Глава первая

"Мне необходимо..."

Мартин Стиллуотер сидел, откинувшись на спинку удобного кожаного кресла. Слегка покачиваясь, он надиктовывал на портативный кассетный магнитофон письмо своему редактору в Нью-Йорке, как вдруг осознал, что в задумчивости шепчет два этих слова вновь и вновь.

"...Мне необходимо... мне необходимо... мне необходимо".

Марти, нахмурившись, выключил диктофон.

Цепочка мыслей куда-то ускользнула, и он не смог припомнить, что хотел сказать. Что ему было необходимо?

Огромный дом был погружен в какую-то странную тишину. Пейдж с детьми обедала в городе, потом они собирались пойти в кино на субботний дневной сеанс.

Эта звенящая тишина, не нарушаемая детскими голосами, давила своей тяжестью.

Марти потрогал затылок. Ладонь была прохладной и потной. Он дрожал.

Осенний дождь, под стать тишине, царящей в доме, был таким тихим, что, казалось, все живое покинуло Южную Калифорнию. Ставни единственного в его кабинете окна были настежь распахнуты, и лучи солнца, проникавшие в комнату, отбрасывали на диван, ковер и край его письменного стола узкие золотистые блики.

"Мне необходимо..."

Инстинкт подсказывал ему, что мгновение назад произошло что-то очень значительное, и хотя он это не видел воочию, но ощутил подсознательно.

Он повернулся и осмотрел комнату, желая убедиться в том, что находится один в окружении книг, папок и компьютера. Все освещение комнаты составлял свет небольшой настольной лампы с абажуром из цветного стекла и причудливых медных лучей солнца, переплетающихся с тенью от ставней.

Вероятнее всего, тишина казалась ему такой неестественной оттого, что дом начиная со среды был наполнен детским гомоном и суетой.. Был День Благодарения, и школьники не учились. Лучше бы он пошел в кино с детьми. Марти очень скучал без них.

"Мне необходимо..."

Слова были произнесены как-то по-особому напряженно и тоскливо.

Теперь его охватило чувство жуткого страха перед неминуемо надвигающейся опасностью. Того страха, который иногда испытывали герои его романов и который он всегда затруднялся описать, боясь расхожих клише.

Давно такое чувство не посещало его.

В последний раз он испытал его, когда Шарлотте было четыре года и она тяжело болела. Врачи тогда готовили их к худшему. Дни и ночи, проведенные в больнице, где его малышку замучили различными обследованиями и анализами, а затем мучительное Ожидание результатов настолько напрягли нервы, что трудно было дышать, двигаться, надеяться. Вскоре выяснилось, что болезнь его дочери излечима, и через три месяца Шарлотта поправилась.

Но это гнетущее чувство он не забудет никогда.

И вновь он оказался в его ледяных тисках, но на сей раз без видимых на то причин. Шарлотта и Эмили были здоровыми и воспитанными девочками. Они с Пейдж были счастливы - до неприличия. А ведь среди их знакомых супружеских пар, которым перевалило за тридцать, разводы, расставания и измены были далеко не редкостью.

В финансовом отношении они никогда еще не преуспевали так, как сейчас.

И тем не менее Марти знал, что случилось что-то неладное.

Он поставил на стол диктофон, подошел к окну и открыл ставни пошире. Голый платан, росший на небольшом боковом дворике, отбрасывал широкую продолговатую тень. Его сучковатые ветви заслоняли собой соседний дом, бледно-желтые оштукатуренные стены которого как бы вобрали в себя все солнечные лучи, на окнах дома лежали золотистые и красновато-коричневые тени; место казалось тихим и безмятежно спокойным.

Справа открывалась часть улицы. Дома напротив были выдержаны в одном среднеземноморском стиле, с черепичными крышами, позолоченными лучами заходящего солнца, в кружевной тени свешивающихся пальмовых ветвей. И вообще, вся жизнь их окружения, тихая и размеренная, как и всего их городка Мишн-Виэйо, казалась просто раем по сравнению с тем хаосом, который царил повсюду в наше неспокойное время.

Марти закрыл ставни, и комната погрузилась во мрак.

Было очевидно, что опасность крылась в нем самом, в его буйной фантазии, которая, в конечном итоге, и сделала его известным и удачливым автором детективных романов.

И тем не менее сердце его колотилось сильнее и сильнее.

Марти вышел из своего кабинета в коридор и направился к лестнице. Здесь он остановился, облокотясь на стойку перил.

Он и сам не знал, что хотел услышать. Тихое поскрипывание двери и крадущиеся шаги? Или шорох, шум, или приглушенные звуки, сопровождающие вторжение в дом таинственного незнакомца?

Не обнаружив вокруг ничего подозрительного, он постепенно успокоился. Чувство надвигающейся катастрофы также исчезло, а тревога уступила место простому беспокойству.

- Есть тут кто-нибудь? - спросил он только затем, чтобы нарушить тишину.

Звук его голоса, полный замешательства, помог Марти рассеять дурные мысли. Теперь тишина была просто тишиной пустого дома, и не было в ней никакой угрозы.

Он вернулся в свой кабинет в конце коридора и сел в кожаное кресло. Слабая освещенность комнаты как бы увеличивала ее размеры, делала безразмерной и нереальной, похожей на сон.

Тень, отбрасываемая настольной лампой и контурами похожая на фрукты, ложилась на защитное стекло письменного стола красной вишней, сизой сливой, зеленью винограда, желтым лимоном, голубизной ежевики. Полированный металл и плексиглас диктофона, стоящего на стекле стола, также отражали разноцветную мозаику, сверкающую подобно бриллиантам. Марти взял со стола диктофон, и по его руке скользнул разноцветный лучик, похожий на переливчатую кожу экзотической ящерицы. Реальность, как оказалось, перемежается иллюзиями так же, как и выдуманные миры беллетристики.

Марти нажал на клавишу диктофона, чтобы перемотать пленку и найти последнюю фразу его неоконченного послания к редактору. Из миниатюрного металлического микрофона донесся его голос, преображенный высокой скоростью перемотки. Эти шипящие и свистящие звуки были похожи на какой-то незнакомый иностранный язык.

Нажав на клавишу воспроизведения, он обнаружил, что перемотал недостаточно, так как услышал знакомые слова: "...Мне необходимо... мне необходимо... мне необходимо..."

Хмурясь, он вновь нажал на клавишу, перемотав назад вдвое больше пленки, чем в первый раз.

Однако вновь услышал: "...Мне необходимо... мне необходимо..."

Опять перемотка. Две секунды. Пять секунд. Десять секунд. Стоп. Воспроизведение.

"...Мне необходимо... мне необходимо... мне. необходимо...".

Он сделал еще две попытки и наконец нашел свое послание: "...и я смогу переслать вам окончательный вариант рукописи моей новой книги через месяц. Надеюсь, что это... что это... что это..."

Звук прервался. Разматываемая пленка воспроизводила теперь только тишину, изредка прерываемую дыханием Марти.

Наконец из микрофона донесся монотонный распев, состоящий из двух слов. Марти подался вперед и, хмурясь, уставился на диктофон. "...Мне необходимо... мне необходимо..."

Он посмотрел на часы. Было шесть минут пятого.

Поначалу слова произносились в раздумье и шепотом. Такими он впервые услышал их, когда пришел в сознание и услышал тихое песнопение на строчки из какой-то нескончаемой и невообразимой религиозной литании. Через полминуты, однако, его голос изменился, став резким и настойчивым. В нем звучали то боль, то гнев.

"Мне необходимо... мне необходимо... мне необходимо..."

Теперь два этих слова выражали крушение надежды.

Марти Стиллуотер, записанный на пленку, говорил голосом, в котором звучала острая боль от желания чего-то такого, что он не мог ни описать, ни даже вообразить себе.

Зачарованный, он смотрел на вращающиеся катушки диктофона.

Наконец голос сделался тихим, запись прекратилась, и Марти вновь посмотрел на часы. Было чуть больше двенадцати минут пятого.

Он полагал, что отключился всего на несколько секунд, погрузившись в короткий сон наяву. Однако выяснилось, что он произносил эти два слова в течение семи минут и даже больше, зажав в руке диктофон и забыв о том, что диктовал письмо редактору.

Целых семь минут!

Полное выпадение памяти. Как в трансе.

Он выключил диктофон и с грохотом опустил его на стол. Руки дрожали.

Марти огляделся вокруг. Здесь, в этом кабинете, он провел в одиночестве множество часов, придумывая бесчисленные детективные истории, помещая своих героев в запутанные переделки и заставляя их находить выход из смертельно опасных ситуаций. Комната была до боли знакомой. С переполненными книжными полками, десятками оригинальных эскизов к пыльным суперобложкам его романов. Здесь была даже кушетка, которую он купил в надежде обдумывать на ней перипетии сюжетов своих книг и которой ему так и не пришлось воспользоваться из-за отсутствия времени и желания лежать на ней. Стоял здесь и компьютер с огромным экраном.

Этот уют больше не грел Марти, так как был омрачен событием, - случившимся несколько минут назад.

Он обтер о джинсы влажные ладони.

Страх, едва покинув его, вновь вернулся. Теперь уже в облике мистического черного ворона Эдгара По, взгромоздившегося на дверь спальни.

Очнувшись от транса и испытывая чувство страха, Марти ожидал обнаружить источник угрозы вне дома, на улице, либо в самом доме, в облике вора-взломщика, шныряющего по комнатам. Но все оказалось гораздо печальнее. Угроза исходила не извне, она, как это ни странно, таилась в нем самом.

Стоит глубокая тихая ночь. Сгустившиеся облака под крылом самолета при свете луны кажутся серебряными.

Самолет из Бостона, на борту которого находится киллер, вовремя приземляется в Канзас-Сити штата Миссури. Киллер направляется прямиком в багажное отделение. В аэропорту немноголюдно и тихо. Те, кто решил постранствовать в день Благодарения, двинутся в обратный путь только завтра. У него два багажных места. В одном находится пистолет Р-7, системы "Хек-лер-Кох" с глушителем и патронами девятимиллиметрового калибра.

В бюро аренды автомобилей он выясняет, что его заказ исполнен в точности. Никто ничего не перепутал, как это частенько случается, и ему, как он и просил, предоставят большой "форд-седан".

Клерк за стойкой принял его кредитную карточку на имя Джона Ларрингтона и, проверив ее, сказал, что все в порядке, хотя он не был Джоном Ларрингтоном.

Арендованная машина в хорошем состоянии и чисто вымыта. Даже система кондиционирования и обогрева в рабочем состоянии.

Все вроде бы идет хорошо.

В нескольких милях от аэропорта он останавливается у ничем не примечательного, но очень приличного мотеля. Дежурный за стойкой объясняет, что утром, стоит ему попросить, принесут завтрак за счет мотеля. Пирожные, сок, кофе. Его гостевая карточка на имя Томаса Е. Жуковича, хотя он вовсе не Томас Е. Жукович, также не вызывает никаких подозрений.

Его номер оклеен голубыми обоями в полоску, а пол устлан оранжевым ковром. Матрац мягок и устойчив, а полотенца пушисты.

Чемодан с револьвером и патронами он оставляет в запертом багажнике машины, подальше от любопытных взоров служащих мотеля.

Посидев немного в кресле у окна и понаблюдав за ночным Канзас-Сити, он спустился в кафетерий поужинать. При его росте и весе он мог бы есть и поменьше, но он съедает большую тарелку овощного супа с чесночным тостом, два чизбургера, порцию французского жареного картофеля, кусок яблочного пирога с ванильным мороженым, запивая все это шестью чашками кофе.

На аппетит он не жалуется. Бывают моменты, когда кажется, что он никогда не насытится.

Пока он ест, к его столику дважды подходит официантка поинтересоваться, всем ли он доволен. Она не просто оказывает ему внимание. Она флиртует с ним.

Он в меру красив, но не настолько, чтобы соперничать с кинозвездами. Женщины, однако, кокетничают с ним чаще, чем с теми, кто намного интереснее его и лучше одет.

Его одежда ничем не примечательна. Она не привлекает к себе внимания. В этом вся идея. На нем ботинки Рокпорт, брюки цвета хаки, темно-зеленый свитер под горло и недорогие наручные часы. Никаких золотых украшений. Официантка наверняка не посчитает его состоятельным парнем. Однако вот она снова идет к его столику, кокетливо улыбаясь.

Однажды в Майами в коктейль-баре он подцепил кареглазую блондинку и та уверяла его в том, что его окружает какая-то таинственная аура. Его молчаливость и каменное выражение лица также, по ее мнению, увеличивали его необъяснимый магнетизм.

- Ты являешь собой пример сильного молчаливого мужчины, - игриво настаивала она. - Если бы на съемочной площадке ты был в одной компании с Клинтом Иствудом и Сталлоне, то не нужно было бы никакого текста!

Позже он забил ее до смерти.

Не то чтобы он разозлился на то, что она говорила или делала. Если уж говорить правду, то она вполне устраивала его в постели.

Но тогда он приехал во Флориду для того, чтобы кокнуть человека по имени Паркер Абботсон, поэтому он испугался, что женщина может догадаться о его причастности к этому убийству. Он боялся, что она сумеет описать его внешность, давая показания полиции.

Забив ее до смерти, он пошел в кино на новый фильм Спилберга, а потом сразу же на фильм Стива Мартина.

Он очень любил кино. Помимо его работы, кино его единственное времяпрепровождение. Иногда ему казалось, что череда различных кинотеатров в разных городах и есть его настоящий дом. Эти центры развлечений и отдыха при всем своем разнообразии вполне можно было представить одним сплошным неосвещенным кинозалом.

Теперь он сидит в кафетерии и делает вид, что не замечает повышенного интереса к себе со стороны официантки. Она довольно привлекательна, но он не дерзнет убить официантку ресторана в мотеле, в котором остановился на ночь. Ему нужно найти женщину там, где его никто не знает.

Он отсчитывает ровно пятнадцать процентов чаевых, не больше и не меньше, чтобы ничем не выделиться из общей массы.

Ночь по-осеннему прохладна, и он ненадолго заходит в свой номер за кожаной курткой на меху. Затем садится в арендованный "форд" и едет обследовать окрестности. Он ищет заведение, в котором можно найти именно ту женщину, которая ему нужна.

Папа совершенно не похож на себя.

У него папины голубые глаза, папины темно-каштановые волосы, папины большие уши, папин веснушчатый нос; он точная копия Мартина Стиллуотера с обложек его романов. И говорит он как папа, потому что, когда Шарлотта и Эмили с мамой вернулись домой и нашли его на кухне пьющим кофе, он сказал:

- Не вздумайте притворяться, что после кино вы пошли за покупками. Всю дорогу за вами шел нанятый мною сыщик. Он доложил мне, что вы играли в покер и курили сигары в казино "Гардена". Он стоял, сидел и двигался как папа.

Когда они поехали обедать в ресторан "Острова", он вел машину как папа. Слишком быстро, по мнению мамы, и "уверенно и мастерски, как классный водила", по мнению самого папы.

Но Шарлотта почувствовала что-то неладное и забеспокоилась.

Не то чтобы он подвергся обработке со стороны какого-нибудь инопланетянина, прилетевшего на землю на космическом корабле, или что-нибудь в этом роде. Перемены, конечно, не столь разительны. Это все тот же папочка, которого она знает и любит.

В основном это какие-то незначительные детали. Так, обычно он держится спокойно и непринужденно. Теперь же находился в каком-то напряжении. Он ходит так, будто на голове у него корзина с яйцами... или он ждет, что в любой момент его кто-то или что-то ударит. Он уже не смеется с таким наслаждением, как раньше. Когда же он все-таки улыбался, то делал это как-то неестественно.

Прежде чем выехать на дорогу, Марти поворачивается, чтобы проверить, пристегнули ли ремни Шарлотта и Эмили. При этом он не говорит, как обычно:

"Ракета Стиллуотеров готова к старту на Марс", или так: "Если по пути будут слишком крутые повороты и вас стошнит, то будьте любезны, сделайте это аккуратненько в карманы своих жакетов, а не на мою красивую обивку", или: "Если мы разовьем такую скорость, что попадем в прошлое, воздержитесь, пожалуйста, от оскорблений в адрес динозавров", - или что-нибудь в этом же духе.

Шарлотта заметила перемену и встревожилась.

В ресторане "Острова" подавали хорошие гамбургеры и чизбургеры, очень вкусный жареный картофель, салаты и бутерброды. Сэндвичи и французский жареный картофель подавали в корзиночках, а обстановка была карибской.

"Обстановка". Это было новое слово Шарлотты. Ей так нравилось его звучание, что она употребляла его по поводу и без повода, а Эмили, несмышленый ребенок, ничего не могла понять и все повторяла: "Какая еще обновка, я не вижу никакой обновки". Ох уж эта малышня. Семилетки иногда бывают такими надоедливыми. Шарлотте было десять, вернее, исполнится десять через шесть недель, а Эмили в октябре только исполнилось семь. Эм была хорошей сестрой, но такой маленькой и несмышленой. Мелюзга, одним словом.

Итак, обстановка была тропической: яркие краски, бамбуковый потолок, деревянные ставни и много пальм в кадках. Официанты - парень и девушка - были в шортах и гавайских рубашках.

Это место напомнило ей музыку Джимми Баффета, которую так любили ее родители и в которой она совсем ничего не понимала. Во всяком случае, здесь было прохладно и подавали отличный французский жареный картофель.

Они сидели в отдельной кабине на половине для некурящих. Здесь обстановка была лучше, чем где-нибудь. Родители заказали пиво "Корона", которое принесли в запотевших кружках. Шарлотта пила кока-колу, а Эмили заказала безалкогольное пиво.

- Я пью напиток взрослых, - сказала Эмили и, показав пальцем в сторону кока-колы, Спросила Шарлотту:

- Когда ты перестанешь пить этот детский напиток?

Эм была уверена, что безалкогольное пиво может пьянить так же, как настоящее. Иногда, после двух стаканов, она притворялась пьяненькой, и это смотрелось глупо. Когда она разыгрывала этот спектакль, Шарлотте приходилось объяснять глазеющим на сестру посетителям, что Эм только семь лет. Все понимающе кивали, мол, чего еще можно ожидать от такой малышки? Однако Шарлотте все равно было неловко.

Мама и папа во время обеда говорили о каких-то своих приятелях, которые собирались разводиться. Это была скучная взрослая беседа, способная, если к ней прислушиваться, разрушить всю обстановку. А Эм складывала в причудливые кучки жареный картофель. Эти кучки напоминали современные скульптуры в миниатюре, которые они видели в музее прошлым летом. Эм была полностью погружена в свой проект.

Воспользовавшись тем, что все заняты своим делом, Шарлотта расстегнула молнию на самом потайном и глубоком кармане своей джинсовой курточки, вытащила оттуда Фреда и положила его на стол.

Он сидел неподвижно, с подогнутыми под себя короткими и толстыми конечностями и головой, спрятанной в панцирь. Размером он был с мужские наручные часы. Наконец показался его маленький крючковатый нос. Он с опаской втянул воздух и только тогда высунул голову из крепости, которую носил на спине. Его темные блестящие черепашьи глазки с большим интересом осматривали окружающий мир, из чего Шарлотта заключила, что он, должно быть, приятно удивлен обстановкой.

- Держись за меня, Фред, и я покажу тебе такие места, которые не видела еще ни одна черепаха, - прошептала она.

Шарлотта украдкой посмотрела на родителей. Они были так увлечены друг другом, что не заметили, как она вытащила из кармана Фреда. Теперь он был укрыт от их взглядов корзиночкой с жареным картофелем.

Из бутерброда с цыпленком Шарлотта вытащила листик салата. Черепаха понюхала его и с отвращением отвернулась. Шарлотта попробовала дать ей кусочек помидора. Отказываясь и от этого лакомого кусочка, она, казалось бы, говорила: "Неужели ты это серьезно?"

