Через несколько минут пристыженная мисс Прингл вернулась к телефону и сообщила: Чейз записан к доктору на четыре часа дня. Она явно была расстроена, что ради Чейза нарушен распорядок. К тому же она наверняка знала, что за него платит государство и что доктор заработал бы больше, приняв какого-нибудь богатого психа. Однако, говоря о распорядке дня доктора, она забыла, что он всегда отводит время на внеплановые беседы с пациентами, болезни которых считал особенно интересными случаями.
      Уж коли ты слегка не в себе - считай, повезло, если у тебя редкая разновидность безумия...
      В половине двенадцатого, когда Чейз одевался, чтобы выйти поесть, снова позвонил Судья. Голос его звучал лучше, хотя еще не пришел в норму. Он спросил:
      - Ну, как себя чувствуешь?
      - Хорошо, - солгал Чейз.
      - Жди звонка в шесть вечера, - предупредил Судья.
      - Послушай...
      - Ровно в шесть часов, мистер Чейз. Понял? - Он говорил уверенным, властным тоном человека, привыкшего, чтобы ему подчинялись. - Я должен обсудить с тобой несколько интересных моментов.
      - Понятно, - сказал Чейз.
      - Тогда желаю хорошо провести день. Они повесили трубки одновременно, причем Чейз швырнул свою на рычаг изо всех сил.
      ***
      Комната на восьмом этаже здания Кейн в центре города ничем не напоминала кабинет психиатра, каким его обычно изображают в книгах и фильмах. И в первую очередь потому, что она не была маленькой и интимной и вовсе не вызывала ассоциации с материнской утробой - приятная, деловая, просторная комната, примерно тридцать на тридцать пять футов площадью, с высоким, затененным потолком. Вдоль двух стен от пола до потолка тянулись книжные полки; еще одну стену украшали умиротворяющие сельские пейзажи, а четвертая стена фактически представляла собой два больших окна, обрамленных белым пластиком. На книжных полках стояло всего несколько томов в роскошных переплетах, но зато около трехсот стеклянных собачек величиной не больше человеческой ладони. Доктор Ковел коллекционировал стеклянных собачек.
      Как комната, с ее обшарпанным столом, мягкими креслами и исцарапанным журнальным столиком, казалась абсолютно не соответствующей своему назначению, так и доктор Ковел меньше всего на свете походил на психиатра. Чейз недоумевал, случайность это или умышленно выбранный имидж. Этот маленького роста, но довольно спортивного вида человек всегда выглядел растрепанным скорее по небрежности, нежели от желания выдержать стиль, казался небритым и носил измятый синий костюм со слишком длинными брюками. Его можно было принять за учителя (скажем, английского языка), за продавца в магазине (скорее, в провинциальной дешевой лавке) или за священника какой-нибудь эзотерической фундаменталистской христианской секты. Да за кого угодно, только не за врача. И уж тем более не за врача-психиатра.
      - Садитесь, Бен, - пригласил Ковел. - Хотите выпить?
      - Нет, спасибо, - ответил Чейз.
      В комнате не было кушетки, на которую, согласно известной сцене из психоаналитического мифа, нужно было ложиться, и он уселся в свое любимое кресло.
      Ковел расположился в другом кресле, справа от Чейза, откинулся на спинку, задрал ноги на журнальный столик и пригласил Чейза последовать его примеру. Когда оба удобно устроились, он сказал:
      - Значит, без предварительной части?
      - Сегодня да, - ответил Чейз.
      - Ты напряжен, Бен.
      - Да. - Чейз пытался сообразить, с чего начать, как лучше изложить свою историю.
      - Расскажешь?
      Сейчас Чейз ясно вспомнил первый звонок Судьи, но никак не мог себя заставить поведать обо всем Ковелу. Даже этот визит к врачу был признанием того, что земля уплывает у него из-под ног, и начни это объяснять, можно вообще все испортить.
      - Не можешь?
      - Нет.
      - Поиграем в ассоциации?
