Глава 5

На следующее утро стало известно, что на русско-китайской границе произошли вооруженные столкновения и подразделения Западного Альянса вступили в перестрелку с войсками восточных соседей. Американцы и русские подали совместный протест в ООН по поводу присутствия в рядах китайской армии японских технических советников.

Новое китайское смертоносное оружие, крутившееся вокруг планеты, пресса назвала “Дрэгонфлай”. Стрекоза — оригинально, ничего не скажешь. По крайней мере выразительно.

Я не обратил на это внимания. Привык: с самого моего детства — одна малая война за другой, один “инцидент” за другим, громогласные мировые лидеры, провозглашающие громовые декларации. Птица, должно быть, иногда забывает о небе, потому что оно становится слишком привычным. Так же с войнами и прочими несчастьями. Вы забываете о них до той поры, пока они не коснутся вас, и можете жить счастливо. Они остаются где-то за кадром, отнимая мало времени и сил.

На завтрак я съел пару апельсинов и выпил чаю, и голова постепенно перестала болеть.

Городские службы чистили город от снега. С улиц сугробы уже убрали, но дома и деревья тонули в белизне. Ограды превратились в причудливые кружева. Деревья и кусты походили на ледяные скульптуры, изваянные художником с ледяными пальцами. Холодный ветер взметал снег, пригоршнями швырял его в стены домов и бока ховеркаров. Он больно ухватил меня за нос.

Похоже, Природа наслала на город метель, пытаясь вернуть владения, некогда по праву ей принадлежавшие, но ныне утраченные.

Тяжелые свинцовые тучи предвещали еще более сильный снегопад. Стайки птиц беспокойно перелетали с места на место над самой землей.

Я миновал разбитую витрину магазина, где накануне вечером лежал опрокинутый набок “реву-нок”. Его убрали. Полиции вокруг видно не было.

Прошел мимо церкви, которую сожгли, после того как я вернулся из ИС-комплекса. Остов здания зловеще чернел на снегу.

В знакомой мне комнате в здании ИС-комплекса на стенах уже были начертаны шестиугольные значки, свет притушен, машины наготове. Ребенок в трансе.

— Вы опоздали, — буркнул Морсфаген. Кулаки его были крепко сжаты. Я удивился: он что, не разжимал их с того момента, как вышел из комнаты прошлой ночью?

— Вы не должны платить мне за первые пять минут, — сказал я. И улыбнулся знаменитой своей улыбкой.

Мои слова не слишком его развеселили. Я сел в кресло напротив Ребенка и посмотрел на него. Не знаю, что я ожидал увидеть, какую подметить перемену. С трудом верилось, что он мог ночью лечь в постель и проснуться утром в этом же состоянии. Похоже, лечение не давало видимых результатов. Но как бы там ни было, выглядел он еще более морщинистым и старым, чем прежде.

В комнате находился и Харри. Он решал уже третий кроссворд в “Тайме”, изрядно перепачкавшись в чернилах, как с ним это обычно бывало. Видимо, он здесь уже давно. Точен, ну прямо как старушка, спешащая рано поутру к мессе.

— Ты в себе уверен? — спросил он меня.

— Абсолютно, — ответил я, мгновенно пожалев, что так резко оборвал его.

Виной всему насквозь милитаризованная здешняя атмосфера. И еще Морсфаген. Сущий Ирод, пытающийся уничтожить Ребенка. А я был убийцей, которого он послал, и не важно, мысленным или стальным воспользуюсь ножом.

Я был на пределе еще и по другой причине — вечером у меня гостья...

На этот раз я прыгнул в пустоту сознания Ребенка с парашютом, если так можно сказать: был заранее готов к падению...

Лабиринт...

Стены, где гладкие, а где разбитые, везде одинаково серые, в паутине, пол покрыт толстым слоем грязи, усеян иссохшими костями. Далеко внизу, в сияющем, как сверхновая звезда, центре мозга располагалось его Оно,издававшее тот же, почти невыносимый вой, что и все другие Оно.И где-то наверху, в черноте и полной тишине, таилась область подсознания. Было ясно, что разум супергения — невообразимо нечеловеческий. Большинство разумов оперируют бессвязными картинками, сменяющими друг друга сценами и видениями прошлого, но разум Ребенка сотворил целый мир, реальность внутри самого себя, аналог, который я мог исследовать как некую вполне настоящую затерянную страну.