Иногда Фред пребывал в дурном расположении духа, и тогда с ним было трудно сладить. Шарлотта справедливо усматривала в этом свою вину: она не умела держать Фреда в строгости.

Конечно, крошки хлеба были для Фреда более подходящей пищей, чем цыпленок или сыр, но она не собиралась предлагать ему их до тех пор, пока он не съест овощи. А посему она налегла на хрустящий картофель, делая вид, что разглядывает других посетителей ресторана, чтобы дать понять этой маленькой наглой рептилии, что он ей безразличен. Наверняка он отказался от салата и помидора для того, чтобы досадить ей. Если же он поймет, что ей абсолютно - все равно, ест он или нет, он, возможно, переменит тактику и начнет есть. Фреду семь черепашьих лет.

Вскоре внимание Шарлотты действительно привлекла парочка металлистов в кожаных одеяниях и с круто навороченными прическами. Когда через несколько минут она услышала тревожный вскрик мамы, то обернулась и увидела, что черепахи возле нее нет. Лучше бы она оставила это неблагодарное создание дома. Фред перелез через корзиночку с картофелем на другой конец стола.

- О, это всего лишь Фред, - с облегчением вздохнула мама.

- Я взяла его с собой покормить, - защищаясь, пролепетала Шарлотта.

Подняв корзиночку с картофелем, чтобы Шарлотта могла увидеть Фреда, мама сказала:

- Милая, он ведь задохнется, сидя целый день у тебя в кармане.

- Не целый день. - Шарлотта взяла Фреда и посадила в карман. - Я посадила его туда только перед выездом в ресторан.

- Какая еще живность у тебя с собой?

- Только Фред.

- А Боб? - поинтересовалась мама.

- У-У-У - произнесла Эми, состроив гримаску Шарлотте. - У тебя в кармане Боб? Я терпеть его не могу.

Боб был медлительным черным жуком размером с половину папиного большого пальца, с синими отметинами на щитке. Дома она держала его в большой банке, но иногда вытаскивала оттуда и любила наблюдать, как он старательно ползет по столу, и даже позволяла поползать по своей руке.

- Я бы никогда не принесла в ресторан Боба, - заверила их Шарлотта.

- Было бы хорошо, если бы ты и Фреда оставляла дома, - сказала мама.

- Хорошо, мама, - ответила Шарлотта, смутившись.

- Она дуреха, - подсказала маме Эмили.

- Не дурнее той, что пользуется жареным картофелем как конструктором Лего, - ответила Эмили мама.

- Это искусство. - Эмили постоянно занималась искусством. Иногда она вела себя странно и непонятно, даже для семилетней девочки. Папа называл ее "перевоплощенным Пикассо".

- Занимаешься искусством? - спросила мама. - Ты делаешь из своей еды натюрморт. Что же ты собираешься есть? Не картину ли?

- Может быть, и картину. Картину с нарисованным на ней шоколадным тортом.

Шарлотта наглухо застегнула молнию на кармане своей куртки, и Фред сделался ее пленником.

- Вымой руки, прежде чем продолжать есть, - сказал папа.

- Зачем? - спросила Шарлотта.

- Кого ты только что держала в руках?

- Ты имеешь в виду Фреда? Но ведь Фред чистый!

- Я сказал, вымой руки.

Придирчивость отца напомнила Шарлотте, что в последнее время он стал не похож на себя. Он редко бывал резок с ней или с Эм. Шарлотта подчинилась, но не из боязни, что он ее отшлепает или накричит на нее, а потому, что для нее было важно не расстраивать его и маму. Она помнила ни с чем не сравнимое прекрасное чувство, когда она получала хорошие оценки или удачно играла на фортепиано. Тогда они гордились ею. И не было ничего хуже того, когда она, набедокурив, замечала печаль и разочарование в глазах родителей, даже если они не наказывали ее и не выговаривали ей за это.

Резкий тон отца заставил Шарлотту направиться прямо в дамский туалет. По пути она изо всех сил сдерживала слезы.

Позже, в машине, мама сказала:

- Марти, ты явно превышаешь скорость, принятую в штате Индиана.

- Думаешь, я еду очень быстро? - спросил папа, притворно удивляясь. - Я еду на нормальной скорости. Мне тридцать три года, и ни одного дорожного инцидента. Чистые права. Ни одного прокола. Меня ни разу даже не останавливала полиция.

- Правильно. Они просто не могут за тобой угнаться, - сказала мама.

- Точно.

Сидя на заднем сиденье, Шарлотта и Эмили улыбнулись друг дружке,

Сколько Шарлотта помнила себя, ее родители всегда перекидывались шуточками по поводу папиного вождения, хотя мама действительно хотела, чтобы он ездил осторожнее.

- Меня ни разу не штрафовали за неправильную парковку, - сказал папа.

Раньше их перепалки носили миролюбивый характер. Сейчас же он вдруг резко сказал маме:

- Ради Бога, Пейдж, я ведь хороший водитель, машина абсолютно безопасна. Я израсходовал на нее кучу денег именно потому, что это одна из самых безопасных машин. Поэтому прошу тебя больше не говорить на эту тему.

- Хорошо, извини, - ответила мама.

Шарлотта посмотрела на сестру. Эм наблюдала за происходящим с широко раскрытыми от удивления глазами.

Папа был не похож на папу. Что-то случилось. По большому счету.

Они проехали всего квартал. Отец сбросил скорость и, глядя на маму, сказал:

- Извини.

- Нет, ты был прав, я слишком паникую по любому поводу, - сказала мама.

Они улыбнулись друг другу. Все уладилось. По крайней мере, они не собирались разводиться, как те, о которых они говорили за обедом. Шарлотта не помнила, чтобы родители сердились друг на друга больше нескольких минут.

И тем не менее она была обеспокоена. Может, ей все-таки стоит обшарить все вокруг дома и за гаражом. Наверняка где-то там стоит огромная пустая летающая тарелка, прибывшая к ним из космоса.

Как акула, вздымающая вокруг себя холодные потоки воды в ночном море, несется в автомобиле киллер.

Улицы ему знакомы, хоть он в Канзас-Сити и в первый раз. Доскональное знание плана города является составным элементом его подготовки к заданию, так как он может стать объектом полицейской погони и вынужден будет поспешно покинуть город.

Любопытно то, что он не может припомнить, что когда-либо видел эту карту, не говоря уже о том, чтобы изучать ее. Он даже представить себе не может, откуда у него эта подробнейшая информация. Но он не хочет думать о провалах памяти, мысли об этом наводят на него такую тоску, что ему становится страшно.

Поэтому он просто ведет машину. Обычно ему нравится это занятие. Сознание того, что сильная, и податливая машина подчиняется ему, мобилизует и придает направленность его действиям.

Временами, однако, движение машины и огни незнакомого города, невзирая на то что он знаком с его планом, заставляют его, как это происходит сейчас, чувствовать себя маленьким, одиноким и никому не нужным. Сердце начинает бешено колотиться в груди, а ладони становятся такими влажными, что из рук выскальзывает руль.

Притормозив у светофора, он видит на соседней полосе машину с сидящими в ней пассажирами. При свете уличных фонарей он отчетливо видит за рулем отца семейства, мать, сидящую рядом, и детей - мальчика лет десяти и девочку шести-семи, расположившихся на заднем сиденье. Они едут домой после вечерней прогулки. Быть может, после кино. Разговаривают, смеются. Родители со своими детьми.

В его подавленном состоянии эта картина как безжалостный удар молота, и из уст его вырывается высокий нечленораздельный и тоскливый звук.

Он съезжает с улицы на автостоянку перед итальянским рестораном. Тяжело обмякает на сиденье. Часто вдыхает воздух мелкими глотками. Дышит судорожно и с трудом.

Опустошенность. Он боится ее.

Вот она, пришла и вселилась в него.

И он чувствует себя так, будто внутри него пусто, он полый. Будто его выдули из тончайшего хрупкого стекла, и он немногим более материален, чем призрак.

В такие моменты ему просто необходимо зеркало, ибо это то немногое, что может подтвердить факт его существования.

Зеленые и красные огни неоновой рекламы ресторана освещают салон "форда". Он наклоняется и смотрит на себя в зеркало заднего обзора. На мертвенно-бледном лице двумя темно-красными огнями горят глаза, и кажется, что огонь этот исходит изнутри.

Сегодня его отражение в зеркале не умеряет тревоги. Он чувствует себя менее реальным, чем когда-либо. И кажется ему, что сделай он выдох в последний раз - и жалкие остатки его субстанции навсегда покинут его.

Слезы застилают глаза. Он подавлен и раздавлен одиночеством и бессмысленностью своей жизни.

Он наклоняется вперед, кладет голову на грудь и начинает рыдать как ребенок.

Он не знает своего имени, знает только, какими именами он будет пользоваться в Канзас-Сити. Он так хочет иметь свое, настоящее, а не фальшивое имя. У него нет семьи, нет друзей, нет дома. Он не может вспомнить, кто дал ему это задание, а также все те задания, которые он выполнял раньше. Он также не знает, зачем его жертвы должны умереть. Невероятно, но у него нет ни малейшего представления о том, кто ему платит. Он не помнит, откуда в его кошельке деньги и где он приобрел свою одежду.

Если брать глубже, то он вообще не знает, кто он. Он не помнит себя никем другим, кроме убийцы. У него нет никаких политических и религиозных убеждений, никаких убеждений вообще. Иногда он старается разобраться в том, что происходит в мире, но выясняется, что он не в состоянии удержать в памяти то, что он читает в газетах; он не может сосредоточить внимание на телевизионных новостях. Он интеллигентен и тем не менее позволяет себе - или это ему позволяют другие - удовлетворять только свои физические потребности: есть, заниматься любовью, испытывать необыкновенное оживление и радость от человекоубийства. Большая область его сознания остается нетронутой.

Он сидит так какое-то время в свете зеленого и красного неона.

Слезы высохли. Постепенно унимается дрожь.

Скоро он будет в полном порядке. Жизнь вернется в обычную колею. Вернется его целенаправленность и самообладание.

С поразительной скоростью он поднимается из глубин отчаяния. Удивительно, с какой готовностью он рад продолжить свое задание. Иногда ему кажется, что его действия запрограммированы, что им управляют, как каким-то дебилом или роботом.

С другой стороны, что ему еще остается делать, как не продолжать то, что он делал всегда? Ведь то существование, которое он влачит, является только тенью жизни, а не самой жизнью. Но эта тень жизни и есть его единственная жизнь.

Пока девочки наверху чистят зубы и готовятся ко сну, Марти методично обходит весь первый этаж, одну комнату за другой, чтобы убедиться, что все двери и окна закрыты на замок.

Пройдя таким образом половину первого этажа, он останавливается, чтобы проверить задвижку на окне над кухонной мойкой, и только тогда до него доходит, какую странную он поставил перед собой задачу. Обычно каждую ночь, перед тем как идти спать, он проверял парадную и заднюю двери и, конечно, раздвижные двери между гостиной и летним садом. Обычно он проверял и какое-нибудь отдельное окно, если знал, что его открывали в течение дня для того, чтобы проветрить помещение, но не все окна подряд. Теперь же он проверял нерушимость своих владений так тщательно, как часовой проверяет готовность оборонительных сооружений в крепости, осажденной врагом.

Заканчивая обход кухни, он услышал, что вошла Пейдж. Через секунду она уже стояла позади него, обхватив руками его талию.

- У тебя все в порядке? - спросила она.

- Да так себе...

- Что, неудачный день?

- В целом ничего. Был один неприятный момент.

Марти высвободился из ее объятий, чтобы обнять ее. Чувствовать ее близость для него непередаваемое наслаждение. Она такая теплая и крепкая, такая живая.

Неудивительно, что он любит ее еще сильнее, чем тогда, когда они познакомились в колледже. Совместные победы и поражения, годы ежедневной борьбы за место под солнцем были той благодатной почвой, на которой произрастала их любовь.

Однако в это время, когда эталоном красоты является молодость, Марти знает немало парней, которые бы удивились, услышав, что он находит свою жену еще более привлекательной, чем в девятнадцать лет, хотя ей уже тридцать три. Голубизна ее глаз такая же, как тогда, когда он ее встретил впервые; и волосы не стали золотистее, а кожа - более гладкой и упругой. Жизненный опыт, однако, придал глубину ее характеру. Сентиментальная по нынешним меркам, она иногда вся светилась каким-то внутренним светом, как Мадонна на полотнах Рафаэля.

Может быть, он слишком старомоден и романтичен, но он находит ее улыбку и огонек в глазах привлекательней наготы целого взвода девятнадцатилетних девиц.

Он поцеловал ее в лоб. Она спросила:

- Один неприятный момент? Что случилось? Марти еще не решил, должен ли он озадачить ее этими семью потерянными минутами. И вообще, лучше не драматизировать события, забыть этот странный эпизод, повидаться в понедельник с врачом и, может быть, даже пройти небольшое обследование. Если выяснится, что он здоров, то тогда то, что произошло с ним днем в его кабинете, может быть объяснено как некое досадное недоразумение. Ему не хотелось без нужды тревожить Пейдж.

- Ну же? - настаивала она.

Интонация, с которой она произнесла эти два коротеньких слова, не оставляла сомнений в том, что двенадцать лет семейной жизни исключали серьезные секреты, и не важно, какая у всего этого мотивировка.

Марти спросил:

- Ты помнишь Одри Эймс?

- Кого? А, ты имеешь в виду "Одного мертвого священника"?

"Один мертвый священник" - роман Марти, в котором Одри Эймс главная героиня.

- Ты помнишь, какая у нее была проблема? - спросил он.

- Она нашла в стенном шкафу своей прихожей повешенного священника.

- А что еще?

- Что, у нее была еще проблема? По-моему, мертвого священника вполне достаточно. Ты уверен, что не усложняешь сюжеты своих романов?

- Я серьезно, - ответил он, в душе удивляясь тому, что вынужден объяснять жене свои личные проблемы через призму переживаний героини детективного романа, которую он сам и создал.

Неужели разделительная черта между настоящей и выдуманной жизнью так же эфемерна и неясна, как она порой бывает для самого автора? И если это так, то написана ли об этом книга?

Хмурясь, Пейдж размышляла:

- Одри Эймс... А, ты, наверное, говоришь об ее отключках.

- Провалах памяти, - ответил он.

Это состояние описывается в психологии как серьезный случай раздвоения личности, диссоциации. Больной может гулять, посещать различные места, разговаривать с людьми, заниматься разнообразной деятельностью - и при этом казаться абсолютно нормальным. Однако позже, находясь в состоянии затемнения сознания, в каком-то глубоком сне, он не может припомнить ни где он был, ни что он делал. Это может длиться несколько минут, часов или даже дней.

Одри Эймс заболела внезапно, в возрасте тридцати лет. Причиной возникновения болезни могли стать сидящие где-то глубоко в памяти воспоминания детских обид, которые вдруг всплыли более чем через двадцать лет, и она отреагировала на это подобным образом. Она была уверена, что убила священника в состоянии диссоциации, хотя, несомненно, это сделал кто-то другой и просто запихнул его в ее стенной шкаф. Вся эта странная история с убийством уходила, таким образом, корнями в ее детство, в то, что случилось с ней тогда, когда она была маленькой девочкой.

Вместо того чтобы пускать пыль в глаза и заниматься очковтирательством, притворяясь чудаком, и этим зарабатывать себе на жизнь, Марти слыл уравновешенным и спокойным, а его добродушие и веселость напоминали беззаботность и беспечность наркомана, принявшего транквилизаторы. Вероятно, поэтому Пейдж все еще улыбалась ему и никак не хотела воспринимать его слова всерьез.

Она встала на цыпочки, поцеловала его в нос и сказала:

- Ты забыл вынести мусор и теперь собираешься заявить, будто причина этому твой нервный срыв, вызванный давнишними и тщательно скрываемыми тобой обидами, нанесенными тебе в шесть лет. Марти, Марти, как тебе не стыдно. И это при том, что твои родители прекраснейшие люди.

Марти отпустил ее, закрыл глаза и тронул рукой лоб. У него начиналась страшная мигрень.

- Пейдж, я серьезно. Днем, в моем кабинете... в течение семи минут... я знаю, что делал в это время, только потому, что записал все на диктофон. Я ничего не помню. И это страшно. Семь страшных минут.

Он почувствовал, как она напряглась, когда наконец осознала, что муж не шутит. Открыв глаза, он увидел, что игривая улыбка сошла с ее лица.

- Возможно, все объясняется просто, - продолжал он, - и нет причин волноваться. Но я боюсь, Пейдж, я чувствую себя полным идиотом, мне наплевать бы и забыть все это, но я не могу. Я боюсь.

В Канзас-Сити холодный ветер полирует ночь, пока небо не начинает казаться одним сплошным массивом чистого хрусталя, в который вкраплены звезды и за которым начинается огромное пространство темноты.

Под этой бездной воздуха и темноты, внизу, ярким островком выделяется "Блу лайф лаундж", увеселительное заведение с баром и дансингом. Его фасад покрыт блестящими алюминиевыми листами, что делает его похожим на дорожные вагоны-рестораны пятидесятых годов. Манят и зазывают посетителей голубые и зеленые неоновые огни вывески.

Внутри небольшая группа музыкантов взрывает воздух звуками рок-н-ролла последних двадцати лет. Киллер подходит к огромной подкове бара в центре комнаты. Воздух наполнен сигаретным дымом, пивными парами и жаром людских тел.

Типажи посетителей резко отличаются от персонажей традиционных сценок дня Благодарения, заполнивших экраны, в этот праздничный уик-энд. За столиками в основном молодые люди с хриплыми голосами и избытком энергии и тестостерона, не находящих применения. Они кричат, чтобы их услышали сквозь гул музыки, хватают официанток, чтобы привлечь их внимание, гикают и улюлюкают, выражая таким образом свой восторг, когда гитарист делает удачный пассаж.

Их решительный настрой развлечься во что бы то ни стало низводит их инстинкты до уровня инстинктов простейших обитателей животного мира.

Треть мужчин находится в компании молодые жен или подружек со сложными прическами и невообразимым гримом. Они ведут себя так же шумно, как и их мужчины, и потому были бы такими же неуместными у семейного очага, как яркий крикливый попугай у постели умирающей монахини.

Внутри подковы бара располагалась овальная сцена, вся в красных и белых огнях прожекторов, на которой тряслись под музыку две молодые женщины с очень ладными крепкими фигурами. И это у них называлось танцем. На них ковбойские костюмы, которые призваны дразнить и возбуждать, все в бахроме и блестках. Одна из них, снимая с себя верх, сопровождает это свистом и гиком.

Посетители, сидящие на стульях у стойки бара, разного возраста, но все они, в отличие от тех, что за столами, одиноки. Они сидят, молча воззрившись на гладкокожих танцовщиц. Многие сидят, слегка покачиваясь на стульях или задумчиво покачивая головами в такт какой-то иной музыке, не такой зажигательной, как та, которую играли в баре; они похожи на группу морских анемонов, колыхаемых медленным глубоким" течением, в молчаливом ожидании, пока оно принесет им какой-нибудь лакомый кусочек.

Киллер садится на один из двух свободных стульев и заказывает бутылку темного пива у бармена, кулачищами которого можно с легкостью колоть грецкие орехи. Все три бармена - здоровые мускулистые детины, нанятые, без сомнения, за их способности вышибал.

Танцовщица с оголенной грудью в дальнем углу сцены - яркая брюнетка с широкой тысячеваттной улыбкой. Она вся в музыке и, похоже, действительно наслаждается танцем.

Вторая танцовщица, находящаяся поближе к нему, длинноногая и более привлекательная, танцует механически, в каком-то оцепенении. Это либо от наркотиков, либо от отвращения. Она никому не улыбается и ни на кого не смотрит, уставясь в какую-то дальнюю точку, известную только ей одной.

Она кажется неглупой, но высокомерной, с пренебрежением относящейся к глазеющим на нее мужчинам, в том числе и к киллеру. Он с превеликим удовольствием вытащил бы пистолет и выпустил несколько пуль в это шикарное тело, одну из них ей в лоб, чтобы неповадно было корчить пренебрежительные гримасы.