      Чейз кивнул, хотя страшился игры, к которой они часто прибегали, чтобы у него развязался язык. В ответах он всегда выдавал больше, чем ему хотелось. А Ковел играл не по правилам, называл слова быстро и напористо, сразу попадая в точку. И все-таки он сказал:
      - Давайте. Ковел начал:
      - Мать.
      - Умерла.
      - Отец.
      - Умер.
      Ковел поднял пальцы у него перед носом, как ребенок играющий в "кроватку".
      - Любовь.
      - Женщина.
      - Любовь.
      - Женщина, - повторил Чейз. Ковел, не глядя на него - он не сводил глаз с синего стеклянного терьера на полке, - сказал:
      - Не повторяйтесь, пожалуйста.
      Когда Чейз извинился (в первый раз поняв, что Ковел ждет извинения, он удивился: не предполагал, что в отношениях между психиатром и пациентом должно присутствовать чувство вины; с каждым новым извинением на протяжении месяцев он все меньше удивлялся тому, что предлагает Ковел), доктор сказал:
      - Любовь.
      - Девушка.
      - Это уловка.
      - Все - уловки.
      Казалось, это замечание удивило доктора, но не настолько, чтобы сбить его с жесткого курса, который он избрал. После недолгого молчания он повторил:
      - Любовь.
      Чейз вспотел, сам не понимая почему. Наконец он сказал:
      - Я сам.
      - Очень хорошо, - одобрил Ковел. Теперь обмен словами пошел быстрее, как будто за скорость набавлялись очки.
      - Ненависть, - сказал он.
      - Армия.
      - Ненависть.
      - Вьетнам.
      - Ненависть! - Ковел повысил голос, почти закричал.
      - Оружие.
      - Ненависть!
      - Захария, - выпалил Чейз, хотя не раз клялся не произносить этого имени, не вспоминать человека, носившего его, или событий, с которыми этот человек был связан.
      - Ненависть, - произнес Ковел, на этот раз тише.
      - Другое слово, пожалуйста.
      - Ненависть! - настаивал врач.
      Лейтенант Захария, лейтенант Захария, лейтенант Захария!
      Доктор внезапно прекратил игру, хотя она на этот раз складывалась не так сложно, как обычно, и сказал:
      - Вы помните, что именно этот лейтенант Захария приказал вам сделать, Бенжамин?
      - Да, сэр.
      - Что был за приказ?
      - Мы отрезали два выхода в системе туннелей Конга, и лейтенант Захария приказал мне расчистить один из них.
      - Как вы выполнили приказ?
      - Бросил гранату, сэр. Потом, прежде, чем дым перед туннелем рассеялся, я пошел вперед, стреляя из автомата.
      - А потом, Бенжамин?
      - Потом мы спустились, сэр.
      - Мы?
      - Лейтенант Захария, сержант Кумз, рядовые Хэзли и Уэйд и еще кто-то, не помню.
      - И вы.
      - Да, и я.
      - И что?
      - В туннелях мы нашли четверых мертвых мужчин и еще останки людей у входа в комплекс. Лейтенант Захария приказал продвигаться осторожно. Через сто пятьдесят ярдов мы наткнулись на бамбуковую решетку, за которой находились крестьяне, в основном женщины.
      - Сколько женщин, Бен?
      - Наверное, двадцать.
      - А дети?
      Чейз откинулся на мягкую спинку кресла, втянув голову в плечи, будто желая спрятаться:
      - Несколько.
      - И что потом?
      - Мы попытались открыть решетку, но женщины удерживали ее закрытой с помощью натянутых веревок. Им приказали уйти с дороги, но они не сдвинулись с места. Лейтенант Захария заподозрил, что это, возможно, ловушка, чтобы задержать нас, пока сзади не подоспеют солдаты Конга. Было темно. В туннеле стоял неописуемый смрад - зловонное сочетание запахов пота, мочи и гниющих овощей, причем такой густой, что казалось, его можно потрогать. Лейтенант Захария приказал нам открыть огонь и расчистить путь.
      - И вы подчинились?
      - Да. Все подчинились.
