Глава 2

Генри Далтон, дворецкий семьи Доггерти, спустился к маленькой пристани им навстречу, толкая перед собой алюминиевую тележку для багажа. Ему было шестьдесят пять, но на вид можно было дать на десяток лет больше. Этот худощавый мужчина со снежно-белыми волосами, морщинистым лицом, жесткими черными глазами, выглядевшими чересчур молодыми под густыми седыми бровями, выгибавшимися дугой, казался заметно старше своих лет. Хотя его рост составлял приблизительно шесть футов, он казался ниже Сони даже при ее росте всего в пять футов и четыре дюйма – он весь согнулся, скрючился, как сушеная слива, словно пытаясь защититься от дальнейшего старения свернувшись клубком и позволив годам пролетать мимо.

Когда дворецкий заговорил, его голос оказался жестким и сухим, почти ворчливым.

– Генри Далтон, – сказал он.

Девушка представилась:

– Соня Картер, – и протянула старику руку.

Он посмотрел на нее так, будто видел змею, его лицо еще больше сморщилось. Казалось, глазам и рту его угрожала опасность совсем скрыться в складках кожи. Он принял протянутую ему руку, секунду подержал ее в своих длинных, костлявых пальцах и затем уронил точно так же, как мог бы уронить любопытную морскую раковину, поднятую и осмотренную, и после этого уже не представлявшую никакого интереса.

– Я пришел забрать ваш багаж, – сказал он.

Билл Петерсон за это время уже успел перенести сумки с борта "Леди Джейн" и теперь аккуратно складывал их на металлическую тележку; его коричневые от загара руки так и играли мускулами, пышные волосы то и дело спадали на лоб, закрывая глаза, – тогда он нетерпеливо откидывал их назад.

– Если вы готовы, то нам сюда, – сказал Генри, когда тележка была полностью загружена. Он повернулся, схватился за ручки тележки и повел молодых людей по направлению к поместью. На дворецком были черные брюки и белая рубашка с короткими рукавами, покрой которой позволял носить ее не заправляя. Хотя нежный бриз легонько перебирал волосы Сони, его одежда оставалась в полной неприкосновенности, как будто сама природа старалась сделать все, чтобы не помешать старику иметь достойный вид.

Соня и Петерсои отстали на несколько шагов, так чтобы дворецкий не слышал их разговора; тогда она сказала:

– Вы меня не предупредили насчет него!

Петерсон улыбнулся и покачал головой:

– Большую часть времени Генри – самый добрый и милый старый простофиля, какого вы когда-либо видели в своей жизни. Однако изредка он выглядит так, как будто вся его скрытая нетерпимость вдруг вышла наружу, и тогда у старика случается плохой день. Остальные в таких случаях стараются с ним не встречаться, до тех пор, пока все не пройдет; поэтому мы почти не замечаем, когда с ним такое случается. К сожалению, впервые за последние несколько недель у него выдался плохой день, и причем именно тогда, когда вы приехали.

Они добрались до ступеней парадного подъезда, и там Петерсону и Генри пришлось вместе взяться за тележку, чтобы втащить ее наверх; затем все вошли в прихожую дома Доггерти, открыв тяжелую дверь-ширму, затем вторую, еще более массивную, из красного дерева. Здесь было почти холодно благодаря работающему кондиционеру, воздух казался еще слаще после ложного облегчения, предоставленного путешественнице комнатой ожидания в порту Пуант-а-Питр.

– Как красиво! – воскликнула Соня, отбросив сдержанность.

Прихожая и вправду казалась предвестником еще большей красоты, ожидавшей вошедших внутрь дома. На стенах были панели из темного тикового дерева, почти черные, покрытые искусным орнаментом, на полу лежал алый ковер с жестким ворсом, который заставил ее почувствовать себя как будто в темной печи, где под ногами пылают уголья и, как это ни парадоксально, щеки овевает холодный ветерок. Подлинники картин, писанных маслом и принадлежащих к самым различным школам, со вкусом были развешаны по стенам маленькой комнатки; здесь были работы натуралистов и сюрреалистов, но, как ни странно, вместо того чтобы конфликтовать, они как бы дополняли друг друга и вместе создавали ощущение комфорта и гармонии. Потолок в прихожей и маленьком коридорчике, который вел из нее в другие комнаты, был очень высоким, выложенным панелями все того же черного тика, резко контрастировавшего с привычным образом дома в тропиках, но от этого не менее поражавшего воображение ощущением старины, намеренно созданным повсюду.