Тело его сотрясает сильная дрожь от одной только мысли, что он может отнять у нее ее красоту. Кража красоты прельщает его больше, чем кража жизни. Он мало ценит жизнь, так как его собственная жизнь часто бывает невыносимо мрачной. Зато он очень ценит красоту.

К счастью, пистолет находится в багажнике арендованного "форда". Он намеренно оставил его там, чтобы избежать искушения, подобного этому, когда его начинает обуревать желание совершить насилие.

Обычно два или три раза в день он становится одержим желанием уничтожить любого, кто находится рядом с ним, будь то мужчина, женщина или ребенок. Находясь в плену этих темных сил, он ненавидит любое человеческое существо, независимо от того, прекрасно оно или уродливо, богато или бедно, умно или глупо, молодо или старо.

Возможно, ненависть эта частично вызвана сознанием того, что он отличен от них, обречен быть чужаком, аутсайдером. Однако простое отчуждение не главная причина того, что он часто совершает случайные незапланированные убийства. Дело в том, что ему бывает нужно от людей то, что они не хотят дать, и именно поэтому он так неистово ненавидит их и способен на любую жестокость. Между тем он не имеет ни малейшего понятия о том, что же все-таки он хочет получить от них.

Эта странная потребность иногда так настойчива, что становится болезненной и навязчивой идеей. Эта жажда сродни голоду, который не может удовлетворить простое потребление пищи. Иногда ему кажется, что он уже на грани открытия; он сознает, что ответ удивительно прост, нужно только проникнуть в его суть. Но эта суть постоянно ускользает от него.

Киллер делает большой глоток пива прямо из бутылки. Он хочет пива, но оно ему не необходимо. Желание не есть необходимость. Блондинка освобождается от верхней части своего ковбойского костюма, демонстрируя при этом свою бледную высокую грудь.

Из пистолета, находящегося в багажнике, он может произвести девяносто выстрелов. Покончив с высокомерной и дерзкой блондинкой, он может порешить и другую танцовщицу. Потом тремя выстрелами уложит трех барменов. Он прекрасно владеет огнестрельным оружием, хотя и не помнит, кто обучил его этому. Когда с этими пятью будет покончено, он примется за спасающуюся бегством толпу. Многих в панике затопчут ногами. Картина кровавой бойни возбуждает его. Он знает, что кровь может хотя бы на короткое время дать ему возможность забыть о боли, которая точит его. Он уже испробовал эту схему. Необычные желания приводят к крушению надежды; это, в свою очередь, вызывает гнев; перерастает в ненависть; ненависть порождает насилие, а насилие очень часто успокаивает.

Он пьет пиво и спрашивает себя, не псих ли он. Он вспоминает одну картину, в которой психиатр уверяет своего клиента, героя картины, в том, что если человек задается вопросом, нормален ли он, то он наверняка нормален. Настоящие шизики всегда твердо уверены в своей нормальности. Поэтому он, скорее всего, нормален, раз способен подвергать этот факт сомнению.

Облокотившись о дверной косяк, Марти наблюдает за тем, как Пейдж в детской причесывает девочек. Пятьдесят раз она проводит расческой по волосам каждой из них. Вероятно, ему помогло ритмичное движение расчески или умиротворенность этой домашней сцены, и головная боль прошла.

У Шарлотты волосы золотистые, как у матери, а у Эмили - темно-каштановые, почти черные, как у него. Шарлотта, пока ее причесывают, без умолку что-то тараторит; Эмили же молчит. Выгнув спину и закрыв глаза, она, как кошечка, получает от этого истинное наслаждение.

Их половины в общей детской комнате также контрастны, и это лишний раз свидетельствует о том, что сестры очень разные. Шарлотта любит плакаты, передающие движение: разноцветные воздушные шары на фоне сумерек в пустыне, балерина, исполняющая антраша, бегущие газели. Эмили предпочитает плакаты с видом осенних листьев, вечнозеленых деревьев, запорошенных снегом, морского прибоя, накатывающегося на пустынный берег при серебристом мерцании луны. Покрывало Шарлотты зеленое, красное и желтое; у Эмили покрывало выдержано в бежево-синих тонах. На половине Шарлотты царит беспорядок; Эмили же ценит аккуратность.

Еще одно отличие между ними заключается в выборе любимых животных. На половине Шарлотты в встроенных полках размещается террариум, в котором живет черепаха Фред, а на дне большой банки, покрытом сухими листьями и травой, обитает жук Боб. В клетке живет хомяк Уэйн. Во втором террариуме живет змея по имени Шелдон, за которой денно и нощно наблюдает мышь Уискерс, живущая в клетке. Есть на половине Шарлотты еще один террариум, который занимает ящерица-хамелеон Лоретта. Когда Шарлотте предложили завести котенка или щенка, она ответила отказом.

- Собаки и кошки все время бегают где-то, их невозможно держать в уютном маленьком безопасном доме под своей защитой, - объясняла она.

У Эмили всего один любимец. Его зовут Пиперс. Это камешек размером с маленький лимон, отполированный до блеска водами ручья Сьерра, где она нашла его прошлым летом во время каникул. Она нарисовала на нем два выразительных глаза и сказала следующее:

- Пиперс - самый лучший из всех любимцев. Его не нужно кормить, за ним не нужно убирать. Он всегда со мной. Он очень умный и мудрый, и когда мне грустно или я в бешенстве, я просто изливаю ему свою душу, а он принимает на себя все мои заботы и волнения, и мне уже больше не приходится думать обо всем этом, и я счастлива.

Эмили умела выражать мысли, которые, на первый взгляд, казались совсем детскими, но, если задуматься, оказывались более глубокими и зрелыми, чем можно было ожидать от семилетнего ребенка. Иногда Марти смотрел в ее темные глаза и ему казалось, что ей не семь, а все четыреста лет. Хотелось, чтобы она поскорее подросла и он увидел, какой она стала интересной и неординарной девушкой.

Покончив с причесыванием волос, девочки забрались в свои кровати. Пейдж, подоткнув одеяла, поцеловала их и пожелала добрых снов.

- Не позволяйте клопам кусать вас, - бросила она Эмили, зная, что эта шутка обязательно вызовет хихиканье.

Пейдж вышла из комнаты, а Марти придвинул стул, стоящий обычно у стены, к кроватям Шарлотты и Эмили. Он выключил свет, оставив только небольшую лампу для чтения, работающую от батареек и освещающую его тетрадь, и лампу в виде Микки Мауса, которая включалась в стенную розетку на уровне пола. Он сел на стул, положил перед собой тетрадь и стал ждать тишины. Но не просто тишины, а тишины наполненной благоговейным ожиданием, как это бывает в театре в момент, когда поднимается занавес.

Наконец нужная атмосфера установилась.

Это были самые счастливые минуты в ежедневной рутине Марти. Время сказок. Не важно, чем был наполнен день, он всегда ждал именно этого момента.

Он сочинял сказки и записывал их в специальную тетрадь, озаглавленную "Рассказы для Шарлотты и Эмили". Может быть, он даже опубликует их когда-нибудь. А может, и нет. Здесь каждое слово посвящалось дочерям, и им было решать, может ли еще кто-нибудь, кроме них, прочитать его сказки.

Сегодня вечером он начинает читать новую сказку в стихах. Он, будет читать ее вплоть до Рождества и даже больше. Быть может, она будет удачной, и это поможет ему забыть неприятный эпизод, выбивший его из колеи.

"Благодарение", к счастью, прошло.

Мы ели индейку и пили вино,

- Смотри, а ведь они рифмуются! - с восторгом воскликнула Шарлотта.

- Ш-ш-ш-ш-ш, - остановила ее Эмили. Правил, регламентирующих отведенное на чтение сказки время, было немного, но они были строгими, и одно из них предписывало девочкам не прерывать рассказчика на полуслове или, если это были стихи, на середине строфы. Правила поощряли их желание повторить прочитанное, разрешали реагировать на него, но и рассказчик должен был пользоваться подобающим уважением. Он начал снова.

"Благодарение", к счастью, прошло.

Мы ели индейку, и пили вино.

Салат и картофель, цыплят и котлеты,

Бисквиты, торты, пирожки и конфеты -

Все, не жалея наш бедный живот,

Мы отправляли пригоршнями в рот.

И столько мы съели колбас и грудинки,

Что даже уже не влезаем в ботинки.[1]

Девочки хихикали как раз в тех местах; где он этого ожидал, и Марти с трудом удерживался от того, чтобы повернуться и посмотреть, понравились ли стихи Пейдж, ведь она тоже слышит их впервые. Но Марти знал, что автор, который, в предвкушении аплодисментов, не может дочитать свое произведение до конца, не достоин похвалы. Он знал, что успех может принести только несгибаемая вера в него, не важно, была ли она притворной или настоящей.

Но на пороге стоит новый праздник,

Это не день Всех Святых и не Пасха.

Дня веселей не найдешь в целом свете,

Мы дарим подарки и взрослым, и детям.

Что же за праздник, чье время пришло?

Ну, подскажите же мне...

- Рождество! - в рифму произнесли Шарлотта и Эмили, и эта их немедленная реакция подтвердила, что его чары подействовали.

Гирлянды и свечи достанем мы с полки,

В гостиной поставим огромную елку,

Повесим шары, мишуру и хлопушки

И, чтобы никто не задел их макушкой,

Под потолок, туда, где видней, -

Много красивых цветных фонарей.

Мелкой щебенкой присыпем дорогу,

Чтоб Санта-Клаус не вывихнул ногу,

Не поскользнулся во время пути,

Прямо до нас смог спокойно дойти.

Он посмотрел на девочек. Казалось, их лица сияют.

Не сговариваясь, они в один голос попросили:

- Продолжай! Продолжай!

Боже, как ему это нравилось. Ему нравились они. И если рай все-таки существует, то он сейчас здесь, в этой комнате.

О Боже, какое известье пришло!

Боюсь, нам испортили все Рождество.

На бедного Санту злодеи напали,

В рот сунули кляп и руки связали,

Похитили сани, мешок отобрали,

Кредитную карточку Санты украли,

И скоро счета его опустошат,

А помощь окажет им злой банкомат.

- О, - произнесла Шарлотта, залезая под одеяло - это становится страшным.

- Конечно. Ведь это написал папа, - ответила Эмили.

- Что, будет очень страшно? - спросила Шарлотта, натягивая одеяло до подбородка.

- Ты в носках?. - спросил Марти. У Шарлотты мерзли ноги, и она обычно надевала на ночь носки.

- Носки? - спросила она. - Да. А что? Марти наклонился вперед и, понизив голос до шепота, сказал:

- Эта сказка будет продолжаться до самого Рождества, и вы еще не раз напугаетесь до смерти. И он скорчил страшную гримасу. Шарлотта натянула одеяло до носа. Эмили хихикнула и потребовала:

- Папа, давай дальше.

Откуда-то сверху, от самого солнца,

Несется серебряный звон колокольцев.

Зигзагами мчится оленья упряжка,

Как будто летать разучились, бедняжки,

И правит санями, насколько мне видна,

Возница ужасно зловещего вида:

Вместо улыбки - оскаленный рот,

Если он - Санта, то Санта не тот.

Слышится хохот, и гогот, и вой,

Он машет руками, он брызжет слюной

И, в довершенье всего беспорядка,

Мелко трясется, как будто в припадке.

(Если приметы вам встретятся эти,

Срочно звоните в полицию, дети!)

- О, Боже, - выдохнула Шарлотта, натянув одеяло почти до глаз. Она говорила, что не любит страшных историй, однако, если в сказке не было ничего пугающего, она первая же и жаловалась на это.

- Итак, кто же это? - спросила Эмили. - Кто же все-таки связал Санта-Клауса, ограбил его и укатил в его санках?

Прячась под маскою доброго брата,

Близнец Санта-Клауса едет к ребятам.

Этот мошенник и злобный проказник

Хочет испортить рождественский праздник,

Мамы, смотрите, чтоб к вам не проник

Доброго Санты ужасный двойник.

Крепче заприте и выход, и вход

И не забудьте заткнуть дымоход.

- У-ух! - вскрикнула Шарлотта и с головой скрылась под одеялом. Эмили спросила:

- Почему двойник Санта-Клауса такой злой?

- У него, наверное, было трудное детство, - ответил Марти.

- А может, это у него врожденное? - проговорила Шарлотта из-под одеяла.

- Разве люди могут рождаться плохими? - удивилась Эмили. И, не дожидаясь ответа Марти, она ответила:

- Да, конечно же, могут. Некоторые ведь рождаются хорошими, как ты и мама, поэтому кто-то должен рождаться плохим.

Марти упивался реакцией девочек на его стихи. Как писатель, Марти собирал и записывал слова девочек, ритм их речи, выражения. Он берег эти записи до того дня, когда они ему могут понадобиться для какой-нибудь сцены в романе. Он предполагал, что использовать своих, детей в корыстных целях было не очень этично, но ничего не мог с собой поделать. Его первоочередным долгом отца было сохранить все это в памяти, потому что он знал, что наступит время и эти воспоминания будут тем единственным, что у него останется от их детства, а он хотел помнить все, до мельчайших подробностей.. Очень четко. Хорошее и плохое. Простые моменты и важные события. Он не хотел растерять ни одной детали, так как все было очень дорого ему.

Эмили спросила;

- У двойника Санта-Клауса есть имя?

- Да, - ответил Марти. - У него есть имя, но вам придется подождать до следующего раза, чтобы узнать его. А на сегодня хватит.

Шарлотта высунула голову из-под одеяла и вместе с Эмили стала просить Марти повторить первую часть сказки, как он и надеялся. Даже после второго прочтения девочки еще не смогут угомониться и заснуть. Они попросят его почитать в третий раз, и он согласится, так как знает, что к этому времени они уже будут знать текст наизусть и вскоре успокоятся. Позже, к концу третьего чтения, они либо будут уже крепко спать, либо будут настолько сонными, что вот-вот заснут.

Начав читать сказку сначала, Марти услышал, как Пейдж повернулась и пошла к лестнице. Она будет ждать его в гостиной. В камине, скорее всего, будут потрескивать поленья, а на столе стоять бутылка красного вина и какая-нибудь снедь, и они, уютно устроившись на софе, будут делиться друг с другом событиями дня.

Каждые пять минут этого вечернего времени, сейчас и позже, для Марти интереснее любого кругосветного путешествия. Он был неисправимым домоседом. Прелести семейного очага прельщали его больше загадочных песков Египта, блеска Парижа и тайн Дальнего Востока, вместе взятых.

Подмигнув девочкам и вновь начав чтение сказки, он на какое-то время забыл, что случилось с ним днем в его кабинете и о том, что на святость и нерушимость его жилища кто-то покушался.

В "Блу лайф лаундж" на стул рядом с киллером опускается женщина. Она не так красива, как танцовщица, но достаточно привлекательна для его целей. На неи рыжие джинсы и плотно облегающая тело красная майка. Он принял бы ее за очередную посетительницу, если бы не знал этот тип женщин - низкопробная Венера с задатками врожденного бухгалтера.

Они ведут беседу, наклонившись друг к другу, чтобы перекричать оркестр. Вскоре их головы почти смыкаются. Ее зовут Хитер, или она сама себя так называет. У нее холодное мятное дыхание.

Хитер становится смелее, убедившись в том, что он не из отдела полиции по борьбе с проституцией. Она знает, что ему нужно, у нее есть то, что ему нужно, и она дает ему понять, что товар есть, дело за покупателем.

Хитер сообщает ему, что через дорогу от "Блу лайф лаундж" есть мотель, где можно снять номер на условиях почасовой оплаты. Его это не удивляет, он знает, что законы страсти и экономики так же непреложны, как и законы природы.

Она надевает дубленую куртку, и они выходят в холодную ночь. Ее прохладное мятное дыхание на звенящем морозе превращается в пар. Они проходят автостоянку и пересекают дорогу, держась за руки, как влюбленные школьники.

Когда он получит от нее то, что хочет, и это не утолит его жаркой страсти, Хитер узнает ту эмоциональную схему, которая хорошо знакома киллеру: желание приводит к крушению надежды, это, в свою очередь, вызывает гнев, гнев перерастет в ненависть, а ненависть породит насилие, которое иногда успокаивает.

Небо - сплошной массив чистого хрусталя. Деревья голы и сухи. Конец ноября. Траурно завывает ветер, проносясь через огромные пространства прерий по пути в город. А насилие иногда успокаивает.

Позже, еще не раз удовлетворив с Хитер свою похоть, он сделал передышку. Только сейчас он заметил убогость номера, в котором находился. Эта убогость была невыносимым напоминанием о его пустой и беспорядочной жизни. Его сиюминутное желание удовлетворено, но его стремление к другим радостям жизни, к жизни, наполненной целью и значением, неистребимо.

Теперь наглая молодая женщина, на которой он до сих пор лежит, кажется ему безобразной и даже омерзительной. Одно воспоминание о близости с ней теперь заставляет его содрогнуться. Она не может и сможет дать ему то, в чем он нуждается. Находясь на задворках жизни, продавая свое тело, она сама является парией, и поэтому для него она раздражающий символ его собственного отчуждения.

Сильный удар кулаком в лицо застал ее врасплох. Удар буквально оглушил ее, и она обмякла, почти потеряв сознание. Схватив ее за горло и приложив всю имеющуюся у него силу, он душит ее.

Их борьба безмолвна. Последовавшее за ударом сильное сжатие горла и сокращение потока крови в мозг через сонную артерию делает сопротивление невозможным.

Он волнуется, чтобы не наделать шума и не привлечь внимания постояльцев мотеля. Но минимум шума необходим ему еще и потому, что тихое убийство более персонально и интимно, оно приносит ему большее удовлетворение.

Она умирает так беззвучно, что это напоминает ему фильмы о природе, в которых пауки и богомолы убивают своих самцов после первого и единственного акта совокупления, и все это делается в полном молчании, бей единого звука как со стороны нападающего, так и со стороны жертвы. Смерть Хитер ознаменована хладнокровным расчетливым и торжественным ритуалом, сходным с традиционным варварством этих насекомых.

Несколькими минутами позже он принял душ, оделся, вышел из мотеля, пересек улицу и у "Блу лайф лаундж", сел в свою машину. Ему нужно работать. Его послали в Канзас-Сити не для того, чтобы убить проститутку по имени Хитер. Она нужна была ему для того, чтобы расслабиться. Теперь его ждут другие жертвы, и он может уделить им достаточно внимания.

В кабинете Марти, освещенном настольной лампой, у письменного стола стояла Пейдж и слушала диктофон с записанными на него двумя непонятными словами, которые ее муж произносил голосом, модулирующим от грустного шепота до гневного ворчания.

Через две минуты она больше не могла вынести этого. Голос мужа был одновременно знакомым и чужим, что было еще хуже, чем если бы она вообще его не узнала.

Она выключила диктофон.

Вспомнив, что в правой руке у нее бокал с красным вином, она сделала слишком большой глоток. Это было хорошее калифорнийское каберне, заслуживающее того, чтобы его потягивали потихоньку, смакуя, но Пейдж вдруг стал больше интересовать эффект от вина, а не его вкус.

Стоя по другую сторону стола, Марти сказал:

- Это будет продолжаться еще пять минут. Всего семь минут. После того, как это произошло, я просмотрел свою медицинскую карту. - И Марти показал - в сторону книжных полок.

Пейдж не желала слушать, что он собирался ей сказать. Не хотела думать о существовании, какой-либо серьезной болезни.

Она была уверена, что не сможет вынести потери любимого человека. Ее отношение ко всему этому было особым, так как она была детским психологом, занимающимся частной практикой и проводящим бесплатные занятия в группах психологического здоровья детей. Она проконсультировала не один десяток детей, как справиться с горем и продолжать жить после смерти дорогого им человека.

