Глава 8

Множились слухи о близкой войне. Китайцы перебили персонал двух последних посольств Западного Альянса в Азии — в бывшей Корее и на японских островах. Японцы отказались принять ответственность за зверское убийство. По официальной версии властей, группа китайского и японского происхождения прорвалась через полицейский кордон, защищавший посланцев Запада, и устроила дикий погром. Японская пресса указывала, что Запад должен был видеть возможность подобной акции, ибо к этому вела его собственная недальновидная политика, от которой всегда страдал Китай, и доведенные до крайней бедности люди, чувствующие себя отброшенными на окраину цивилизации, рано или поздно выплеснули бы гнев. Очевидцы событий утверждали, что японская полиция даже и не пыталась остановить погромщиков, словно получила приказ не препятствовать нападению на иностранные представительства.

Трехмерный экран показывал обезглавленные тела — к вящему удовольствию тех, кто смаковал происшедшее. По улицам Токио маршировали колонны манифестантов, несущих насаженные на алюминиевые колья головы. Мертвые глаза соотечественников смотрели на нас с той стороны экрана...

Пентагон в то же утро объявил о том, что открыт луч Бенсора, способный закоротить синапсы (области соприкосновения клеток) нервной системы человека. Названное по имени создателя, доктора Гарольда Бенсора, это излучение уже именовалось чиновниками Пентагона и их закадычными друзьями из военного ведомства в Москве “поворотным пунктом в холодной войне”. Я не сомневался, что идея исходила от Ребенка, — я узнал это так же легко, как любой человек узнает свой дурной сон, по которому кто-то снял кино. Но цензура усвоила преподанный мною урок, и широкая публика понятия не имела о Ребенке.

Я не раз уже размышлял, какой черт дернул этого Бенсора связать свое имя с таким постыдным изобретением, но мгновенно терял свое внешнее превосходство, вспоминая о том, что это оружие могли с тем же успехом назвать лучом Симеона Келли, ибо не кто иной, как я дал ему дорогу в жизнь. Я нес куда большую ответственность за его появление, чем кто-либо другой — даже Ребенок. Кто знает, что можно натворить этой проклятой штукой...

На телеэкране замелькали кадры, запечатлевшие двух пленных китайцев, на которых было опробовано это оружие. Они бились на полу своих камер, с невидящими глазами, ничего не слыша, дергались, словно марионетки на невидимых веревочках. Непостижимо!

Я выключил телевизор. Отодвинул свой недоеденный завтрак и достал из шкафа пальто. Мы с Мелиндой условились встретиться у нее дома для следующего интервью, и мне не хотелось пропускать его. Кроме того, я надеялся хоть немного отвлечься от чувства вины, завладевшего мною.

Все интервью проходили в ее квартире, оснащенной всевозможным оборудованием, которое она предпочитала не таскать с места на место. В этот вечер, кроме всего прочего, мы собирались в театр, так что предстояла не совсем деловая встреча. Да и вообще эти интервью стали для меня чем-то большим, нежели просто работа.

Я прислушался к советам своего компьютерного психиатра и пытался принять людское тепло. Мелинда делала встречные шаги — поцелуи, прикосновения, словно бы невзначай оброненные слова... Мне, жаждущему общения и человеческой теплоты, которыми я так долго был обделен, эти проявления чувств казались маленьким чудом, почти опьяняли. Возможно, я придавал всему этому гораздо большее значение, чем оно того стоило.

Небо, опять свинцово-серое, сыпало снегом. Стояла настоящая зима, точно с рождественских открыток — белая, снежная и морозная. Где-то в вышине летал “Дрэгонфлай”.

— Обращалось ли ЦРУ с тобой плохо в другое время? — задала вопрос Мелинда.

Черный микрофон растопырился над нами, как насосавшийся паук. Позади дивана, на котором мы сидели, шуршали бобины магнитофона, аккомпанируя моему рассказу.

— Не так часто, как доктора, которые относились ко мне вовсе не как к человеку, а скорее как к некоему существу, которое нужно подгонять, заставлять и колоть. Я помню, однажды...

— Подожди с воспоминаниями, — сказала она, перегнулась через спинку дивана, остановила магнитофон и отложила в сторону микрофон. — На сегодня достаточно. Если продвигаться слишком быстро, твой рассказ утратит эмоциональный колорит. Стремясь поведать о слишком многом, ты тонешь в деталях. Это случается со всеми.

— Так я и думал, — сказал я.

Она была одета в милую блузку с фестончатым вырезом, на разглядывании которого я себя и поймал. И испытал чувство сродни шоку. Нет, я не испытал отвращения, как некогда. На самом деле ее полная, прекрасной формы грудь волновала меня. Вероятно, мой компьютерный психиатр был прав: это и есть цель, вполне законное желание.