Послышался топот копыт, и из светлого пятна в конце тоннеля показался туманный силуэт, вскоре обретший облик Минотавра, с ореховой кожей, мерными волосами и блестящими глазами. Из ноздpeй его валил пар.

— Пошел вон! — заявил Минотавр.

— Я не сделаю тебе ничего плохого.

— Пошел вон, Симеон.

Над головой Минотавра мерцало облако голубых искр, из ноздрей вырывались волны спорадической психической энергии, оставлявшие после себя струйки пара.

— Оставь монстру его единственное убежище!

— Я тоже монстр.

— Посмотри на свое лицо, монстр! Оно не покрыто морщинами и не похоже на сушеную фигу; оно не принадлежит древнему старцу и не осыпано пылью непрожитых столетий. Ты допущен в мир людей. И ушел туда.

— Ребенок, послушай меня. Я... Минотавр взбрыкнул и помчался на меня. Я сотворил меч из собственного мысленного поля и ударил его плашмя по голове.

Эхо прокатилось по тоннелям лабиринта. Моя рука заныла — так силен был удар. Минотавр исчез, растворился в темноте, словно призрак.

Мой меч сиял зеленым светом, и, держа его в руке, я медленно двинулся по разрушенным залам в глубь разума Ребенка, туда, где рождались его теории, где лавовыми потоками текли его мысли. Наконец я вышел на утес, нависающий над зияющим провалом. Далеко внизу ворочалась какая-то масса, и ее жар опалял мне лицо.

Отсюда пришел Минотавр. Отсюда исходит все. Я потянулся туда и принялся хватать первое попавшееся — искаженный образ, оболочку сна... И поймал Реку Ненависти. НЕНАВИСТЬ, НЕНАВИСТЬ, НЕНАВИСТЬ. НЕНАВИСТЬНЕНАВИСТЬНЕ НАВИСТЬНЕНАВИСТЬ... Где-то в середине ее плавало некое двухголовое создание, рассекая ядовитые воды изогнутой шеей. Я ухватил Т в НЕНАВИСТИ и проследил его течение. Т вело к жадно сосущему рту и к материнской груди.., оно разрасталось.., и я позволил поТоку неоТвраТимо не-сТи меня Туда, где Таилась Теорема...

Теория, Текущая в Тени веТвей.., поТоком Тысяч сТолетий, уТомиТельно и Тоскливо... Трижды Трижды сТо квадраТный корень сквозь сТочные Трубы Теперь для...

Поток несся слишком стремительно. Я видел теорию и не мог достаточно быстро отклонить ее в сторону океана, туда, где крутился водоворот, извлекающий из подсознания мысли, — те самые мысли, что теперь пыльным шепотом произносились в далекой комнате, мысли, что записывали серьезные люди с серьезными лицами. Люди, которые, вне всякого сомнения, и слушали серьезно.

Должно быть, в конце концов наркотики подействовали на Ребенка, иначе я был наверняка бы заживо проглочен мысленным конструктором и уничтожен в котле его безумия. Двухголовая бестия уже не раз проплывала мимо, не привлекая моего внимания; теперь, я краем глаза заметил это, она поспешно устремилась ко мне, разверзнув пасть — гигантскую пещеру, которая сочилась...

Я поднял свой меч, когда голова твари нависла надо мной, замахнулся, чтобы ударить... Но тут картинка внезапно слегка сдвинулась, как будто старую киноленту заело, а затем проектор пустили с замедленной скоростью. Получилось нечто вроде подводного балета. Чтобы дотянуться до меня, двигаясь в таком темпе, чудовищу понадобился бы час, и я без труда убил монстра. В последний миг красные глаза блеснули, и из его — или ее? — глотки донеслось тихое бормотание:

ТИ-И-ТР-Р... ТИ-И...

Вновь обратившись к реке, я мысленно устремился к медленно крутящемуся водовороту. Путешествие заняло столько времени, что невольна подумалось: лучше бы мне попасть туда прежде, чем я утрачу индивидуальность.

