Шоу смерти

      - С самого рождения вас учили - и во сне, и наяву - беречь лицо от травмы. Зритель не желает отождествлять себя с искалеченным Исполнителем. Вас учили, как вызывать эмоции у других Исполнителей, чтобы эти эмоции можно было передать людям, сидящим под аурой. Вас учили изображать отвращение, ненависть, любовь, жалость и многие, многие вещи при помощи лицевых мускулов. Все эти уроки впечатаны в ваш мозг, их не так-то легко вырвать.
      - Но почему его нужно изменять? - Он подавлял в себе желание убежать.
      - Иррациональность этого вопроса выдает ваш страх при вступлении на зыбкую почву. Ваше лицо необходимо изменить, если вы снова хотите выйти в мир. В мир семисот миллионов человек, ОБЛАДАВШИХ этим лицом.
      Майк посмотрел на механизмы.
      Множество пальцев, оканчивающихся ножами.., они вонзятся в его лицо...
      - Выйдите отсюда с вашим настоящим лицом - и вы тотчас вновь окажетесь в цирке Кокли. И не думаю, чтобы с вами там обошлись хорошо.
      Лишенные выражения глаза механизмов смотрели на него, выжидая.
      - И Кокли может счесть, что зрителям понравится небольшое садомазохистское развлечение. Как, например, выдергивание ногтей из пальцев ног. Вот только ногти будут ВАШИ.
      - Не надо меня пугать, - сказал Майк, проглотив комок в горле. - Я могу выбрать свое новое лицо?
      Мак-Гиви улыбнулся:
      - О да, конечно. Я сделаю вам любое лицо, какое вы пожелаете. Красивое, обычное или уродливое.
      - Красивое, пожалуйста.
      - Самовлюбленный вы человек. Джоргова улыбнулся:
      - А вы мясник.
      - Все сделают механизмы, - сказал Мак-Гиви. - Здесь не будет места ошибкам, которые мог бы сделать человек. Вам не придется расстраиваться по поводу приплюснутого носа или слишком тонких губ.
      - Тогда, быть может, перейдем к делу?
      - Конечно.
      И Мак-Гиви с головой погрузился в работу. Он схватил микрофон программирующего устройства и стал диктовать разнообразные инструкции. Майк подумал, что доктору было бы проще проделать всю операцию самому. Но машины не чихают, работая над линией подбородка...
      - Ложитесь сюда, - сказал Мак-Гиви, указывая на койку, которая, очевидно, втягивалась в нишу в стене. Оттуда начиналось темное царство хирургических лезвий. - Разденьтесь.
      - Раздеться для операции над лицом?
      - Надо простерилизовать все. Кожу легче стерилизовать, чем одежду.
      Следуя инструкции, Майк лег на койку. Ножек у койки не было.
      - Ступни сомкнуты и находятся под прямым углом к телу, - сказал Мак-Гиви.
      Майк напряг ступни, и в пятки вонзились иглы. На миг перед глазами ярко вспыхнули все цвета радуги, звуки стали одним тонким писком, запахи антисептиков приобрели невыносимую остроту.
      А потом была тьма...
      А потом был свет...
      Он поднял руку, чтобы защитить глаза от яркого блеска, и пальцы его наткнулись на желеобразную повязку, покрывающую лицо. Память возвращалась к нему, шаг за шагом. Его лицо было изменено. Сперва его кровь, потом глаза, потом запах. А теперь и лицо. В панике он вскочил, озираясь.
      Эта была та же самая комната, в которой он находился перед операцией. Мягкие кресла, психоделические цвета, бархатные портьеры - все было то же самое. Портьеры, как он знал, закрывали стены, а теперь и окно. Повернув голову влево, Майк увидел Мак-Гиви, который полулежал в кресле, закинув руки за голову.
      - Доброе утро, - сказал доктор. Майк попытался пошевелить губами и обнаружил, что они тоже покрыты желе. Он быстро нащупал свой нос, обнаружив, что в ноздри вставлены две трубочки, проведенные сквозь повязку для доступа воздуха в легкие.