Мелинда проследила направление моего взгляда. Возможно, из-за этого и случилось все остальное — она ожидала знака, и вот теперь увидела. Придвинулась ближе и, наклоняясь ко мне, дразняще провела кончиком языка по приоткрытым губам, как бы желая сказать: “Как ты себя чувствуешь? Пришло ли время? Почему ты ничего не делаешь?"

И я повиновался ее желанию. Коснулся ее губ своими, обнял обеими руками и почувствовал, как полная грудь прижалась ко мне. И это не было отвратительно.

Потом я провел рукой по ее ноге, ощутив тепло бедер под юбкой. Расстегнул блузку, высвободил грудь и прикоснулся к ней губами. Минута растянулась в час, и наслаждения в ней было заключено на сто лет.

Мелинда стояла передо мной — смуглая стройная женщина в сиянии молодости. Мы поцеловались и ничего не говорили, потому что слова нам больше не требовались.

Я надолго задержался возле своей машины, глядя на снег и проходящих пешеходов и размышляя о том, что нужно снова идти в ИС-комплекс и сражаться с Ребенком. Впервые в жизни я был с женщиной, и она оказалась богиней. Я не почувствовал, что меня используют, совращают или надо мной насмехаются, пребывая на верху блаженства. Наконец я очнулся от раздумий, сел в машину, захлопнул дверцу. И сидел минут пять, прежде чем поехал.

На моем теле еще горели ее прикосновения. На губах пылали поцелуи. Всю дорогу до ИС...

Я влюбился. Я даже не пытался считать ее мысли — ни разу с нашей первой встречи, а это было не в моих правилах. Мне захотелось наделить ее той же привилегией, что и Харри, прежде чем она сделала для меня хотя бы половину того, что сделал он, прежде чем я понял — принимает ли она меня или унижает. Думаю, поначалу я испугался мысли, что она любит меня, а потом — что может не любить.

Как глуп я был в тот вечер несколько недель назад, когда она впервые увидела меня и проявила ко мне интерес — обольстительно улыбалась, как делают все женщины. Я удрал. Не стал дожидаться, пока меня попросят показать пару трюков, и укрылся в своем доме, воображая, будто интересуюсь ею. Дурак. Я был тогда старше, но младше, чем сейчас.

Кучка “крикунов за мир” непонятно зачем собралась перед зданием полицейского участка. Они разбили окна камнями. Фаланга копов выдвинулась из-за ограды, как раз когда я проезжал мимо.

Половина демонстрантов устремилась по аллее направо, другая половина — по улице. Они что-то распевали, хотя я не мог понять, что именно. За ними ехал “ревунок”, из его башни торчал ствол газомета, который поливал их какой-то дрянью. Демонстранты ругали наше правительство, вражеские правительства и все прочее заодно. Светофор мигнул, и тут я увидел, как “ревунок” проехался по упавшей девушке, переломив ее позвоночник, словно хворостинку. Это никоим образом не было частью стандартной процедуры разгона демонстрации. Но прежде чем я успел подумать, что это всего лишь несчастный случай, водитель бронированной машины наехал на паренька лет семнадцати, впечатал его в фонарный столб и двинулся дальше.

Вспыхнул свет. Я проехал мимо, чтобы не создавать пробки.

Мне пришлось объехать один из перекрестков, на котором сидело несколько сот человек — в знак гражданского неповиновения. Я впервые заметил, что среди молодежи были и люди постарше. Да нет, там, пожалуй, собралось куда больше взрослых, чем юнцов.

Выбрав другой маршрут, я погнал к ИС-комплексу. Что случилось с тех пор, как я слушал новости в последний раз, почему среди них столько взрослых? Сердце застучало быстрее. Что же такое случилось?

Единственное, что я мог делать, — сканировать мозг Ребенка в поисках нового оружия, чтобы крепла мощь нашей страны и мы могли победить, если начнется война, чтобы в конце концов вернуть видимость нормальной жизни, в которой мы с Мелиндой найдем свою нишу и уединимся там.

Полагаю, это не слишком благородно. Но сама война не оставляет места для благородства. Выживают самые умные и хитрые. И даже им не всегда удается избежать потерь.

