Глава 15

Тело мертвого мальчика лежало в кювете рядом с шоссе к югу от Мунлайт-Кова. На белом как снег лице виднелись капли крови. В свете двух полицейских ламп, установленных на треножниках по обе стороны кювета, его широко открытые глаза не мигая взирали на берег, неизмеримо более далекий, чем побережье находящегося рядом моря.

Стоя под одной из ламп, Ломен Уоткинс глядел на маленькое тело, пытаясь заставить себя остаться и засвидетельствовать смерть Эдди Валдоски. Эдди, которому было восемь лет, был его крестником. Ломен учился в колледже с отцом Эдди, Джорджем, а в его мать, Неллу, он был тайно и безответно влюблен вот уже двадцать лет. Эдди был славным мальчиком, способным, любознательным и послушным. Был. А теперь… Весь в синяках, укусах, кровоподтеках, с вывихнутыми руками, со сломанной шеей, он был теперь лишь комком искореженной плоти, в которой погибло его будущее; его огонь потушили, его лишили света, лишили жизни. Из всех страшных случаев смерти, которые Ломену довелось увидеть за двадцать один, год работы в полиции, это был, пожалуй, самым жутким. И в силу его личной привязанности к жертве он должен был бы испытывать горе, если не трагедию. Но его лишь совсем чуть-чуть трогал вид маленького скорченного тела. Печаль, жалость, гнев и другие чувства касались его души, но лишь слегка и мимолетно, так случайная рыбка может задеть хвостом пловца в море. Горя, которое должно было бы терзать его при таких обстоятельствах, он не чувствовал совсем.

Барри Шолник, один из офицеров, недавно пополнивших ряды полиции Мунлайт-Кова, встал на край кювета и сделал фотоснимок тела, Сработала фотовспышка, и открытые глаза ребенка на мгновение осветились серебром.

Странно, но чем холоднее становился Ломен в своих чувствах, тем сильнее он ощущал потерю чего-то очень важного, и это вызывало в нем смертельный страх. Только что он был напуган своим равнодушием. Он не хотел, чтобы сердце его черствело, но это был необратимый процесс, и скоро, похоже, у него будет мраморное предсердие, а само сердце будет из гранита.

Теперь он был одним из Новых людей и во многом отличался от прежнего Ломена. Хотя внешне выглядел по-прежнему — рост пять футов десять дюймов, коренастый, с широким и непривычно добрым лицом для человека его профессии, — но внутри он был уже совсем другим. Великое обращение подарило ему умение контролировать свои эмоции, спокойный и аналитический взгляд на вещи. Все это так. Но нужно ли это — не чувствовать, не переживать?

Несмотря на ночной холод, на лбу появились капельки пота.

Доктор Йен Фицджеральд не смог приехать, и место происшествия осматривал его помощник вместе с Виктором Калланом, владельцем похоронного бюро, а также еще один офицер полиции — Жюль Тиммерман. Они искали улики, которые мог оставить убийца.

Однако сейчас это было больше похоже на спектакль для жителей окрестных домов, собравшихся на обочине дороги. Даже если улики будут найдены, никто не будет арестован за это убийство. Не будет и суда над преступником. Если они найдут убийцу, то будут скрывать его у себя и поступят с ним так, чтобы никто из не посвященных в таинство обращения не смог догадаться о его существовании. Так как, несомненно, убийцей был один из тех, кого Том Шаддэк называет «одержимыми». Они тоже были Новыми людьми, но внутри у них что-то нарушилось. И это — серьезно.

Ломен отошел от мертвого мальчика. Он направился по шоссе к дому Валдоски, который виднелся в сотне ярдов к северу.

Он не обращал внимания на окружающих, хотя один из них все допытывался у него: «Шеф, что, черт побери, происходит? А, шеф?»