      - А потом, когда туннель был очищен от вьетнамцев, вы попали в засаду, где и заслужили свою медаль за доблесть.
      - Да, - подтвердил Чейз.
      - Вы ползли через простреливаемое поле почти двести ярдов и тащили на себе раненого сержанта по фамилии Кумз. Получили два неопасных, но болезненных ранения в бедро и лодыжку правой ноги и все-таки продолжали ползти, пока не достигли укрытия. Оставив там Кумза в безопасности, зайдя с фланга противника благодаря тому, что ползли через открытое поле, вы уничтожили восемнадцать коммунистических солдат. Таким образом, своими действиями вы не только спасли сержанта Кумза, но и внесли большой вклад в дело всего вашего подразделения. Ковел всего лишь повторял слегка измененный текст грамоты, которую Чейз получил по почте от самого президента. Чейз промолчал.
      - Вы понимаете, откуда взялся этот героизм, Бен?
      - Мы уже говорили об этом. Он продиктован виной, потому что я хотел умереть, подсознательно желая быть убитым.
      - Вы согласны с этим анализом или просто думаете, будто я придумал все это, чтобы принизить вашу медаль?
      - Я согласен, ведь мне вовсе не нужна медаль.
      - Теперь, - сказал Ковел, опуская пальцы, - продолжим наш анализ. Хотя вы надеялись, что вас застрелят, убьют в этой засаде, буквально искали смерти, произошло нечто противоположное. Вы стали национальным героем, и когда узнали, что лейтенант Захария представил вас к награде, у вас случился нервный срыв, в результате которого вы попали в больницу и были, с почетом демобилизованы. Этот срыв - тоже попытка наказать себя, раз уж вам не удалось подставить свое Тело под пули, но и она не удалась. Что же в итоге? Вы представлены к награде, с почетом демобилизованы и слишком сильны, чтобы не оправиться от болезни. Однако бремя вины так и не покинуло вас.
      Он замолчал. Чейз тоже ничего не говорил.
      Ковел продолжал:
      - Возможно, вступая в схватку с преступником в парке Канакауэй, вы надеялись, что выпал еще один шанс оказаться раненным или убитым, подсознательно стремились к этому.
      - Вы ошибаетесь, - возразил Чейз. - Ничего подобного. Я на тридцать футов тяжелее его и знал, что делаю. Этот тип - дилетант, и я не мог надеяться, что он причинит мне серьезный вред.
      Ковел промолчал. Прошло несколько минут, пока Чейз не распознал сцену, которую они разыгрывали на прошлых сеансах. Когда он наконец извинился, Ковел улыбнулся ему:
      - Видите ли, вы не психиатр, а потому не можете так ясно все понять. Вы не отрешены от ситуации, как я. - Он откашлялся и, снова устремив взгляд на голубого терьера, спросил:
      - Когда уже столько переговорено, может быть, объясните, Бен, зачем вам понадобился дополнительный сеанс?
      Теперь Чейз с легкостью рассказал все. Через десять минут он подробно изложил события прошедшего дня и почти слово в слово повторил диалоги с Судьей.
      Выслушав Чейза, доктор спросил:
      - Чего же вы хотите от меня?
      - Хочу узнать, как с этим справиться, хочу совета. Когда он звонит, меня больше всего беспокоят не угрозы. Это.., чувство отрешенности от всего, как тогда, в больнице.
      - Новый срыв?
      - Боюсь, что так.
      - Мой вам совет - не обращать внимания, - сказал Ковел.
      - Не могу.
      - Вы должны, - настаивал врач.
      - А если он серьезно? Если он и вправду собирается убить меня?
      - Не может этого быть.
      - Почему вы так уверены? - Чейз отчаянно потел. Рубашка прилипла к спине, под мышками расплылись темные круги.
      Ковел улыбнулся голубому терьеру, перевел взгляд на гончую янтарного цвета; на лицо его, точно маска, наползло самодовольное выражение.
      - Я так уверен, потому что Судьи в реальности не существует.
      Поначалу Чейз не понял. Когда же до него дошел смысл этих слов, ему он не понравился.