За то время, пока я добирался до здания ИС, у меня созрело решение. Я любил Мелинду. Я боялся Ребенка. Он смог вышвырнуть меня из своего разума и, вероятно, способен даже поглотить. Что скрывалось за его повторяющимися предупреждениями и просьбами оставить его в покое? Вчера я нашел зацепку — что-то в Б-ассоциациях, что-то связанное с Богом. Я не горел желанием принести себя в жертву этому сильному измененному сознанию, однако не мог и позволить войне, разрушению коснуться моей жизни, погубить первое теплое отношение к женщине. Жизнь — это единственное, что достойно жизни, и я не позволю китайцам забрать ее у меня. А потому заберусь в разум Ребенка в последний раз, поймаю там, что смогу, и вытащу. А потом уйду, получу свои денежки и быстренько смоюсь. И первое, что я скажу им сегодня после возвращения: работа окончена, идите с миром.

И, как бывает с большинством планов, все пошло совсем не так, как я предполагал.

Они ждали меня. Морсфаген стоял посреди комнаты, где царила суматоха — рассыльные сновали туда-сюда с кипами бумаг. Генерал делал кому-то знаки, отдавал приказания и ухитрялся каким-то удивительным образом все время знать, что происходит с Ребенком. Харри нервно сжимал руки, хрустя пальцами. Под глазами у него залегли глубокие тени, левую щеку кривил застарелый тик, волосы перепутались.

Желая узнать, что же волнует его, я, нарушив правило, которое сам же и установил, вторгся в его сознание.

На поверхности его рассудка был мысленный образ тела, плавающего в луже крови. Под ним я прочел: “ВОЙНА”. Слухи стали реальностью. Пламя разгоралось жарче, хотя детали растворялись. Черное, разлагающееся тело в луже застывшей крови...

Потрясенный, я сел у стола и посмотрел на Морсфагена. На лице генерала выступила испарина. В руках он держал пачку сводок и отчетов — и руки его, как мне показалось, едва заметно дрожали.

Черт их побери! Черт побери их всех!

— Можно узнать подробности? — спросил я.

— Союзные войска атаковали китайские дивизии, которые пересекли Амур, и вытеснили их обратно на китайскую территорию. Убито сорок семь китайцев, четыре японца. Семеро наших: два американца, один англичанин, остальные — русские. Через час Завитинск словно перестал существовать. Никто не отвечает на радиограммы. Стартовая площадка ядерных ракет не реагирует на вызовы. Из Белогорска сообщают о толчках и странном свечении в небе. Сейсмографы подтверждают, что взорвана компактная бомба. Наши войска на границе тоже больше не отвечают. Азиаты, охваченные жаждой мести, вероятно, двинулись на русские территории. Пока никаких реальных подтверждений. Можно делать ставки.

— Я помогу.

— В этом вы чертовски правы! — Выражение лица Морсфагена при этом было не из приятных.

— Он готов? — спросил я. Генерал посмотрел на Ребенка.

— В трансе. Мы ждали вас, чтобы ввести циннамид. Где вы были всю ночь? Что думаете о вчерашнем?

Я пожал плечами:

— Только то, что уже сказал. Он вышвырнул меня вон, потому что мне удалось найти мысленный поток, который он не хотел мне показывать. Ему это удалось, так как я ничего подобного не ожидал. Я недооценил его потенциал, но больше такой ошибки не допущу.

— Уверены?

— Насколько это возможно.

— Ну, тогда начнем.

— Сначала нужно сделать следующее, — потребовал я. — Выведите его из транса и скажите, будто меня еще нет — я куда-то исчез, и, пока меня найдут, вы начнете без меня. Предупредите, что станете его спрашивать под наркотиком, и посоветуйте не сопротивляться, иначе, мол, будет хуже. Задайте пару вопросов. Но только чтобы это выглядело убедительно. Когда он впадет в транс, я тайно приду. Возможно, он даже не узнает о моем присутствии.

Черное раздувшееся тело (Мелинда!) в луже крови...

К чертовой матери их всех! Морсфаген распорядился вывезти мутанта из ком-даты и предпринять предложенные мной действия.

— Ты уверен в своих силах, Сим? — спросил Карри.

Похоже, он хотел, чтобы я покончил с этим делом, но мы оба знали, что это нереально. Только Ребенок способен изобрести абсолютное оружие, которое сделает войну потенциально невозможной, и я не мог уйти, пока он не справится с поставленной нами задачей, — и, возможно, должен был заставить его делать то, чего он не хочет.

Через десять минут они вернули Ребенка в комнату. Он был в трансе и под наркотиком.

Весь мир лег мне на плечи. Смерть шагала подле меня...

...и как кот на мягких лапках, я шел тихо-тихо, крался... Словно привидение в старом доме — не принимая облика. Подобно весеннему бризу в траве. Я шел, и шаги мои были легки.

Они не будили эха. А в лабиринте оказалось куда теплее, чем обычно. Стены были неприятно горячими на ощупь — странное изменение, прежде здесь царил холод. Я осторожно выглянул из-за угла и увидел Минотавра. Не подозревая о моем присутствии, он читал Библию в кожаном переплете, полностью поглощенный этим занятием.