Здесь, за городской чертой, дома стояли далеко друг от друга, и огни их окон не могли одолеть ночной тьмы. Пройдя полпути, Ломен почувствовал вдруг страшное одиночество, хотя совсем рядом стояло множество людей. Деревья, искореженные морскими ветрами, склонились над дорогой, их узловатые ветви едва не цеплялись за одежду. Ему почудилось, что там, в темных ветвях, во мраке и тумане, кто-то притаился.

Он нащупал рукоятку пистолета в кобуре, висевшей на боку.

Ломен Уоткинс был начальником полиции в Мунлайт-Кове уж девять лет. За последний месяц на его территории пролилось больше крови, чем за предыдущие восемь лет и одиннадцать месяцев. Он был убежден, что худшее еще впереди. По его предчувствиям, «одержимых» в городе будет с каждым днем все больше и больше, и от них будет исходить огромная опасность. Шаддэк так не считал. Или не хотел задумываться над этим.

Ломен боялся «одержимых» почти так же, как он боялся исчезновения своих чувств.

В отличие от счастья, печали, радости и горя, смертельный страх был связан с механизмом выживания, поэтому, по мысли Ломена, расставаться с ним нельзя было ни в коем случае. Это соображение застало его врасплох, как и недавний шорох в ветвях деревьев.

«Неужели, — подумал он, — страх будет единственным чувством, которое расцветет в этом прекрасном новом мире, создаваемом нами?»

Глава 16

Съев черствый чизбургер, недожаренный картофель и запив все это ледяной водой «Дос Эскис», Тесса Локленд возвратилась из пустынного кафе мотеля «Ков-Лодж» в свой номер. Здесь она забралась в кровать, подложила под спину подушки и набрала номер телефона своей матери в Сан-Диего.

Марион ответила после первого же гудка, и Тесса сказала ей:

— Привет, ма.

— Где ты сейчас, Тиджей? — В детстве Тесса никак не могла решить, как ее называть — первым именем или вторым — Джейн, и в результате мать привыкла звать ее по первым буквам двух имен — Тиджей.

— В «Ков-Лодже», — ответила Тесса.

— Хорошее место?

— Лучшее из того, что можно было найти. В этом городе не слишком опечалены отсутствием первоклассных гостиниц. Если бы не вид на океан, этот мотель недолго бы протянул. Разве что начали бы сдавать номера парочкам и крутить порнофильмы.

— По крайней мере чисто?

— Вполне.

— Если там грязь, я буду настаивать, чтобы ты переехала.

— Мамочка, ты же знаешь, я привыкла жить без удобств в командировках. В Латинской Америке мы снимали фильм об индейцах мискито и вместе с ними спали прямо на земле.

— Тиджей, дорогая, не говори так никогда. Это свиньи спят на земле. Ты должна говорить, что вы спали в палатках, но никак не на земле. С человеком бывает всякое, но всегда надо сохранять чувство достоинства и стиль.

— Ладно, мамуля. Я только хотела сказать, что «Ков-Лодж» — это не подарок, но это лучше, чем спать на земле.

— В палатке.

— Да-да, в палатке, — поправилась Тесса. Пауза. Затем Марион сказала:

— Я должна была поехать в Мунлайт-Ков сразу же после того, как они нашли бедную Джэнис. Я бы запретила кремировать ее. Господи, да они не посмели бы! Я бы запретила и настояла бы на том, чтобы вскрытие произвели люди, пользующиеся доверием. Тебе не пришлось бы этим заниматься. Я так виню себя.

Тесса откинулась на подушки и вздохнула.

— Мам, не надо взваливать вину на себя. Ты сломала ногу за три дня до того, как нашли тело Джэнис. Ты не могла тогда поехать. Тут нет твоей вины.

— Да, было время, когда сломанная нога не остановила бы меня.

— Тебе уже не двадцать, мама.

— Да, я понимаю, я уже старая, — жалуясь, проговорила Марион. — Иногда я думаю, как летят годы, и мне становится страшно.

— Тебе всего лишь шестьдесят четыре, ты выглядишь на пятьдесят и сломала ногу, прыгая с парашютом. Господи Боже мой, неужели ты хочешь, чтобы я жалела тебя, как маленькую?