Генри снял багаж Сони с тележки и сложил его на плоскую подставку открытой лифтовой платформы, находившейся в самом низу лестницы, затем нажал на кнопку в стене, которую девушка уже заметила, приняв за электрический выключатель, и вещи плавно поехали вверх. Платформа скользила по вделанным в стену полозьям; это было сделано для того, чтобы избавить Генри от труда подниматься с тяжелыми сумками по лестнице на второй этаж.

Старик сказал:

– Чуть позже я отнесу их в вашу комнату. Полагаю, что прежде всего вам хотелось бы познакомиться с остальным персоналом.

– Конечно, – ответила Соня.

– В таком случае прошу сюда.

– Я тоже пойду, – шепнул ей Билл Петерсон.

– Буду признательна, – ответила она, благодарно улыбаясь. Девушка надеялась, что остальные служащие будут больше похожи на него, чем на старого Генри.

Миновав выстеленный красным ковром коридор, они прошли в заднюю часть дома и через поскрипывающую белую дверь вошли в кухню длиной в добрых двадцать пять футов, оборудованную всеми самыми новейшими устройствами и приспособлениями. Вещи, почти что не бывшие в употреблении, сверкали то белизной, то хромовыми покрытиями, горшки и сковородки сияли медью. В середине комнаты, за тяжелым встроенным столом с двумя раковинами, женщина приблизительно одного возраста с Генри натирала кусок швейцарского сыра в большую фарфоровую миску.

Она подняла голову от своей работы; лицо у кухарки оказалось круглое, с легким румянцем и темными глазами, полными жизни и молодого задора. Женщина положила сыр на полку и сказала:

– Кто же это к нам пришел?

– Соня Картер, – ответил Генри. – Женщина, которая будет присматривать за детьми. – Он поднял глаза на Соню и добавил: – Это Хельга, кухарка.

– Рада познакомиться, – сказала девушка.

– Я тоже, я тоже, – откликнулась Хельга. Она поднялась со своего стула, как будто была на церемонии официального знакомства, и Соня смогла разглядеть, что пухлым у нее было не только лицо, но и все тело. Судя по виду, Хельга была одной из тех кухарок, которые сами могут служить лучшей рекламой собственной кухни. Она казалась веселой и добродушной, хотя и слегка застенчивой. Девушка порадовалась, что хоть с кем-то в этом доме будет общаться проще, чем с мрачным, угрюмым стариком, встретившим их на пирсе. Она боялась, что и все остальные обитатели острова, конечно же за исключением Билла Петерсона, окажутся такими же, как он.

– На здешних островах нет ни одной кухарки, которая смогла бы сравниться с Хельгой, – сказал Билл. – Слава богу, у нас здесь есть море и корабль, а также куча других вещей, которыми можно заняться. Если бы у нас не было возможности заниматься спортом, все мы стали бы такими же толстыми, как и она сама.

Кухарка вспыхнула от гордости и снова села на свое место, взяла кусок сыра и взглянула на Соню из-под бровей.

– На самом деле тут нет ничего особенного, – застенчиво произнесла она.

– Кроме того, к ее же собственной пользе, Хельга еще и самая скромная из всех кухарок, – добавил Петерсон.

Она еще больше покраснела и снова принялась за работу.