      - Я изменил ваши губы и заменил ваши прекрасные зубы на более крупные, которые больше подходят к вашему новому лицу. Повязки удалят завтра вечером. Вы спали два дня.
      Чувствуя себя слабоумным идиотом, Майк показал на свои глаза и провел рукой над повязкой.
      - Вы же ничего не увидите, - сказал Мак-Гиви.
      Майк настойчиво повторил движение.
      - Ну хорошо, - сказал доктор, отходя к туалетному столику за зеркалом. - Вы, я вижу, достойный потомок Нарцисса.
      Майк взял из его рук зеркало в перламутровой оправе, руки дрожали, когда он поднес его к лицу. Он посмотрел в свои глаза." Теперь они были синими. А раньше - карими. Полупрозрачное желе скрадывало черты лица. Два черных отверстия трубочек, вставленных в ноздри. Черно-багровая прорезь там, где должен быть рот. Еще он мог различить неясные очертания бровей. И это все.
      Он отдал зеркало обратно.
      - Завтра, - сказал Мак-Гиви. Майк кивнул. Завтра...
      ***
      Ты часто грезишь обо мне, правда? Ты знаешь, что это так. Я Зомби. Они называли меня другим именем. Они называли меня Обществом. Это был неверный термин. Он был слишком понятным и слишком общим, и таким же является новое определение. Но разве имя Зомби не подходит мне? Я подразумеваю пустые глаза, рутину, раз и навсегда заданный образец. Подумай о пустых взглядах сквозь время. Вернись далеко, далеко назад. Вернись далеко назад к той девушке - все имена сейчас забыты, затеряны в тумане Времени, - которая была зарезана в некотором штате, именуемом Нью-Йорк, в некотором городе с таким же названием. Вот она. Видишь? Она лежит на пороге этого дома, пока он опускает и поднимает руку с ножом, опускает и поднимает, опускает и поднимает, словно карусельные лошадки качаются взад-вперед на хорошо смазанных осях. Однако здесь нет ничего похожего на ярмарочное веселье. Посмотри на сцену в том окне. Туда, за отогнутый угол розовой занавески. Там стоят люди, глядят, глазеют. Пустые, отрешенные взгляды. И посмотри украдкой, тайно, на все эти окна во всех этих домах и многоэтажных зданиях. Такие же люди с такими же глазами. Рыбьи взгляды. Ты когда-нибудь видел умирающую рыбу, лежащую на мели? Сперва она бьется, а потом просто лежит и смотрит в никуда пустыми глазами. Эти взгляды на этих лицах точно такие же, как у нее. И на всех этих лицах в подземке и в самолетах. Глаза этого человека, который сидит в башне с винтовкой на коленях и снова и снова облизывает губы. И глаза людей, которых он убил: пустота. А ты часто грезишь обо мне, не так ли? И, может быть, однажды ты хоть ненадолго задумался о времени, когда ты видел жизнь во всех этих глазах вокруг тебя. Ты ездил на одну из этих якобы всемирных выставок. Ты стоял в очереди три часа двадцать минут и десять секунд; и ты знаешь, что прошло именно столько времени, потому что тебе сказали об этом большие электронные часы с индикацией секунд, висящие вверху. И за все это время эти люди сказали только две сотни слов, в основном веля детям замолчать и прося жен и/или мужей постеречь место, пока они сходят в туалет или попить. И пустые взгляды. Потом, по прошествии стольких секунд, каждый проходил через двойные бронзовые двери, похожие на металлические губы, в тоннелеобразный зал. Один напирал на другого, образуя бутерброд из людей, все рассматривали экспонаты. И один экспонат зажигал на всех лицах свет. Ты помнишь его. Это был обучающий экран, демонстрирующий модель оплодотворения женского яйца мужским семенем. Там было полностью воспроизведено строение всех органов и частей, двигающихся в ритме древнего, сущего до Бога акта. Регулярно (каждые десять минут!) оплодотворялось дурацкое пластиковое яйцо. И все глаза загорались при виде непрерывной демонстрации машиной человеческих функций. И ты не думал, что в их глазах была похоть, правда? Ты был внезапно испуган тем, что это была зависть. Зависть к хромовому мужчине и пластиковой женщине. После этого они равнодушно проходили мимо других машин и компьютеров, и эхо механического любовного акта на миг зажигало что-то в темных уголках их мозгов. Ты часто грезишь обо мне, не так ли? Ты знаешь, что это так.