      - По-вашему, это галлюцинация? Но ведь об убийстве и о девушке написано в газетах.
      - Ах, это, безусловно, произошло на самом деле, - согласился Ковел. - Но телефонные звонки - не что иное, как иллюзия.
      - Не может быть.
      Ковел пропустил его слова мимо ушей и продолжал:
      - Я заметил, что вы уже некоторое время пытаетесь отделаться от патологического стремления к уединению, с каждой неделей все более спокойно смотрите на мир. Вы начинаете испытывать интерес к жизни, у вас просыпается жажда деятельности. Я прав?
      - Не знаю, - ответил Чейз. На самом-то деле он знал: доктор прав - и это действовало ему на нервы.
      - У вас, не исключено, даже возобновилось половое влечение, хотя, возможно, до этого еще не дошло. Это обратная реакция на комплекс вины. Считая себя еще не наказанным за случившееся в туннеле, вы не хотели вести нормальную жизнь, пока не почувствовали, что настрадались достаточно.
      Чейз промолчал. Ему не нравился этот покровительственный, самоуверенный, безапелляционный тон, которым Ковел начинал говорить в подобные моменты. Сейчас ему больше всего хотелось выйти отсюда, вернуться домой, запереть дверь и открыть бутылку. Новую бутылку.
      Ковел тем временем развивал свою теорию:
      - Не сумев примириться с тем, что снова обретаете вкус к жизни, вы придумали Судью - своеобразную возможность самобичевания. Вы как бы оправдываетесь за то, что жизнь снова втягивает вас в свою колею, и в этом смысле Судья тоже пригодился. Рано или поздно вы должны проявить инициативу и остановить его. Можете притворяться, что по-прежнему желаете уединения, намерены и впредь потихоньку страдать, но эта роскошь вам больше не дозволена.
      - Не правда, - возразил Чейз. - Судья существует.
      - Думаю, что нет. - Ковел улыбнулся янтарной гончей и сказал:
      - Если бы вы считали его реально существующим человеком, то обратились бы в полицию, а не к психиатру!
      Чейз не нашел ничего лучшего, как ответить:
      - Вы передергиваете.
      - Нет. Просто раскрываю вам истинную правду. - Он встал, потянулся, его слишком длинные брюки задрались и снова опустились, когда он кончил зевать. Советую вам отправиться домой и забыть о Судье. Вам вовсе не нужно оправдание, чтобы жить нормальной человеческой жизнью. Вы уже достаточно страдали, Бен, даже более чем достаточно. Грех за отнятые вами когда-то жизни вы искупили, сохранив другие жизни. Помните это.
      Чейз стоял озадаченный, не уверенный уже, не спутал ли он в самом деле реальность с вымыслом.
      Ковел обнял его за плечи и повел к двери.
      - Итак, жду вас в пятницу в три, - сказал доктор. - Посмотрим, насколько к тому времени вы выберетесь из своей норы. У вас, Бен, я уверен, все получится. Не отчаивайтесь.
      Мисс Прингл проводила его до выхода из приемной и закрыла дверь, оставив его одного в коридоре.
      - Судья настоящий, - сказал Чейз, ни к кому не обращаясь. - Ведь правда?
      Глава 4
      Чейз сидел на краю кровати рядом с тумбочкой, где стоял телефон, и допивал второй стакан "Джека Дэниелса", когда пробило шесть. Он отставил стакан, вытер вспотевшие ладони о джинсы и откашлялся, чтобы голос, чего доброго, не сорвался, когда он начнет говорить.
      В шесть ноль пять ему стало не по себе. Он подумал было спуститься спросить у миссис Филдинг, который час - вдруг его часы идут не правильно, - и не сделал этого лишь потому, что боялся пропустить звонок, пока будет внизу.
      В шесть пятнадцать он взял стакан и стал потягивать виски, поглядывая на телефон, точно тот потихоньку мог сбежать. Его ладони снова стали влажными; бусинки пота выступили на лбу.