В этот самый момент входная дверь отворилась и из жилой части дома в кухню прошла маленькая, опрятная женщина лет пятидесяти с небольшим, на ходу отряхивая свои тонкие руки; казалось, она делала это для того, чтобы показать, что очередное дело благополучно завершено. Волосы дамы, почти совсем седые, прикрывали уши, обрамляя суровое лицо. Судя по всему, она не пользовалась косметикой и не слишком заботилась о своей внешности, но при этом для своих лет выглядела безупречно, особенно в простом голубом платье, слегка напоминающем униформу. Энергичные движения новой знакомой сразу же напомнили Соне походку опытных сиделок, которые любили свою работу и после тридцати лет работы в госпитале все еще относились к ней с юношеским энтузиазмом.

– Моя жена, – объяснил Генри. Девушке показалось, что с него на минуту слетела вся угрюмость, словно эта женщина обладала даром смягчать его одним своим присутствием. Он сказал жене: – Бесс, это Соня Картер, учительница детей.

Та пересекла кухню, взяла Соню за руки и стала разглядывать ее так, как заботливая мать могла бы разглядывать невесту сына. Усмехнувшись, она перевела взгляд с молодой женщины на Билла Петерсона, снова вернулась к ней и заметила:

– Ну, я уверена в том, что ничто не могло бы порадовать Билла больше. – В ее голосе сквозило озорство. – В конце концов, до недавнего времени ему приходилось брать лодку и плавать на Гваделупу, а то и еще дальше для того, чтобы посмотреть на хорошеньких девушек. Теперь он сможет сэкономить на этом время.

Соня почувствовала смущение, точно так же, как немного раньше Хельга, и пожалела, что у нее нет куска сыра и терки, которые помогли бы ей скрыть краску на лице. Заняться же было совершенно нечем.

Впрочем, если Бесс умела быть озорной, то и деликатности у нее было не меньше: она избавила Соню от смущения вопросами о том, как прошло путешествие из Штатов. Спустя несколько минут женщины стояли посреди кухни и болтали так, будто были знакомы годами и теперь только обменивались новостями после недолгой разлуки. В обществе жены настроение Генри заметно улучшалось, и Соня предположила, что центром всего дома, вполне возможно, были не миссис и не мистер Доггерти, и даже, возможно, не дети, а Бесс. Похоже, что все здесь держалось в основном на ней.

– Ну ладно, – спустя некоторое время заметил Генри, – она же должна познакомиться с остальными служащими, а потом, как я полагаю, ей хотелось бы освежиться и отдохнуть после поездки.

– Лерой на улице, он подравнивает цементный пол в павильоне, – ответила Бесс. – Я только что с ним разговаривала.

Генри проводил Соню и Билла к выходу; они вступили на плотный покров из тропических трав, покрывавший напоминавшую ковер лужайку, и прошли по извилистой, выложенной каменными плитами тропинке к павильону на открытом воздухе, расположенному чуть ниже дома, вблизи восточного пляжа. Строение в длину составляло приблизительно сорок футов, в ширину – двадцать. Внутри стояли столы для пикника и скамейки, расположенные вдоль решетчатых перил. Крыша была аккуратно обшита дранкой, но сверху ее прикрывали связки пальмовых веток, создававших иллюзию примитивной постройки; результат получился на редкость привлекательным. В такой беседке приятно посидеть с бокалом чего-нибудь прохладительного, наслаждаясь пейзажем в минуту досуга.

– Миссис Доггерти любит сидеть здесь по утрам, когда еще прохладно и насекомые не начали докучать. Она много читает, – сообщил Генри.

Лерой Миллз, занимавшийся в данный момент полом в павильоне, стоял на только что залитой цементом площадке и наблюдал за их приближением, неуверенно улыбаясь. Оказалось, что это человек лет примерно тридцати, маленький, темнокожий, с оливковым цветом лица, выдававшим итальянское или пуэрто-риканское происхождение. Он выглядел чересчур тощим, но его сухощавая, подтянутая фигура говорила о том, что этот мужчина далеко не слабак.

Генри в своей обычной лаконичной манере представил ему Соню и закончил фразой:

– Лерой некоторое время прожил в Бостоне.

– Правда? – спросила Соня. – Я там училась в школе.

– По мне, так в Бостоне слишком холодно, – кивнул он.

– Мне тоже так кажется, – ответила она. – Вы из какой части Бостона?