И я повернул прочь от пропасти, в которой стенало Оно.

Возвратился в серый тоннель.

По моему лицу мазнула паутина.

Но на этот раз там оказалась лестница, ведущая наверх...

Глава 6

В ее зеленых глазах отражалось пламя стоявших на столе свечей. И тот же мерцающий свет играл в волосах, заставлял тепло золотиться гладкую кожу обнаженных плеч. Платье — безукоризненно сшитое, осыпанное блестками в восточном стиле — шло ей изумительно.

— Не хочу, чтобы ты что-нибудь скрывал, — сказала она над останками двух корнуэлльских цыплят. Обглоданные кости и соус разительно контрастировали с ее обликом.

— Я ничего и не скрываю, — в сотый раз прозвучало мое уверение.

Мы потягивали вино, но у меня и без того кружилась голова.

— Все, что ты думаешь по поводу комплекса Искусственного Сотворения, твое отношение к ЦРУ и всем тем, кто использует тебя...

— Эта книга может быть только честной.

— Отказываешься?

— Просто нужно подумать.

— Вспомни простую истину: земля, подмытая водой, может провалиться. Поверь, сенсации способствуют продаже книги.

Я вспомнил некоторые пассажи из “Тел во тьме”, улыбнулся, глотнул вина и почувствовал, что краснею.

Музыка смолкла. Плясавшие на стенах красочные огни угасли. Но вот сменилась пластинка, зазвучала мелодия “Шехерезады”, и стены вновь стали цветными — с желто-оранжевыми и малиновыми искрами.

Она поставила свой бокал перед экраном, который что-то бормотал, вышла на балкон и стояла там, паря над поросшим соснами склоном. Моя гора сбегала к острым скалам, а внизу простиралось море. Волны вспенивались, разбиваясь о камни внизу, и шум прибоя смутным эхом доносился до нас.

Я подошел и встал рядом, заставляя себя сохранять спокойствие.

Полная луна уже поднялась высоко. В ее бледном свете моя гостья была прекрасна, но казалась призрачной, нереальной, словно сошедшей со страниц книг Эдгара По, — а может, старалась казаться таковой.

— Я все думаю о “Дрэгонфлай”, — сказала она, глядя в небо.

Тучи, серые на фоне чистого неба, летели от горизонта к горизонту. Буря, похоже, миновала.

— Почему людям так нравится уродство? — спросила она. Это, пожалуй, уже слишком'. Я глотнул еще вина и попытался подумать об этом. Она продолжила:

— Есть ведь вот эта дивная красота, а они пытаются изуродовать ее. Обожают уродливые фильмы, гадкие книги, жуткие новости.

Тут я вставил слово:

— Наверное, читая о самом худшем, что только можно себе вообразить, легче смириться с ужасом повседневной жизни, который по контрасту не кажется столь кошмарным.

Ее губы изогнулись в полуулыбке.

— Скажи, — спросила она, — а что ты думаешь о моих книгах? Ты ведь читал их, как я поняла из твоих слов.

Я утратил равновесие. Среди моих знакомых была пара других писателей, однако мне никак не удавалось обозначить грань, за которой критика должна переходить в восхваление. Менее же всего я хотел оскорбить или разгневать эту женщину.

— Ну...

— Только правду, — сказала она, демонстрируя тем самым, что куда сильнее духом, чем прочие известные мне писатели.

— Вы имеете в виду.., отвратительное в них?

— Да. Именно это. — Она перевела взгляд на океан. — Я пыталась писать красивые книги о сексе. И бросила это занятие. Продается именно отвратительное. — Она пожала плечами; взметнулись янтарные локоны. — Нужно ведь что-то есть, верно?

Она снова пожала плечами, побеспокоив золотисто-янтарную волну. Я всем телом ощущал близость этой женщины. Лунный свет нежно серебрил ее лицо; величие темного океана и сумрачная красота сосен казались обрамлением, созданным именно для ее красоты. Нестерпимо захотелось привлечь ее к себе, обнять, поцеловать. Я ощутил желание — и в то же время совершенно противоположные эмоции: отвращение и страх. Страх брал начало от искусственной пластиковой утробы, от первых мгновений моей сознательной жизни, когда я узнал, что я есть и чем не являюсь.