      В шесть тридцать он подошел к буфету, достал свою дневную бутылку виски, к которой сегодня едва притронулся, и налил третий стакан. Бутылку убирать не стал, а поставил на низкую стойку буфета, где мог легко дотянуться до нее. Прочитав этикетку, которую до этого разглядывал раз сто, вернулся на кровать со стаканом в руке.
      К семи часам он изрядно набрался. Тело обмякло, движения стали заторможенными. Он откинулся на спинку кровати и наконец признал:
      Ковел прав. Никакого Судьи нет. Судья - это иллюзия, психологическая уловка, чтобы свыкнуться с медленным исчезновением комплекса вины. Он попытался обдумать происходящее, понять, что все это значит, хорошо для него или плохо.
      В ванной Чейз пустил теплую воду, то и дело пробуя температуру рукой. Затем покрыл фарфоровый край ванны сложенным влажным полотенцем и поставил на него стакан, разделся, залез в ванну и сел, ожидая, пока вода дойдет до половины его груди. Приятное ощущение успокаивало. Благодаря виски, теплой воде и пару, клубящемуся вокруг, он чувствовал себя так, словно плывет в воздухе, поднимаясь в потоке мягких облаков. Он откинулся назад, коснувшись головой стены, закрыл глаза и попытался не думать ни о чем - в особенности о Судье, о медали за доблесть и о девяти месяцах, которые он провел на действительной службе во Вьетнаме.
      К несчастью, его мысли обратились к Луизе Элленби, девушке, которой он спас жизнь, и перед глазами у него возникло видение ее маленьких, дрожащих, голых грудей, выглядевших столь соблазнительно в тускло освещенном автомобиле на аллее влюбленных. Хотя сама по себе эта мысль была довольно приятной, но она раздосадовала его, потому что из-за нее он почувствовал половое влечение в первый раз почти за год. Это явление показалось ему одновременно странным и знакомым и заставило вспомнить все эти бесплодные месяцы, в течение которых он не помнил, что это такое. Но потом мысли перекинулись на причины, по которым он прежде не мог функционировать как мужчина, и причины эти оказались столь ужасными, что он не мог справиться с ними в одиночку. Влечение скоро прошло, и когда от него не осталось и следа, он не мог с уверенностью сказать, означало ли оно конец его физической импотенции или просто возникло под воздействием теплой воды, как реакция застоявшихся нервов, а не как проявление чувственности.
      Виски в стакане не осталось, и тогда он вылез из воды. Вытираясь, Чейз услышал телефонные звонки.
      Часы показывали ровно восемь.
      Голый, он сел и снял трубку.
      - Извини, я опоздал, - сказал Судья. Так, выходит, доктор Ковел не прав.
      - Я думал, ты не позвонишь, - ответил на это Чейз.
      - Как я мог подвести тебя? - притворно оскорбился Судья. - Просто мне потребовалось немного больше времени, чтобы отыскать о тебе нужную информацию.
      - Ну и как успехи?
      Судья как будто не слышал вопроса; он продолжал гнуть свое:
      - Так ты, значит, ходишь к психиатру раз в неделю. Одно это уже подтверждает мои вчерашние подозрения - твоя инвалидность вызвана не физической, а психической болезнью.
      Чейз пожалел, что у него нет наготове виски. Ну не просить же, в самом деле, Судью подождать, пока он нальет себе стаканчик. К тому же и не хотелось бы информировать Судью, что он здорово пьет.
      Чейз спросил:
      - Откуда ты узнал?
      - Немного походил за тобой сегодня днем, - объяснил Судья.
      - Ты не имеешь права. Судья засмеялся и сказал:
      - Я видел, как ты направляешься в здание Кейн, и вошел в вестибюль достаточно быстро, чтобы заметить, на каком лифте ты поехал и на каком этаже вышел. Так вот, на восьмом этаже, кроме кабинета доктора Ковела, находятся приемные двух дантистов, офисы трех страховых компаний и налоговое бюро. Мне ничего не стоило заглянуть в эти учреждения и справиться о тебе как о приятеле у секретарей и регистраторов. Психиатра я оставил напоследок, потому что был почти уверен: ты именно там. Выяснив, что в других учреждениях о тебе не слышали, я даже не рискнул заглядывать в приемную Ковела. И так все ясно.