– Из той, которую я не люблю вспоминать, – сказал Лерой с беспокойной улыбкой. – Я уже давно там не живу. До того, как переехать сюда, я работал в поместье мистера Доггерти в Нью-Джерси.

– И в Бостоне вы тоже у него служили? – спросила девушка, пытаясь завязать вежливый разговор. Хотя Лерой Миллз казался довольно милым, с ним было не так уж легко беседовать.

– Да, и там тоже.

– Я сама жуткая неумеха, – призналась она, – и восхищаюсь людьми, которые умеют чинить вещи.

– Если нужно что-нибудь починить, практически все, что угодно, просто обращайтесь ко мне, – ответил он, бросая взгляд на влажный цемент под ногами. – Теперь, с вашего позволения, мне нужно заняться своим делом.

Разговор был настолько банальным, насколько вообще может быть банальной беседа при первом знакомстве, и все же всю обратную дорогу Соня не переставала о нем размышлять. Миллз показался ей таким необщительным, даже несмотря на то, что своим упоминанием о Бостоне Генри дал ему самую обычную тему для обмена приветствиями. Конечно, вполне возможно, что этот человек был просто застенчив от природы, точно так же, как и Хельга. И все же, думала она, можно ли положа руку на сердце сказать, что она узнала о нем больше, чем об остальных? Хельга слишком смущалась, чтобы поддерживать длинный разговор. Билл Петерсон казался общительным и открытым, но о себе не рассказал практически ничего. То же самое произошло и с Бесс. Естественно, из-за того, что, по словам Петерсона, у Генри был плохой день, он мало что добавил к разговору, и все же... Необщительность Миллза была другого рода – будто он нарочно старался что-то скрыть. Она спросила, в каком районе Бостона он жил, – и мужчина уклонился от ответа, спросила, что он там делал, – и он так же быстро ухитрился сменить тему. Теперь Соня понимала, что его ответы только запутывали ситуацию, как будто она допрашивала его, а не вела простую светскую беседу.

Вернувшись в дом, девушка снова постаралась избавиться от неприятного впечатления. Она уговаривала себя, что делает из мухи слона, и все из-за этой истории, которую Петерсон рассказывал по дороге к Дистингью. Детоубийца, телефонные звонки с угрозами, анонимные письма, безумец на свободе – ни одна из этих вещей не способствует душевному покою, и все они были прямо-таки предназначены для того, чтобы заставить воображение работать без перерыва.

Когда они снова оказались в прихожей большого дома, Билл сказал:

– Ну, теперь я уйду, чтобы вы смогли отдохнуть. Увидимся за ужином. Тогда вы и с семьей Доггерти познакомитесь.

– Они едят вместе с вами? – удивленно спросила она.

Петерсон рассмеялся:

– Во всяком случае, наше хозяйство не страдает отсутствием демократизма. Джой Доггерти кто угодно, только не сноб, и за обеденным столом у него всегда очень весело. Лерой, вы и я будем ужинать вместе с семьей; кухонный персонал, которому приходится готовить и подавать блюда, конечно же поест у себя.

Следом за Генри Соня поднялась по широкой центральной лестнице на второй этаж, прошла по основному коридору до дальнего конца, где располагалась ее комната. Это был юго-восточный угол огромного дома.

Стены были обиты тканью приятного бежевого цвета, пол выложен тиковым деревом. Темно-голубой ковер оттенка чистой морской воды слегка приминался под ногами. Мебель из красного кедра, как объяснил Генри, была сплошь покрыта ручной резьбой, выполненной в полинезийском стиле, со множеством лиц богов и религиозными символами, вырезанными почти на каждом открытом месте: рыбы, солнца, звезды, луны, листья, обрамлявшие изображения. Соня не то чтобы очень любила оборки, кружева и атлас, но ей нравились вещи, отличавшиеся от стандарта, уникальные. Убранство комнаты, без сомнения, было настолько оригинальным, насколько это вообще возможно. Вряд ли мастер делал точно такие же вещи для кого-либо еще. А значит, в ее комнате стояли единственные в своем роде предметы. До сих пор Соне не приходилось бывать в такой богатой обстановке.