Марти обогнул письменный стол и, подойдя к Пейдж с пустым стаканом в руке, сказал:

- Провалы памяти могут означать симптомы нескольких заболеваний. Это может быть ранней стадией болезни Алцхаймера. Думаю, однако, что ее можно сразу исключить. Дело в том, что если у меня в тридцать три года болезнь Алцхаймера, то я, выходит, самый молодой за последнее десятилетие пациент.

Он поставил бокал на стол и, подойдя к окну, стал через щели в ставнях рассматривать ночную улицу.

Пейдж ошеломило то, каким он вдруг стал уязвимым и незащищенным. Почти двухметрового роста, весом в девяносто килограммов, всегда добродушный и жизнерадостный, Марти был для нее образцом стабильности, сравнимым разве что с незыблемостью гор и океанов. Сейчас же он был хрупким, как тонкое оконное стекло.

Стоя спиной к Пейдж, все еще глядя в окно, он произнес:

- Это могло быть следствием небольшого инсульта.

- Нет, - произнесла Пейдж.

- Но, скорее всего, причиной может быть опухоль мозга.

Пейдж подняла свой бокал. Он был пуст. Она и не заметила, как выпила все вино. Небольшой провал памяти у нее самой.

Поставив бокал на письменный стол рядом с ненавистным диктофоном, она подошла к Марти и обняла его за плечи.

Когда он повернулся, Пейдж поцеловала его легко, мимолетно; потом положила ему на грудь голову и крепко сжала его в своих объятиях. Марти тоже обнял ее за талию. Это он научил Пейдж таким нежностям, и с годами она поняла, что они так же необходимы для здоровой полноценной жизни, как еда, питье, сон.

Когда Пейдж припомнила, что он систематически проверяет замки на окнах и даже застала его за этим занятием, она своим хмурым видом и двумя словами "ну, же?" настояла на том, чтобы он от нее ничего не скрывал. Теперь она жалела, что услышала правду.

Пейдж подняла глаза и встретилась с Марти взглядом. Все еще обнимая его, она сказала:

- Может быть, ты попусту волнуешься.

- Нет, вряд ли. Это неспроста.

- Я имею в виду, ничего такого, что может быть связано со здоровьем.

Он печально улыбнулся.

- Хорошо иметь дома психолога. Это успокаивает.

- Может быть, это как-то связано с психикой.

- Не очень-то утешительно знать, что ты просто шизик.

- Ты не шизик, у тебя стресс.

- О да, конечно же, стресс. Любимая болезнь двадцатого века, вожделенная мечта бездельников, предоставляющих ложные справки о своей нетрудоспособности, уважительная причина для политиков, пытающихся объяснить, почему их застали в мотеле вдрызг пьяными в компании с голыми девицами школьного возраста...

Пейдж выпустила его из своих объятий и в гневе отвернулась. Она злилась не конкретно на Марти, а скорее на Бога или судьбу или на еще какие-то силы, которые вот так, вдруг, принесли бурные потоки в плавно и размеренно текущую реку их жизни.

Она пошла было к письменному столу за своим бокалом, но вспомнила, что он пуст, и снова повернулась к Марти.

- Ну, хорошо... если отбросить тот случай с болезнью Шарлотты... признайся, ведь у тебя бывали стрессы. Может быть, ты просто неспокойный человек. В последнее время у тебя возникали какие-то затруднительные обстоятельства, тебя что-то гнетет?

- Меня? Что-то гнетет? - удивленно спросил он.

- Тебя поджимают сроки со сдачей последней книги?

- У меня впереди еще три месяца, а мне, я думаю, понадобится всего месяц, чтобы закончить ее.

- Все эти ожидания большого успеха, начала новой карьеры. Ведь твой издатель, литературный агент и прочие заинтересованные лица смотрят теперь на тебя совсем другими глазами.

Два его последних романа недавно были переизданы, правда в мягкой обложке, и попали в список бестселлеров газеты "Нью-Йорк тайме", на восемь недель каждый. У него еще не было бестселлера в твердой суперобложке, но это обязательно должно случиться с выходом его нового романа в январе.

Внезапный повышенный спрос на его книги радовал его, но не очень. Конечно, Марти мечтал о большой аудитории, о большем количестве читателей. Но он был убежден, что нельзя штамповать книги в угоду спросу, ведь так его романы могут потерять присущую им оригинальность и свежесть. Опасаясь этого, он в последнее время стал относиться к своей работе еще щепетильнее, хотя и знал, что и так суровее его самого критика не найти. Ведь он, прежде чем сдать рукопись, перечитывал каждую ее страницу по двадцать, а то и по тридцать раз.

- И потом еще этот журнал "Пипл", - продолжала Пейдж.

- Это на меня никак не повлияло. С ним уже давно покончено.

Несколько недель тому назад им нанес визит корреспондент этого журнала. Двумя днями позже пришел фотограф и десять часов кряду занимался съемкой. Марти не возражал. Он оставался самим собой. Ему нравились они, им нравился он, хотя поначалу он отчаянно этому сопротивлялся и отвечал решительным отказом на просьбы своего редактора попозировать фотографу.

Установив столь теплые и дружеские отношения с коллективом журнала, Марти не сомневался, что статья будет хвалебной. Но даже хорошая реклама заставляла его иногда чувствовать себя не в своей тарелке. Для Марти были важны сами книги, а не те, кто их писал. Он не хотел быть, как он сам говорил, "Мадонной детективного жанра, позирующим в библиотеке в чем мать родила со змеей в зубах. И все это лишь для того, чтобы привлечь внимание публики и поднять спрос на мои книги".

- С этим еще далеко не покончено, - возразила Пейдж. Номер журнала "Пипл" со статьей о Марти попадет на газетные прилавки не раньше понедельника. - Я знаю, ты волнуешься.

Он вздохнул.

- Я не хочу быть...

- "Мадонной со змеей в зубах..." Знаю, знаю, дорогой. Просто я хочу сказать, что ты волнуешься, но не отдаешь себе в этом отчета.

- Может ли простой стресс выбить у человека память на целых семь минут?

- Конечно может. Почему же нет? Уверена, что и доктор скажет то же самое.

Марти, похоже, сомневался. Пейдж вновь вернулась в его объятия.

- У нас все было так хорошо в последнее время. Даже слишком хорошо. Можно было бы быть посуевернее на этот счет. Но мы работали в поте лица, мы заслужили все это. Все будет хорошо. Слышишь?

- Я слышу тебя, - произнес Марти, прижимая ее к себе.

- Все будет хорошо, - повторяла она. - Все будет хорошо.

Время после полуночи,

На обширных просторах земли, в глубине, вдали от дороги расположились большие особняки. Вдоль улиц, как часовые на страже, стоят, наблюдая за преуспевающими обитателями особняков, огромные вековые деревья. Ощетинившись голыми обугленными ветками, похожими на антенны, они будто собирают информацию о потенциальной опасности, которая может угрожать благополучию тех, кто спит за кирпичными и каменными стенами этих домов.

Киллер паркует машину за углом дома, где его ждет работа. Остаток пути он идет, тихо напевая жизнерадостную мелодию собственного сочинения. Он ведет себя так, будто уже ступал по этим тротуарам, по крайней мере, десять тысяч раз.

Когда человек ведет себя осторожно, это обязательно замечают, а заметив, поднимают тревогу. Если же он ведет себя уверенно, не привлекая к себе внимания, его считают лояльным и безобидным, а позже и вовсе забывают о нем.

Дует холодный северо-западный ветер.

Безлунная ночь.

Чуткая и бдительная сова монотонно повторяет один-единственный звук, похожий на вопрос.

Кирпичный особняк с белыми колоннами построен в георгианском стиле и обнесен железным забором с острыми кольями на концах.

Ворота для транспорта открыты и, похоже, стоят открытыми уже много лет. Паранойя не приживается в Канзас-Сити с его размеренной непокойной жизнью.

Уверенной походкой киллер подходит к галерее у парадного входа, поднимается по лестнице, и ненадолго останавливается у двери, чтобы расстегнуть молнию на маленьком нагрудном кармане своей кожаной куртки. Из кармана он достает ключ.

До этого момента он понятия не имеет о том, что у него в кармане ключ. Он не знает, кто дал ему этот ключ, но сразу соображает, что ему с ним делать. С ним уже случалось такое.

Ключ с легкостью входит в добротный и крепко сидящий в двери замок.

Он открывает дверь, ведущую в темный коридор, переступает порог и оказывается в теплом доме. Вытащив ключ из замка, он тихо прикрывает за собой дверь.

Убрав ключ, он принимается за освещенную панель сигнализации, находящуюся рядом с дверью. У него ровно шестьдесят секунд для того, чтобы набрать правильный код и снять сигнализацию. Иначе здесь вскоре будут полицейские. Он помнит шестизначное число и вовремя набирает код.

Из потайного кармана своей куртки он достает другой предмет. На этот раз это пара суперкомпактных очков ночного видения, которые производят только для военных и не продаются частным лицам. Они во много раз усиливают даже самое скупое освещение, и он сможет передвигаться по темным комнатам так уверенно, как если бы они были ярко освещены.

Поднимаясь по лестнице, он вытаскивает из большой кобуры, висящей на плече под курткой, пистолет "Хеклер-Кох". В его нестандартном магазине восемнадцать патронов.

Глушитель находится в небольшом кармане кобуры. Киллер вытаскивает его и спокойно прикрепляет к дулу пистолета. Он гарантирует от восьми до двенадцати относительно тихих выстрелов и, к сожалению, износится раньше, чем киллер успеет разрядить всю обойму, не разбудив при этом остальных домочадцев и соседей.

Восьми выстрелов будет более чем достаточно.

Дом очень большой, и все десять комнат второго этажа выходят в холл, но ему не приходится разыскивать свои жертвы. Он знает план второго этажа так же хорошо, как и план всего города.

В темных очках все имеет зеленоватый оттенок, а белые предметы излучают какой-то таинственный внутренний свет. Он чувствует себя отважным героем какого-нибудь научно-популярного фильма, проникающим в другое измерение или на другую планету, которая идентична нашей, но отличается немногими, но очень важными моментами.

Киллер открывает дверь в большую спальню и входит. Подходит к огромной кровати с витиеватой головной спинкой в георгианском стиле.

Под блестящим зеленоватым одеялом лежат два человека, мужчина и женщина лет сорока. Муж лежит на спине и храпит. По его лицу нетрудно догадаться, что он первоочередная мишень. Женщина лежит на своей половине, уткнувшись лицом в подушку. Киллер делает заключение, что она вторая по значимости жертва.

Он подставляет дуло своего пистолета к горлу мужа. Прикосновение холодной стали будит мужчину, и он таращит на киллера широко раскрытые от изумления глаза.

Киллер спускает курок. Прострелив мужчине горло, он поднимает пистолет дулом вверх и делает два выстрела в упор в лицо мужчине. Звук выстрела напоминает слабое шипение кобры.

Он подходит к кровати с другой стороны, ступая бесшумно по плюшевому ковру.

Две пули, выпущенные в левый открытый висок жены, завершают работу. Она уже никогда не проснется.

Он какое-то время стоит у кровати, наслаждаясь ни с чем не сравнимой трогательностью момента. Быть рядом с кем-то в момент смерти - значит проникнуть в одну из самых сокровеннейших тайн, которую когда-либо суждено познать человеку. Ведь обычно к смертному одру человека допускают только близких родственников и любимых друзей. Только они присутствуют при том, как умирающий испускает последнее дыхание. Вот почему киллеру удается подняться над серостью и убогостью своего существования только в момент совершения убийства. Ведь в этом случае он удостаивается чести постичь самую великую из всех существующих тайн - тайну смерти, которая важнее и значительнее тайны рождения. В эти бесценные незабываемые минуты, когда души его жертв покидают этот мир, он устанавливает с ними такие отношения, которые моментально перечеркивают его отчуждение и дают ему возможность почувствовать себя вовлеченным в общее дело, нужным, любимым.

И хотя он незнаком со своими жертвами, в данном случае он не знает даже их имен, сопереживание бывает таким мучительным, что он плачет. Сегодня ночью, однако, он полностью контролирует свои эмоции. Не желая так быстро разрывать установившуюся между ними связь, он нежно гладит левую щеку женщины, не запачканную кровью и все еще теплую. Обогнув кровать, он подходит к мертвому мужчине и потихоньку сжимает его плечо, как бы говоря: "Прощай, старина, прощай".

Ему интересно, кем они были и почему должны были умереть.

Прощайте!

Он спускается вниз, меряя шагами таинственный зеленый дом с зелеными тенями и сверкающими зелеными предметами. В коридоре он останавливается, отворачивает глушитель и прячет все в кобуру.

Он осторожно снимает очки. Без темных линз, он с некой таинственной планеты, где ненадолго сроднился с другими человеческими существами, попадает в наш мир, в котором старается быть своим, но так и остается одиноким чужаком.

Покидая дом, киллер не запирает, а просто закрывает за собой дверь. Он не стирает отпечатки своих пальцев с медных ручек. Его не беспокоят такие мелочи.

В галерее свистит холодный ветер.

Ветер гонит по дороге сухие шелестящие листья.

Деревья-стражи, похоже, заснули на своем посту. Киллер уверен, что никто не следит за ним из этих пустых черных окон домов, тянущихся вдоль улицы. Замолкло даже вопросительное уханье совы.

Все еще под впечатлением своих переживаний, он теперь уже не напевает свою мелодию.

Он едет в мотель, ощущая на себе всю тяжесть гнетущей его изоляции. Он чувствует себя изолированным от всех. Парией. Степным волком.

В своем номере он снимает с плеча кобуру и кладет ее на столик рядом с кроватью. Пистолет все еще лежит в кожаном кармане кобуры. Какое-то время он смотрит на оружие.

В ванной комнате он достает из несессера ножницы, садится на крышку унитаза и кропотливо уничтожает две фальшивые кредитные карточки, которыми он пользовался, находясь на задании. Утром он покинет Канзас-Сити, уже под другим именем, а по дороге в аэропорт на расстояние в несколько миль раскидает кусочки этих карточек.

Он возвращается к прикроватному столику.

Смотрит на пистолет.

Закончив работу, он должен был уничтожить оружие, разобрав его на множество мелких кусочков. Он также должен был разбросать эти кусочки на большое расстояние. Скажем, ствол бросить в водосток, половину рамы - в ручей, другую половину - еще куда-нибудь, пока от пистолета ничего не останется. Это была обычная процедура, поэтому он недоумевал, почему же он проигнорировал ее на этот раз.

Он чувствует за собой небольшой грешок за то, что отошел от обычной процедуры, но не думает выйти из мотеля для того, чтобы уничтожить оружие. Более того, кроме чувства вины, в нем зреют бунтарские настроения.

Он раздевается и ложится в постель. Выключает настольную лампу и лежит, рассматривая тени на потолке.

Спать ему не хочется. Его ум не знает покоя, а мысли перескакивают с одного предмета на другой с такой быстротой, что его гиперактивное ментальное состояние Моментально переходит в физическое волнение. Он начинает метаться, хвататься за простыни, поправлять одеяла, подушки.

А по шоссе без отдыха мчатся тяжелые рейсовые грузовики. Пение шин, ворчание моторов, шум брызг из-под колес сливаются в один монотонный звук, который обычно успокаивает. Он часто засыпал под эту музыку большой дороги.

Сегодня вечером, однако, с ним происходит что-то странное. По непонятным ему причинам этот знакомый звук напоминает не колыбельную, а песню сирен. И он ничего не может с этим поделать.

Он встает и подходит к окну, не включая свет. Перед ним открывается заросший склон холма с простирающимся над ним монолитом неба.

Он смотрит на транспорт, идущий на запад.

Обычно эта картина навевала на него грусть, но сейчас дорожная кантата манит его своими загадочными обещаниями. Он не понимает их, но чувствует, что ему придется подчиниться этому зову и пуститься в путь.

Киллер одевается и собирает вещи.

На улице пустынно. На стоянке безлюдно, только машины ждут утра в ожидании путешествий. В нише ближайшего автомата, где продают всякую мелочь, слышится звон монет, щелканье и треск сатуратора с газированной водой. Киллеру кажется, что он один во всей Вселенной.

Через несколько минут он уже мчится по Семидесятому шоссе в направлении Топики. Рядом, на сиденье, лежит пистолет, прикрытый полотенцем из мотеля.

Что-то зовет на запад от Канзас-Сити. Он не знает, что это, но чувствует, что его неумолимо притягивает запад, как магнит притягивает железо.

Как ни странно, но киллера это нисколько не беспокоит, и он подчиняется своему желанию. Ведь до сих пор он ездил повсюду, не ведая цели своей поездки, пока не достигал места своего назначения. Он убивал людей, не зная, зачем они должны умереть и кто заказал убийство. Так было сколько он себя помнил.

Он был уверен, однако, что от него не ждут такого скоропалительного отъезда из Канзас-Сити. Предполагалось, что он переночует в мотеле, а утром отправится... в Сиэтл.

В Сиэтле его, вероятно, ждут указания начальства, которое киллер не мог припомнить. Но он так и не узнает, что могло произойти с ним в Сиэтле, так как этот город вычеркнут из его маршрута.

Ему было интересно знать, когда его боссы, как бы их ни звали и что бы они из себя ни представляли, поймут, что он предал их. Когда они начнут искать его и как они его найдут, если он уже не действует по их программе?

В два часа ночи машин на трассе немного, в основном Это грузовой транспорт, и он обгоняет эти машины, вспоминая фильм о Дороти и ее собачке Тото. О том, как налетевший смерч подхватил их и они оказались в каком-то незнакомом месте.

Позади остался Канзас-Сити штата Миссури и Канзас-Сити штата Канзас. Вдруг киллер сознает, что шепчет:

- "Мне необходимо, мне необходимо".

На этот раз он чувствует, что откровение уже близко. И очень скоро он даст точное название своему желанию.

"Мне необходимо... быть... мне необходимо быть... мне необходимо быть..."

Когда он проехал предместья и темные прерии, он заволновался. Он находился на грани проникновения в тайну, которая перевернет его жизнь.

"Мне необходимо быть... быть... мне необходимо быть кем-то".

В ту же минуту до него доходит смысл произнесенных им слов. Произнося слова "быть кем-то", он имел в виду совсем не то, что мог подразумевать любой другой мужчина; он имел в виду не то, что ему необходимо стать знаменитым и богатым. Он просто хотел быть кем-нибудь. Кем-то, у кого есть настоящее имя. Просто Джо, как говорили в фильмах сороковых годов. Кем-то, кто более осязаем, чем призрак.

По мере продвижения вперед притяжение неизвестной путеводной звезды, влекущей его на запад, становится все сильнее. Он слегка наклоняется вперед, сгорбившись над рулем и пристально глядя в ночь.

За горизонтом, в городе, который он пока не видит, его ждет настоящая жизнь. Место, которое он сможет назвать своим домом. Семья. Друзья. Где можно не стыдиться своего прошлого. Где-то ведь должны быть его домашние тапочки. Жить, имея впереди цель. И будущее, в котором он будет принят, как свой. В котором он не будет парией.

Рассекая ночь, машина мчится на запад.

В половине первого ночи, отправляясь спать. Марти Стиллуотер остановился у детской комнаты, приоткрыл дверь и неслышно переступил порог. При свете настольной лампы в виде Микки Мауса он мог видеть, как мирно спят его дочери.

Он любил иногда наблюдать за их сном, просто для того, чтобы убедиться, что они настоящие. Он уже получил свою долю счастья, благополучия и любви. Даже больше того. Не потому ли теперь многие его молитвы не доходили до Бога? Не могла ли. теперь вмешаться судьба, чтобы восстановить баланс?

В древнегреческой мифологии Судьба была олицетворена тремя сестрами: Клото, которая пряла нить жизни. Лаке, которая измеряла длину этой нити, и Антропос, младшей, но самой могущественной, которая обрезала нить по своему усмотрению.