      - Ну и что? - спросил Чейз.
      Он постарался, чтобы голос его прозвучал беззаботно, не хотел выдавать своих истинных чувств. По какой-то непонятной ему причине казалось важным произвести на Судью хорошее впечатление. Он снова вспотел. Когда разговор окончится, ему вновь потребуется ванна. И еще нужно будет выпить холодного виски.
      - Давай-ка лучше я расскажу тебе, почему опоздал со звонком, - предложил Судья.
      - Что ж, давай.
      - Удостоверившись, что ты у психиатра, я счел необходимым раздобыть копию твоей истории болезни. Я решил спрятаться в здании и дождаться, пока закроются все конторы и служащие уйдут домой.
      - Не верю, - сказал Чейз, со страхом предчувствуя, что именно услышит дальше.
      - Ты не хочешь мне верить, но веришь; сейчас я объясню, как все было.
      Прежде чем продолжать, Судья медленно и глубоко втянул в себя воздух.
      - К шести часам на восьмом этаже никого не осталось. В половине седьмого мне удалось открыть дверь кабинета доктора Ковела. Я кое-что смыслю в таких вещах и был осторожен: замка не повредил, а сигнализация там отсутствует. Мне потребовалось еще полчаса, чтобы установить, где хранятся истории болезни, и найти записи о тебе, которые я благополучно скопировал на фотопленку.
      - Вот так просто взломал и вошел - а между прочим, это называется "кража со взломом", - заметил Чейз.
      - Но это сущая безделица по сравнению с тем, что называют убийством, не правда ли? Чейз промолчал.
      - В своей почте, возможно, послезавтра, ты найдешь полные копии записей доктора Ковела о тебе, а также экземпляры нескольких статей, которые он написал для медицинских журналов. Ты упомянут во всех, а в некоторых речь идет только о тебе.
      - Я не знал, что он это делает, - пробормотал Чейз.
      - Весьма любопытные статьи, Чейз. Из них можно понять, что он о тебе думает. - Тон Судьи изменился, стал высокомерным, в нем зазвучали нотки презрения. - Прочитав эти записи, Чейз, я узнал более чем достаточно, чтобы вынести тебе приговор. Я узнал о том, за что ты получил медаль.
      Чейз ждал, что он еще скажет.
      - Мне известно, что ты делал в тех туннелях и как помогал лейтенанту Захарии замести следы и подделать рапорт. Думаешь, конгресс наградил бы тебя медалью за доблесть, если бы там знали, что ты убивал мирных жителей? А, Чейз?
      - Перестань.
      - Ты убивал женщин, правда?
      - Я сказал: перестань!
      - Ты убивал женщин и детей, Чейз, мирное население.
      - Ах ты, сукин сын!
      - Детей, Чейз. Ты убивал детей... Да разве ты не скотина, Чейз?
      - Заткнись! - Чейз вскочил на ноги, как будто рядом прогремел взрыв, - Что ты в этом смыслишь? Ты сам-то был там, служил в этой паскудной стране?
      - Никакие патриотические дифирамбы долгу не заставят меня изменить мнение, Чейз. Мы все любим свою страну, но понимаем, что есть пределы.
      - Фигня, - отрезал Чейз. Он впервые после болезни так разозлился. Конечно, бывало, что он раздражался по разным поводам, злился на людей, но никогда не доходил до крайности.
      - Чейз...
      - Держу пари, ты ратовал за войну. Держу пари, ты из тех ястребов, из-за которых в первую очередь я там и оказался. Легко устанавливать нормы поведения, рассуждать о границах добра и зла, когда ты не подходил к месту, где идет эта война, ближе чем на десять тысяч миль!
      Судья попытался что-то возразить, но Чейз не дал ему вставить ни слова.