– Могу я помочь вам распаковать вещи? – спросил Генри, внеся в комнату последний чемодан.

– Нет, спасибо, – ответила она. – Я быстрее привыкну чувствовать себя здесь как дома, если разложу все сама.

– В таком случае ужин в восемь часов, – доложил дворецкий. – Вы найдете всю семью в передней столовой.

– Отлично, – сказала Соня. – Благодарю вас, Генри.

Он кивнул и бесшумно вышел из комнаты, закрыв тяжелую деревянную дверь так мягко, как мог бы это проделать профессиональный грабитель, который крадучись уходит с места преступления.

Прежде всего Соня подошла к единственному окну – огромному стеклу, разделенному на множество панелей, за которым открывался вид на лужайку позади дома, извилистую тропинку, большую часть павильона у подножия холма и, за всем этим, на белый пляж и бесконечное сине-зеленое море. Это было прекрасное зрелище, и она знала, что по утрам-, только что проснувшись, первым делом будет подходить к этому окну, чтобы увидеть восхитительные небеса, пальмы, песок и неустанно накатывающийся на берег прибой. Все здесь было таким чистым, полным жизни, свободным от страха смерти... или казалось таким?

Она вспомнила о человеке, угрожавшем убить детей Доггерти, и задумалась над тем, как...

Продолжая осмотр, Соня направилась к туалетному столику и обследовала свое отражение в огромном овальном зеркале. Благодаря тропическому солнцу ее золотистые волосы выгорели и сделались чуть-чуть светлее, а через несколько недель должны бы стать почти совсем белыми. Лицо было бледным, но вскоре и это изменится. В общем и целом она выглядела хорошо, если не считать усталости, вызванной недавним путешествием.

Внезапно девушка осознала, что рассматривает свое лицо только для того, чтобы узнать, какой увидел ее Билл Петерсон, и снова вспыхнула, хотя на этот раз никто не мог ее увидеть. Глядя на свое отражение в зеркале, она чувствовала себя скорее глупой маленькой девочкой, охваченной безрассудной влюбленностью, свойственной юности, чем зрелой молодой женщиной, и боялась встретить взгляд собственных.

– Рада познакомиться, – сказала девушка.

– Я тоже, я тоже, – откликнулась Хельга. Она поднялась со своего стула, как будто была на церемонии официального знакомства, и Соня смогла разглядеть, что пухлым у нее было не только лицо, но и все тело. Судя по виду, Хельга была одной из тех кухарок, которые сами могут служить лучшей рекламой собственной кухни. Она казалась веселой и добродушной, хотя и слегка застенчивой. Девушка порадовалась, что хоть с кем-то в этом доме будет общаться проще, чем с мрачным, угрюмым стариком, встретившим их на пирсе. Она боялась, что и все остальные обитатели острова, конечно же за исключением Билла Петерсона, окажутся такими же, как он.

– На здешних островах нет ни одной кухарки, которая смогла бы сравниться с Хельгой, – сказал Билл. – Слава богу, у нас здесь есть море и корабль, а также куча других вещей, которыми можно заняться. Если бы у нас не было возможности заниматься спортом, все мы стали бы такими же толстыми, как и она сама.

Кухарка вспыхнула от гордости и снова села на свое место, взяла кусок сыра и взглянула на Соню из-под бровей.

– На самом деле тут нет ничего особенного, – застенчиво произнесла она.

– Кроме того, к ее же собственной пользе, Хельга еще и самая скромная из всех кухарок, – добавил Петерсон.

Она еще больше покраснела и снова принялась за работу.

В этот самый момент входная дверь отворилась и из жилой части дома в кухню прошла маленькая, опрятная женщина лет пятидесяти с небольшим, на ходу отряхивая свои тонкие руки; казалось, она делала это для того, чтобы показать, что очередное дело благополучно завершено. Волосы дамы, почти совсем седые, прикрывали уши, обрамляя суровое лицо. Судя по всему, она не пользовалась косметикой и не слишком заботилась о своей внешности, но при этом для своих лет выглядела безупречно, особенно в простом голубом платье, слегка напоминающем униформу. Энергичные движения новой знакомой сразу же напомнили Соне походку опытных сиделок, которые любили свою работу и после тридцати лет работы в госпитале все еще относились к ней с юношеским энтузиазмом.