Марти иногда казалось, что так и нужно смотреть на вещи. Он мог представить себе лица этих женщин в белых одеждах явственнее, чем лица своих соседей в Мишн-Виэйо. У Клото доброе лицо с веселыми глазами, она похожа на актрису Анжелу Лансбери. Лаке так же мила, как Голди Хон, но с божественной аурой. Смешно, но он представлял их именно так. Антропос стерва, прекрасная, но холодная, со сжатыми губами и угольно-черными глазами.

Нужно было исхитриться и остаться на хорошем счету у первых двух сестер, не привлекая к себе внимания третьей.

Пять лет тому назад Антропос покинула свое небесное жилище и спустилась на землю. Под видом болезни крови она хотела получить свою часть нити жизни Шарлотты, но, к счастью, не смогла перерезать ее полностью. Эта богиня отзывалась еще на ряд имен помимо имени Антропос. На такие имена, как рак, кровоизлияние в мозг, тромбоз коронарных сосудов, пожар, землетрясение, яд, убийство и многие, многие другие. Не исключено, что она решила нанести им повторный визит под одним из своих псевдонимов, но на этот раз выбрала в качестве своей жертвы не Шарлотту, а Марти.

Зачастую такая буйная фантазия романиста была сущим проклятием.

Вдруг Марти вздрогнул, услышав какой-то щелкающий звук, доносящийся с половины Шарлотты. Звук был низкий и угрожающий, как предупреждение гремучей змеи. И тут до него дошло, кто это мог быть. Половину большой клетки хомяка занимал тренажер в виде колеса, и неугомонный грызун надумал на ночь глядя позаниматься спортом, с ожесточением вращая его.

- Пора спать, Уэйн, - тихо произнес Марти.

Он еще раз посмотрел на спящих девочек, потом вышел из комнаты и тихо закрыл за собой дверь.

Он приезжает в Топику в три часа утра.

Его всё еще тянет к западному горизонту, как какое-то мигрирующее существо, вынужденное с наступлением зимы улететь на юг, повинуясь неслышимому зову, спеша на невидимый сигнальный огонь, будто в его крови есть металл, притягиваемый неизвестным магнитом.

До сих пор он ехал по безлюдным местам. Теперь же, в городе, ему нужна другая машина.

Где-то живут люди, знающие его под именем Джон Ларрингтон, пользуясь которым, он арендовал "форд". Когда киллер не явится в Сиэтл, его странные, безликие и безымянные хозяева, без сомнения, начнут искать его. Он подозревает, что эти люди располагают значительными ресурсами и большими связями. Ему необходимо полностью порвать с прошлым и не дать им возможности выследить его.

Он оставляет свой "форд" в жилом районе, а сам проходит пешком три квартала, пробуя ручки дверей у стоящих на обочине автомобилей. Только половина машин закрыта. Он уже собирается завести машину без ключей, как вдруг в синей "хонде" за солнцезащитным козырьком находит ключи.

Перегрузив в "хонду" свои чемоданы и пистолет, киллер делает на ней широкие круги в поисках ночного супермаркета.

Он не держит в голове карты Топики, так как никто не знает, что он сюда заглянет. Он чувствует себя беспомощным, так как ему неизвестны названия улиц и площадей. Он не знает, куда ведет та или иная дорога.

Здесь он чувствует себя изгоем больше, чем где-либо.

Через пятнадцать минут он подъезжает к супермаркету. Войдя в него, опустошает почти все полки с сосисками "Слим Джимс", сырными крекерами, земляными орехами, маленькими жареными пирожками и другой снедью, которую удобно есть в дороге. Он на грани голодного обморока. Если учесть, что в пути быть еще не менее двух дней и все это время дорога будет идти вдоль побережья, ему необходимы большие запасы провианта. Киллеру не хочется тратить время в ресторанах, однако его ускоренный обмен веществ требует приема больших количеств пищи и чаще, чем это делают другие люди.

Добавив к уже набранным продуктам еще три упаковки пепси, по шесть бутылок в каждой, он идет на контроль. Единственный кассир замечает:

- У вас, должно быть, ночная пирушка или что-то в этом роде, не так ли?

- Да.

Заплатив по чеку, он сознает, что трехсот долларов, лежащих в его бумажнике (эту сумму наличными он всегда имеет при себе на задании), ему хватит ненадолго. С тремястами долларами он далеко не уедет. Пользоваться поддельными кредитными карточками (а их у него осталось еще две) он больше не может, кто-нибудь обязательно вычислит его по его покупкам. С сегодняшнего дня ему придется расплачиваться наличными.

Он относит три полные сумки с едой в машину и возвращается в супермаркет с пистолетом "Р7". Убивает выстрелом в голову служащего и опустошает кассу. Его улов, однако, небогат: всего пятьдесят долларов да еще то, что он заплатил за продукты. Сойдет. Это лучше, чем ничего.

На заправочной станции он заливает в бак "хонды" бензин и покупает карту Соединенных Штатов Америки.

Припарковав машину рядом с заправочной станцией, он с жадностью поглощает сосиски при свете желтых огней рекламы, затем переходит к пирожкам, начав одновременно изучать карту. Он и дальше может двигаться по Семидесятому шоссе либо ехать на юго-запад к Уичито, пока не доедет до Оклахома-Сити. Далее нужно будет свернуть и вновь ехать на запад по Сороковому шоссе.

Он не привык к тому, что у него есть выбор. Обычно он делал то, на что... запрограммирован. Теперь же, столкнувшись с альтернативой, ему нелегко принять решение. Он сидит в нерешительности, боясь, что так и не сможет сделать выбор.

Наконец он выходит из "хонды" в прохладную ночь, надеясь, что это поможет ему найти решение.

Ветер качает телефонные провода над головой. Этот звук, тихий и унылый, напоминает испуганный плач мертвых детей в иной, загробной жизни.

Он поворачивает на запад с такой уверенностью, с какой стрелка компаса ищет и находит север. Эта притягательная сила лежит на уровне подсознания, однако остальные связи менее сложны, они находятся на биологическом уровне, воздействуя на его кровь и мозг.

Он опять за рулем. Оставляет позади Канзас-Терн-пайк и едет по направлению к Уичито. Как и раньше, ему не хочется спать. При необходимости он может не спать две и даже три ночи подряд, и при этом не теряет ясности ума и сохраняет физическую форму. Но это только некоторые из его необыкновенных способностей.

Он так взбудоражен перспективой стать кем-то, что способен ехать без остановки до тех пор, пока не встретит свою судьбу.

Пейдж знала, что Марти ждет повторения приступа амнезии. Он боялся, что в этот раз он произойдет на людях. Она восхищалась его способностью сохранять спокойствие.

Он казался таким же беспечным и веселым, как девочки. Девочки очень любили воскресенье, считая его превосходным днем.

Утром Стиллуотеры поехали в гостиницу "Ритц-Карлтон" в Дана-Пойнте отпраздновать день Благодарения. Они приезжали сюда только в особых случаях.

Девочки, как всегда, пришли в восторг при виде роскошных садов, красивых гостиных и предупредительно-вежливого персонала в накрахмаленных сорочках. Они были в своих лучших платьях, с бантами в волосах и наслаждались, играя молодых леди. Это наслаждение можно было сравнить разве что с двумя набегами на буфет с десертом.

Днем, переодевшись, так как было де по сезону Тепло, они отправились в Ирвин-парк. Они гуляли по живописным уголкам парка, кормили уток в пруду и даже посетили небольшой зоопарк.

Шарлотте понравился зоопарк, потому что здесь животные, как и в ее домашнем зверинце, содержались в клетках, где они были в безопасности. Здесь не было экзотических образцов фауны - все звери были из данного региона. Но от избытка чувств Шарлотта расхваливала их, называя самыми интересными и милыми существами на свете.

Эмили вступила в состязание "кто кого переглядит" с волком. Большой, с янтарными глазами и блестящей серебристо-серой шерстью хищник встретил взгляд девочки и продолжал удерживать его, стоя за огороженной цепями оградой.

- Если кто отведет взгляд первым, - спокойно и рассудительно сообщила Эмили, - волк тут же его съест.

Это противостояние длилось так долго, что, несмотря на крепкую решетку, Пейдж начала беспокоиться. Первым сдался волк. Он опустил голову, понюхал землю, лениво зевнул, чтобы дать понять, что он не испугался, а просто это ему надоело, и пошел гулять по клетке.

- Я знала, что он ничего мне не сделает, ведь он даже трех маленьких поросят не смог поймать, а я ведь умнее поросят, не правда ли?

Она имела в виду мультфильм Уолта Диснея. Саму сказку про трех поросят она не читала.

Пейдж была настроена не давать ей читать версию этой сказки, написанной братьями Гримм, где речь идет о семи маленьких козлятах, а не трех поросятах. Волк проглотил шестерых козлят целиком. Их спасла в последнюю минуту их мать-коза, которая вспорола волку живот и вытащила их оттуда.

Уходя, Пейдж оглянулась и посмотрела на волка. Он внимательно смотрел вслед Эмили.

Воскресенье киллер провел полноценно, по полной программе.

На рассвете, у Уичито, он свернул с главной магистрали. В таком же, как в Топике, жилом районе, он меняет номерные знаки "хонды", чтобы затруднить поиски украденной им машины.

Чуть позже девяти часов утра он приезжает в Оклахома-Сити штата Оклахома, где заправляет бак машины бензином.

Через дорогу от бензозаправочной станции расположен торговый центр. В углу обширной по площади, но недействующей парковочной зоны сиротливо стоит бесхозный мусорный бак компании "Гудуилл индастриз", огромный, как садовый хозблок. Он ставит свои чемоданы вместе со всем их содержимым на дно бака, оставляя себе только пистолет.

Ночью, в пути, у него было много времени, чтобы обдумать свое странное существование. Он думал о вероятности существования где-то поблизости миниатюрного передатчика, с помощью которого боссы могут засечь его. Не исключено, что они ждали его измены и подготовились к ней.

Он знает, что передатчик средней мощности, работающий от маленькой батарейки, можно спрятать так, что его не заметишь. В стенку чемодана, например.

По небу плывут грязные серые облака. Он сворачивает на Сороковое шоссе и едет на запад. Через сорок минут начинается дождь цвета расплавленного серебра и - моментально смывает всю краску с обширных пустынных отрезков земли по обе стороны дороги. Мир окрашен двадцатью, сорока, ста оттенками серого цвета, и нет даже молнии, которая бы осветила эту беспросветную скучную и гнетущую картину.

Одноцветный пейзаж за окном не отвлекает, и он может и дальше предаваться мыслям о своих безымянных преследователях, которые, может быть, уже совсем близко. Интересно, не паранойя ли это - думать, что передатчик встроен в его одежду? Киллер раздумывает, не может ли он быть спрятанным в складках его брюк, в рубашке, свитере, нижнем белье или в носках. Но тогда он наверняка почувствовал бы его вес, либо просто заметил при визуальном осмотре. Остаются еще ботинки и кожаная куртка.

Он исключает пистолет: это могло бы вывести его из строя. Кроме того, раньше он обычно уничтожал выданное ему оружие сразу после убийства.

На полпути между Оклахома-Сити и Амарилло, к востоку от границы с Техасом, он съезжает с трассы и останавливается в зоне отдыха, где, кроме его "хонды", стоят еще десять легковых машин, два больших грузовика и два домика-прицепа. Все они пережидают ненастье.

Зону отдыха окружает роща вечнозеленых деревьев, которые, выглядят серыми, а не зелеными. Их пропитанные дождем серые ветви низко клонятся к земле; Большие набухшие сосновые шишки кажутся какими-то необычными.

Комнаты отдыха располагаются в блочном доме. Сквозь проливной холодный дождь киллер спешит в мужской туалет.

Он входит в одну из трех кабинок. Дождь громко стучит по металлической крыше. Влажный воздух тяжел от известковых испарений мокрого бетона. В туалет входит мужчина шестидесяти с небольшим лет. У него густые седые волосы, лицо в глубоких морщинах. Широкий, в форме луковицы нос испещрен капиллярами. Он проходит к третьему писсуару.

- Дождь, кажись, разошелся? - бросает незнакомец.

- Да, льет как из ведра, все крысы пойдут ко дну, - отвечает киллер, вспомнив услышанную в каком-то фильме фразу.

- Надеюсь, он скоро кончится.

Киллер отмечает, что старик примерно его роста и сложения. Застегивая ширинку на брюках, он спрашивает:

- Куда путь держите?

- Сейчас в Лас-Вегас, потом еще куда-нибудь и еще куда-нибудь. Так и живем на колесах. Мы с женой на пенсии, живем почти все время в автоприцепе. Мы всегда мечтали посмотреть страну, и теперь нам такая возможность представилась. Ни с чем не сравнимые впечатления, каждый день новые пейзажи, первозданная свобода.

- Да, здорово!

Моя руки над раковиной, киллер медлит, размышляя, не впихнуть ли ему сейчас этого косноязычного и без умолку тараторящего старого дурня в кабину и там пришить. Но на стоянке слишком много народа, кто-нибудь может неожиданно войти.

Натягивая брюки, незнакомец говорит:

- Френни... моя жена... с ней проблема... она терпеть не может путешествовать в дождь. Если дождь чуть сильнее моросящего, она просит отогнать машину на стоянку и переждать. - Он вздыхает: - Сегодня, похоже, мы далеко не уедем.

Киллер включает фен, чтобы обсушить руки.

- Ничего, Лас-Вегас никуда не убежит.

- И то верно. Казино там будут открыты даже в День Страшного Суда.

- Надеюсь, вы сорвете банк, - произносит киллер и выходит из туалета.

Мокрый и продрогший, он садится в "хонду", заводит мотор и включает отопление, однако с места не трогается.

На стоянке вдоль тротуара в специально отведенных местах стоят три автоприцепа.

Через минуту муж Френни выходит из туалета. Сквозь струящиеся на ветровом стекле капли дождя киллер наблюдает за седовласым мужчиной, бегущим к большому серебристо-голубому "Властелину дорог". Он входит в машину через дверцу водительской кабины. На дверце кабины нарисовано сердце с двумя именами посередине: Джек и Френни.

Удача отвернулась от Джека, пенсионера и обожателя Лас-Вегаса. Автоприцеп "Роуд-кинг" стоит всего в нескольких метрах от "хонды", и эта близость облегчает киллеру его задачу.

С неба на землю проливается настоящий океан воды. День безветрен, и вода льется нескончаемыми прямыми потоками, разбивающимися о похожие на зеркала лужи.

Легковые машины и грузовики периодически съезжают с дороги, паркуются на стоянке и через какое-то время уезжают, а между "хондой" и автоприцепом "Роуд-кинг" появляются новые машины.

Он терпеливо ждет. Выдержка - составная часть его обучения.

Мотор автоприцепа молчит. Сквозь занавешенные боковые окна струится теплый янтарный свет.

Он завидует их удобному дому на колесах. О таком уютном доме он может только мечтать. Он также завидует их долгой совместной жизни. Интересно, что значит иметь жену? И как себя чувствует мужчина в роли любимого мужа?

Проходит сорок минут. Дождь не прекращается, но машины покидают стоянку. Теперь "хонда" - единственная машина, припаркованная рядом с автоприцепом со стороны кабины водителя.

Киллер берет пистолет, выходит из машины, быстро направляется к автоприцепу, глядя на боковые стекла. Ведь Френни или Джек могут раздвинуть шторки и выглянуть в окно в самый неподходящий момент.

Он бросает взгляд на комнаты отдыха. Никого.

Прекрасно.

Хватает холодную хромированную ручку двери. Дверь не на замке. Взбирается по ступенькам наверх и смотрит, свободно ли место водителя.

Кухня расположена сразу же за открытой кабиной. Чуть поодаль размещается обеденный уголок, затем - гостиная. Френни и Джек обедают. Френни сидит спиной к киллеру.

Джек первым замечает его, хочет одновременно встать и выйти из-за узкого стола, а Френни оглядывается назад. В ее глазах больше любопытства, чем тревоги. Первые два выстрела ранят Джека в грудь и горло. Он оседает на стол. Забрызганная кровью Френни открывает рот, чтобы закричать, но третий выстрел буквально раскраивает ей череп.

Глушитель не сработал, и звук выстрела лишь чуточку тише обычного выстрела.

Киллер открывает дверцу кабины, выглядывает из окна на улицу, осматривает территорию зоны отдыха. Вокруг никого.

Взобравшись на место, где обычно сидят пассажиры, он оглядывает через лобовое стекло другую сторону. На стоянке всего четыре машины. Ближе других стоит грузовик. Водителя в кабине нет, он; должно быть, в туалете.

Вряд ли кто-нибудь слышал выстрелы. Шум дождя в этом смысле идеальное прикрытие.

Он делает оборот на вращающемся сиденье и проходит в салон автоприцепа. Остановившись рядом с убитыми супругами, он трогает рукой Джека... затем Френни, лежащую на столе в луже крови.

- Прощайте, - произносит он тихо, желая подольше продлить этот торжественный момент.

Здесь, на этом самом месте, им овладевает бешенное желание сменить одежду. Надеть что-нибудь из гардероба Джека. И вновь тронуться в путь.

Он убедил себя в. том, что передатчик встроен в резиновые каблуки его ботинок и что сигналы, передаваемые им, помогают опасным для него людям найти к нему дорогу.

За гостиной он находит ванную комнату, а в ней - платяной шкаф, битком набитый платьями Френни. В спальне, в шкафу чуть меньших размеров, он находит одежду Джека. Менее чем за три минуты он раздевается. донага, одевает новое нижнее белье, белые спортивные носки, джинсы, рубашку в красно-коричневую клетку, ношеные спортивные туфли на резиновой подошве и коричневую кожаную куртку вместо своей черной. Брюки приходятся ему впору, лишь немного широки в талии, но он утягивает их ремнем.

Туфли немного свободны, но тоже сойдут, а рубашка и куртка подходят как нельзя лучше.

Он относит свои ботинки на кухню. Для того чтобы удостовериться, что его опасения не напрасны, он вынимает из ящика зазубренный нож для резки хлеба, разрезает каблук одного ботинка на несколько тонких резиновых пластинок и обнаруживает в его пустом углублении множество проводков. Этот миниатюрный передатчик соединен, в свою очередь, с целой серией часовых батареек, занимающих весь каблук и уходящих вниз, в подошву.

Значит, он все же не параноик.

Они приближаются.

Оставив резиновые обрезки на кухонном столе, он лихорадочно обыскивает Джека и достает из егобумажника деньги. Шестьдесят два доллара. Ищет кошелек Френни и находит его в спальне. В нем сорок девять долларов.

Он выходит из вагончика. Небо, обложенное серо-черными грозовыми тучами, низко нависает над землей. Дождь, мощностью в одну мегатонну, дубасит землю. Кольца густого тумана обволакивают сосны и киллера, шлепающего по воде к своей "хонде". Вновь выехав на трассу, он включает на полную мощь отопление и гонит машину сквозь нескончаемую мглу. Вскоре он пересекает границу штата Техас. Местность полога и ровна, нет и намека на какие-нибудь холмы или возвышенности. Избавившись от последних воспоминаний о своей старой жизни, он чувствует себя свободным. Холодный дождь промочил его до нитки, и он не может сдержать дрожи. Но эта дрожь вызвана еще и волнением и ожиданием чего-то нового.

Его судьба ждет его где-то на западе.

Он вынимает из целлофана сосиски "Слим Джимс" и ест их. К вкусу подкопченого мяса добавлен еле уловимый привкус, напоминающий ему металлический привкус крови в том особняке, в Канзас-Сити. Там, где он оставил незнакомых ему супругов спать вечным сном в их огромной георгианской кровати.

Киллер гонит "хонду" по отшлифованной дождем трассе. Он готов уничтожить любого, кто посмеет остановить его.

Добравшись в сумерках до Амарилло, он обнаруживает, что бензин практически на исходе. Он останавливается только для того, чтобы заправить машину; принять душ и купить чего-нибудь съестного.