— Пожилые люди всегда ждут от своих детей заботы и жалости.

— Ты издеваешься. Никакая ты не пожилая, не надо придумывать. Ты дождешься — я опять уеду далеко-далеко. Неужели ты этого хочешь?

— Что ты! Бог с тобой! Слушай, Тиджей, откуда взялось это чертово дерево? Я прыгаю с парашютом тридцать лет и ни разу не приземлялась на деревья. Клянусь тебе, когда я выбирала место для посадки, его там и в помине не было.

Хотя своим оптимизмом и жизнелюбием семья Локлендов была обязана в большей степени покойному отцу Тессы Бернарду, все же тут не обошлось и без генов Марион, особенно в том, что касается неукротимости нрава.

Тесса перешла к делу:

— Сразу после приезда я ходила на пляж, на то самое место, где ее нашли.

— Тебе, наверное, было тяжело, Тиджей?

— Я справилась с собой.

Тессы не было дома, когда случилось горе. Она ездила по провинциям Афганистана, готовясь к съемкам документального фильма о геноциде против афганского народа и уничтожении его культуры. Только почти через две недели после того, как обнаружили тело Джэнис, Марион смогла передать Тессе эту печальную новость. Спустя пять дней, 8 октября, Тесса летела из Афганистана с таким чувством, будто она виновата в смерти сестры. Тяжесть этой вины давила на нее не меньше, чем на Марион, но она сказала правду — она смогла справиться с собой.

— Ты была права, мама. Официальная версия никуда не годится.

— Что тебе удалось узнать?

— Пока ничего. Но я стояла там, где она якобы приняла валиум, где она вошла в воду и где ее нашли через два дня, и могу твердо сказать, что все это ложь с начала и до конца. Я это нутром чувствую, мама. И, так или иначе, я докопаюсь до истины.

— Будь поосторожней, дорогая.

— Хорошо.

— Если Джэнис… убили…

— Не бойся.

— А если, как мы подозреваем, местной полиции нельзя доверять…

— Мама, ты учти, что я выгляжу, как белка из диснеевского мультика, во мне всего пять футов четыре дюйма, я блондинка, голубоглазая и курносая. Так что никто ничего не заподозрит. Ты же знаешь, я всегда пользовалась своей обманчивой внешностью. Сколько мужчин и женщин попались на эту удочку. Они все думали, что я буду плясать под их дудку. Им пришлось потом пожалеть о своей наивности. Вот так-то.

— Ты будешь мне звонить?

— Конечно.

— Если будет какая-то опасность, бросай все и уезжай.

— Все будет нормально.

— Обещай, что ты не будешь лезть в самое пекло.

— Обещаю. Но ты мне тоже обещай, что больше не будешь прыгать с этим дурацким парашютом.

— Конечно, я стара для этого. Ну, скажем так, пожилая. Я подберу что-нибудь соответствующее своему возрасту. Кстати, я давно хотела научиться кататься на водных лыжах или на мотоцикле. Помнишь, ты сделала великолепный фильм о мотогонках?

— Обожаю тебя, мама.

— Люблю тебя больше жизни, Тиджей.

— Они заплатят за Джэнис.

— Если будет кому платить. Но запомни, Тиджей, Джэнис уже не вернешь, а твоя первая обязанность — сохранить себя.

Глава 17

Джордж Валдоски сидел за пластиковым кухонным столом. Его натруженные руки сжимали стакан с виски, было видно, что пальцы дрожат; янтарного цвета жидкость едва не выплескивалась через край.

Когда Ломен Уоткинс вошел в кухню и затворил за собой дверь, Джордж даже не поднял головы. Эдди был у него единственным ребенком.

Джордж был высоким широкоплечим мужчиной. Из-за глубоко и близко друг к другу посаженных глаз, тонких губ и заостренных черт лица он имел высокомерный, не располагающий к себе вид. Но его внешняя суровость была обманчивой, на деле он был очень отзывчивым, мягким в общении и добрым.