Медленно, чтобы не потревожить, я прошел мимо. Он не заметил.

Пасифая, вот твое страшное дитя.

Минос, твой лабиринт уродлив. Его нужно раскрасить и сделать удобнее.

Тезей, оставь свой меч в ножнах, ибо не нужно убивать печального и скромного Минотавра.

Провал светился оранжевым и пульсировал от поднимавшегося вверх мысленного жара. Опаляя края, он растекался по тоннелям лабиринта, изгоняя холод. В центре пропасти горела раскаленная добела точка.

Я потянулся и ухватил ближайшую мысль. Это было оружие, но вовсе не панацея, чтобы исцелить все скорби мира, никакого абсолютного дракона, которого я искал.

Формула вещества, вызывающего крысоподобную мутацию у нерожденных младенцев...

Излучение, способное мгновенно вытягивать влагу из живых тканей, за считанные секунды превращая тело в иссохшую мумию...

Там было множество ассоциаций с Б, некоторые из них вели к одной дальней точке, природу которой я не мог определить...

...слишком много мыслей с Б. Я стал исследовать их истоки и предназначение, но они, кажется, были совсем не тем, что нужно.

И тогда я нашел его, абсолютное оружие.

Случайная мысль. П... Поле Силы, способное не пропускать ничего, даже воздух, не позволяющее проникнуть внутрь ни бомбе, ни бактерии... Поле...

Я поймал эту мысль и осторожно повел к основному потоку, к водовороту. Вот оно — абсолютное оружие, которое сделает все другое ненужным.

Я думал, что действовал тонко, но я недооценил Ребенка. Позади меня зацокали копыта.

— Пошел вон!

— Нет. Ты не понимаешь.

— Это ты не понимаешь!

Он ринулся вперед, но я быстро отступил в сторону, ударил его и толкнул через край, в пропасть...

Теория Поля Силы провалилась в водоворот. Вскоре ее услышат в темной комнате, запишут и передадут тому, кто воплотит в жизнь.

Откуда-то из пропасти раздался вопль, оглушительное улюлюканье, которое разнеслось по всем тоннелям, отдаваясь эхом. Подтянувшись на краю пропасти. Минотавр перевалился на площадку. Я понял, что кричал не Минотавр, но больше не видел никого.

— Что это такое? — спросил я, пытаясь перекричать невообразимый шум.

Глаза его дико вспыхнули, он открыл рот, и я с ужасом увидел скользнувшую вперед змею.

От моего удара он упал обратно в пропасть — и на этот раз полетел на дно.

Пора в обратный путь, решил я, но когда подошел к пещере, свод ее рухнул, осыпав каменной крошкой мои ботинки. Выхода больше не было.

Я направился к морю и увидел, что водоворот стихает. Там тоже не было выхода. Никакой надежды! Забавная ситуация. Иисус, который не может восстать из гробницы, потому что она заперта. Но я ведь избавился от этой иллюзии, разве нет?

Что здесь происходит? Я закричал, перекрывая вопль, который все еще несся из пропасти. И тут мне показалось, что я могу отыскать причину происходящего, если прослежу эту мысль. Я потянулся к бурлящей реке и нашел ее...

Б... Б... ББББББББББББ... Беги по траве среди холмов.., к Б.., к Богу Богу Богу.., он Бурей проносится над холмами, Безжалостный... БогБог... БОГБОГБОГБОГ... Беспорядочно.., зачем?., поймал ветер — поймал Его, чтобы оБнаружить Его цель, мою цель... БББББ...

И тогда я все понял. Цель жизни Ребенка поколебалась, когда он повстречался со мной, — точно так же, как и моя. Он не мог больше считать себя Христом Второго Пришествия, непорочно зачатым. Но у него не было компьютерного психиатра, чтобы разобраться в этом, и женщины, которую он любил и которая любила бы его. Лишенный общения, он обратился к теории в поисках ответа.

БОГБОГБОГБОГ.., пойман в пещере, чтобы дать ответ... БББББ...

Я последовал за этими мыслями до самого конца, я шел против воли. Это была абсолютная теория, и он верил в нее безгранично...

Он пытался установить контакт с Богом.

Ребенок обнаружил местонахождение верховной сущности, наделенной высшим разумом, и спросил, в чем смысл жизни и того хаотического мироздания, в котором живут люди. И ему ответили. Его проблема была решена.

Он спросил, что было в центре творения. И получил ответ.

А я оказался пойманным в ловушку.

Нас здесь теперь стало трое.

Ребенок. Симеон и Бог.

И все мы трое были совершенно безумны.

Часть вторая

Человечность восстановленная...