Я коснулся ее обнаженного плеча, ощутил упругое и теплое тело, трепещущее под моими пальцами, и тут же убрал руку, почти не дыша, в крайнем смущении. Отвернувшись от нее, принялся мерить шагами комнату, так крепко сжимая бокал с вином, что сам удивился, как он до сих пор не треснул. Я рассматривал картины на стенах, будто что-то искал, вот только что именно — не знал. Картины висели здесь очень давно, и я изучил их до мельчайших деталей. В них не было ничего нового, по крайней мере для меня.

Чего я боюсь? Что в этой женщине так меня пугает, почему не могу довести до конца то, что начал, — скользнуть рукой по ее плечу вниз и коснуться едва прикрытой тонкой тканью груди? В самом ли деле причина в том, о чем говорил мне компьютерный психиатр в кабинете? Или я не напрасно боялся слишком широких контактов с миром и обнаружил, что просто не способен на это? Вопросы мои по-прежнему остались без ответа.

Она отвернулась от окна и удивленно взглянула на меня, как полагаю, выглядевшего словно посаженное в клетку и не находящее успокоения животное.

Я попытался возобновить беседу, но не нашел подходящего повода. И тут мне подумалось, что, возможно, каким-то непостижимым для меня образом она проникла в суть моих проблем куда глубже, чем я сам.

Моя гостья пересекла комнату — прекрасная в своем полупрозрачном платье — и коснулась нежной рукой моих губ.

— Уже поздно, — сказала она и убрала руку.

— Когда мы начнем? — спросил я.

— Завтра. И запишем все интервью.

— Тогда до завтра.

— До завтра.

Она ушла, а я остался стоять с бокалом в руке и Замершим на губах прощанием. Затем отправился в постель помечтать.., и проснулся, почувствовав, что мне необходимо утешение, странное утешение, которое я мог найти только в одном месте.

СЕЙЧАС ЧЕТЫРЕ УТРА, — произнес металлический мозгоклюй, запустив свои эфирные щупальца в мои мозги.

— Я знаю.

РАССЛАБЬСЯ И РАССКАЗЫВАЙ.

— О чем рассказывать? Объясни, что я могу — что должен сказать тебе.

НАЧНИ СО СНА, ЕСЛИ ТЫ ВИДЕЛ СОН.

— Я всегда вижу сны. ТОГДА НАЧИНАЙ.

— В небе грозовые тучи — темные, тяжелые, зловещие. Солнце не в силах пробиться сквозь них. Под чернотой громоздящихся одна на другую туч, полных дождя, — холм, высокий округлый холм, которому Природа придала форму гротескного шишковатого нароста, уродующего лик Земли. Там люди.., люди...

ДАВАЙ.

— Всегда то же самое — “давай, давай, давай”... Там люди.., и еще крест.., деревянный крест...

СОСРЕДОТОЧЬСЯ НА КРЕСТЕ. ЧТО ТЫ ВИДИШЬ ТАМ?

— Себя. ДА?

— Пригвожденного к кресту. Кровь. Много крови. Раны — небольшие рваные раны, дырочки, которые остаются, если вырвать пуговичные глаза старой тряпичной куклы... Там кровь...

КТО ТАМ В ТОЛПЕ?

— Харри. Я вижу там Харри. Он плачет. ПОЧЕМУ ОН ПЛАЧЕТ?

— Из-за меня.

КТО ЕЩЕ?

— Я жажду. КТО ЕЩЕ?

— Жажда. Сильная жажда.

СКОРО ОНИ ДАДУТ ТЕБЕ ВОДЫ. ОНИ УТОЛЯТ ТВОЮ ЖАЖДУ. А ТЕПЕРЬ СКАЖИ: КТО ЕЩЕ ТАМ В ТОЛПЕ?

— Морсфаген играет в кости на мою одежду. А за ним... Там стоит беременная женщина, которая... ДАЛЬШЕ, ПОЖАЛУЙСТА.

— О, на этот раз — “пожалуйста”?.. ДАВАЙ.