— Как дела? — спросил Ломен.

Джордж, прикусив нижнюю губу, кивнул, пытаясь показать, что он справляется с этим кошмаром, но его глаза так и не встретились со взглядом Ломена.

— Пойду посмотрю, как там Нелла, — сказал Ломен.

На этот раз Джордж даже не кивнул в ответ.

Ломен прошел через кухню, его тяжелые ботинки со скрипом ступали на линолеумный пол. В дверях из кухни в маленькую столовую он обернулся к своему другу:

— Мы найдем этого негодяя, Джордж. Клянусь, мы найдем его.

Теперь наконец Джордж оторвал взгляд от виски. Слезы блестели у него на глазах, но он не плакал. Он был гордый человек, у него была ясная голова и сильная воля. Он начал говорить:

— Эдди играл там, на заднем дворе, смеркалось, он всегда играл там, мы могли видеть его из любого окна, он был всегда в своем дворе. Когда Нелла позвала его ужинать, уже стемнело. Он не отозвался, не пришел, подумали — пошел к соседским ребятам поиграть и не предупредил, хотя должен был. — Джордж рассказывал это в сотый раз, он не мог остановиться. Как будто от этих бесконечных повторов что-то могло измениться, как будто страшная действительность могла исчезнуть, как исчезает звук с заигранной пластинки. — Начали искать его, не могли найти, сначала и в голову не пришло беспокоиться, даже ругали его, потом забеспокоились, испугались, хотели уже вас звать и тут нашли его там, в канаве, святой Боже, всего изувеченного, в канаве. — Он сделал глубокий вдох, еще один, и сдерживаемые слезы еще ярче заблестели в глазах. — Что за чудовища так с ним обошлись? Утащили его и сделали это, а потом принесли обратно, это ужас — принесли и положили. Мы бы услышали его крик, если бы это произошло здесь… мы бы услышали. Но его утащили, сделали это, потом принесли и положили. Кто мог сделать это, Ломен? Боже, кем надо быть, чтобы сделать такое?

— Маньяком. — Ломен сказал то, что уже не раз говорил другим людям, и это во многом было правдой. «Одержимые» и были самыми настоящими маньяками. Шаддэк даже нашел термин для их состояния: психопатический синдром перерождения.

— Возможно, это были наркоманы, — добавил Ломен, на этот раз он лгал. Наркотики, если иметь в виду запрещенные лекарственные средства, в деле о смерти Эдди были совсем ни при чем. Ломен еще удивился: как легко он солгал своему лучшему другу, раньше он не был способен на такое. Беззастенчивая ложь — это понятие больше подходило к миру бывших, не прошедших еще через обращение людей. Что касается Новых людей, то для них это устаревшее понятие не будет иметь никакого смысла, так как после завершения процесса Великого обращения набор моральных критериев будет включать в себя только эффективность, целесообразность и максимальную производительность. Так говорил Шаддэк.

— Сейчас у нас развелось много этих подонков-наркоманов. У них мозги набекрень. Ни морали, ни цели в жизни, им нужны одни только дешевые встряски. Это наследство эпохи, которую называли иногда «не суйся не в свое дело». Наверняка убийца — один из наркоманов. Клянусь, Джордж, мы найдем его.

Джордж снова опустил голову. Отпил из стакана. Затем, обращаясь больше к себе, чем к Ломену, снова начал:

— Эдди играл там, на заднем дворе, смеркалось, он всегда там играл, мы могли видеть его из любого окна…

Голос его затих.

Ломен с явной неохотой отправился на второй этаж, в спальню, посмотреть, как чувствует себя Нелла.

Она полулежала на кровати, опираясь на подушки. Рядом с кроватью на стуле сидел доктор Джим Уорфи. Он был самым молодым из трех врачей, практиковавших в Мунлайт-Кове, ему было тридцать восемь. Это был солидный человек с аккуратной бородкой, в очках в металлической оправе и с непременным галстуком-бабочкой.