      ***
      Он очнулся от наркоза, когда Мак-Гиви сказал:
      - Повязка удалена, и все в порядке! Майк посмотрел в протянутое зеркало и понял, что это на самом деле так. Его лоб, затененный массой черных, коротко подстриженных волос, был высоким, с чуть наметившимися морщинами. В синих глазах светился ум. У него был римский нос, а губы были как раз таких пропорций, чтобы гармонировать с носом, - не очень тонкие и не очень пухлые. Кожа была гладкой. Уши плотно прилегали к черепу. Это лицо было не просто красивым - такие называют чеканными.
      - Мои поздравления! - сказал Майк.
      - Не мне - механизмам.
      Затем настало время хорошо питаться и крепко спать. А еще были занятия с механическим психиатром - для сглаживания травм, нанесенных изменением личности. Еда была вкусной, кровать была мягкой, беседы с механическим психиатром успокаивали. И Майк сохранил себя, все то, что было Майком Джорговой. Проходили дни, и в его жизнь входили новые вещи: книги, которые он учился читать, музыка, которая не давила на подсознание. И он все больше и больше проникался ненавистью к Анаксемандру Кокли. Он ненавидел его все сильнее и сильнее. Майк ненавидел Кокли за то, что тот исковеркал первые двадцать шесть лет его жизни.
      И первые двадцать четыре года жизни Лизы...
      Она всегда была с ним, куда бы он ни шел и что бы он ни делал. Ее образ всегда скрывался в глубине его сознания, готовый по его желанию занять центральное место в его мыслях. Она таилась, ждала, вдохновляла.
      Он помнил, как впервые принес ей цветы, когда ей было двенадцать лет, а ему - четырнадцать. И о том, как они гадали на лепестках, и что предвещало это гадание.
      Он помнил первый поцелуй...
      И первое слияние в любви...
      На четвертый день восстановительного отдыха Мак-Гиви вызвал Майка по интеркому к бассейну, на прибрежную площадку для увеселений. Он сказал, что они должны увидеть важный фрагмент Шоу. И велел поторопиться.
      Бассейн и охватывающая его площадка для приема гостей были чудом инженерного гения и художественного вкуса. Бассейн был огромным мерцающим самоцветом в оправе из вулканического камня, привезенного черт знает откуда и пестревшего теми же цветами, которые росли в фонтане в гостиной, зелеными и оранжевыми. Бассейн был не правильной формы, берега его причудливо изгибались, и оттого он казался больше, чем на самом деле. Нависавшая над водой площадка была огорожена черными железными перилами кроме того места, откуда пловец мог прыгнуть с высоты в самую глубину бассейна. В отдалении от края площадки размещались укрытые звуконепроницаемыми конусами уютные уголки, где можно было посидеть и послушать музыку, не мешая остальным. Еще дальше стояли книжные шкафы - с настоящими книгами, изданными столетия назад. Это были редкости, доступные только богачам. Но здесь книги читали. И это было еще большей редкостью. Это вообще было неслыханно! И наконец, там стояли три аура-кресла Шоу. Они были нелегально, подпольно установлены Флексеном. Это служило двум целям: во-первых, местожительство доктора сохранялось в тайне, потому что эти кресла не устанавливались служащими Шоу; во-вторых, ауры не были оснащены стандартными подслушивающими устройствами, позволяющими Шоу проникать в любой дом, повсюду. Это было одностороннее окно в мир - какое было, быть может, только у Анаксемандра Кокли.
      Мак-Гиви сидел в одном из кресел, аура была выключена.
      - Что это?
      - Они собираются продемонстрировать зрителям вашу поимку.
      - Мою...