Оставив позади Амарилло, он устремляется в ночь. Он мчится на запад. Проезжает Уилдорадо. Впереди граница с Нью-Мексико. Внезапно его осеняет, что он пересекает бесплодные земли самого центра Старого Запада, где снято столько прекрасных фильмов. Джон Уэйн и Монтгомери Клифт в "Красной реке", сцены с Уолтером Бреннаном. "Рио-Браво", "Шейн" также снимались в Канзасе. Джек Паланс, убивающий Элина Купера. "Дилижанс", "Стрелок", "Настоящая выдержка", "Непрощенные", "Желтое небо" - великолепные фильмы. Не все они сняты в Техасе, но все - в духе Техаса, с Джоном Уэйном и Грегори Пеком, Джимми Стюартом и Клинтом Иствудом. Легенды, мифические места теперь стали реальными, вот они, по обе стороны шоссе, сокрытые дождем, туманом и темнотой. Он мог даже представить себе, что эти фильмы снимаются здесь, сейчас, в приграничных городках, которые он проезжает, что он Бутч Кессиди или еще какой-нибудь супермен начала века, убийца, но, по сути, неплохой парень, которого не понимает и не приемлет общество, вынужденный убивать из-за роковых обстоятельств, преследуемый полицейскими...

Воспоминания сцен из фильмов, увиденных им в кинотеатрах или во время поздних телевизионных показов (а это составляет основную толику его воспоминаний), охватывают его встревоженное сознание, успокаивая, и на какое-то время он настолько уходит в своя фантазии, что не обращает внимания на дорогу. Постепенно он осознает, что снизил скорость до сорока миль в час. Грузовики и легковые машины, проносясь мимо "хонды", обливали ее грязной водой из-под колес.

Подбадривая себя тем, что его загадочная судьба окажется такой же незаурядной, как судьба героев, которых играл Джон Уэйн, он нажимает на газ.

На переднем сиденье машины полный беспорядок: груды скомканных и грязных пустых и полупустых пакетов с едой, крошки. Все это каскадом спускается на пол, под щиток, заполняя все пространство внизу, под ногами.

Из этой кучи мусора он извлекает пакет с пирожками и запивает их теплой пепси-колой.

На Запад. Без промедления.

Там он приобретет имя. Там он наконец станет кем-то.

Воскресный вечер. Поужинав кукурузными хлопьями и посмотрев два фильма по видику, девочки отправились спать. Пейдж поцеловала их, пожелала им спокойной ночи и отошла к двери, откуда стала наблюдать, как Марти готовится к своему самому любимому занятию - чтению сказки.

Он продолжил чтение сказки в стихах о злом двойнике Санта-Клауса, и девочек моментально захватил ее сюжет.

В панике мчатся олени сквозь ночь

И убежать порываются прочь.

Сбросить они норовят седока,

Только задача у них нелегка:

Близнец Санта-Клауса, дети, не глуп-

Носит с собой он огромнейший кнут,

Нож и дубинку, гарпун и кастет,

Связку гранат, пулемет, пистолет,

Чтоб не тащить с собой лишнего груза -

Легкий, простой в обращении "Узи",

И, в довершение наших несчастий -

Черный, зловеще сверкающий бластер.

- Бластер? - спросила Шарлотта. - Выходит, он инопланетянин?

- Не будь такой глупой, - поучительно произнесла Эмили. - Ведь он же двойник Санта-Клауса, и если он инопланетянин, то, значит, и Санта-Клаус тоже инопланетянин. А это не так.

С чопорной снисходительностью взрослой, давно понявшей, что Санта-Клаус не всамделишный, Шарлотта сказала:

- Эм, тебе еще многому нужно поучиться. Пап, а что это ружье делает? Превращает людей в кашу?

- В камень, - ответила Эмили. Вытащив руку из-под одеяла, она показала отполированный до блеска камешек с нарисованными ею глазами. - Как раз это и случилось с Пиперсом.

Робко прижались друг к другу олени,

Слушают в страхе они и волненье

То, что им шепчет уродливый гном:

"Я попытаюсь пролезть в этот дом.

Если вы только решите удрать,

Ни вам, ни друзьям вашим несдобровать.

На полюсе есть у вас братья и сестры,

Я обязательно съезжу к ним в гости.

Там приготовлю себе я на льдине.

Много вкуснятины из оленины:

Суп из оленей, олений хот-дог,

Олений салат и олений пирог".

- Терпеть не могу этого парня, - патетически произнесла Шарлотта. Она натянула одеяло по самый нос, как прошлой ночью, но не потому, что была действительно напугана, а потому что просто хотела побаловаться.

- Этот парень родился таким плохим, - решила Эмили. - Не мог же он стать таким оттого, что его мама с папой относились к нему не так хорошо, как им следовало бы.

Пейдж восхищало умение Марти добиться полной заинтересованности и участия девочек.

Посоветуйся он с ней, прежде чем выносить свои стихи на суд девочек, она бы сказала ему, что стихи слишком заумны и мрачноваты для маленьких детей.

Интуиция психолога в данном случае вступала в противоречие с инстинктом рассказчика.

Санта не хочет лезть в дымоход -

Каждый дурак там нашел бы проход.

Он же привык поступать, как злодей,

Лучше он вышибет окна и дверь.

С крыши слезает он через двор

К черному ходу крадется, как вор.

Тащит с собою, мерзко смеясь,

То, что для спящих хозяев припас.

Вот он заходит... Что у нас тут? -

Дом, где Стиллуотеры мирно живут.

- Да ведь это же наш дом! - завизжала от восторга Шарлотта.

- Я так и знала! - сказала Эмили.

- Ты не могла знать, - возразила Шарлотта.

- Нет, я знала.

- Нет, не знала.

- Знала. Вот почему я сплю со своим Пиперсом, он сумеет защитить меня.,

Они настояли на том, чтобы отец прочел им всю сказку с самого начала. Желая угодить им, Марти подчинился. Пейдж растаяла в дверях, спустившись вниз, чтобы убрать со стола остатки ужина и прибраться на кухне.

День был удачным. Дети вели себя хорошо. У нее тоже все было в порядке. У Марти не повторился приступ, и это укрепило ее уверенность в том, что это был единичный случай. Правда, пугающий и необъяснимый, но не являющийся свидетельством какого-то тяжелого расстройства или болезни.

Только очень здоровый мужчина мог справиться с двумя столь энергичными созданиями, как их девочки. Развлекать и ублажать их целыми днями так, чтобы они не дали воли своим капризам. Что касается Пейдж, то она в роли второй половины Легендарного Воспитательного Механизма Стиллуотеров свои силы исчерпала.

Странно, но убрав со стола хлопья, она поймала себя на том, что проверяет, закрыты ли окна и двери.

Прошлой ночью Марти не смог объяснить свое обостренное чувство тревоги за их безопасность. Оно, несомненно, шло изнутри и не было вызвано какими-то внешними факторами.

Пейдж считала, что это просто психологическая замена. Он не хотел думать о том, что это может быть опухоль или инсульт. Не желая думать об этом, он перенес свое внимание на внешние факторы, стал искать врагов, против которых он мог бы предпринять конкретные действия.

С другой стороны, это могло быть инстинктивной реакцией на какую-то реально существующую угрозу, лежащую вне его восприятия и не поддающуюся восприятию его сознанием. Пейдж, увлекающаяся теориями Юнга, допускала существование таких понятий, как коллективное подсознание, согласованность и интуиция.

Стоя в гостиной и глядя через летний сад во мрак двора, она пытается разгадать, какую угрозу Марти почувствовал там, в этом внешнем мире, который с годами стал полон опасностей.

Он отвлекается от дороги только для того, чтобы бросить быстрый взгляд на странные очертания, которые неясно вырисовываются из темноты, и на дождь по обеим сторонам шоссе. Скала с обломанной вершиной стоит, как открывший свою огромную зубастую пасть бегемот, готовый проглотить оказавшихся рядом несчастных животных. По каменистой сухой земле разбросаны группы низкорослых чахлых деревьев, пытающихся выжить в условиях, где осадки выпадают редко, а ливневые дожди большая редкость; они стоят, ощетинившись искривленными ветвями, похожие на зазубренные роговые конечности насекомых.

В машине есть радио, но киллер его не включает. Он не хочет, чтобы что-нибудь отвлекало его от той мистической силы, которая толкает его на запад и с которой он жаждет пообщаться. Это магическое притяжение растет по мере продвижения вперед, миля за милей. Это единственное, о чем он сейчас думает. Он уже не может повернуть вспять. Скорее земля начнет вращаться в другую сторону и солнце будет всходить на западе.

Дождь остается позади. Рваные облака уступают место чистому ночному небу, на котором можно сосчитать все звезды. За горизонтом в дымке видны блестящие вершины и хребты гор. Они находятся так далеко, что кажется, будто это край света. Они как игрушечные алебастровые валы вокруг сказочного королевства. Как стены Шангри-Ла, райского уголка, где до сих пор мерцает свет старой луны.

Он едет по необозримым просторам Юго-Запада, проезжает города Тукумкери, Монтойя, Куэрво, все в ожерельях огней, пересекает мост через реку Пекос.

Между Амарилло и Альбукерке он останавливается на бензозаправочной станции. В комнате отдыха пахнет инсектицидным средством, а в углу валяются два дохлых таракана. Его отражение в грязном зеркале при тусклом желтом свете хотя и узнаваемо, но отличается от прежнего. Его голубые глаза кажутся темнее, а взгляд - пристальнее.

Выражение лица, обычно открытое и дружелюбное, сделалось застывшим.

- Я собираюсь стать кем-то, - произносит он, глядя в зеркало, и мужчина в зеркале произносит те же слова в унисон с ним.

В воскресенье в половине двенадцатого ночи он приезжает в Альбукерке. Он заправляет машину и заказывает два чизбургера. Затем едет дальше. До Флаг-стаффа штата Аризона триста двадцать пять миль. Он ест сэндвичи из белого бумажного пакета. Туда же стекает жир, горчица, падают кусочки лука.

Вот уже вторую ночь он не спит и не хочет спать. Он обладает неистощимой выносливостью. Бывали случаи, когда он не отдыхал в течение семидесяти двух часов и при этом сохранял свежую голову.

Из фильмов, которые он смотрел ночами, в одиночестве, в незнакомых городах, он знает, что сон - это единственный непобедимый враг солдат, пытающихся выиграть жестокую битву, полисменов на службе. Тех, кто храбро стоит на страже и караулит вампиров, пока заря не приносит спасения.

Его способность отдыхать только по своему желанию так необычна, что он не хочет об этом думать. Он чувствует, что есть вещи, касающиеся его самого, которые ему лучше не знать. И это как раз такой случай.

Еще один урок, который он извлек из фильмов, это то, что у каждого мужчины есть свои секреты. Даже такие, в которых он не признается самому себе. И у него они есть, и это его радует, так как это делает его похожим на других. А это как раз то, чего он страстно желает. Быть похожим на людей.

Марти видит сон, в котором он стоит на холодном, продуваемом ветрами месте, охваченный ужасом. Он сознает, что стоит на абсолютно непримечательном равнинном плато, похожем на обширные долины в Мойавской пустыне, раскинувшиеся по пути в Лас-Вегас, но пейзаж вокруг вне поля его зрения, так как вокруг очень темно. Марти знает, что в этом мраке на него надвигается что-то невероятно странное и враждебное, огромное и беспокойное. Но абсолютно молчаливое. Он нутром чувствует, что оно приближается, но понятия не имеет откуда оно движется. Слева, справа, спереди, сзади, снизу или сверху? Марти не знает. Он чувствует его, этот предмет. Он таких колоссальных размеров и такой тяжелый, что по мере его приближения воздух сжимается и тяжелеет. Его движение все ускоряется, а спрятаться от него некуда. Вдруг он слышит голос Эмили, умоляющий о помощи, зовущий папу. Затем голос Шарлотты. До он не может сосредоточиться на них. Он бросается сначала в одну сторону, потом - в другую, но их безумные крики всюду преследуют его. Неизвестный предмет приближается все быстрее и быстрее, вот он, уже совсем близко. Девочки напуганы. Они плачут. Пейдж зовет его таким страшным голосом, что Марти начинает плакать от бессилия помочь им. И вот, о Боже, он уже над ним, этот предмет, неумолимый, как падающая луна, как столкновение планет.

Неизмеримая масса, первозданная сила, сотворившая мир, она так же разрушительна, как та сила, что когда-нибудь разрушит его. А Эмили и Шарлотта все кричат и кричат...

Понедельник. Пять часов утра. Круговерть снежинок и ледяной утренний воздух, пробирающий до костей. Коричневая кожаная куртка, взятая у убитого им в вагончике мужчины менее шестнадцати часов тому назад в Оклахоме, не греет. Заправляя "хонду" у бензоколонки самообслуживания, киллер дрожит от холода.

Выехав из Флагстаффа, он опять на Сороковом шоссе, по направлению в Барстоу, что в трехстах пятидесяти милях отсюда.

Потребность двигаться на запад так же сильна, как и раньше. Он бессилен перед ее железными тисками, как астероид, притянутый гравитацией огромной планеты и неумолимо стремящийся, навстречу катастрофе.

Марти Стиллуотер просыпается в холодном поту и садится на постели; Он охвачен ужасом и чувством непонятно откуда исходящей угрозы. Его пробуждение было таким шумным, что он уверен, что разбудил Пейдж, но ошибся: не потревоженная, она продолжает спать.

Постепенно сердце перестает колотиться так бешено. В комнате гораздо светлее, чем на равнине в его страшном сне: на световом табло часов мерцают зеленые цифры, горит предохранительная лампа телевизора, из окон струится свет.

Но он не может снова лечь. Ночной кошмар все еще не дает ему покоя, и сон как рукой сняло.

Он вылез из-под одеяла и босиком подошел к ближайшему окну. Он внимательно рассматривает небо над крышами домов, стоящих на противоположной стороне улицы, как будто что-то на этом темном своде принесет ему успокоение.

Скорее наоборот. Когда на востоке забрезжил рассвет и темное небо стало серо-голубым, его охватило знакомое чувство необъяснимого страха, впервые охватившее его в кабинете в субботу днем. С наступлением рассвета его. начала колотить дрожь. Он попытался унять ее, но напрасно. Дрожь становилась сильнее. Он страшился не дневного света, а того, что принесет ему этот день. Наступающий день таил для него непонятную, не имеющую названия угрозу. Он чувствовал, как она приближается к нему, ищет его. Это было безумством, черт побери, и тем не менее дрожь становилась такой сильной, что он вынужден был облокотиться о подоконник, чтобы унять ее.

- Что со мной? - в тревоге шепчет он. - Что случилось, что происходит?

Стрелка спидометра колеблется между - цифрами девяносто и сто. Руль вибрирует под его ладонями, пока им не становится больно. "Хонду" трясет. Она грохочет и дребезжит.

Мотор, сопротивляясь такой скорости, издает тонкий пронзительный звук.

В твердыне и бесплодии Мойавской пустыни есть что-то величественное: рыже-красные, слоновой кости, желто-зеленые тона, пурпур обезвоженных жил, белый песок, щербатые скалы, похожие на хребты рептилий, кое-где покрытые высохшими мескитовыми деревьями.

Мысли киллера постоянно возвращаются к старым фильмам о поселенцах, держащих путь на запад. Впервые он задумывается над тем, сколько мужества требовалось этим людям, двигающимся в столь шатких экипажах и целиком зависящим от жизненных сил и выносливости ломовых лошадей.

Кино. Калифорния. Он в Калифорнии, на родине кино.

Вперед, вперед, вперед.

Время от времени он непроизвольно издает какой-то жалобный звук. Этот звук похож на звук, издаваемый умирающим от жажды животным перед артезианской скважиной. Киллер изо всех сил тянется к воде, обещающей спасение, но боится, что это мираж и она исчезнет, прежде чем он сможет утолить мучающую его жажду.

Пейдж и Шарлотта уже в гараже. Садясь в машину, они зовут Эмили:

- Эмили, поторопись!

Поднявшись из-за стола, за которым она завтракала, Эмили уже направляется к двери кухни, ведущей в гараж, как ее ловит за плечо Марти, поворачивает лицом к себе и говорит:

- Подожди, подожди, подожди.

- О, я забыла, - произносит она и подставляет щеку для поцелуя.

- Это не самое важное, - говорит он.

- А что же тогда?

- Вот что. - Он опускается на одно колено, чтобы быть вровень с ней, и бумажной салфеткой вытирает с ее губ следы молока в виде усов.

- Тьфу, дрянь, - говорит она.

- Было очень мило.

- Это больше подходит Шарлотте.

- Почему? - удивился Марти.

- Потому что она грязнуля.

- Не будь такой злюкой.

- Она об этом знает, папа.

- Все равно.

Пейдж снова зовет ее из гаража.

Эмили целует его, а он говорит:

- Не доставляй хлопот учительнице.

- Она доставляет мне не меньше хлопот, - отвечает Эмили.

В порыве нежности он прижимает ее к себе, крепко обнимает и не хочет отпускать. От нее исходит благоухающий аромат мыла "Айвори" и детского шампуня, вкусно пахнет молоком и овсяными хлопьями. Он никогда не нюхал ничего слаще и лучше этого. Она была такой тоненькой и хрупкой, что он отчетливо слышал, как в грудной клетке бьется ее маленькое сердечко. Его не оставляло ощущение того, что произойдет что-то ужасное, и он никогда не увидит ее, если она сейчас уйдет.

Но он вынужден ее отпустить. Либо он должен объяснить свое нежелание отпускать ее. Но он не может этого сделать.

"Милая, понимаешь, дело в том, что у папы что-то с головой, и я не могу избавиться от мысли, что потеряю тебя, Шарлотту и маму. Но я знаю, что этого не случится, потому что вся проблема в моей голове, наверное, - у меня большая опухоль или что-то вроде "этого. Ты можешь написать слово "опухоль"? Ты знаешь, что это такое? Я собираюсь лечь в больницу и удалить ее. Удалить эту отвратительную старую опухоль, и тогда я больше не буду бояться без причины..."

Но он не осмелился сказать ей это. Этим бы он только напугал ее.

Он поцеловал Эмили в мягкую теплую щеку и отпустил.

У двери, ведущей в гараж, она остановилась и посмотрела на него.

- Ты сегодня будешь читать?

- Конечно.

- Салат из оленины...

- ...суп из оленины... - поправил он.

- ...всякая вкуснятина...

- ...ерундятина, - закончил Марти.

- Знаешь что, папа?

- Что?

- Ты та-а-а-кой глупый.

Хихикая, Эмили прошла в гараж. Дверь скрипнула, и Марти показалось, что с этим звуком от него уходит жизнь.

Он посмотрел на дверь, изо всех сил стараясь не броситься вслед за Эмили и криком заставить их вернуться в дом.

Он услышал, как поднимается дверь гаража.

Пейдж включает двигатель. Он пыхтит, замолкает, потом снова заводится. Машина делает задний ход и выезжает из гаража.

Марти поспешил выйти из кухни. Он торопится в гостиную. Подходит к окну, откуда хорошо видна дорога. Ставни открыты, поэтому он стоит чуть поодаль, в нескольких шагах от окна.

Белый БМВ выехал на дорогу.

Чтобы подольше видеть машину, удаляющуюся по улице, Марти подошел к окну так близко, что прикоснулся лбом к прохладному стеклу. Он пытался оставить свою семью в поле зрения как можно дольше, будто таким образом он сможет застраховать их от всего, даже от падения самолетов и ядерных взрывов. Только бы не выпустить их из вида.

Сквозь внезапно нахлынувшие горячие слезы, которые ему с трудом удалось сдержать, Марти бросил последний взгляд на БМВ.

Обеспокоенный такой реакцией на отъезд семьи, он отошел от окна и в ярости спросил себя: "Что это, черт возьми, со мной?"

В конце концов, девочки просто поехали в школу, а Пейдж - в свой офис. Так было почти каждый день. Это была обычная рутина, которая никогда до сих пор не была опасна. По логике, у него не было причины думать, что сегодня или еще когда-либо их может поджидать опасность.