Докторский саквояж стоял на полу у его ног. На шее висел стетоскоп. В данный момент он заполнял необычно большого размера шприц золотистой жидкостью из флакона с лекарством.

Когда Ломен вошел, Уорфи обернулся. Их глаза встретились, и они поняли друг друга без слов.

Услышав шаги Ломена или догадавшись о его приближении как-то иначе, Нелла Валдоски приоткрыла красные, опухшие от слез глаза. Она сохранила до сих пор свою привлекательность и прекрасные светлые волосы. Грубая природа не могла вылепить такое тонкое лицо, оно могло быть только шедевром гениального скульптора. Мягким, подрагивающим голосом она произнесла его имя:

— О Ломен!

Обойдя кровать, он приблизился и взял ее руку, протянутую к нему. Рука была влажной, холодной и дрожащей.

— Я собираюсь дать ей транквилизатор, — сказал Уорфи. — Ей надо успокоиться, а еще лучше — заснуть.

— Я не хочу спать, — отозвалась Нелла. — Я не могу спать. После этого… ни за что… никогда после этого.

— Успокойся. — Ломен слегка сжал ее руку. — Доктор Уорфи хочет тебе добра. Тебе будет лучше, Нелла.

Много лет Ломен был влюблен в эту женщину, жену своего друга, но ни разу не позволил своему чувству вырваться наружу. Он всегда убеждал себя, что это всего лишь платоническое влечение. Но, глядя на Неллу сейчас, он понимал — за этим влечением всегда была страсть.

Правда, тут нужна оговорка — теперь он не чувствовал ничего подобного, все было в прошлом, в его памяти. Любовь, страсть, его приятная меланхолическая привязанность исчезли, как и большинство других эмоций; он помнил о чувстве к Нелле, но оно принадлежало другому Ломену, который давно исчез, испарился, как душа, покинувшая мертвое тело.

Уорфи положил шприц на туалетный столик. Засучив рукав сорочки Неллы, он перетянул ее предплечье жгутом, чтобы сделать укол в вену.

Ватным тампоном, пропитанным спиртом, он протер место для укола. Нелла повернулась к Уоткинсу.

— Что нам теперь делать, Ломен?

— Все будет хорошо. — Он пожал ей руку.

— Нет-нет. Как ты можешь так говорить? Ведь Эдди умер. Он был таким славным, таким маленьким и славным, а теперь его нет. Хорошо уже не будет. Никогда.

— Совсем скоро ты почувствуешь себя лучше, — успокаивал ее Ломен, — ты и не заметишь, как боль пройдет. Все будет выглядеть иначе, чем теперь. Поверь мне.

Она заморгала и посмотрела на него, не понимая смысла его слов. Она еще не знала, что собираются с ней сделать.

Уорфи вонзил иглу в вену.

Нелла содрогнулась.

Золотистая жидкость вытекала из шприца, смешиваясь с ее кровью.

Она закрыла глаза и тихо заплакала. Плакала о страшной потере.

«Возможно, это лучше — не печалиться так, не любить так сильно», — подумал Ломен.

Шприц был пуст.

Уорфи вынул иглу.

Ломен вновь встретился с ним взглядом.

По телу Неллы прошла судорога.

Для обращения требовалось сделать еще два укола, и, кроме того, кто-нибудь должен был находиться рядом с Неллой в ближайшие два-три часа для того, чтобы она сама не причинила себе вреда. Превращение в Нового человека было мучительным процессом.

Неллу вновь сотрясла дрожь.

Уорфи повернул голову, и свет от лампы отразился в стеклах его очков, как в зеркалах, придавая ему зловещий вид. С каждым мгновением судороги становились все сильнее и продолжительнее.

— Что здесь происходит? — Вопрос прозвучал из уст Джорджа Валдоски, неожиданно появившегося в дверях.

Ломен так внимательно всматривался в лицо Неллы, что не расслышал шагов ее мужа. Он сразу поднялся и выпустил руку Неллы.