      - Не настоящую ВАШУ поимку. Они не могут позволить людям думать, что вы сбежали безнаказанно. Вы должны понести кару. Кроме того, это дает им шанс показать более эффектное зрелище, чем обычно. Никто не озаботится тем, больно ли вам, убежав, потому что вы обманули всех.
      - Но кто...
      - Смотрите и решайте сами. - Мак-Гиви погрузился в ауру. Она заиграла вокруг него всеми цветами, скрыв его. Секундой позже Майк сделал то же самое.
      "Эмоции полицейских не особо чисты - ведь это не Исполнители с ясным мышлением, тренированными ид и эго. Они излучают что-то похожее на ненависть... И вы/ он, Майк Джоргова, испытывает к ним ответную ненависть. Слева от него/вас аллея. Справа от него/вас аллея. А впереди - открытое пространство, где сквозь ночной туман пробивается вой сирен.
      Влево?
      Вправо? Он/вы полон ненависти, бурлящей и кипящей. Он/вы полон страха, горького и сладкого, до звона в голове и колотья в сердце. Темнота внутри и снаружи. Видение Вод Забвения...
      Он/вы сворачивает направо, двигаясь неожиданно быстро. Ноги поднимаются и опускаются, руки согнуты в локтях, он/вы пытается убежать от Судьбы. Но Судьба, в образе полицейских, возникает в конце аллеи.
      Они высоки - и вооружены.
      Он/вы поворачивается и видит полицейских и в другом конце аллеи. Полицейские с широкими, крупными лицами, несколько смутно видимыми. Его/ваше лицо тоже вырисовывается несколько смутно, потому что машины с трудом могут передать всю эту ненависть и страх.
      Из оружия полицейского вырывается голубой луч.
      Он поражает его/вас в ухо.
      Его/ваше ухо разрывается, как рваный листик салата из древнего, засохшего винегрета. Из него струится кровь. Он/вы кричит в агонии, а пришедший с противоположной стороны луч отрывает его/ваше другое ухо. Но он/вы можете слышать мертвыми ушами странные звуки: рокот таинственного океана, крики животных с рогами вместо глаз, вой холодного ветра. Справа стреляют в его/ ваш нос, и он/вы падает на землю, булькая и извергая различные жидкости. Они прекращают это бульканье, выстрелив слева в его/ваш рот. Они наступают - размеренно и непреклонно. Он/вы пытается встать. Луч ударяет по его/вашим ногам, сжигая брюки и плоть.
      Кровь и куски мяса фонтаном летят из его/ ваших ног, устилая песок аллеи. Он/вы пытается кричать, но у него/вас нет рта. Он/вы плачет. Они выжигают его/ваши глаза. Но он/вы по-прежнему излучает - излучает ненависть и страх. Тогда они рвут на части его/ваш мозг, и..."
      Майк отключил ауру, но остался сидеть в кресле. Его била дрожь.
      Во рту был привкус рвоты. Ему было плохо. Это не был Исполнитель. Это был просто человек, боявшийся за свою жизнь. Любой в такой страшной ситуации излучал бы хорошо; однако у Исполнителя излучение было бы чище, отрицательные эмоции лежали бы на самой поверхности. Неужели зрители так глупы?
      - Они никогда не наблюдали смерть ТРЕНИРОВАННОГО Исполнителя. Им не с чем сравнивать.
      - Но это же очевидно! - запротестовал Майк. - Никакой глубины!
      Мак-Гиви выпрямился в кресле.
      - Ну ладно. Допустим, зрители знают. Допустим, они на самом деле знают, что это не Майк Джоргова был растерзан в темной аллее.
      - Но они не должны терпеть такой обман!
      - Почему бы и нет?
      Майк не нашел, что ответить.
      - Взгляните. - Мак-Гиви встал. - Они спокойно отнеслись к жестокому убийству. Для них в том, что произошло, не было настоящего ужаса - по крайней мере, не было достаточно ужаса, чтобы вызвать протест.
      Майка опять затрясло.
