стоял в углу. Хитер пододвинула его к изголовью. Поглядела на мужа сквозь решетку в ограждении кровати.

Посетителям реанимационной давалось строго десять минут каждые два часа, так, чтобы не утомлять пациента и не пересекаться с сиделками. Однако старшая сиделка, Мария Аликанте, была дочерью полицейского. Она разрешила Хитер не выполнять эти правила:

- Ты можешь оставаться с ним сколько захочешь, - сказала Мария. - Слава Богу, ничего похожего с моим отцом не случалось. Мы всегда ожидали, что такое произойдет, но ничего. Конечно, он уволился несколько лет назад, как раз тогда, когда все только начали сходить с ума!

Каждый час, или примерно так, Хитер уходила из реанимационной, чтобы провести несколько минут с членами группы поддержки в холле. Люди продолжали смеяться, но всегда их было не менее трех, иногда до шести-семи, мужчины и женщины-полицейские в форме или переодетые детективы.

Жены других полицейских тоже заходили. Каждая из них обнимала ее. Время от времени любая доходила до грани и была готова разрыдаться. Все искренне ей сочувствовали, разделяли ее боль. Но Хитер знала, что все до единой были рады, что это Джек, а не их муж приехал на вызов со станции автосервиса Аркадяна.

Хитер не осуждала их за это. Она бы продала душу, чтобы Джек сейчас поменялся с мужем любой из них - и тоже посещала бы ее с таким же точно искренним сочувствием и скорбью.

Департамент был тесно сросшимся сообществом, особенно в эту эпоху социального распада, но каждое общество формируется из маленьких группок, из семей, объединенных совместным опытом, взаимными нуждами, сходными ценностями и надеждами. Безотносительно тому, насколько тесно переплелась ткань сообщества, каждая семья сначала защищала и лелеяла себя. Без глубокой и всепоглощающей любви жен к мужьям, а мужей к женам, родителей к детям и детей к родителям не было бы никакого сочувствия и в большом сообществе, вне дома.