Он посмотрел на часы. Семь часов сорок восемь минут.

Его встреча с доктором Гутриджем состоится только через пять часов. Это кажется ему вечностью. Все может произойти за эти пять часов.

Ладлоу. Даггетт.

Вперед, вперед, вперед.

Девять часов четыре минуты местного времени.

Барстоу. Неприметный городок в пустыне. Много лет тому назад здесь останавливались дилижансы. Железнодорожные тупики. Высохшие реки. Потрескавшаяся штукатурка. Обсыпавшаяся краска. Линялая зелень деревьев и толстый слой пыли на листьях. Мотели, рестораны фаст-фуд, опять мотели.

Заправочная станция. Бензин. Мужской туалет. Плитки шоколада. Две банки холодной колы.

Диспетчер слишком любезен. Слишком разговорчив. Не спешит отсчитать сдачу. Маленькие поросячьи глаза. Толстые щеки. Он ненавидит его. Заткнись, заткнись, заткнись.

Убить бы его. Снести бы ему башку. Было бы хорошо. Но не стоит рисковать. Кругом слишком много народа.

Опять в дороге; Вновь на запад. Восемьдесят миль в час. Шоколад и кока-кола. Пустынные равнины. Горы песка, сланец. Вулканическая порода. Многорукие деревья Джошуа стоят на страже.

Как пилигрим спешит к святым местам, лемминг - к морю, комета - к своей извечной траектории, так он - стремится на запад, пытаясь опередить ищущее океан солнце.

У Марти пять пистолетов. Он не был ни охотником, ни коллекционером. Он не стрелял ни по тарелкам, ни по мишени ради своего удовольствия. Не в пример некоторым, он вооружился не из страха или боязни какого-либо социального катаклизма, хотя иногда он повсюду замечал его признаки. Он даже не мог сказать, что любит оружие, но он признавал его необходимость в этом тревожном мире.

Он покупал оружие для исследовательских целей. Как автор детективных романов, пишущий о полицейских и убийцах, он веровал в то, что должен знать, о чем пишет. И так как оружие не было его хобби, и время на исследовательские цели тоже было ограничено, небольшие погрешности были иногда неизбежны, но ему было комфортнее писать об оружии, из которого он стрелял.

На столике рядом со своей кроватью он держал незаряженный револьвер и коробку с патронами. "Корт" тридцать восьмого калибра был револьвером ручной работы высочайшего качества, произведенным в Германии. Он научился пользоваться им, когда писал свой роман "Сумерки", и оставил для защиты дома.

Несколько раз они с Пейдж возили девочек на закрытое стрельбище понаблюдать за стрельбой по мишеням, исподволь прививая им глубокое уважение к револьверу. Когда Шарлотта и Эмили вырастут, он научит их пользоваться оружием, правда не таким мощным, как "корт". Несчастные случаи, связанные с использованием огнестрельного оружия, происходят, по сути дела, из-за неумения им пользоваться. В Швейцарии, например, где каждый мужчина обязан иметь оружие для защиты страны в случае грозящей ей опасности, инструктаж проводится повсеместно, и поэтому несчастные случаи там крайне редки.

Он вытащил револьвер из ящика прикроватной тумбы, зарядил его и отнес в гараж, где положил, на всякий случай, в перчаточное отделение своей второй машины, зеленого "форда-тауруса". В углу гаража стоял металлический ящик, в котором в специальных футлярах лежали винтовка "моссберг", дробовик "кольт М16" и два пистолета - "беретта" девяносто второй модели и "смит-уэссон 5904". Там же лежали коробки с патронами всех нужных калибров. Он распаковал все оружие, которое было предварительно вычищено и смазано, и зарядил его.

"Беретту" он отнес на кухню и положил в верхний ящик кухонного стола рядом с плитой. Девочки не должны успеть наткнуться на него, прежде чем он созовет семейную конференцию для того, чтобы объяснить причину принятых им чрезвычайных мер предосторожности. Если он сумеет объяснить.

Дробовик Марти положил на верхнюю полку стенного шкафа в прихожей, "смит-уэссон" - в ящик письменного стола в своем кабинете, а "моссберг" - под кровать в своей спальне. Его не покидало чувство тревоги за свое душевное состояние: ведь не исключено, что он вооружался против несуществующей угрозы.

Учитывая его семиминутную отключку в субботу, эта его возня с оружием была смешным и ненужным делом.

У него нет доказательств надвигающейся опасности. Он действовал чисто интуитивно, как солдатик-муравей бездумно строит свои укрепления. С ним никогда раньше этого не случалось. Он по своей природе был мыслителем, теоретиком, но никак не практиком, не человеком действия. Но сейчас его захлестнул поток инстинктивного ответного действия.

Когда он прятал ружье под кровать, другое событие отвлекло его мысли о душевном здоровье. К нему вернулась гнетущая атмосфера кошмарного сна, чувство надвигающегося на него с огромной скоростью чего-то тяжелого. Воздух давил на него своей тяжестью. Было почти так же жутко, как в ночном кошмарном сне. И становилось еще хуже.

"Господи, помоги мне", думал он. И не был уверен, от чего он просит защиты: от некоего неизвестного врага или от темных импульсов, таящихся в нем самом.

"Мне необходимо..."

Пыльная круговерть в пустыне. Он мчится по шоссе быстрее других. Мимо легковых машин и грузовиков. Пейзаж в дымке. Разбросанные то тут, то там города.

Быстрее. Быстрее. Будто его засасывает в черную дыру.

Мимо Викторвилля.

Мимо Яблочной долины.

Через Кайонский перевал на высоте четырех тысяч двухсот футов над уровнем моря.

Потом он спускается. Мимо Сан-Бернардино.

Риверсайд. Карона.

Через горы Санта-Ана.

Южнее. Магистраль Коста-Меса.

Город Орандж. Мастин. Лабиринты предместий Южной Калифорнии.

Невероятной силы магнетизм все гонит и гонит его на запад.

Это даже больше, чем магнетизм. Это гравитация. Притяжение. Вниз, в водоворот черной дыры.

Поворот на магистраль Санта-Ана.

Сухость во рту. Горький металлический привкус. Бешено колотится сердце и пульсирует кровь в висках.

"Мне необходимо быть кем-то".

Скорее.

Позади Ирвин, Лагуна-Хиллз, Эль-Торо.

В самое сердце тайны.

"...необходимо... необходимо... необходимо... необходимо... необходимо...".Мишн-Виэйо. Вот оно. Здесь.

Он съезжает с магистрали.

Ищет магнит. Загадочную притягательную силу.

Весь этот путь из Канзас-Сити он проделывает в поисках неизвестного. С целью узнать свое непостижимое, удивительное будущее. Дом. Признание. Смысл жизни.

Здесь поворот налево, еще два квартала, поворот направо. Незнакомые улицы. Однако для того, чтобы сориентироваться, ему достаточно лишь отдаться силе, которая движет и управляет им.

Дома в средиземноморском стиле. Аккуратно подстриженные лужайки. Тени от пальм на бледно-желтой штукатурке стен. Здесь. Вот тот дом. В глубине.

На обочину. Остановка.

Дом как дом. Как все остальные. Но кто внутри? Здесь что-то такое, что он впервые почувствовал в далеком теперь Канзасе. То, что притягивает его. Нечто.

- Приманка.

Внутри, в доме. Ждет его.

Из его груди вырывается победный клич. Только звук. Без слов. Чувство облегчения. Не нужно больше искать судьбу. И хотя он пока не знает, какая она, он уверен, что нашел ее. Киллер расслабляется, потные руки соскальзывают с руля. Он доволен, что долгому путешествию пришел конец.

Он, обуреваемый любопытством, взволнован сильнее обычного. Но стальная хватка принуждения ослаблена, и он не торопится. Биение сердца становится нормальным. Прекращается звон в ушах, дыхание становится глубоким и ровным. За рекордно короткий отрезок времени он становится, во всяком случае внешне, таким же спокойным и собранным, как в особняке в Канзас-Сити, где он благоговейно и с радостью наблюдал за милыми подробностями смерти мужчины и женщины в их огромной георгианской кровати.

Марти снял скрючка на кухне ключи от "тауруса", вошел в гараж, закрыл на ключ дверь от дома и нажал на кнопку, приводящую в действие механизм поднятия гаражной двери. К этому времени преследующее его чувство опасности стало таким невыносимо мучительным, что он был на грани истерики. Находясь в плену терзающей его паранойи, он был убежден, что за ним охотится какое-то сверхъестественное существо, враг, использующий не пять обычных чувств, а что-то необычное, не данное человеку. Бредовая идея, конечно же, сошла прямо со страниц "Нэшнл энквайарер". Бредовая, но не оставляющая его в покое, так как он на самом деле ощущал присутствие... гнетущее, затаенное, не обнаруживающее себя чье-то присутствие. Кто-то наблюдает за ним, давит на него, исследует и прощупывает его. Марти чувствует себя так, будто в его череп под огромным давлением вводят густую вязкую жидкость, сжимая мозг, лишая его сознания. Все это сопровождается вполне ощутимым физическим эффектом: он как водолаз, отягощенный огромным весом воды. Ломит суставы, болят мускулы, легкие не хотят расширяться, "противятся вдыханию новой порции воздуха. Он становится очень чувствительным к звукам и запахам, и это обезоруживает его: грохот поднимающейся двери гаража невыносимо действует на ушные перепонки; лучи солнца, проникающие в гараж, слепят глаза; затхлый и едкий запах, едва уловимый раньше, теперь ударял в нос с такой силой, что его тошнило.

Через минуту все это прекратилось, и он полностью пришел в себя. Внутричерепное давление упало так же внезапно, как и поднялось. Прошла боль в суставах и мускулах. Солнце больше не слепит глаза. Как будто его внезапно вырвали из кошмара, в котором он был действующим лицом.

Марти облокотился на свой "таурус". Ему трудно было поверить в то, что худшее уже позади, и он напряженно ждал удара новой необъяснимой волны параноидального ужаса.

Он выглянул на улицу, которая показалась ему одновременно знакомой и чужой, ожидая появления какого-то чудовищного фантома откуда-то снизу, из-под земли, либо спустившегося сверху, с пронизанного солнцем воздуха. Создания с нечеловеческим обликом, безжалостного и жестокого. Невидимого призрака из его ночных кошмаров, обретшего теперь плоть и кровь.

Самообладание так и не возвращалось к нему, он продолжал дрожать, но понемногу возвращалась способность оценивать ситуацию, и он стал думать, сможет ли вести машину. А что, если подобный приступ повторится, когда он будет сидеть за рулем? Он наверняка не остановится на светофоре, проигнорирует идущий навстречу транспорт...

Ему больше чем когда-нибудь необходимо было видеть доктора Гутриджа.

Он подумал, не вернуться ли ему в дом и те вызвать ли такси. Но вспомнив, что он не в Нью-Йорк-Сити, где на улицах полным-полно такси. В Южной Калифорнии слова "служба такси" были не больше, чем метафора. Если ему и удастся его поймать, то он вряд ли подъедет к офису доктора Гутриджа в назначенное время.

Он сел в машину и завел мотор. Осторожно дал задний ход и выехал на улицу, держась за руль так крепко, как будто он дряхлый старик, заботящийся о хрупкости своих костей и сознающий всю недолговечность своего существования.

По пути в Ирвин к доктору Марти Стиллуотер думает о Пейдж, Шарлотте и Эмили. Его слабая плоть предала его, и теперь он может быть лишен счастья увидеть своих девочек взрослыми, счастья стареть рядом со своей женой. Он верил в загробную жизнь, где он когда-нибудь соединится с теми, кого любит. Но жизнь была такой желанной, что даже обещания блаженства в загробной жизни не компенсируют нескольких лет жизни здесь, по эту сторону мироздания.

Киллер наблюдает за тем, как машина Марти выезжает из гаража.

По мере того как "форд" медленно удаляется, он понимает, что магнит, притянувший его из Канзаса, находится в этой машине. Быть может, это мужчина, сидящий за рулем. А может, это вовсе не человек, а какой-нибудь талисман, спрятанный в машине, какой-нибудь магический предмет, не поддающийся его пониманию, с которым его по непонятным еще причинам связала судьбу.

Киллер уже собирается завести "хонду" и ехать вслед за "фордом", но потом решает, что незнакомец рано или поздно вернется, и остается.

Он надевает на плечо кобуру, кладет в нее пистолет и влезает в кожаную куртку.

Из отделения для перчаток он достает закрытую на молнию кожаную сумку с набором инструмента взломщика. В него входят семь отверток, отмычка и маленький аэрозольный баллончик с графитным смазочным веществом.

Он выходит из машины и уверенно направляется к дому.

Рядом с домом, на дороге, стоит белый почтовый ящик, на котором по трафарету нанесено одно-единственное слово - Стиллуотер. Эти десять черных букв, кажется, обладают символической силой. Стиллуотер. Тихая вода. Тишина. Спокойствие. Мир. Он нашел тихую воду. Он побывал в таких переделках, жизнь не раз ломала его, но теперь наконец он обрел место, где может отдохнуть, где его душа найдет умиротворение.

Он открывает задвижку стальной двери забора, проходит по дорожке в глубь двора. Слева от него стоит гараж, справа - живая изгородь из вьюнков с человеческий рост.

Небольшой задний дворик утопает в зелени. Буйно цветет фикус, пышно разросся вьюнок, продолжая изгородь и ограждая киллера от любопытных взглядов соседей.

Крыша патио состоит из деревянных балок, густо переплетенных стелющейся колючей бугенвиллей. Гроздья кроваво-красных цветов усеивают крышу летнего сада даже в этот последний день ноября.

Из летнего сада в дом ведут две двери: дверь кухни и раздвижная стеклянная дверь. Обе двери закрыты.

Раздвижная дверь, за которой его взору предстает безлюдная гостиная с удобной мебелью и большим телевизором, укреплена изнутри еще и деревянным шестом. Если даже удастся открыть замок, то ему все равно придется разбить стекло, войти внутрь комнаты и убрать шест.

Он громко стучится в кухонную дверь, хотя в соседнее с дверью окно видно, что никого на кухне нет. Не дождавшись ответа, он вновь стучится. И опять тот же результат.

Он достает баллончик с графитом из своего набора инструмента. Опустившись на колени перед дверью, прыскает в замок смазочное вещество, чтобы удалить из него частички грязи и пыли.

Затем отмычкой открывает дверь.

Он ждет, что включится сигнализация, но сирены нет. Беглый осмотр не обнаруживает никаких устройств, относящихся к сигнализации. Значит ее нет.

Он кладет инструмент на место, застегивает на молнию кожаную сумку, переступает порог и тихо закрывает за собой дверь.

Какое-то время он стоит на прохладной кухне, вбирая в себя потоки приятного воздуха. Этот дом явно приветствует его. Здесь начинается его будущее, которое будет несравнимо ярче его запутанного и омраченного амнезией прошлого.

Киллер выходит из кухни и идет осматривать другие помещения, не доставая из кобуры пистолет. Он уверен, что дом пуст, чувствует, что опасность ему не грозит и перед ним открыты большие возможности.

- Мне необходимо кем-то быть, - сообщает он дому, как будто тот живое существо, наделенное способностью осуществлять чьи-то желания.

Первый этаж не представляет для него никакого интереса. Обычные комнаты, обставленные удобной, но неброской мебелью.

Наверху киллер только ненадолго останавливается у каждой комнаты, просто чтобы составить мнение о планировке второго этажа. Потом он осматривает все поподробнее. Входит в спальню взрослых, в ванную комнату, туалет. Далее следует спальня для гостей, детская комната, еще одна ванная комната.

Последняя спальня в конце коридора приспособлена под кабинет. Внутри стоит письменный стол, компьютер. Обстановка больше уютная, чем деловая. Под закрытыми ставнями окнами стоит большая софа, на письменном столе - настольная лампа с абажуром из цветного стекла.

Одна из стен сплошь увешана картинами. Они висят в два ряда, почти соприкасаясь рамками. Очевидно, что картины написаны не одним художником. Однако их объединяет одна общая тема. Тема темноты и насилия, переданная с неподражаемым искусством: переплетенные тени, глаза, широко раскрытые от ужаса, гадательная доска с испачканной кровью подставкой, чернильно-черные силуэты пальм на фоне зловещего заката, лицо, обезображенное кривым зеркалом в комнате смеха, блестящие стальные лезвия острых ножей и ножниц, захудалая улочка с прячущимися за кремово-желтые тени уличных фонарей темными грозными фигурами, голые деревья с высохшими черными ветвями, ворон с горящими глазами, взгромоздившийся на череп, пистолеты, револьверы, ружья, ледоруб, большой нож мясника, топор, забрызганный чем-то непонятным, молоток, лежащий на шелковом дамском халате и кружевной простыне...

Ему нравится такое искусство.

Оно импонирует ему.

Это та жизнь, которую он знает.

Отойдя от стены с картинами, он включает настольную лампу и с восхищением любуется многоцветной красотой ее абажура.

Наклоняясь над письменным столом, он видит на полированном стекле два овала своих глаз. Они блестят от отраженной в них многоцветной мозаики лампы и кажутся не глазами, а светящимися сенсорами робота, или если и глазами, то больными воспаленными глазами какого-то существа без души. Он быстро отводит их в сторону, не желая больше копаться в себе. Такой самоанализ обычно заканчивается пугающими мыслями и невыносимо мучительными выводами.

- Мне необходимо быть кем-то, - нервно произносит он.

Его взгляд падает на фотографию в серебряной рамке, стоящую на столе. На ней женщина с двумя маленькими девочками. Милое улыбающееся трио.

Он берет фотографию в руки и внимательно изучает ее. Проводит пальцем по лицу женщины, отчаянно желая прикоснуться к ней живой. Почувствовать ее теплую мягкую кожу. Палец двигается по стеклу, останавливаясь сначала на белокурой девчушке, затем на темноволосой фее.

Через одну-две минуты он отходит от письменного стола, но фотографию берет с собой. Ему так нравятся эти три лица на портрете, что он испытывает необходимость смотреть на них, когда ему этого захочется.

Когда он начинает изучать заглавия на корешках стоящих на полках книг, к нему приходит понимание, хотя и не окончательное, что привело его сюда, в солнечную Калифорнию.

Детективные романы, на полках написаны одним автором, Мартином Стиллуотером. Эту фамилию он уже видел на почтовом ящике.

Он откладывает в сторону фотографию в серебряной рамке, берет с полок несколько книг и с удивлением обнаруживает сходство некоторых иллюстраций на обложках с картинами, висящими на стене, так заворожившими его. Одно и то же заглавие встречается на разных языках: французском, немецком, итальянском, голландском, шведском, датском, японском и еще нескольких других.

Но самое интересное - это фото автора на задней обложке. Он долго изучает его, проводя пальцем по лицу Стиллуотера.

Заинтригованный, он внимательно рассматривает такие же фотографии на внутренней стороне обложки. Затем читает первую страницу одной книги, затем другой, третьей.

Ему попадается на глаза посвящение в одной из книг, и он читает его: "Это сочинение посвящено моим родителям, Джиму и Элис Стиллуотерам, вырастившим меня честным человеком. И не их вина в том, что я способен мыслить, как преступник".

Его мать и отец. Киллер с удивлением смотрит на их имена. Он их не помнит. Не может описать их лица или вспомнить, где они живут.

Он возвращается к письменному столу, смотрит в справочник и выясняет, что Джим и Элис Стиллуотеры живут в Маммот-Лейксе, в Калифорнии. Адрес улицы ничего не говорит ему, и он размышляет, тот ли это дом, в котором он вырос.

Он должен любить своих родителей. Ведь он посвятил им книгу. И тем не менее они для него загадка. Так много потеряно.

Он возвращается к полкам, открывает американские и английские издания книг, чтобы прочитать посвящения. И вдруг находит следующее: "Пейдж, моей великолепной жене, с которой я пишу все мои лучшие женские характеры, исключая, конечно, психопаток-убийц".