— Я смотрю на ее живот.., а.., там.., там Ребенок. Он тоже плачет, но совсем по другой причине, чем Харри. Он плачет не по мне. Просто хочет оказаться на моем месте. Хочет выйти из чрева женщины и оказаться на кресте, быть пригвожденным, истекать кровью, мучиться от жажды и умирать. Он так сильно хочет этого, что корчится в ее чреве от ярости, желая выйти...

ТЫ ЗНАЕШЬ, ПОЧЕМУ ОН ХОЧЕТ ВЫЙТИ?

— Потому что я счастлив быть там, где я есть. ТЫ РАД ТОМУ, ЧТО ТЕБЯ РАСПЯЛИ?

— Да.

ПОЧЕМУ?.. ПОЧЕМУ?

— Я не знаю.

КОГО ЕЩЕ ТЫ ВИДИШЬ В ТОЛПЕ?

— Нет! О нет! О Боже мой, Боже мой. Боже мой!

КТО ТАМ? В ЧЕМ ДЕЛО?

— Нет! Ты запятнаешь меня! Я не могу! Разве ты не видишь моего положения, не знаешь моей цели, моего происхождения? Это должна быть моя цель! У меня нет другой цели, только эта! Уйти от меня! Нет!

В ЧЕМ ДЕЛО? КОГО ТЫ ВИДИШЬ?

— Мелинда. Обнаженная. Плывет к кресту. Нет! Отойди! Ты запятнаешь мою цель! ОСТАНОВИСЬ!

— Помогите! Помогите мне! Не дайте ей коснуться меня! Бога ради, она шагает.., нагая.., на-гаянагаянагая!

ХВАТИТ! ПРОСНИСЬ! СЛУШАЙ МЕНЯ. СОБЕРИСЬ И СЛУШАЙ. Я... СПОКОЙНО! СОБЕРИСЬ! Я РАСТОЛКУЮ ТВОЙ СОН. ХОТЯ НАДО СКАЗАТЬ, ЧТО ОН ПРОЛИВАЕТ НОВЫЙ СВЕТ НА ТВОЮ ПСИХИКУ. ПОНИМАЕШЬ, ПОЧЕМУ ТЫ НА КРЕСТЕ? НЕ НУЖНО ОТВЕЧАТЬ, ВОПРОС РИТОРИЧЕСКИЙ... ТЫ ВИДИШЬ СЕБЯ ХРИСТОМ — ЧТО ЗА НОВЫЙ ПОВОРОТ! — ХРИСТОМ ВО ВТОРОМ ПРИШЕСТВИИ. КОНЕЧНО, ЕСТЬ ПАРАЛЛЕЛИ МЕЖДУ ТВОЕЙ БИОГРАФИЕЙ И ИСТОРИЕЙ ХРИСТА. ТЫ МОЖЕШЬ СКАЗАТЬ, ЧТО ТВОЕ РОЖДЕНИЕ БЫЛО НЕПОРОЧНЫМ, ИБО ТЫ ЗАЧАТ НЕ ПЛОТЬЮ И ИЗЛИЯНИЕМ СЕМЕНИ, А ГЕНОИН-ЖЕНЕРНЫМ СПОСОБОМ В КОМПЛЕКСНОЙ КИБЕРНЕТИЧЕСКОЙ ИСКУССТВЕННОЙ УТРОБЕ. И ЕЩЕ ТВОИ СВЕРХЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ СПОСОБНОСТИ. ВОЗМОЖНО, ОНИ НЕ СТОЛЬ СИЛЬНЫ, КАК ТЕ, ЧТО ОПИСАНЫ В ХРИСТИАНСКОМ МИФЕ, НО ДОСТАТОЧНО РАЗВИТЫ, ЧТОБЫ УКРЕПИТЬ ТЕБЯ В ТВОЕМ ЗАБЛУЖДЕНИИ. ТЫ НЕ БЫЛ СПОСОБЕН НАЙТИ СЕБЕ ЦЕЛЬ ЖИЗНИ И ВЫБРАЛ РОЛЬ СПАСИТЕЛЯ, ЭТО СЛУЖИТ ДВОЙНОЙ ЦЕЛИ: ВО-ПЕРВЫХ, УСИЛИВАЕТ ТВОЮ ХРИСТИАНСКУЮ МОРАЛЬ, ВСЕ ТО, ВО ЧТО, КАК СЧИТАЕТСЯ, ДОЛЖЕН ВЕРИТЬ (ХОТЯ ТВОИ СОЗДАТЕЛИ БЫЛИ ЗАИНТЕРЕСОВАНЫ В ТОМ, ЧТОБЫ ПРИВИТЬ ТЕБЕ МОРАЛЬ, КОТОРАЯ УДЕРЖИВАЛА БЫ ТЕБЯ В РАМКАХ СТОЛЬ ЖЕ СИЛЬНО, СКОЛЬ И ТВОЕ ХРИСТИАНСКОЕ ВОСПИТАНИЕ);