      - Если они получили уникальную программу, если они могли испытать Смерть, не умирая, если они могли ощутить чувства казнимого без всякого вреда для самих себя, какое им дело до того, передавал ли все это настоящий Майк Джоргова или же просто какой-то несчастный идиот, один из винтиков огромной машины? Винтик, который стал не нужен или у которого стерлась резьба.
      - Им нравятся такие вещи?
      - Еще как. Такие штуки получают самый высокий рейтинг.
      - Мне хочется пить. Хочется "Прохладной колы", - сказал Майк. Реклама на подсознание?
      - Да. -Шоу продает в четыре раза больше продуктов после того, как их рекламируют в передачах вроде этой. Они возбуждают у зрителя желание, которое он удовлетворяет одним способом: покупая, покупая и покупая.
      Майк присвистнул.
      - В том, что произошло, есть одна хорошая сторона, - сказал Мак-Гиви.
      - Хорошая?
      - Да. Теперь вы официально мертвы. Вы можете выйти во внешний мир, не беспокоясь о том, что вас раскроют.
      - Так я вернусь за Лизой?
      - Вы по-прежнему настаиваете на том, чтобы вернуться?
      - Да.
      - Вы, Исполнители, дружная компания. Сторм поступил так же.
      - Сторм? Он тоже решил действовать в первых рядах?
      - Да. Он взял себе другое имя: Фредрик.
      - О Боже!
      - Да-да. Вы продолжаете настаивать на том, чтобы отправиться за Лизой самому?
      Он подумал о Томе Сторме - Фредрике, распростертом поперек сиденья аэромобиля, о теле, лишенном головы. А еще он подумал о Лизе и Кокли и принял решение:
      - Я вернусь туда за ней. Мак-Гиви вздохнул:
      - Очень хорошо. Тогда вас доставят в тайное место для прохождения подготовки. Вас будут учить методам самозащиты, персональным приемам, хитростям и все такое. Вы познакомитесь с Нимми, лучшим из наших людей.
      - Нимми? Кто это?
      - Роджер Нимрон. Президент.
      Часть вторая
      УРОКИ РЕВОЛЮЦИИ
      Глава 1
      Майк Джоргова смотрел в окно - на пустоши, уносящиеся назад. Много снега растаяло со времени его побега. Серые холмы талого снега лежали на уступах обрывов, куда их сбросила снегоуборочная техника. Всюду проступала жидкая коричневая грязь. Снег создавал трудности даже для аэромобилей, поскольку его поверхность не была достаточно прочной опорой для воздушной подушки. Машины двигались валко, начинали вилять, и часто такой полет заканчивался аварией. На многих новых автострадах пришлось даже смонтировать обогревающие установки, которые растапливали снег, стоило ему только лечь на дорожное полотно. Со временем надобность в снегоуборочной технике отпадет.
      А вокруг были пустоши...
      А вот небо было ясным, ярко-голубым, и этот контраст не давал Майку окончательно провалиться в эмоциональную трясину, с самого утра образовавшуюся на задворках его сознания. Это было болото сомнений. Вот и опять он не знает, куда, зачем или хотя бы с какой целью его везут. "Дополнительное обучение" - слишком расплывчатая фраза. Он чувствовал, что над ним снова смыкается серая пелена отчужденности. В дальних уголках его сознания горело пламя, светившее сквозь тучи, и имя этому пламени было Лиза. Может быть, только это и не давало ему свернуть с пути. Но он не мог быть полностью уверен даже в этом. Для него это пламя было символом любви, и все же Майк не мог быть уверен, что любит ее. Он никогда не знал другой женщины. Его готовили к тому, чтобы он любил Лизу. И именно это вселяло в него неуверенность. Он хотел уничтожить Шоу. Он ненавидел Кокли и все, что олицетворял собою этот человек. Но он боялся, что однажды увидит Лизу и поймет, что пламя любви было поддельным, искусственным. Его единственная цель может оказаться ничем, пустышкой.
      Это опасение погружало душу Майка в черный омут страха.
      Сугробы, похожие на гусиный пух, громоздились от горизонта до горизонта.
      Майк отогнал мрачные мысли и попробовал сосредоточиться на загадках, которые пока не смог разгадать.