И еще одно: "Моим дочерям Шарлотте и Эмили, в надежде, что они, когда повзрослеют, прочтут эту книгу и поймут, что описанный в ней папа, который с такой страстью и таким убеждением говорит о чувствах к своим маленьким девочкам, это не кто иной, как я".

Он откладывает книги в сторону, берет фотографию и держит ее обеими руками с чувством, похожим на благоговение.

Эта привлекательная блондинка, конечно же, Пейдж. Превосходная жена.

Двое девчушек - Шарлотта и Эмили, хотя он не знает, кто из них кто. Милые и послушные девочки.

Пейдж, Шарлотта, Эмили.

Наконец-то он нашел себя, свою истинную жизнь.

Вот где он должен быть. Вот он, его дом. С этого момента начинается его будущее. Пейдж, Шарлотта, Эмили. Это семья, к которой привела его судьба.

Мне необходимо быть Марти Стиллуотером.

Произносит он, взволнованный тем, что обрел наконец свой собственный очаг в этом холодном одиноком мире.

Глава вторая

В офисе доктора Гутриджа три кабинета. Во всех трех Марти уже не раз бывал. Они похожи один на другой и на все врачебные кабинеты от штата Мэн до штата Техас: такие же бледно-голубые стены, разные приспособления из нержавеющей стали, раковина, стул, таблица для проверки зрения. Здесь ненамного лучше, чем в морге. Правда, пахнет лучше.

Марти сидит на краю мягкой кушетки, где его будут обследовать.

В комнате прохладно, а он без рубашки. И хотя он в брюках, он чувствует себя абсолютно голым и уязвимым. Ему представляется, что он перенес приступ кататонии и сейчас находится в ступоре, не имея возможности ни говорить, ни двигаться, ни даже моргать глазами. Врач принимает его за мертвеца, раздевает догола, прикрепляет в большому пальцу ноги бирку с именем, закрывает ему веки и отправляет на дальнейшую обработку.

Богатое воображение автора детективных романов, искусство держать читателя в напряжении, которыми он зарабатывает себе на жизнь, приближали его к пониманию бренности всего земного. Он острее других осознавал постоянную близость смерти. Каждая собака была для него потенциальной носительницей вируса бешенства. В каждой проезжающей мимо незнакомой машине он видел сексуального маньяка, который способен похитить и убить любого ребенка, оставленного без присмотра хотя бы на три секунды. В каждой банке супа из кладовки он подозревал наличие микробов ботулизма.

У Марти не было особого страха перед врачами, но и большой любви к ним он также не испытывал.

Его больше взволновала концепция медицинской науки в целом, и не потому, что он не доверял ей, а в силу того, что, подспудно, само ее существование постоянно напоминало о том, что жизнь бренна и смерть неизбежна. Он не нуждался в таком напоминании. Он и без того обладал обостренным чувством неотвратимости смерти, всю свою жизнь стараясь совладать с этим, смириться с этим прискорбным фактом.

Марти настроился не паниковать, не впадать в истерику, описывая доктору Гутриджу симптомы своего заболевания. Поэтому он тихо и бесстрастно повторял вслух все, что случилось с ним за последние три дня, стараясь использовать при этом медицинские термины, начиная с семиминутной амнезии у него в кабинете и заканчивая внезапно приступом паники, который он перенес, уезжая из дома.

Гутридж был превосходным терапевтом, отчасти еще и потому, что умел внимательно выслушать пациента. В свои сорок пять он выглядел на десять лет моложе. Сегодня он был в теннисных туфлях, легких брюках военного Образца и спортивном свитере с Микки Маусом. Летом он любил носить цветастые гавайские рубашки. В редких случаях, когда на нем был халат поверх рубашки с галстуком и слаксов, он заявлял, что "играет в доктора" или что он "из комитета при Американской медицинской ассоциации, занимающегося составлением циркуляров о том, как должны быть одеты врачи".

Пейдж считала Гутриджа прекрасным врачом, а девочки относилась к нему как к любимому дяде.

Марти он тоже нравился.

Марти подозревал, - что эксцентричные манеры и странности доктора не были просто рассчитаны на то, чтобы, развлечь и успокоить пациентов. Доктор Гутридж, как и Марти, казалось, был морально оскорблен самим фактом смерти. Вероятно, в молодости он выбрал медицину в качестве своего поприща, так как верил, что врач - это рыцарь, сражающийся с драконами, воплощающими в себе различные болезни и хвори. Молодые рыцари обычно верят в то, что благие намерения, мастерство и вера сумеют победить зло. Когда рыцари стареют, они становятся мудрее.

Они все чаще используют юмор как оружие для борьбы с болью и отчаянием. Странности Гутриджа - эти его свитера с Микки Маусом были призваны не только расслабить и успокоить пациентов, но и служили оружием против мрачной реальности жизни и смерти.

- Приступ страха? У тебя? Вот уж не думал! - с сомнением переспросил Поль Гутридж.

- Да, с бешеным сердцебиением, с таким чувством, что я вот-вот лопну. Мне это показалось приступом страха.

- Похоже на секс.

- Поверь мне, это не секс, - Марти улыбнулся.

- Может быть, ты и прав, - произнес со вздохом Гутридж. - Я так давно этим не занимался, что уже и не помню его проявлений. Нелегко быть холостяком в наше время, Марти. Вокруг столько грязи и жутких заболеваний. Казалось бы, все просто: ты встречаешь девушку, назначаешь ей свидание, одариваешь ее целомудренным поцелуем, провожая домой. А потом сидишь и ждешь, что у тебя начнут гнить и распадаться губы.

- Да, превосходный образ.

- И что главное, живой и наглядный, не так ли? Мне, наверное, следовало бы стать писателем.

И он приступил к осмотру левого глаза Марти офтальмоскопом.

- У тебя бывали очень сильные, головные боли?

- Примерно раз в неделю, ничего необычного.

- А головокружения?

- Нет.

- А временная слепота или заметное сужение периферического зрения?

- Ничего такого.

Переключив внимание на правый глаз Марти, Гутридж сказал:

- А что касается писательства, так ты знаешь, что врачи занимались этим. Вспомним Майкла Кричтона, Робина Кука, Сомерсета Моэма...

- Сеусса.

- Что за сарказм. Когда мне нужно будет сделать тебе укол, я воспользуюсь шприцем для лошадей.

- Ты, по-моему, и так им уже пользуешься. Послушай, что я тебе скажу: быть писателем далеко не так романтично, как думают люди.

- Но ты, по крайней мере, не возишься с анализами мочи, - ответил Гутридж, откладывая в сторону офтальмоскоп.

Марти возразил:

- Когда ты только начинаешь писательствовать, вся эта свора редакторов, агентов и продюсеров относится к тебе не лучше, чем к пробе мочи.

- Но теперь ты знаменитость, - заметил Гутридж, вставляя в уши концы стетоскопа.

- До этого еще далеко, - возразил Марти. Гутридж плотно прижал к груди Марти холодный стальной диск стетоскопа.

- Хорошо, дыши глубже... задержи дыхание... теперь выдохни... еще раз. - Послушав легкие и сердце, доктор отложил стетоскоп и спросил:

- Как насчет галлюцинаций?

- Не бывает.

- Странные запахи?

- Нет.

- А вкусовые ощущения? Я имею в виду то, что, например, ты ешь мороженое, и вдруг оно кажется тебе горьким или с привкусом лука. Не бывает такого?

- Нет, ничего такого не было. Надевая на руку Марти манжету для измерения давления, Гутридж продолжал:

- Одно то, что ты попал в журнал "Пипл", уже говорит о том, что ты какая-никакая, а знаменитость: рок-певец, актер, выдающийся политик или убийца. Или, например, парень с самой большой в мире коллекцией ушной серы. И если ты не считаешь себя известным писателем, то выкладывай, кого ты убил или сколько ушной серы у тебя в коллекции.

- Откуда тебе известно о журнале "Пипл".

- Мы выписываем его для клиентов. Кладем его на журнальный столик в фойе. - Он продолжал нагнетать воздух в манжету, пока она не надулась, затем, прочитав показания на табло, продолжил:

- Последний номер пришел сегодня утром. Секретарша, показывая его мне, была явно озадачена, сказав, что ты меньше всего похож на мистера убийцу.

Марти в замешательстве спросил:

- "Мистера убийцу"?

- Ты что же, не видел свежий номер? - спросил Гутридж, снимая с Марти манжету.

- Да нет еще. Они заранее не показывают его. Это они так назвали меня в статье? Мистер убийца?

- Ну да. А что, очень мило.

- Мило? - поморщился Марти. - Не думаю, что Филипу Роту понравилось бы прозвище "Мистер-литератор" или Терри Мак-Милан - "Мисс черная сага".

- Ты ведь знаешь, что они считают любую рекламу хорошей рекламой.

- И Никсон сначала тоже думал, что реклама Уотергейта только пойдет ему на пользу.

- Мы выписываем два экземпляра журнала. Я могу дать тебе один экземпляр, когда будешь уходить.

Гутридж игриво усмехнулся:

- Знаешь, до тех пор, пока я не увидел этот журнал, я и не подозревал, какой ты опасный парень. Марти тяжело вздохнул.

- Этого я и боялся.

- Не так уж это плохо. Зная тебя, я могу себе представить, как тебе неловко. Но это не смертельно.

- Что же для меня смертельно, док? Нахмурившись, Гутридж ответил:

- Исходя из результатов сегодняшнего обследования, ты умрешь от старости. По всем внешним признакам ты абсолютно здоров.

- Но это по внешним признакам, - сказал Марти.

- Да. Поэтому мне хотелось бы, чтобы ты прошел кое-какие обследования амбулаторно, в госпитале "Хоаг".

- Я готов, - мрачно ответил Марти. Он совсем не был готов к этому.

- Не сегодня. Они откроются только завтра или, может быть, в среду.

- Что могут обнаружить эти тесты?

- Опухоли и поражения мозга. Нарушения химического состава крови. Это может быть смещение гипофиза, что, в свою очередь, давит на окружающие мозг ткани. Это и вызывает симптомы, подобные тем, которые испытываешь ты. Или что-нибудь еще. Но ты не должен сильно волноваться, потому что я твердо уверен, что тревоги напрасны. Скорее всего, у тебя просто стресс.

- Пейдж того же мнения.

- Неужели? Ты бы мог сэкономить на визите ко мне.

- Док, скажи мне правду.

- Я говорю тебе правду.

- Понимаешь, меня это очень пугает.

Гутридж с пониманием кивнул:

- Это понятно. Но, поверь, я видел гораздо более страшные и непонятные симптомы, и оказывалось, что это просто стресс.

- Психологический?

- Да, но не длительный. Ты не потеряешь рассудок, если именно это тебя беспокоит. Постарайся расслабиться, Марти. К концу недели мы будем точно знать, что с тобой.

Иногда Гутридж прибегал к убеждению и даже к успокоению, как это делал какой-нибудь светило в медицине, стоя у постели больного в костюме-тройке. Он снял с крючка на двери и протянул Марти его рубашку. Одновременно в его глазах еще раз промелькнула усмешка:

- Как тебя назвать - Мартин Стиллуотер или Мартин-убийца, когда я буду договариваться в госпитале о времени обследования?

Киллер обследует свой дом. Он полон желания побольше узнать о своей новой семье..

Он начинает с детской комнаты, так как больше всего его согревает мысль о том, что он отец. Какое-то время он стоит у двери, изучая две совершенно разные половины комнаты.

Ему интересно узнать, какая из его маленьких дочерей так деятельна и эмоциональна, что украшает стены плакатами с ослепительно красочными воздушными шарами и летящими в танце балеринами. Которая из них держит хомяка и других домашних животных в проволочных клетках и стеклянных террариумах. Он все еще держит в руке фотографию жены и девочек, но по их улыбающимся лицам невозможно разгадать их личности.

Вторая дочь, скорее всего, задумчива и любит созерцание. Она отдает предпочтение пейзажам. Ее постель аккуратно прибрана, подушки взбиты, как надо. Книги аккуратно стоят на полках, а угловой рабочий столик в полном порядке.

Открыв дверь гардероба с зеркалом внутри, он обнаруживает то же разделение. Одежда, висящая слева, сгруппирована по типу и цвету. Беспорядочно висящая одежда справа притиснута одна к другой, вкривь и вкось наброшена на вешалки и явно помята.

Он уверен, что аккуратная и серьезная девочка - младшая, так как слева висят джинсы и платья меньшего размера. Он подносит к глазам фотографию и внимательно изучает ее. Это маленькая фея. Такая очаровашка. Но он все еще не знает, кто из них Шарлотта, а кто Эмили.

Он подходит к столу на половине старшей дочери и пытается разобраться в хаосе, который здесь царит: журналы, учебники, желтая лента для волос, заколка-бабочка, несколько пластинок жвачки, цветные карандаши, пара скомканных розовых носков, пустая банка кока-колы, монеты и настольная игра "Гейм-бой".

Он открывает один учебник, затем другой. На обложках обоих учебников карандашом выведено:

"Шарлотта Стиллуотер".

Значит, старшая и менее дисциплинированная девочка - это Шарлотта. А младшая, которая содержит свои принадлежности в порядке, - Эмили.

И вновь разглядывает их лица на фотографии.

Шарлотта хорошенькая, у нее такая красивая улыбка. Однако с ней у него могут быть проблемы.

Он не потерпит беспорядка в своем доме. Все должно быть в полном порядке. Безупречно. Аккуратно, чисто и жизнерадостно.

В одиноких гостиничных номерах незнакомых городов, в темноте, с широко открытыми глазами, он умирал от тоски о чем-то, чему не мог найти названия.

Теперь он знает, что его судьба - быть Мартином Стиллуотером, отцом этих детей и мужем этой-женщины. Это заполнит ужасный вакуум и принесет ему удовлетворение. Он благодарен той силе, которая привела его сюда, и полон решимости выполнить обязательства перед женой, детьми и обществом. Он хочет иметь идеальную семью, как те, которые он видел в своих любимых фильмах. Хочет быть таким же добрым, как Джимми Стюарт в фильме "Эта прекрасная жизнь", таким мудрым, как Грегори Пек в фильме "Убить пересмешника" и таким же почитаемым, как они оба, и он сделает все необходимое, чтобы создать любящую, гармоничную и образцовую семью.

Он помнит и другой фильм "Выродок" и знает, что некоторые дети могут разрушить дом и все надежды на гармонию в семье, потому что в них живет разрушительная сила. Неряшливость Шарлотты, этот ее странный зверинец указывают на то, что она способна на непослушание и, может быть, даже на насилие.

В фильмах змеи всегда символизируют зло, всегда таят опасность для ненависти. Поэтому змея в террариуме - неприятное свидетельство того, что дитя испорченно. И нуждается в опеке. Все эти грызуны, противный черный жук в стеклянной банке - все они, судя по фильмам, которые он видел, являются олицетворением темных сил.

Он опять изучает фотографию, удивляясь тому, какой наивной и чистой выглядит Шарлотта.

Но ведь в "Выродке" было то же самое. Девочка казалась самим ангелом, на самом же деле была исчадием ада.

Может статься, что быть Мартином Стиллуотером не так просто, как ему показалось на первый взгляд. Эта Шарлотта может обернуться настоящим наказанием.

К счастью, он видел фильм "Положись на меня", в котором Моргану Фриману в роли директора колледжа приходится усмирять зарвавшихся учеников. Он также видел фильм "Директор" с Джимом Белуши и знает, что дисциплина может помочь даже плохим детям. Взрослые должны обучать их. нормам поведения, и это, рано или поздно, даст положительный результат.

Если Шарлотта окажется непослушной и упрямой, он будет наказывать ее до тех пор, пока она не станет хорошей маленькой девочкой. Он не подведет ее. Сначала она возненавидит его за то, что он лишает ее привилегий, не велит ей выходить из комнаты, по необходимости наказывает ее. Но со временем она поймет, что он делает это ради нее самой, полюбит его и поймет, какой он умный и мудрый.

Он даже может представить себе воочию этот торжественный момент, когда, после долгой борьбы, наступает ее реабилитация. Эту трогательную сцену завершают ее признания в том, что она была не права, а он был хорошим отцом. Они оба плачут. Она бросается в его объятия, пристыженная и покаявшаяся. Он крепко обнимает ее со словами: "Все хорошо, все хорошо, не плачь". А она дрожащим голосом произносит: "О папочка!", крепко прижимается к нему, и с этого момента у них все идет великолепно.

Он жаждет этого долгожданного сладкого триумфа. Он даже слышит прекрасную небесную музыку, сопровождающую его.

Из половины Шарлотты он направляется к аккуратно застеленной кровати младшей дочери.

Эмили. Маленькая фея. Она не доставит ему забот. Она будет хорошей дочерью.

Сидя у него на коленях, она будет слушать сказки, которые он ей прочтет. Он поведет ее в зоопарк, держа ее маленькую ручку в своей. Он поведет ее в кино и купит воздушную кукурузу. Они будут сидеть рядом, в темноте, смотреть последний диснеевский мультфильм и смеяться.

В ее темных глазенках он увидит обожание.

Милая Эмили. Любимая Эмили.

С трепетом он приподнимает край покрывала. Затем одеяла и пододеяльника. Он смотрит на простыню, на которой она спала прошлой ночью, подушки, на которых покоилась ее маленькая головка.

Его сердце переполняют любовь и нежность.

Он трогает рукой простыню, гладит ее, ощущая под рукой шелковистую ткань, которой еще недавно касалось ее молоденькое нежное тело.

Каждый вечер он будет укрывать ее одеялом. Она будет целовать его в щеку. Это будут - маленькие теплые поцелуи, пахнущие сладким ароматом ее зубной пасты.

Он нагибается и нюхает простыни.

- Эмили, - произносит он тихо.

О, как он мечтает быть ее отцом, смотреть в ее огромные темные обожающие его глаза.

Со вздохом он возвращается на половину Шарлотты. Бросает фотографию на ее кровать и начинает внимательно изучать животных.

Некоторые животные так же внимательно изучают его.

Он начинает с хомяка. Почувствовав неладное, это робкое создание забивается в дальний угол клетки. Он хватает хомяка и вытаскивает его из клетки. Хомяк пытается высвободиться, но киллер крепко держит его тельце в правой руке, а голову в левой. Резким движением он сворачивает хомяку шею. Раздается короткий резкий звук.

Он бросает мертвого хомяка на яркое покрывало.

Это будет начальный момент в воспитании Шарлотты.

Она возненавидит его за это. Но ненадолго.

Со временем она поймет, что все эти животные только создают неудобства. Все они олицетворяют зло. Рептилии, грызуны, жуки. Их используют ведьмы для общения с дьяволом.

Он узнал об этих приспешниках ведьм из фильмов ужасов. Если в доме есть кошка, он, не задумываясь, убьет и ее, потому что иногда они тихие и очень милые, просто кошки и больше ничего, а иногда они становятся дьявольскими отродиями, исчадием ада. Приглашая такие существа в свой дом, вы рискуете пригласить самого дьявола.

Однажды Шарлотта поймет это. И будет благодарна ему.

Со временем она полюбит его.

Все они полюбят его.

Он будет хорошим мужем и отцом.

Мышь гораздо меньше хомяка. Испуганная, она дрожит в его сжатом кулаке. Из него торчит только ее маленькая головка и хвост. От испуга и такого давления она писает. Почувствовав на руке теплую влагу, он с отвращением морщится, изо всех сил сдавливает кулак, лишая жизни этого грязного маленького зверька.

Он швыряет мышь на кровать рядом с мертвым хомяком.

Безобидная садовая змея в стеклянном террариуме не пытается ускользнуть от него. Он берет ее за хвост и щелкает как хлыстом, опять щелкает, потом сильно бьет ее об стену, еще раз и еще раз. Когда он вешает ее на вытянутой руке и смотрит на нее, она уже абсолютно безжизненна, и киллер видит, что у нее продавлен череп.

Он кладет ее клубочком рядом с хомяком и мышью.