ВО-ВТОРЫХ, ЭТО ПРИДАЕТ ЗНАЧЕНИЕ НЕ ТОЛЬКО ТВОЕЙ ЖИЗНИ, НО И ВСЕЙ ВСЕЛЕННОЙ, КОТОРАЯ ИНОЙ РАЗ КАЖЕТСЯ ТЕБЕ НЕОБЪЯСНИМО ХАОТИЧНОЙ — ЛИШЬ ВОЙНЫ И СТРАДАНИЯ.

— Я жажду.

ЕЩЕ МИНУТУ. Я ДОЛЖЕН ЗАКОНЧИТЬ С ЭТИМ. ТЫ ВИДИШЬ МОРСФАГЕНА, ИГРАЮЩЕГО В КОСТИ, ПОТОМУ ЧТО ОН ПРЕЗИРАЕТ ТЕБЯ И ТОЛЬКО ИСПОЛЬЗУЕТ В СВОИХ ЦЕЛЯХ. ТВОЙ ПЛАЩ СИМВОЛИЗИРУЕТ ТВОЮ ЖИЗНЬ, ТВОЮ ЦЕЛЬ, ТВОЮ ЛИЧНОСТЬ, САМОСОЗНАНИЕ.

В ТВОЕМ СНЕ, КАЖЕТСЯ, ЕСТЬ НАМЕК НА БУДУЩЕЕ, МОМЕНТ ИСТИНЫ. ТАК ЧТО ОСТЕРЕГАЙСЯ ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА.

— Продолжай.

ТЫ ВИДИШЬ В РЕБЕНКЕ УГРОЗУ СВОЕЙ ТЩАТЕЛЬНО ВЫСТРОЕННОЙ ТЕОРИИ. ОН ТОЖЕ РОЖДЕН НЕПОРОЧНО, ОН ТОГО ЖЕ ПРОИСХОЖДЕНИЯ, ЧТО И ТЫ. ОН СОЗДАЛ СЕБЕ ТУ ЖЕ САМУЮ ТЕОРИЮ ВТОРОГО ПРИШЕСТВИЯ, ЧТОБЫ ОБЪЯСНИТЬ ЦЕЛЬ СВОЕГО ПРЕБЫВАНИЯ В МИРЕ. ТЫ ПОНИМАЕШЬ, ЧТО ПОСЛЕ ВСТРЕЧИ С ТОБОЙ ОРИЕНТИРЫ ЕГО ПОШАТНУЛИСЬ, И ОН ИЩЕТ ДРУГОЙ ОТВЕТ. ТЫ ЖЕ НЕ ХОЧЕШЬ САМ СДЕЛАТЬ ЭТО. ТЫ НЕ ХОЧЕШЬ ИСКАТЬ ОТВЕТ. ЭТА ЖЕНЩИНА, МЕЛИНДА, ТОЖЕ УГРОЖАЕТ ТВОЕЙ ЦЕЛИ (ИЛИ, СКОРЕЕ, ВЫМЫШЛЕННОЙ ЦЕЛИ, КОТОРУЮ ТЫ СОЗДАЛ ДЛЯ СЕБЯ). ХРИСТОС НЕ МОГ ИМЕТЬ ФИЗИЧЕСКОЙ БЛИЗОСТИ С ЖЕНЩИНОЙ. НО ТЫ МОЖЕШЬ. ПРИМИ ЭТО. ТВОЯ ЦЕЛЬ В ЖИЗНИ, ПОЙМИ, — ЛЮБИТЬ И БЫТЬ ЛЮБИМЫМ. ИНАЧЕ ТЫ СТАНЕШЬ ШИЗОФРЕНИКОМ.