      Он по-прежнему не знал местонахождение жилища Мак-Гиви. Его дом, несомненно, находился под водой, потому что, когда они покидали его, Майк чувствовал давление, слышал гудение винтов и ощутил толчок, когда аэромобиль вынырнул из воды. Глаза его были завязаны. Когда через полчаса их развязали, он увидел только хлопья снега и грязь в кюветах. А теперь он ехал в какое-то столь же таинственное место, где скрывался Президент Соединенных Штатов. Мак-Гиви объяснил, что люди Кокли пытались убить Роджера Нимрона, и это заставило Президента скрыться, объявив широкой публике, что он уходит в небольшой рабочий отпуск. Никто не задавал вопросов по поводу этого заявления. Его и заметили-то немногие. Лишь около четверти населения страны знали Президента по имени, как показал последний список избирателей. Люди в массе своей почти не интересовались политическими деятелями.
      - Завяжите-ка вы себе глаза сами, мистер Джоргова, - сказал водитель, протягивая Майку белую повязку.
      - Опять?
      - Это место держится в секрете.
      - Но мне можно доверять.
      - Пока вы не пройдете Зондирование, простите за прямоту, мы не можем быть в этом уверены.
      - Зондирование?
      - Со временем вы все узнаете. Майку не понравилось то, как это прозвучало, но он завязал глаза, застегнул магнитную "липучку" и покорно сидел, пока аэромобиль погружался куда-то, двигаясь навстречу Роджеру Нимрону и "дополнительной подготовке". Через полчаса машина остановилась. Водитель произнес в переговорное устройство какую-то бессмысленную фразу. Одну лишь секунду все было тихо, потом раздался оглушительный грохот. Теперь шум аэросистемы отдавался эхом, мягкое урчание отражалось от близких стен. Потом снова раздался грохот, на сей раз сзади.
      - Можете снять повязку, - сказал водитель, выходя из машины.
      Майк повиновался и увидел, что находится в пещере. Пол пещеры был бетонным, а у механических летучих мышей вместо крыльев оказались колеса. Черные призраки, несущие на себе людей, скользили между металлическими лесами от одного стеллажа с инструментами к другому. Майк вышел из машины и огляделся. Размеры помещения были потрясающими. По площади оно равнялось шести футбольным полям вместе взятым. У дальней стены были припаркованы дюжины две аэромобилей. Четыре реактивных флайтера, два самолета-разведчика, два самолета и танк стояли слева. Справа вырисовывались непонятные зачехленные механизмы, похожие на ракетные установки.
      - Туда, - сказал водитель, провожая его к серой двери лифта, встроенного в скалу.
      Металлические летучие мыши суетились вокруг. Их всадники соскочили наземь и теперь снимали показания циферблатов, измерительных приборов, диаграмм. Все приборы непрерывно трещали, сообщая температуру, давление и миллион прочих подобных вещей. Тысячи призраков витали под потолком. Их шепот струился вниз, неясный и нереальный.
      Двери лифта открылись, словно рот гигантского левиафана. Майк вошел в него.
      - Вверх? - спросил он у водителя.
      - Вниз, - ответил тот.
      - На какой мы глубине?
      - Засекречено.
      - Где мы?
      - Засекречено.
      Страх отчужденности вновь закрался в сердце, но пламя не угасало.
      Двери с гудением раздвинулись, когда лифт доехал до конца.
      Там было два охранника.
      Один из них направил на Майка пистолет и выстрелил ему в живот...