      - Я вовсе туда не стремился, - продолжал он. - Я не верил в необходимость там воевать и почти все время смертельно боялся. Меня преследовала одна мысль: как бы остаться в живых. В том туннеле я не мог думать ни о чем другом. Это был не я. Это был хрестоматийный параноик. И теперь, черт возьми, я не допущу, чтобы ты или кто-либо другой обвинял меня в деяниях этого хрестоматийного параноика!
      - И все же ты чувствовал вину, - заметил Судья.
      - Это не важно.
      - А по-моему, важно.
      - Это не важно, потому что, какую бы там вину я ни ощущал, ты не имеешь права меня судить. Ты сидишь тут со своим паршивым списком заповедей, но ты никогда не был в таком месте, где все заповеди летят к черту, где волей-неволей приходится совершать поступки, которые тебе отвратительны. Чейз, к собственному изумлению, обнаружил, что плачет. Он уже очень давно не плакал.
      - Ты оправдываешься, - начал было Судья, пытаясь вновь перехватить инициативу в разговоре.
      Чейз не позволил ему.
      - И не забудь, - сказал он, - ты сам нарушил заповедь - убил этого парня, Майкла Карнса.
      - Это другое дело. - Голос Судьи снова стал хриплым.
      - Да?
      - Да, - подтвердил Судья: теперь пришла его очередь оправдываться. - Я тщательно изучил ситуацию и только тогда исполнил приговор. Ты не делал ничего подобного, Чейз. Ты убивал совершенно незнакомых людей, может быть, совсем невинных, без единого черного пятнышка в душе.
      Чейз швырнул трубку.
      На протяжении следующего часа телефон звонил четырежды, но он не обращал на него внимания: его трясло от злости - это была первая сильная эмоция за многие месяцы оцепенения.
      Он выпил три стакана виски и лишь после этого почувствовал, что отходит. Злость напрочь сожгла опьянение, порожденное предыдущей выпивкой. Дрожь в руках постепенно унялась.
      В десять часов Чейз набрал номер полицейского участка и попросил детектива Уоллеса, но тот куда-то уехал. Тогда он оделся, выпил еще стакан виски и в десять сорок позвонил вновь.
      На сей раз Уоллес оказался на месте и охотно согласился поговорить с ним.
      - Дела идут не так хорошо, как мы надеялись, - признался Уоллес. По-видимому, у него никогда не снимали отпечатков. По крайней мере, среди отпечатков, имеющихся в картотеке федеральной полиции и полиции штата, нет идентичных тем, что обнаружены на ноже.
      - Неужели удалось так быстро проверить?
      - Да, - подтвердил Уоллес. - У них там специальные компьютеры, способные проделать эту работу гораздо быстрее, чем целая команда следователей, - нечто вроде почтовых компьютеров, которые считывают адрес и сортируют письма в отделениях связи.
      - А что с кольцом?
      - Да так, побрякушка, которых пруд пруди в отделах для товаров дешевле пятнадцати долларов в любом магазине штата. Где уж тут определить, когда, где и кому оно продано.
      Чейз неохотно заговорил:
      - Тогда у меня для вас есть информация. - Он в нескольких словах сообщил детективу о звонках Судьи.
      Уоллес явно разозлился, хотя и пытался сдерживаться, не срываться на крик:
      - Какого же дьявола вы не сказали об этом раньше?
      - Я думал, вы поймаете его по отпечаткам.
      - Отпечаткам в такой ситуации - грош цена, - заявил Уоллес. В его голосе по-прежнему звучала злость, правда, теперь приглушенная. По всей видимости, он не сразу оценил состояние своего собеседника.
      - Кроме того, - продолжал Чейз, - убийца понимает, что линия может прослушиваться. Он звонит из телефонов-автоматов и не разговаривает дольше пяти минут.
      - Все равно, - сказал Уоллес, - я бы хотел услышать его. Через пятнадцать минут я буду у вас со своим сотрудником.
      - Всего с одним сотрудником?
      - Мы не станем особо докучать вам, - пообещал Уоллес.
      Чейз едва не рассмеялся.
      - Я буду ждать, - сказал он.