— Так любовь может быть целью? ЭТО ДРЕВНЕЙШАЯ ИЗ ВСЕХ ЦЕЛЕЙ. ОСВОБОДИСЬ ОТ ЛОЖНЫХ УСТРЕМЛЕНИЙ. ПОЗВОЛЬ МНЕ СДЕЛАТЬ СЕРИЮ ЛИЧНЫХ ЗАПИСЕЙ, ЧТОБЫ УСИЛИТЬ ТВОЕ ПОШАТНУВШЕЕСЯ ОЩУЩЕНИЕ РЕАЛЬНОСТИ И УБРАТЬ СВЯЗАННЫЙ С ЭТИМ “СИНДРОМ ХРИСТА”. ТО, РАДИ ЧЕГО ТЫ ЖИВЕШЬ, — ЛЮБОВЬ. С БОЛЬШИНСТВОМ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ СУЩЕСТВ ДЕЛО ОБСТОИТ ИМЕННО ТАК. НЕ ИЩИ ВЕЛИКУЮ ЦЕЛЬ ВРОДЕ ОТВЕТА НА ВОПРОС: “ЗАЧЕМ СУЩЕСТВУЕТ МИР?” ИЛИ ПРИЧИН НЕНАВИСТИ И ВОЙНЫ. ДОВОЛЬСТВУЙСЯ ТЕМ, ЧТО ЗНАЕШЬ САМ. МУДРЫЙ ПОЗНАЕТ СЕБЯ. А ТЕПЕРЬ МЫ ПРОДОЛЖИМ ЛЕЧЕНИЕ...

Глава 7

На следующее утро, когда я вышел из лифта на верхнем этаже здания ИС-комплекса, Харри перехватил меня, не дав сделать и пары шагов к комнате, где Ребенок ожидал следующего сеанса. Круглое лицо моего агента было таким бледным и озабоченным, какого я не видел у него никогда прежде. Он выглядел так, точно не спал всю ночь. Одного взгляда на помятую одежду и несвежий воротничок рубашки хватило, чтобы подтвердить это предположение. Харри что есть сил вцепился в мою руку, протащил меня через весь коридор к незанятому кабинету, втолкнул внутрь и, ввалившись следом, закрыл дверь.

— Плащ и кинжал? — спросил я. Подобное мелодраматическое поведение, совершенно не свойственное Харри Келли, пугало. Если уж он счел необходимым предостеречь меня, значит, опасность более чем реальна.

— Послушай, Сим, перестань вести себя с Морсфагеном так самоуверенно. Говори “да, сэр”, “нет, сэр” и “будет исполнено, сэр” и помоги мне унять его бурный темперамент. Никаких подначек и противостояния. Я не прошу тебя о многом — только об этой малости. Послушай, сынок. Держи себя в руках, иначе это может кончиться крушением всего, ради чего мы работаем.

— Я его не переношу.

— Я тоже.

— Так в чем дело?

— Ситуация куда хуже, чем сообщают средства массовой информации. Китайцы и их японские советники выдвинули свой командный пункт на русский берег Амура. Вторглись, правда, всего на несколько сот ярдов, но решительно отказываются уйти. На китайской стороне уже четыре дня скапливаются войска, они идут по главным дорогам к востоку от Нуньцзян, через Хинганские горы.

Я никогда не бил силен в географии, но понял, что дело серьезное, потому что Харри стиснул руки и снова повернулся ко мне:

— С русской стороны примерно на одной линии расположены города Завитинск, Белогорск, Свободный и Шимановск, и расстояние между ними невелико. В Завитинске размещен ракетный комплекс, нацеленный на некоторые китайские населенные пункты. В Белогорске находится филиал хабаровских лабораторий, занимающихся лазерами. Именно оттуда в последнее время приходили новости о возможности создания чего-то вроде лучей смерти. Весь тот район стал в последние годы стратегическим. Стоит китайцам захватить его, и они смогут контролировать часть территории русских. Так вот, по Амуру сплавляются мобильные ядерные устройства, нацеленные на Завитинск.