      ***
      "Это на самом деле любовь?" - спросила она у него. "Да", - ответил он. "Я имею в виду - НАСТОЯЩАЯ любовь?" - вновь спросила она. "Да, настоящая, глупышка". И он поцеловал ее. "Но что такое любовь?" - спросила она. Она пыталась изобразить невинное любопытство, но в ее голосе слышалась страсть. Она была новичком-Исполнителем и постоянно боялась допустить промах. Она всегда была начеку, чтобы не передавать аудитории некоторые свои личные эмоции - например, боязнь провала. Она излучила еще одну волну любопытства. "Что такое любовь?" - повторила она свой вопрос. "Любовь, дорогая моя, это луна, полная и яркая". - "И это все?" - удивилась она. "Нет. Любовь - это лилии. Любовь - это розы. Любовь - это сомкнутые руки и губы, слившиеся в поцелуе. Любовь - это напиток, который пьют вдвоем. Любовь - это чувства, тоска, сладость и свет". - "Это правда? - спросила она, приоткрыв полные алые губы. - Все это - любовь?" - спросила она, чувствуя, что во всем этом не так уж много от истины. Но аудитория думала, что все названное составляет сущность любви. "И конечно, - сказал он, - это тоже любовь". Он потянулся к ней... Она исчезла... Черно-серый фантом. Выпадение. Техники забегали туда-сюда, но она вернулась прежде, чем они смогли что-либо отследить. На ее лице запечатлелся страх, хотя она не могла бы сказать, что ее испугало. Она ничего не могла вспомнить из этих десяти потерянных секунд. Только невнятный шум. Странные голоса, странный гул, жуткие крики. "И это тоже любовь, - сказал он, решив продолжить с того места, на котором они прервались. - Любовь - это..."
      ***
      Майк неожиданно пришел в сознание. Он был жив. Широко распахнутыми глазами он обвел комнату. В ней находились двое. Один, стройный темноволосый мужчина с быстрыми движениями, был одет в серую лабораторную накидку. На другом, коренастом и мускулистом, был черный спортивный костюм и черные кроссовки. Лицо его, от левого уха до уголка губ, пересекал шрам.
      - Вы прошли, - сказал стройный мужчина.
      - Что прошел? - спросил Майк. - Воскрешение? - Он удивился, что способен внятно выговаривать слова. Язык казался распухшим.
      - Зондирование. Вы не замышляете ничего против Революции.
      - Я говорил им об этом. Я...
      - Мы должны были удостовериться. Майк посмотрел на свой живот.
      - В меня стреляли, - сказал он, отыскивая взглядом рану.
      - Усыпляющей капсулой. Не более. Предосторожность охраны.
      Майк сел в кресле, в котором до этого полулежал.
      - А кто вы двое?
      - Это Пьер Фидель. Пьер будет обучать вас великолепному искусству самозащиты. Он сделает из вас грозного бойца.
      Пьер поклонился. Это, конечно, был тот, что со шрамом.
      - А вы? - спросил Майк.
      - Я Роджер Нимрон. Ваше обучение будет распределяться между физической подготовкой у Пьера и теоретическими уроками со мной. Каждое утро вы будете проводить в спортивном комплексе, день - в моем кабинете и вечер - опять в спортзале. Добро пожаловать в армию.
      Майк сделал над собой усилие и встал, хотя колени его подгибались.
      - Вы можете сказать мне, где я нахожусь?
      Нимрон улыбнулся:
      - На три мили ниже поверхности земли, под Аппалачами, на территории, которая до размежевания и смены названия именовалась округом Пенсильвания. Это бомбоубежище. Оно было построено в последние годы "холодной войны", когда опасность ядерного уничтожения была наивысшей. В первые же дни моего пребывания на президентском посту я уничтожил все упоминания о нем, стер все записи в компьютере Вашингтона и в других компьютерах, на которые в будущем могло выйти правительство. Затем я стал финансировать Флексена из Федерального фонда, чтобы он переоборудовал это убежище, привел его в рабочее состояние. Это последний оплот Президента в борьбе против Кокли. Это место, откуда начнется Революция Средств Массовой Информации.
      - Революция Средств...
      - Я объясню это позже. Ваши занятия у Пьера начинаются прямо сейчас. Он покажет вам спорткомплекс.
      Они пожали друг другу руки, и Пьер вывел Майка из комнаты. Майк был поражен мыслью о том, что не знает, какую выгоду Флексен или любой другой получит от Революции. Или ими двигала обыкновенная жажда крови, такая же, какую испытывал Кокли, желающий разорвать своих противников на мелкие кусочки? Майк мысленно сделал пометку:
      "Спросить об этом у Нимрона на первом же теоретическом занятии". Он должен знать ответ.