– Моя жена, – объяснил Генри. Девушке показалось, что с него на минуту слетела вся угрюмость, словно эта женщина обладала даром смягчать его одним своим присутствием. Он сказал жене: – Бесс, это Соня Картер, учительница детей.

Та пересекла кухню, взяла Соню за руки и стала разглядывать ее так, как заботливая мать могла бы разглядывать невесту сына. Усмехнувшись, она перевела взгляд с молодой женщины на Билла Петерсона, снова вернулась к ней и заметила:

– Ну, я уверена в том, что ничто не могло бы порадовать Билла больше. – В ее голосе сквозило озорство. – В конце концов, до недавнего времени ему приходилось брать лодку и плавать на Гваделупу, а то и еще дальше для того, чтобы посмотреть на хорошеньких девушек. Теперь он сможет сэкономить на этом время.

Соня почувствовала смущение, точно так же, как немного раньше Хельга, и пожалела, что у нее нет куска сыра и терки, которые помогли бы ей скрыть краску на лице. Заняться же было совершенно нечем.

Впрочем, если Бесс умела быть озорной, то и деликатности у нее было не меньше: она избавила Соню от смущения вопросами о том, как прошло путешествие из Штатов. Спустя несколько минут женщины стояли посреди кухни и болтали так, будто были знакомы годами и теперь только обменивались новостями после недолгой разлуки. В обществе жены настроение Генри заметно улучшалось, и Соня предположила, что центром всего дома, вполне возможно, были не миссис и не мистер Доггерти, и даже, возможно, не дети, а Бесс. Похоже, что все здесь держалось в основном на ней.

– Ну ладно, – спустя некоторое время заметил Генри, – она же должна познакомиться с остальными служащими, а потом, как я полагаю, ей хотелось бы освежиться и отдохнуть после поездки.

– Лерой на улице, он подравнивает цементный пол в павильоне, – ответила Бесс. – Я только что с ним разговаривала.

Генри проводил Соню и Билла к выходу; они вступили на плотный покров из тропических трав, покрывавший напоминавшую ковер лужайку, и прошли по извилистой, выложенной каменными плитами тропинке к павильону на открытом воздухе, расположенному чуть ниже дома, вблизи восточного пляжа. Строение в длину составляло приблизительно сорок футов, в ширину – двадцать. Внутри стояли столы для пикника и скамейки, расположенные вдоль решетчатых перил. Крыша была аккуратно обшита дранкой, но сверху ее прикрывали связки пальмовых веток, создававших иллюзию примитивной постройки; результат получился на редкость привлекательным. В такой беседке приятно посидеть с бокалом чего-нибудь прохладительного, наслаждаясь пейзажем в минуту досуга.

– Миссис Доггерти любит сидеть здесь по утрам, когда еще прохладно и насекомые не начали докучать. Она много читает, – сообщил Генри.

Лерой Миллз, занимавшийся в данный момент полом в павильоне, стоял на только что залитой цементом площадке и наблюдал за их приближением, неуверенно улыбаясь. Оказалось, что это человек лет примерно тридцати, маленький, темнокожий, с оливковым цветом лица, выдававшим итальянское или пуэрто-риканское происхождение. Он выглядел чересчур тощим, но его сухощавая, подтянутая фигура говорила о том, что этот мужчина далеко не слабак.

Генри в своей обычной лаконичной манере представил ему Соню и закончил фразой:

– Лерой некоторое время прожил в Бостоне.

– Правда? – спросила Соня. – Я там училась в школе.

– По мне, так в Бостоне слишком холодно, – кивнул он.

– Мне тоже так кажется, – ответила она. – Вы из какой части Бостона?