— Значит, война, — сказал я. — Но такое уже было. Чего-либо подобного мы ждем уже лет четырнадцать или даже больше. Какое отношение это имеет ко мне и Морсфагену?

— Мне позвонил один приятель — юрист, с которым я вместе учился, такой же динозавр. Он сообщил, что Морсфаген интересовался возможностью поместить тебя под стражу, как они пытались сделать много лет назад.

— Но этот бой мы уже выиграли.

— Тогда было мирное время. Так вот теперь Морсфаген хочет знать, не обстоят ли во время войны дела иначе.

— Закон есть закон, — возразил я.

— Но в условиях кризиса действие закона может быть приостановлено. И, как сказал мой приятель, генерал обронил словечко насчет того, что готов этому посодействовать. Это будет отвратительно, мерзко, грязно, вызовет осложнения — но возможно. Пока Морсфаген согласен работать с тобой на существующих условиях, но если ты загонишь его в угол или разозлишь сверх меры, он может решиться, даже рискнув карьерой, пойти на это.

Мне стало нехорошо. Нестерпимо хотелось сесть, но это было бы признаком слабости. Я знал, что Харри едва держится. Не стоило расстраивать его сильнее.

— А что ты об этом думаешь? — спросил я.

— То же самое. Только полагаю, что он может добиться успеха, в котором даже его советники не уверены.

Я кивнул:

— Мы будем играть с холодной головой, Харри. Будем так хладнокровны, что посрамим сосульки. Идем.

Он с облегчением вздохнул, выходя следом за, мной из пустого кабинета, и мы направились через холл в комнату с шестиугольными знаками на стенах.

— Вы опять опоздали, — сказал Морсфаген, сверяясь со своими часами и косясь на меня, словно ожидая очередной дерзости. Возможно, он решил, что еще одна моя остроумная реплика повергнет в прах его терпение.

— Извините, — сказал я, лишив его этого удовольствия. — Транспорт.

Генерал выглядел совершенно ошарашенным, он открыл было рот, намереваясь сказать что-то, но тут же закрыл его и стиснул зубы. Похоже, он предпочел бы оскорбление вежливости.

На этот раз я пришел в ИС-комплекс только ради денег, а вовсе не для того, чтобы демонстрировать свою сверхчеловеческую одаренность. Терапия компьютерного психиатра помогла мне. Еще несколько чеков в моем кармане, и мы с Мелиндой сможем путешествовать хоть целую вечность, убегая от уродства, грязи, войны и людей, увлеченных ими. Я думал о будущем для нас двоих, хотя еще не знал наверняка, испытывает ли она ко мне такие же чувства. Но я избавился от психологии пессимизма, в одночасье став оптимистом, и будущее виделось мне исключительно в розовом свете.

Ребенок был в трансе. Его губы слегка шевелились, открывая неровные зубы. Руки на подлокотниках кресла вздрагивали, хотя он и спал. Я дождался, пока ему введут наркотик, а потом мы заговорили на языке, Только нам одним понятном.

Я прыгнул из комнаты вниз, в лабиринт, не надеясь на лестницу, — пусть вчера она и была, но сегодня ее вполне могло не быть...

Копыта Минотавра стучали по камню, звеня, как россыпь стеклянных осколков.

Возник детский силуэт, но не такой четкий и реальный, как накануне. Не то он утратил силу, позволявшую ему игнорировать мое присутствие, не то придумал хитрую уловку, чтобы лишить меня защиты, — этого я не знал.

Повеяло слабым запахом мускуса, четче проявились ниспадающие темными волнами волосы, точно нарисованные пастелью.

— Уходи!

— Я ничего тебе не сделаю.

— И я не хочу тебе зла, Симеон. Уходи.

— Вчера, как ты помнишь, я сотворил меч из воздуха. Не надо недооценивать меня, хотя я и нахожусь в твоих владениях.

— Я прошу тебя уйти. Здесь ты в опасности.

— Какая же мне угрожает опасность?

— Не могу сказать. Просто знаю, что опасность существует.