      - Здесь спортивный зал, - сказал Пьер, когда желтая дверь поднялась перед ними, уходя в каменный потолок. За дверью была комната тридцать футов на тридцать, уставленная тренажерами и устланная матами. - Бассейн вон за теми дверями.
      - Слишком уж роскошное бомбоубежище, - не подумав, брякнул Майк.
      - Для Президента - не слишком, - скрипучим голосом ответил Пьер. Пока что Майк знал о Нимроне, Флексене и компании очень немного, но одно он усвоил четко - они уважали прошлое. Славное прошлое президентства миновало, но здесь оно сохранялось и почиталось.
      - Ну конечно, - согласился он.
      - Сюда, - сказал Пьер, выходя на середину устланного матами пространства. Этот человек весь состоял из мускулов. Его руки напряглись и покрылись буграми мышц, когда он взмахнул ими. Одновременно Пьер подпрыгнул. Его спина напряглась, как у дикого кота, преследующего добычу. - Что вы знаете о самозащите?
      - Боюсь, что очень мало. В Шоу у меня всегда были телохранители.
      - Естественно. Но здесь их нет. Вы должны учиться быстро. Графики Революции постоянно пересматриваются и уточняются. Кокли наращивает силы быстрее, чем мы предполагали. Например, мы не рассчитывали, что он попытается убить Нимми так скоро.
      Майк кивнул.
      - Вы должны усвоить все, чему я могу вас научить. Вы должны много работать и быстро учиться. - Пьер протянул ладонь для рукопожатия. Майк взял ее и неожиданно почувствовал, как пол уходит у него из-под ног, а сам он перелетает через голову коренастого тренера. Затем он полетел - как птица. И упал - как камень, почувствовав боль во всем теле. - Первый урок, - сказал Пьер, - не верьте никому, никогда и нигде.
      Так Майк начал овладевать японским искусством уличной драки. Он понял, что тут будет чему поучиться. И что придется много поработать.
      Через четыре часа тренировка закончилась. Его накормили изысканной пищей, которая показалась ему жидкой кашей, потому что он чувствовал во рту только один вкус - вкус собственной крови. Его отвели в комнату - помещение кубической формы - и уложили в постель. Майка по-прежнему беспокоили пробелы в его знаниях о Флексене и остальных. Он тревожился за Лизу. Но ничто из этого не могло помешать ему уснуть. Простыни приняли его тело, шурша. Этот шелест еще не успел смолкнуть, как Майк уже спал.
      Глава 2
      Опустите в молочный коктейль соломинку и выдуйте пузырь. Жидкость вздуется полусферой, воздух стремится выйти из толщи наружу. Затем пузырь с бульканьем лопается, и на поверхности тягучего напитка не остается даже волн. То же получается, когда газовая пуля попадает в цель. За тем исключением, что воронка от взрыва не исчезает. Выстрел произведен по металлической плите толщиной в семь дюймов; металл вздувается пузырем, пузырь увеличивается и увеличивается, его металлическая оболочка становится тоньше и тоньше. Затем он лопается и выворачивается наружу зазубренными краями. В отличие от молочного коктейля металл после взрыва не смыкается.
      - Весьма убийственное оружие, - сказал Пьер, передавая пистолет Майку, чтобы тот мог рассмотреть его.
      - Я вижу.
      Пистолет был так мал, что его можно было спрятать в кулаке. Он был тускло-черного цвета, с коротким стволом и утолщенной рукоятью.
      - В рукояти помещаются пятьдесят газовых патронов, - продолжал Пьер. Когда вы нажимаете спусковой крючок, из ствола с огромной скоростью и под огромным давлением вылетает один шарик. Если вы хорошо прицелились, он поразит цель, как и металлическая пуля. Но у него есть существенное отличие. Нагревание от трения заставляет его расширяться, переходя из сжатого, жидкого состояния в газообразное. Расширение происходит по всем направлениям. Результат попадания такой пули в человеческое тело ужасен и отвратителен на вид, но неизменно эффективен.