      ***
      Человек, пришедший с Уоллесом, представился Джеймсом Таппингером и не назвал своей должности в полицейском управлении, хотя, по мнению Чейза, стоял наравне с Уоллесом. Он был дюймов на шесть выше детектива и выглядел не таким сереньким и обыденным. Светлые волосы были так коротко острижены, что издали он казался лысым. Голубые глаза перебегали с предмета на предмет - быстрый цепкий взгляд бухгалтера, производящего инвентаризацию. В правой руке Таппингер держал небольшой чемоданчик; здороваясь, он так и не выпустил его, протянув Чейзу левую руку.
      Миссис Филдинг искоса наблюдала за визитерами из гостиной, старательно притворяясь, будто увлечена телевизионной программой, но сдержала любопытство и не вышла посмотреть, что происходит. Чейз проводил обоих мужчин наверх, прежде чем она поняла, кто они такие.
      - Уютная у вас комнатка, - сказал Уоллес.
      - Меня устраивает, - ответил Чейз. Глаза Таппингера бегали по комнате, отметив неубранную постель, пару грязных стаканов из-под виски на буфете, полупустую бутылку. Не сказав ни слова, он открыл свой чемодан, полный телефонного оборудования, и начал осматривать провода, которые выходили из стены рядом с подоконником.
      Пока Таппингер работал, Уоллес допрашивал Чейза:
      - Каким он показался вам по телефону?
      - Трудно сказать.
      - Старый? Молодой?
      - Средних лет.
      - Говорит с акцентом?
      - Нет.
      - Дефекты речи есть?
      - Нет, - ответил Чейз. - Сначала, правда, он хрипел - вероятно оттого, что я придушил его. Уоллес спросил:
      - Вы помните содержание каждого телефонного разговора?
      - Приблизительно.
      - Перескажите. - Он плюхнулся в единственное кресло, стоявшее в комнате, и скрестил ноги, вытянув их перед собой. Похоже было, что он засыпает, на самом же деле он просто экономил энергию, воспользовавшись возможностью передохнуть несколько минут.
      Чейз постарался как можно подробнее передать странные разговоры с Судьей, потом, по мере того как Уоллес задавал ему наводящие вопросы, вспомнил еще несколько фактов, о которых сначала забыл.
      - Похоже, религиозный маньяк, - сделал вывод Уоллес. - Свидетельством тому все эти измышления о прелюбодеянии, грехе и приговорах.
      - Может быть, - сказал Чейз. - Но я не стал бы искать его на сектантских собраниях. По-моему, это скорее моральное оправдание убийства, чем глубокое убеждение.
      - Возможно, - согласился Уоллес. - Такие субъекты нам часто попадаются, чаще, чем другие разновидности сумасшедших.
      Через пять минут, когда Уоллес и Чейз окончили беседу, у Таппингера все уже было готово. Он объяснил Чейзу, как действуют подслушивающее и записывающее устройства, а потом рассказал о сети слежения, которой воспользуется телефонная компания, чтобы засечь и отыскать Судью, когда он позвонит.
      - Что ж, - обрадовался Уоллес, - сегодня я приду домой вовремя. - От одной мысли о предстоящих восьми часах сна его веки стали слипаться, а глаза еще больше покраснели.
      - Еще один вопрос, - сказал Чейз.
      - Что такое?
      - Если удастся задержать этого типа, обязательно ли сообщать прессе о моем участии?
      - А почему вас это так волнует? - спросил Уоллес.
      - Просто я устал быть знаменитостью, надоело, что люди докучают мне днем и ночью.
      - Если мы его поймаем, - сказал Уоллес, - все станет известно на суде.
      - Но не раньше?
      - Думаю, что нет.
      - Я буду благодарен. Однако, так или иначе, мне придется появиться на суде, да?
      - Вероятно, да.
      - Во всяком случае, если пресса ничего не узнает раньше времени, шумих хотя бы будет вдвое меньше.
      - Вы действительно скромный человек, верно? - сказал Уоллес.
      Прежде чем Чейз успел ответить, детектив улыбнулся, хлопнул его по плечу и ушел.
      - Хотите выпить? - спросил Чейз Таппингера.