— Доктор считает, что она нуждается…

— А к чему эта игла для лошадиных доз? — спросил Джордж, показывая на огромный шприц. Сама игла была вполне обычного размера.

— Это транквилизатор, — пояснил Уорфи. — Ей нужно…

— Транквилизатор? — оборвал его Джордж. — Похоже, что вы вкололи ей дозу, которая свалит и быка.

Ломен вмешался:

— Послушай, Джордж, доктор знает, что он… Нелла сползла с подушек и вытянулась на кровати.

Ее тело неожиданно напряглось, пальцы сжались в кулаки, челюсти плотно сомкнулись. На шее и висках вздулись вены, было видно, что кровь хлещет по ним с бешеной скоростью. Глаза Неллы закатились, и она погрузилась в сумерки Великого обращения, на грань сознательного и бессознательного.

— Что с ней? — воскликнул Джордж.

Губы Неллы исказила гримаса боли, она издала странный, хриплый стон. Тело ее выгнулось дугой, касаясь постели лишь плечами и пятками. Казалось, бешеная энергия переполняет ее и не находит выхода. В какое-то мгновение страшная сила, похоже, была гаг това разорвать ее изнутри. Затем Нелла рухнула на кровать, содрогнулась, и все тело ее покрыл обильный пот.

Джордж взглянул на Уорфи, на Ломена. Он чувствовал, что свершается что-то страшное, но не понимал смысла происходящего.

— Стой на месте. — Ломен направил на Джорджа свой револьвер, когда тот начал отступать за порог спальни. — Вернись, Джордж, и ложись на кровать рядом с Неллой.

Джордж Валдоски застыл в дверях, уставившись на револьвер, не веря своим глазам.

— Если попробуешь уйти, — продолжал Ломен, — мне придется застрелить тебя, а мне не хотелось бы, по правде говоря, этого делать.

— Ты не посмеешь, — проговорил Джордж, напоминая о десятилетиях их дружбы.

— Я сделаю это, — холодно возразил Ломен. — Мне придется убить тебя по необходимости, а потом мы все объясним, рассказав историю, которая тебе вряд ли понравится. Мы объясним, что обнаружили кое-какие несоответствия в показаниях, что нашли улики, доказывающие, что именно ты убил Эдди. Убил собственного сына, чтобы выпутаться из грязной сексуальной истории. Так вот, когда мы предъявили тебе доказательства, ты выхватил у меня из кобуры револьвер, завязалась драка. Ты был убит. Дело закрывается.

Джордж потерял дар речи. Услышать такое от человека, которого всегда считал близким и преданным другом! Угроза Ломена была чудовищной. Джордж сделал шаг в комнату.

— Вы хотите всем сказать, что я… что я совершил это с Эдди? Но почему? Что ты делаешь, Ломен? Что, черт возьми, ты делаешь? Кого… кого ты покрываешь?

— Ложись на кровать, — сказал Ломен.

Неллу продолжали сотрясать судороги, нескончаемые, мучительные. Все лицо покрыл пот, волосы перепутались. Глаза были открыты, но она, казалось, никого не видела. Возможно, она была без сознания. Что представало перед ее взором? Неведомое? Закоулки души? Сам Ломен ничего не помнил про момент своего обращения, в воспоминаниях осталась только сжигающая боль.

Ели передвигая ноги, Джордж Валдоски приблизился к кровати.

— Что происходит, Ломен? Боже, что это? Что с ней? — Все будет хорошо, — сказал Ломен, — это к лучшему, Джордж. Поверь мне, к лучшему.

— Что к лучшему? Что, Господи…

— Ложись, Джордж. Все будет в порядке.

— Что происходит с Неллой?

— Ложись, Джордж. Так будет лучше.

— Да, будет лучше, — поддержал его доктор. Уорфи закончил набирать золотистую жидкость из второго флакона.

— В самом деле, тебе будет легче, — сказал Ломен, — поверь мне.