– Из той, которую я не люблю вспоминать, – сказал Лерой с беспокойной улыбкой. – Я уже давно там не живу. До того, как переехать сюда, я работал в поместье мистера Доггерти в Нью-Джерси.

– И в Бостоне вы тоже у него служили? – спросила девушка, пытаясь завязать вежливый разговор. Хотя Лерой Миллз казался довольно милым, с ним было не так уж легко беседовать.

– Да, и там тоже.

– Я сама жуткая неумеха, – призналась она, – и восхищаюсь людьми, которые умеют чинить вещи.

– Если нужно что-нибудь починить, практически все, что угодно, просто обращайтесь ко мне, – ответил он, бросая взгляд на влажный цемент под ногами. – Теперь, с вашего позволения, мне нужно заняться своим делом.

Разговор был настолько банальным, насколько вообще может быть банальной беседа при первом знакомстве, и все же всю обратную дорогу Соня не переставала о нем размышлять. Миллз показался ей таким необщительным, даже несмотря на то, что своим упоминанием о Бостоне Генри дал ему самую обычную тему для обмена приветствиями. Конечно, вполне возможно, что этот человек был просто застенчив от природы, точно так же, как и Хельга. И все же, думала она, можно ли положа руку на сердце сказать, что она узнала о нем больше, чем об остальных? Хельга слишком смущалась, чтобы поддерживать длинный разговор. Билл Петерсон казался общительным и открытым, но о себе не рассказал практически ничего. То же самое произошло и с Бесс. Естественно, из-за того, что, по словам Петерсона, у Генри был плохой день, он мало что добавил к разговору, и все же... Необщительность Миллза была другого рода – будто он нарочно старался что-то скрыть. Она спросила, в каком районе Бостона он жил, – и мужчина уклонился от ответа, спросила, что он там делал, – и он так же быстро ухитрился сменить тему. Теперь Соня понимала, что его ответы только запутывали ситуацию, как будто она допрашивала его, а не вела простую светскую беседу.

Вернувшись в дом, девушка снова постаралась избавиться от неприятного впечатления. Она уговаривала себя, что делает из мухи слона, и все из-за этой истории, которую Петерсон рассказывал по дороге к Дистингью. Детоубийца, телефонные звонки с угрозами, анонимные письма, безумец на свободе – ни одна из этих вещей не способствует душевному покою, и все они были прямо-таки предназначены для того, чтобы заставить воображение работать без перерыва.

Когда они снова оказались в прихожей большого дома, Билл сказал:

– Ну, теперь я уйду, чтобы вы смогли отдохнуть. Увидимся за ужином. Тогда вы и с семьей Доггерти познакомитесь.

– Они едят вместе с вами? – удивленно спросила она.

Петерсон рассмеялся:

– Во всяком случае, наше хозяйство не страдает отсутствием демократизма. Джой Доггерти кто угодно, только не сноб, и за обеденным столом у него всегда очень весело. Лерой, вы и я будем ужинать вместе с семьей; кухонный персонал, которому приходится готовить и подавать блюда, конечно же поест у себя.

Следом за Генри Соня поднялась по широкой центральной лестнице на второй этаж, прошла по основному коридору до дальнего конца, где располагалась ее комната. Это был юго-восточный угол огромного дома.

Стены были обиты тканью приятного бежевого цвета, пол выложен тиковым деревом. Темно-голубой ковер оттенка чистой морской воды слегка приминался под ногами. Мебель из красного кедра, как объяснил Генри, была сплошь покрыта ручной резьбой, выполненной в полинезийском стиле, со множеством лиц богов и религиозными символами, вырезанными почти на каждом открытом месте: рыбы, солнца, звезды, луны, листья, обрамлявшие изображения. Соня не то чтобы очень любила оборки, кружева и атлас, но ей нравились вещи, отличавшиеся от стандарта, уникальные. Убранство комнаты, без сомнения, было настолько оригинальным, насколько это вообще возможно. Вряд ли мастер делал точно такие же вещи для кого-либо еще. А значит, в ее комнате стояли единственные в своем роде предметы. До сих пор Соне не приходилось бывать в такой богатой обстановке.